Посмотри, как далеко я зашла

– Мы скоро приедем, тебе надо приготовиться. Моя мама Мария – хорошая женщина, но порой ее слишком много, к этому надо привыкнуть. Мои сестры – Камилла, ей пятнадцать, и Франциска, ей двенадцать. Про брата я рассказывать не стану, да и он практически не живет с нами.

– Может, мне стоило что-то купить, цветы? – пытаюсь увести разговор подальше от Сама, потому что он явно является для нас ящиком Пандоры, который не стоит открывать и выпускать демонов: мое желание и ненависть Ники.

– Не думаю. Мама хочет, чтобы ты чувствовала себя комфортно, а не…

Ники не заканчивает фразу и останавливает машину на подъездной дорожке перед небольшим многоквартирным домом на окраине Лиссабона, а я не успеваю спросить, почему он не закончил фразу, как возле машины появляются две девушки, широко улыбающиеся и машущие руками, будто встречают какого-то очень желанного гостя.

Они похожи с Ники: такие же темные волосы, немного кудрявые, широкие глаза, обрамленные черными ресницами, вот только глаза у них больше похожи на глаза Сама, и я делаю вывод, что это глаза их матери, янтарные. На девчонках синие джинсы и разноцветные футболки, они точно не из высшего общества, к которому я привыкла, и от этого я немного расслабляюсь, поскольку выгляжу точно так же. Рваные на коленях джинсы, обычная белая футболка и кед на одной ноге, тогда как вторая затянута гипсом.

Ники выходит из машины, и его сестры тут же облепляют его, что-то спрашивая. Я даже не прислушиваюсь к их разговору, полностью сосредоточившись на том чувстве неуверенности, что поселилось внутри моего живота и не давало возможности расслабиться. Я совершенно не планировала знакомиться с семьей Ники и погружаться в отношения, подобные этим. Нет, это все слишком для меня, для моего плана и того будущего, которое было уготовано нам всем. Это чувство внутри почти было готово облечься в слова, я потянулась к ручке двери, чтобы попросить Ники отвезти меня домой, как она сама распахнулась передо мной и я увидела четыре янтарных глаза, направленных на меня.

– Привет! – одновременно сказали сестры Ники и Сама и рассмеялись.

– Ты красивая, – сказала младшая и потрогала мои волосы, так что я почувствовала себя еще более неловко.

– Давай мы поможем тебе дойти, Николауш должен помочь нашим соседям.

Я не успеваю ничего сказать, как сильные руки старшей сестры помогают мне выбраться из машины и поддерживают, в то время как младшая ловко вытаскивает костыли из багажника и семенит за нами, полностью готовая в случае чего помочь.

Мы идем медленно, но это почти не связано с моей ногой, я практически заставляю свои ноги двигаться, потому что не готова к знакомству с мамой Ники и Сама, совершенно не хочу, чтобы она мне нравилась и я привязалась к их семье. Они не должны стать частью моей жизни, потому что потом будет сложнее сделать то, что необходимо сделать.

Но вот дверь передо мной открывается, и в нос ударяет резкий и приятный запах свежей выпечки. Я втягиваю этот запах глубоко в себя и понимаю, что уже пропала, еще даже до того, как прошла в квартиру. Я слышу громкую музыку, разливающуюся по небольшой, но очень уютной квартире, обставленной со вкусом, но не слишком богато, что и следовало ожидать. Мы проходим длинный коридор с большим деревянным столом, на котором красуется множество ваз, статуэток и фотографий в рамках, но я даже не успеваю их рассмотреть, потому что девчонки тащат меня вперед, чтобы поскорее представить своей матери. Мы входим в просторную кухню-гостиную, и я впервые вижу мать этих четверых детей. Она танцует под музыку и подпевает, ее рыжие волосы, будто огонь, скачут в воздухе, и кажется, что она везде.

– Мам! – зовут ее сестры, и женщина на мгновение замирает, вытирает руки о фартук, который повязан вокруг ее талии, и медленно поворачивается к нам.

Я вижу ее улыбку, ее янтарные, как у детей, глаза, и мне становится одновременно и спокойно, и слишком напряженно, я счастлива и в то же время не хочу этого. Два чувства внутри меня переплетаются и не дают понять истину, хотя она очевидна.

