Полудёнка

Ульян сбросил плащ, высыпал на мох содержимое вещмешка, оставив лишь завернутые в ткань патроны, а потом обратился к Софронову:

– Вы с Ротару остаетесь здесь и занимаете оборону. Место отличное, все вокруг просматривается и простреливается на полверсты. Там, – он махнул рукой за спину на густой ельник посреди огромного болота, простиравшегося на несколько километров, – родовое стойбище Мануйлы. Там он собирает всех сиртя, которых по моим прикидкам может оказаться не менее трех-четырех сотен – примерно столько он способен призвать из окрестных земель. Стойбище находится на острове посреди болота, пройти к нему можно либо отсюда, либо с севера, но там их должны встретить наши друзья с Дальнего Востока.

Замолчав, старик в упор посмотрел в лицо Софронову и тяжело вздохнул:

– Я не знаю, сколько у нас в запасе времени, и у меня нет связи с братьями – здесь все вокруг подчиняется только Мануйле. Поэтому я должен оставить вас, а сам побегу вокруг болота – надо убедиться, что братья перекрыли подходы. Если все окажется в порядке, то через два-три часа я вернусь. Если же не вернусь…

Он достал из-за пазухи свою неизменную мятую «Приму», крючковатым пальцем покопался внутри и все-таки выудил более-менее целую папиросу. Прикурил, выдохнул носом клуб вонючего дыма и продолжил:

– Если не вернусь, то постарайся хотя бы немного уменьшить количество этих зверей. Помни, что каждый отстрелянный тобой сиртя – это несколько сохраненных жизней женщин, стариков и детей. Не рискуй зазря, бей издалека, благо патронов у тебя хватает.

Он повернулся и ласково погладил мамонтиху по голове:

– Извини, девочка, но у тебя задача еще сложнее. Запомни: как только Софрон вышибет душу из вурдалака, ты должна быстро добежать до тела, найти и раздавить си. Иначе – ты знаешь – все окажется бессмысленным. Ну, вот и все «цэу».

Голова Софронова была на удивление пуста, а душа – абсолютно лишена страха. Вместо панического ужаса, который казалось бы должен гнать его прочь от опасности, он испытывал лишь какое-то отстраненное любопытство.

Между тем Ульян вскинул карабин на плечо.

– Если я вдруг не появлюсь к ночи, то не ждите меня и уходите. Это приказ. Девочка, ты знаешь, что делать дальше. Софрон, твоя задача – предупредить власти. Только не вздумай рассказывать об оживших мертвецах, чтобы с ходу не упекли в дурдом. Лучше сообщи о каком-нибудь тренировочном лагере злых ваххабитов-террористов-экстремистов. Власти, может, сразу и не поверят, но по крайней мере информацию станут проверять. И еще: верни домой Богородицу. Я пошел.

Он повернулся и стал торопливо спускаться с холма. Через несколько шагов остановился, обернулся к человеку и мамонтенку, смотревшим ему вслед:

– И не боись, Софрон. Страшна Сибирь слухом, а люди лучше нашего живут! Делай, что должен, и будь что будет…

…Мир и спокойствие царили в душе Софронова, когда он деловито и сноровисто принялся готовиться к бою. Для начала устроил лежку за большой корягой и поудобнее расположил вокруг свой боезапас, затем внимательно осмотрел окрестности, запоминая расположение ориентиров. Подумав, пристегнул к карабину маленький магазин – на пять патронов, а большой, на десять, засунул в нагрудный карман камуфляжа.

Все это время мамонтиха внимательно и молча за ним наблюдала. Потом насмешливо поинтересовалась:

– Смотрю на тебя и удивляюсь. Кое-кто – не будем показывать пальцем – у себя дома даже «ужастик» в одиночку посмотреть не может, пугается. Из-за боязни высоты не решается с балкона второго этажа вниз посмотреть. А тут впереди – батюшки светы! – вурдалаки-людоеды, позади – оживший черный шаман, впору бежать за новыми памперсами. А ты при всем том почему-то совсем не переживаешь, не суетишься, а все воспринимаешь как должное. Ну, и откуда вдруг такая уверенность? Не обижайся, но чаще всего чересчур спокойными бывают или выжившие из ума столетние старики, или психически больные люди. Ты к ним, надеюсь, не относишься?