– А вот и ты! – Женщина обходит обеденный стол, подходит ко мне, обнимает за плечи и несколько секунд, которые кажутся слишком долгими, смотрит на меня, а затем целует три раза в щеки и обнимает так крепко, что я едва могу дышать. Наконец она отпускает меня и дарит возможность вдохнуть.

– Добрый день, – неуверенно говорю я, – сеньора Параисо.

– Не надо церемоний, называй меня Мария, ты же теперь часть семьи. – Она снова меня обнимает, уже не так крепко, и мне не остается ничего, кроме как обнять ее в ответ.

– Приятно познакомиться, Мария.

– И мне, моя девочка. Ты такая красивая и смелая, мы никогда не забудем, что ты сделала для нашей семьи.

– Спасибо, но я ничего такого не делала.

– Еще как сделала, и мы всегда будем помнить это. Ну не стойте, идите мойте руки, скоро будет обед. Девочки, покажите Марианне, где у нас ванная.

Сестры хватают меня под руки прежде, чем я успеваю возразить. Мы проходим не больше десяти шагов и оказываемся в узком коридоре, который, видимо, разделяет квартиру на жилую зону и кухню. Они ведут меня по коридору, прикрывая двери спален, матери, свою, и наконец мы оказываемся в ванной.

– Если тебе понадобится помощь, позови. Мы тебя тут подождем, – говорит старшая, кажется, Камилла, и закрывает дверь, оставляя меня наконец одну в прохладе маленькой комнатки.

Мне удается опереться на раковину и замереть, не испытывая при этом адской боли. Перед глазами так и стояло красивое лицо Марии, ее большие глаза, алые губы, растянувшиеся в приветственной улыбке, ярко-рыжие волосы. Она небольшого роста, и от нее идет какое-то свечение, как и от всего этого дома. Он совсем не был похож на мой дом – холодный, огромный и таящий в себе нелюбовь. Здесь все было точно наоборот – маленький и уютный, пропитанный любовью и взаимопомощью. Я к такому не привыкла, и от этого становилось еще больше не по себе. Людям не нужно иметь много денег, чтобы быть счастливыми, гораздо важнее находиться с семьей и ценить любовь, которая есть в ней. Жаль, что мои родители никогда этого не понимали.

Я рассматриваю свое отражение в зеркале и серьезно задумываюсь о том, как мне незаметно сбежать. В окошко ванной я вряд ли пролезу, да и с моей ногой едва ли удастся хотя бы долезть до него.

Все это совсем мне не подходит. Нет, не потому что эти люди мне не ровня, совсем наоборот. Я чувствую себя такой же, как они, вот только никогда не смогу показать эту часть себя. Не в том мире, который создаю вокруг и в котором хочу жить в будущем. Они слишком хорошие, чтобы погрязнуть в моей тьме.

– У тебя все в порядке? Может, нужна помощь? – раздается из-за двери, и я понимаю, что и правда слишком задержалась. Поворачиваюсь и тихонько открываю дверь.

– Спасибо, все в порядке.

Девчонки снова берут меня под руки и помогают дойти до обеденного стола, который уже накрыт так, будто принимают высокопоставленного гостя, а не какую-то девчонку, которая на самом деле едва не лишила их сына и брата карьеры и будущего. От этого становится еще больше не по себе. Ведь это я виновата в аварии.

Как только мы рассаживаемся, в дверях появляется Ники, слегка запыхавшийся.

– Простите, нужно было помочь. Все в порядке?

Мне кажется, что он замечает мой потерянный, а возможно, даже испуганный взгляд.

– Конечно, все прекрасно, Николауш. Ты как раз вовремя, иди мой руки и присоединяйся к нам, – говорит Мария и так ласково улыбается сыну, который, прежде чем выйти из комнаты, подходит и целует ее в щеку, что мое сердце щемит от зависти. Мне никогда не узнать такого отношения матери к себе и тем более к людям, с которыми я близка.

– Милая, положи Марианне салат, а я пока открою бутылочку вина. Тебе же больше двадцати одного?

Я не успеваю ответить, но, кажется, она и не требует ответа, может, знает, что больше, а может, в этой семье не возбраняется употребление алкоголя раньше достижения установленного законом возраста. Впрочем, я никогда не ограничивала себя в выпивке со своих шестнадцати, и вряд ли в двадцать два что-то сможет меня остановить.

Мария успевает наполнить свой и мой бокалы, когда к нам возвращается Ники с мокрыми волосами, видимо, пытавшийся смыть грязь и пот после помощи соседям, в чем бы она ни заключалась. Он садится рядом со мной, и мне становится немного спокойнее от его присутствия, но в то же время странное новое чувство начинает прорастать внутри меня.

Обед проходит в той дружественной семейной обстановке, которую я представляла и боялась. Когда я была значительно младше и не понимала, что родители не сильно меня любят, самым болезненным было именно проводить обеды и завтраки в обществе пустого стула, ну или в самые лучшие дни в обществе моего любимого брата, но и это, к сожалению, было не часто. Моим единственным собеседником и другом было отражение в сверкающей мебели кухни, так как я терпеть не могла есть за огромным обеденным столом в одиночестве, лишь смотря на пустые места рядом с собой.

Одним из ярких моих воспоминаний было, как лет в одиннадцать меня затащила к себе домой одноклассница, которая была новенькой в классе и еще не понимала, что с такими, как я, не стоит дружить. И вот я сидела за их семейным обеденным столом, где едва помещались мы – семья, состоящая из четырех человек, и я, непрошеная, но, видимо, все равно гостья, которую необходимо принимать со всем радушием. Я смотрела, как они делятся за столом немногочисленной едой, от которой так вкусно пахло, что сразу возникало это свербящее чувство голода, как ее родители пили красное вино и смеялись, когда дети рассказывали о делах в школе. А я могла только смотреть и завидовать. В моей семье никогда такого не было. Вечером я пришла в наш пустой дом и всю ночь прорыдала, оплакивая ту семью, которой у меня никогда не будет. Больше с той девочкой я не общалась, мне было стыдно, что я не могу похвастаться такой семьей и людьми, которые бы меня поддерживали или хотя бы слушали.

И сейчас, сидя рядом с семьей Ники, я испытывала то же самое чувство. Только мне уже не было стыдно, и я не стану оплакивать семью, которой у меня никогда не было. Да и не будет, если честно. Когда вырос в доме моих родителей, то уже не стоит надеяться, что станешь другим человеком и будешь способен на какие-то глубокие «нормальные» чувства. Я стала очень похожа на отца и мать. Мне все еще грустно, но не настолько, чтобы не позволить себе расслабиться и даже искренне смеяться и улыбаться, хвалить Ники и его игру в футбол, восхищаться талантами младшей Параисо, особенно ее танцевальными способностями, которые были продемонстрированы перед подачей горячего. Старшая же, Камилла, обладала острым умом, проницательностью, и, по-моему, она замечала, как я меняюсь за столом, хотя, может, мне так только казалось, но ее взгляд был прикован ко мне и в зависимости от моих эмоций так же менялся. Видимо, одного человека в этой семье я не смогу обмануть.

Мы переместились в гостиную, где стоял раскладной диван, столик перед ним и висел телевизор на противоположной стене. Я заметила, что имеется выход еще куда-то, но не понимала куда, ведь в квартире не было балкона или дополнительной ванной комнаты. Мы удобно устроились все вместе на диване, Мария принесла из своей спальни альбом, разместила его на моих коленях и рассказывала про каждый фотоснимок. Вот Ники около четырех лет, он голый в ванной комнате, а это выпускной Франциски в детском саду, а вот Камилла идет в школу. Я замечаю, что нет ни одного снимка Сама и хочу задать вопрос про еще одного ребенка в этой семье, но язык не поворачивается – я боюсь нарушить семейную идиллию.

– Это Николауш забил свой первый гол в серьезной игре в школе. Я так им тогда гордилась и говорила, что он станет великой футбольной звездой.

Я заметила, как на глаза Марии навернулись слезы, и от этого сжалось сердце. Я бы тоже хотела, чтобы у Ники все сложилось и он стал звездой, но это будет зависеть только от него самого. И от того, смогу ли я реализовать свой план и при этом не причинить никому вред.

– Я так рада, что ты появилась в его жизни. Я чувствую, что теперь все будет лучше, он стал играть точнее после вашей встречи. Верю, что ты его муза.

Мария берет меня за руку и смотрит так искренне, что мне недостает воздуха в легких. Они такие неподдельные и честные, а я совсем не такой человек. Хотелось бы мне быть такой же открытой, как они, и ответить взаимностью, но почему-то я могу лишь кивнуть и попытаться не вырвать руку в приступе паники.