Усевшись поудобнее на мягком беломошнике, Софронов пожал плечами:

– Да нет, пока вроде не замечал отклонений в своей психике. Попытаюсь объяснить. Понимаешь, просто я давным-давно убедился: на этом свете без Божьей воли ничего не происходит, и чему быть, того не миновать. Если Господь решит, что мне пришла пора заканчивать свои земные дела, то какой смысл пытаться изменить Его волю? Я очень грешный человек, в церковь хожу редко, но каждый день произношу про себя короткую молитву и прошу помощи у Бога. И знаю: чтобы со мной не случилось – это правильно, именно так и должно быть.

Задумчиво сжевав кустик клевера, мамонтиха задала очередной вопрос:

– А как же, научно выражаясь, процесс перехода в иной мир? Он тебя тоже не пугает?

– Не сочти за браваду, но чего-чего, а вот смерти я абсолютно не боюсь. Верую в Господа Бога, знаю, что все равно когда-нибудь придется держать ответ за свои прегрешения, но чему быть – того не миновать. А пока все просто и понятно, как во время службы на границе: впереди – враг, позади – Родина, пусть даже с твоим черным шаманом посредине. Чего уж сейчас пугаться? Нерационально, глупо и поздно. Сникерс будешь?

Он покопался в недрах рюкзака, извлек мягкий подтаявший шоколадный батончик, разрезал его и половинку по-братски протянул подружке. Та аккуратно отправила ее в пасть и захрумтела, зажмурив от удовольствия глазенки. Видимо, у процесса цивилизации все-таки есть и свои приятные стороны…

Между тем Софронов достал из кармана сверток, который столь злодейски умыкнул из кулацкой ухоронки. Развернул бумагу – и ахнул. На его чумазой ладони лежал крохотный изящный пистолетик, больше всего напоминавший китайскую сувенирную зажигалку. Прочитав на боку четкую надпись «Fabrique Nationale…», Софронов догадался, обладателем чего стал – знаменитого так называемого «Бэби браунинга» 1906 года выпуска. Дамская штучка смешного калибра 6,35 миллиметра, тем не менее, на короткой дистанции легко способная отправить к праотцам любого противника.

С детства неравнодушный к любому оружию, Софронов от души радовался новому приобретению, а Ротару снисходительно на него посматривала. У каждой Марфушки – свои игрушки… Она с большим вниманием прислушивалась к внутренним ощущениям спутника – и до сих пор не чувствовала там ничего похожего на панику. Софронова слегка лихорадило, но лишь от азарта и нетерпения, а еще в нем присутствовало какое-то ленивое любопытство кинозрителя, наблюдающего за главным героем – как он, не сдрейфит, не облажается, не отступит? И в голове постоянно крутилась строчка из какой-то песенки: «За меня невеста отрыдает честно, за меня ребята отдадут долги…»

Правда, на самом деле не имелось у Софронова ни невесты, ни долгов, ни верных друзей. Наслаждаясь свободой после развода, он пока еще не успел ощутить необходимость в постоянном женском присутствии рядом. От долгов-кредитов спасала неплохая зарплата и достаточно скромные потребности. А друзья… Друзья все как-то не заводились, по-прежнему пребывая во второсортной категории «приятелей».

Почему так происходило, он и сам толком не смог бы объяснить. Может быть, все дело крылось, как он шутил, в «ослабленном стадном инстинкте», может быть – в его завышенных душевных потребностях, а может, просто не повезло. Не встретился человек, который мог бы претендовать на звание «верного друга», такой, чтоб – до донышка. А потому и бродил Софронов по жизни одиночкой. Ага, блин, прям «Одинокий волк Маккуэйд»…

– Извини, но это ты загнул! – ну, конечно, его противная доисторическая подружка по своему обыкновению не упустила момента, чтобы пошариться в чужом сознании.

– Волк – это ярко выраженное общественное животное, ведущее большей частью стайную жизнь и лишь на короткое время уединяющееся для выведения потомства. И с каких щей его назвали «одиноким»? Если взять, скажем, росомаху – та действительно одиночка, сильная, хитрая и жестокая. Так что называй уж себя «одинокой росомахой Софроном». Я потом о твоих приключениях книжку напишу, и тогда Зинка из мебельного в тебя сразу втюрится, а соседка Караваиха будет автографы брать!