Мне не хватает воздуха, и я уже собираюсь сказать, что необходимо возвращаться домой, как все превращается в какую-то комедию. Где-то хлопает дверь. Наши пять голов поворачиваются в сторону входа, и наши десять глаз смотрят на вошедшего Сама. Он одет, как и всегда, насколько я могу судить, небрежно: рваные джинсы, белая футболка, испачканная каким-то маслом, кеды с разорванными шнурками. Его рыжие волосы всклокочены, а глаза загораются странным огнем, как только он видит меня, зажатую между его матерью и младшим братом. Я вижу, как улыбка трогает его губы, и он откидывается на дверной косяк, рассматривая нас, устремивших взгляд на него.

– Привет!

Его голос звучит немного глухо и с придыханием, и я чувствую, что это приветствие предназначается мне одной, и от него по спине пробегают мурашки. Как я могла забыть, какое он производит на меня впечатление. Если до этого момента все было странно, неоднозначно, но мило, то сейчас я чувствую неловкость, агрессию и любовь, исходящие от присутствующих в комнате.

– Привет! – подаю я единственная голос, и Сам подмигивает мне так, что это навсегда отпечатывается в моем сознании. Так естественно и одновременно интимно, только для меня одной.

– Вижу, я не вовремя?

– Милый! – Мария вскакивает с дивана, подходит к сыну и обнимает его. – Ты всегда вовремя. Ты же знаешь, что мы всегда тебе рады, это же твой дом.

Она что-то говорит, но ее слова, будто эхо, раздаются откуда-то издалека. Она хлопочет, усаживает его есть, отчитывает за то, что он пришел в таком виде.

– Мам, все хорошо. Я приехал оставить это. – Он достает конверт и кладет на стол. – Но раз уж здесь все, почему бы и мне не остаться.

Я стараюсь сконцентрироваться на альбоме, лежащем на моих коленках, но не могу не следить краем глаза за происходящим у обеденного стола. Мария на мгновение замешкалась, остановилась и обернулась ко мне, вспомнив, что я все еще нахожусь в ее квартире.

– Простите, совсем растерялась. Когда так редко видишь старшего сына, сразу забываешь обо всем. – Я слышу, как ее голос дрогнул в попытках скрыть сожаление от редких встреч. – Самаэль, хочу тебя познакомить со спасительницей твоего брата, – обращает она внимание сына на меня, хотя оно и так было ко мне приковано.

– Грозой ночных дорог? – подмигивает он мне и с самодовольным видом садится во главе обеденного стола, на то же самое место, на котором всего полчаса назад сидел Ники, и я чувствую, что атмосфера в комнате поменялась. Если раньше все внимание было приковано к Ники, то теперь фокус сместился на Сама. Я смотрела, как расцвели лица сестер, которые тотчас сели рядом с братом и принялись расспрашивать его о прошедшей неделе; смотрела на Марию, которая была озабочена тем, как бы еще угодить своему старшему сыну. И только Ники продолжал сидеть на диване и молча созерцать происходящее.

Он наблюдал за братом, а я наблюдала за ним и пыталась понять, что же между ними произошло такого, что теперь братья не могут выносить общество друг друга. Мы с Дани всегда были близки. С его рождения я понимала, что он единственный, кто будет рядом и кто будет любить меня так же, как я люблю его. С того дня, как я увидела Дани, моя любовь росла к нему в геометрической прогрессии. Поэтому так странно было видеть родных людей, которые испытывают целую гамму отрицательных чувств друг к другу. Я видела, как желваки Ники начинали ходить по мере того, как мать все больше угождала старшему сыну и теряла интерес к младшему. Его костяшки белели, когда сестры слишком громко смеялись над шутками старшего брата и млели от его братских ласк. А главное, чем чаще Сам смотрел на меня, тем яростнее становился взгляд Ники.

– Так, и зачем эта красотка посетила наш крысятник? Разве принцессам не нужно находиться в замке? – Сам усмехнулся, глядя на меня, и вернулся снова к порции мяса, лежащей перед ним.

Не знаю почему, но это стало последнее каплей. Ники вскочил с такой скоростью, что я едва успела схватить его за запястье, однако мои усилия были тщетны, малыш метнулся к старшему брата, видимо, не осознавая последствий.