Щеки и уши Софронова предательски запунцовели. Он возмутился:

– Мне что, теперь всю жизнь терпеть беспардонные выходки животного, не способного контролировать свои собственные аппетиты и жрущего то отравленные мухоморы, то какую-то первобытную гадость? Я запамятовал, от чего ты там в первой жизни померла?

Ротару в долгу не осталась:

– Можно подумать, ты никогда не страдал от расстройства желудка! Напомнить, кто из нас у тетки в Конотопе обожрался халявных ягод, а потом во время ливня галопом скакал по городу в поисках общественного туалета? Да может быть тот украинский пацан испытал самое сильное потрясение в жизни, когда случайно увидел тебя сидящим под кустиком сирени – помнишь? – по колено в воде, по поверхности которой плавало несколько килограммов клубники! А если…

И тут Софронов резко дернул ее за ухо, заставив замолчать. Своим новоприобретенным зрением он засек движение нескольких серых фигур метрах в трехстах от холма…

Глава шестнадцатая

Один… Три… Семь… Семь сиртя с лиственничными дубинками в руках приближались легким звериным шагом. Они двигались целенаправленно, не отвлекаясь, не сбиваясь с ритма, даже не тратя время на обзор окрестностей. Они шли на властный зов Мануйлы и при этом не испытывали никаких чувств, кроме сосущего чувства голода. Они даже не сразу обратили внимание на резкий хлопок, и лишь после того, как один из них свалился на землю, синхронно повернулись к холму.

Софронов рывком перебросил перекрестье прицела на второй силуэт и нажал на спуск. Но вместо того, чтобы упасть, сиртя уставился бельмами прямо на стрелка и бесшумно помчался к нему. Промах! Ощутив гулкие удары забухавшего в груди сердца, Софронов еще раз аккуратно поймал в окуляр туловище существа и выстрелил. Есть! Труп еще не успел упасть на седой ковер соснового бора, а Софронов уже искал очередную мишень. Как раз в этот момент Ротару сорвалась с места и яростной бомбочкой понеслась вниз, громко ломая сухие ветки.

На третьего и четвертого ушло по одному патрону, а потом Софронов сменил магазин. Пятого срезал, когда он прыжком перемахивал яму метрах в тридцати от вершины. Один из оставшихся сиртя повернулся было к мамонтихе, но в то же мгновение его башка треснула от удара пули.

Последний противник был очень быстр. Он по-кошачьи ловко перескочил сучковатую валежину и стремительно приближался, занеся над головой свое тяжелое оружие. Софронов как-то по-киношному, от живота, навел ствол на набегающего врага и надавил на курок – раз, потом второй. И устало сел на землю.

В голове было пустынно и холодно, как в осенней тундре. Он отстраненно смотрел на то, как внизу Ротару азартно давит своими ножками уползающих жуков-си, и при этом механически набивал магазины патронами. В голове спятившей грампластинкой крутились строчки старой задорной песенки Эдуарда Хиля, которую так любил напевать в молодости отец:

«Капрал командует: «Вперед!»,

А сам, конечно, отстает

И на войне, и без войны…»

Потом рядом появилась Ротару и тяжко шлепнулась на мох, устало задрав кверху хобот.

– Уф-ф! С этими – все…

– А с теми? – Софронов усмехнулся и кивнул головой на трех сиртя, целеустремленно шуровавших прямо на холм.

На этих ушло пять патронов. Еще столько же пришлось потратить на двух зверей, чуть было не прорвавшихся к болоту по самому краю бора. Софронов уже привычно защелкивал веселые блестящие патрончики в магазины, передергивал затвор и ловил оптикой совсем не страшные на таком расстоянии силуэты.

А потом ему пришлось потрудиться, когда целое отделение из двенадцати мертвецов показалось на опушке.

«Как хорошо быть генералом,

Как хорошо быть генералом,

Лучшей работы,

Я вам, сеньоры,

Не назову!»