– У нас не крысятник, и если ты так считаешь, то какого хрена вообще приперся сюда?! Тебе здесь не рады.

Лицо Ники побелело от ярости, и я видела, как он брызжет слюной, которая попадает на лицо Сама, сидевшего спокойно и ровно прямо перед младшим братом.

– И она, может, и принцесса, но мы пригласили ее, чтобы поблагодарить. А ты, наверное, даже такого слова не знаешь. Забери свои прогнившие деньги и сам убирайся из дома! Ты ушел и нам больше не нужен.

Сколько боли было в его словах, сколько отчаяния и обиды! Я не знала, что произошло у них в прошлом, но очевидно, что на душе Ники это отпечаталось большой болью и травмой.

Сам вырос перед ним как скала, непробиваемая мощь. Он был выше на полголовы или около того, чуть шире в плечах, крупнее из-за возраста, но все равно братья были так похожи. Разве что цвет волос и глаз различали их, а также то впечатление, которое они производили на меня, волнуя мое тело и душу.

– Николауш, я пришел не выяснять отношения, – его голос был ровным и спокойным, в отличие от брата, но безапелляционным, – поэтому успокойся. Я хотел увидеться с мамой и сестрами, а твои шлюшки меня не волнуют.

Он снова усмехнулся, глядя на меня. И совершенно точно не ожидал того, что произошло дальше. Кулак Ники врезался в скулу брата с такой силой, что все присутствующие услышали треск и увидели, как голова Сама крутанулась в сторону. Мне кажется, я вздрогнула и выдохнула одновременно с Марией и ее дочерями. Это все было неожиданно и точно неправильно. Хотя сказать честно, мне льстило то, как Ники решил защитить мою честь, учитывая, что защищать было совсем нечего.

– Не делай так больше, малыш. На первый раз прощаю. – Сам прощупал рукой скулу и попробовал вкус крови на губе, которая была разбита.

– Николауш, что ты творишь, это же твой брат! – вмешалась наконец Мария и подошла к старшему сыну осмотреть его.

– Он незаслуженно оскорбил близкого мне человека и должен был поплатиться. А теперь я прошу его покинуть наш дом и не приходить, пока я тут. Никогда!

– Николауш, пока я здесь хозяйка и буду сама решать, кому приходить, а кому нет. Самаэль – мой сын, такой же, как и ты, и я всегда рада своим детям. Пойдем, я обработаю губу. – Мария берет старшего сына за руку и ведет за собой в ванную.

Я могу лишь безмолвно смотреть на происходящее и осознавать, что стала свидетелем чего-то непривычного, агрессивного и почему-то в то же самое время невинного. В желании Ники меня защитить я ощущала что-то милое, новое, искреннее. Одного я пока не понимала: это мои чувства, его или наши.

– Я, наверное, лучше поеду, – наконец нарушаю я тишину, которая воцарилась в комнате после того, как ее покинули все, кроме нас с Ники. Его сердце громко стучало, отзываясь в стенах гостиной, а взгляд так и не упал на меня ни на мгновение, и мы просидели в молчании больше десяти минут.

– Да, прости, я тебя отвезу.

– Не стоит, я вызову такси. Тебе лучше остаться дома и попытаться замять эту историю, помириться с братом, например.

– Мы не можем помириться. Не сейчас. А может, и никогда.

Я встаю с дивана с помощью костылей и медленно двигаюсь к входной двери, стараясь переварить слова Ники. Он медленно идет за мной, наверное, пытаясь понять, что же произошло сейчас на самом деле. Возле входной двери поворачиваюсь к Ники, изучаю его еще юношескую внешность, хотя на самом деле он уже давно мужчина, даже если внешне во многом похож на мальчишку.

– Не знаю, что там у вас произошло, но братья должны поддерживать друг друга.

– Кто тебе это сказал, Марианна? Есть семьи, где такое просто невозможно. Ты же видела все сама. Он поедал тебя взглядом, а потом назвал шлюхой. Это все провокация, и он получил по заслугам.

– Если это провокация, почему ты на нее поддался?

– Как бы ни старался, просто не могу держать себя в руках, когда он рядом. В этом он весь, мир начинает крутиться только вокруг него, едва он появляется. Легче играть привычные нам роли, чем объяснить, что расстановка сил уже давно поменялась.

– Не понимаю, почему нельзя просто поговорить друг с другом.