Он стрелял вниз с бесстрастной механистичностью робота, опасаясь лишь одного – случайно зацепить Ротару, взбесившимся мохнатым мячиком метавшуюся среди сиртя. Видимо, она не всегда успевала вовремя раздавить маленьких жучков, потому что дважды упавшие было враги снова поднимались на ноги, и пытались пройти к заветному острову.

«Пехота топчется в пыли,

Капрал орет: «Рубай, коли!»,

А мы хотим «рубать» компот!

Капрал, голубчик, не ори,

Ты отпусти меня к Мари,

Пока еще девчонка ждет…»

Он посылал пулю за пулей в последнего громадного сиртя в расшитой загадочным орнаментом куртке, который несся прямо на стрелка. Наконец, боек сухо щелкнул – в магазине кончились патроны, когда враг был уже в нескольких шагах. Тогда Софронов аккуратно отбросил карабин в сторону и, по-прежнему оставаясь на коленях, не глядя потянул из ножен свою любимую финку из легированной стали.

Некоторые туристы-показушники обожают красоваться перед публикой с тяжеленными тесаками а-ля Боуи, но настоящие таежники предпочитают носить что-нибудь легонькое, острое и удобное. Финка, например, идеально подходит и для съема шкур, и для мелкой работы с деревом, и как сейчас – для боя.

Софронов действовал интуитивно и бездумно, словно предоставив телу право действовать по своему разумению. Он всего лишь чуть-чуть отклонился в тот момент, когда сиртя на ходу замахнулся своей дубиной для удара – и мягко полоснул лезвием по поджилкам врага. А когда тот грохнулся на землю, спокойно и деловито принялся полосовать его шею…

«А впрочем, черт тебя дери,

Не отпускай меня к Мари,

И через восемьдесят лет

Тебе, капрал, за долгий труд

Штаны с лампасами сошьют,

А может быть, и нет…»

На вершине холма появилась Ротару, бока которой ходуном ходили из стороны в сторону. Она молча наблюдала за тем, как Софронов полностью отчекрыжил башку своему противнику, бросил ее вниз по склону и растоптал берцами жука-плавунца, выползшего из сухой раззявленной трахеи сиртя. Потом он поднял затуманенный взгляд на подружку и поинтересовался:

– Ну, как я тебе? Похож на своего пращура-кроманьонца?

Ротару посмотрела на него с каким-то непонятным любопытством, потом медленно ответила:

– Тогда уж скорее на питекантропа. Или неандертальца. Слушай, а ты и вправду раньше никого не убивал? Уж больно ловко у тебя получается…

Софронов усмехнулся:

– Софья Михайловна, хочешь – верь, хочешь – нет, но до встречи с тобой я был практически абсолютно безгрешным. Видимо, это ты учишь плохому и оказываешь на меня негативное влияние.

Но мамонтиха за словом в карман никогда не лезла – даже при условии его – кармана – полного отсутствия:

– Безгрешный, говоришь? А кто слил в соцсети фотографию пьяного Вальцмана, из-за чего от него отвернулась половина партнеров? А кто в восьмом классе неоднократно воровал болгарский овощной сок в магазине «Юбилейный», за что однажды едва не был пойман и бит?

Их увлекательный разговор был прерван отдаленными выстрелами, которые то раздавались едва ли не очередями, то бухали с интервалом в несколько минут. Похоже, на противоположном краю болота разгорался нешуточный бой. Прислушиваясь к темпу стрельбы, Софронов тщательно вытер финку, вложил ее в ножны и принялся заряжать магазины.

С двумя очередными группами в три и восемь сиртя они справились, в общем-то, играючи, использовав всего лишь пятнадцать патронов. Честно говоря, Софронов прежде никогда не был знатным стрелком, а на его неплохую результативность сейчас работали два фактора: благоприобретенная острота зрения, позволявшая разглядеть врага даже в самом непроходимом ельничке едва ли не на горизонте, а также отсутствие необходимости попадать по убойному месту.

Души-си исправно вышибались из тел сиртя даже в том случае, если задетыми оказывались их конечности. Однажды сиртя рухнул как подкошенный, хотя пуля всего лишь пронзила его большое сморщенное ухо. Громко пыхтя от усердия, рядом с телом тут же оказалась мамонтиха и принялась старательно утрамбовывать землю с ползущим по ней членистоногим.