– С ним невозможно разговаривать. Для него я маленький братик, витающий в облаках своих желаний и проглатывающий все его выходки. Видимо, сложно мириться с тем, что я стал вполне себе зрелым и могу и в морду дать. Особенно если оскорбляют девушку, даже ту, которой не подхожу.

– Но рукоприкладство не выход, неужели не понятно?

– Он получил то, за чем сюда пришел. Думаешь, случайно появился как раз, когда ты здесь? Как бы не так. Это к лучшему, теперь и ты знаешь, что я не такой уж и милый, каким ты меня представляешь.

– Ты рассуждаешь, наверное, логично, даже рационально, это меня впечатляет. И ты прав, я узнала тебя с другой стороны. Но уверяю, что решать, с кем быть, буду сама, и я уже сделала выбор в твою пользу. – Я медленно тянусь к Ники одной рукой и притягиваю его за рубашку к себе.

Даже если наш роман не настоящий, это не значит, что я не собираюсь получить от него удовольствие.

Мои губы слишком быстро накрывают его, так что он не успевает сообразить, что происходит между нами. Но я чувствую его вкус у себя на языке, чувствую его робость и то, как он становится уверенней и завладевает мной. Это не просто поцелуй. Он становится для меня отправной точкой, началом того, чего я страшусь и хочу. Началом конца.

17 октября

– Надеюсь, ты сменишь этот наряд на более подходящий случаю? – голос моей матери раздается у входной двери, и я даже не успеваю обернуться, как она оказывается возле меня.

Каролина Инфернати – воплощение элегантности, чистокровности, надменности и высокомерия. В этой женщине собралось все самое мерзкое, что есть в высшем обществе, и она гордилась каждым отрицательным качеством, каждой лживой улыбкой, лицемерными комплиментами и воистину гордилась тем, что принадлежит к высшему обществу Португалии. И сейчас эта женщина стояла возле меня, облаченная в белую юбку-карандаш, прикрывающую колени, с болотного цвета широким ремнем, в такого же цвета атласную блузку и в туфлях на каблуке, в которые ей удалось впихнуть ноги, но я точно знала, что ей невыносимо больно, потому что она всегда покупает туфли на размер меньше, стесняясь своего сорокового размера. Ее волосы, как всегда, уложены волнами, спадающими на плечи, а макияж яркий, с акцентом на глаза, так как ее губы всегда были предназначены лишь для едких комментариев и бокалов водки с мартини, а она не любила оставлять следы от помады на бокалах.

– Конечно, нет. Это школьная вечеринка.

– Это не вечеринка, Марианна, а осенний бал твоего брата, посвященный его последнему году в школе.

– Там помимо него есть еще ученики, и этот бал не посвящен одному Дани, мама.

Я специально называю ее мамой, так как она терпеть не может, когда я так к ней обращаюсь. У нее было время насладиться моим отсутствием и тем, что это слово не произносилось в стенах этого дома. Мой обожаемый брат предпочитает делать все, о чем его просят, поэтому с раннего детства называет родителей исключительно по именам.

– Я миллион раз просила не называть меня так, – сжав зубы, процедила она, отчего, видимо, по ее мнению, мне должно стать страшно, но, честно говоря, она никогда не внушала мне страх, точно так же, как и отец. Они не были лучшими родителями, но точно не занимались рукоприкладством в отношении своих детей, потому что Дани и так был самый лучший сын, а бить меня было выше их достоинства. Каролина надеялась, что я буду бояться ее тона, ее взгляда и сцепленных в замок рук, но на самом деле это уже даже перестало вселять жалость по отношению к ее попыткам быть матерью, не становясь ею.

– Тебе стоит переодеться, это непозволительный образ для подобного мероприятия. Я приготовила тебе чудесное платье персикового цвета, оно в шкафу.

Я осматриваю себя в зеркале и честно не представляю, как заменю мини-юбку черного цвета, белую футболку с принтом и пиджак с закатанными рукавами на платье, которое, по мнению моей матери, больше подходит для такого вечера. Надо отдать ей должное, предлагалось уже не просто розовое нечто, а персиковое. Бред.

– Ты не представляешь, как далека от правды. Я лучше знаю, что мне подходит, а тебе, наверное, пора уже идти на очередной званый ужин. Не утруждай себя общением со мной, мама.