От своей нелегкой трудовой вахты они отрывались лишь для того, чтобы прислушаться к веселой пальбе, доносившейся с противоположного берега болота. Она то затухала, как сонный предутренний костер, то разгоралась с новой силой. Судя по интенсивности, с севера на остров пыталось прорваться куда более значительное вражье воинство, чем здесь, на юге.

– Ну да, – согласилась с его догадкой Ротару, в очередной раз забравшаяся на холм. – Ульян знал, что на ненецкой земле гораздо больше захоронений сиртя, потому они там втроем и держатся. Ой, Софрон, предупреждать же надо! Стреляешь над самым ухом!

Она вновь покатилась к подножию и заплясала джигу рядом с очередным рухнувшим телом. А количество таковых на белом мху, среди шляпок подосиновиков и кустиков спелой брусники, росло быстро. Тут и там в самых живописных позах валялись одеревеневшие трупы врагов, внося жутковатый диссонанс в вечернюю шишкинскую пастораль. Софронов даже процитировал своей боевой подруге, когда она загнанной лошадью опустилась рядом, приличествующую случаю строчку из классика:

«Со вздохом витязь вкруг себя

Взирает грустными очами.

«О поле, поле, кто тебя

Усеял мертвыми костями?»

Положительно, сегодня у Софронова было лирическое настроение…

А потом все ратные хлопоты как-то тихо и незаметно кончились. На обозримом пространстве появлялись лишь мелкие лесные пичужки, которых не распугал даже грохот выстрелов. Бой на севере тоже постепенно затих, и в тайге воцарилась благостная тишина. Ротару валялась на брюхе, распластав ножки в разные стороны, а Софронов пересчитывал патроны, не забывая поглядывать по сторонам. Сорок восемь штук – если предстоит еще один огневой контакт, то боезапаса может и не хватить.

– Вряд ли, – до чего, оказывается, удобно общаться с ожившим мамонтом-телепатом, можно не тратить усилия на шевеление языком. – Скорее всего, все сиртя уже упокоены. А вот что делать дальше – ума не приложу.

И Ротару виновато посмотрела на спутника. И действительно, она ведь только ребенок, пусть даже очень много знающий, но всего лишь большой и волосатый ребенок с хоботом. Софронов тяжело вздохнул – надо было принимать решение, что делать дальше. Конечно, старик приказал уходить, но ведь приказал исключительно ради бережения их жизней! А если сиртя все-таки прорвали «северный фронт» и добрались до Мануйлы? А если Ульян и его друзья ранены и нуждаются в помощи?

Выждав еще немного, Софронов завязал горловину рюкзака и решительно поднялся:

– Ну его нафиг, хуже нет – ждать да догонять. У нас в запасе еще часа три светлого времени, предлагаю двинуться тем путем, что ушел Ульян. Дойдем, посмотрим, а там решим, что делать дальше.

Ротару нерешительно заметила:

– Так ведь он приказал нам уходить…

Софронов резко оборвал собеседницу:

– Хочешь – уходи, а я остаюсь. Терпеть не могу пафоса, но ведь действительно – не дело своих бросать.

Они сбежали с холма и быстро двинулись вдоль кромки топкой согры.

Глава семнадцатая

Идти по границе кочкарника было легко и необременительно. Уже через час-полтора путники достигли противоположного края болота и углубились в лес. А метрах в двухстах вышли к месту бойни – трудно было иначе назвать увиденное. Трупы сиртя валялись здесь густо, по самым скромным подсчетам их было не меньше сотни. Многие тела имели по два-три пулевых отверстия – видимо, дальневосточные братья не всегда успевали вовремя уничтожить си, которые вновь заползали в «маточное тело» и оживляли его.

А за приметной старой сосной лежали и сами братья, спокойные и умиротворенные, будто заснувшие после тяжкой работы. Одного из них убили точным ударом ножа под лопатку, другому перерезали горло. Кто-то чрезвычайно ловкий и подлый подобрался сзади к спокойно курившим трубочки мужикам и в две секунды отправил обоих в края вечной охоты.

– Это работа не сиртя, – подтвердила мамонтиха. – Те способны только рвать и крушить, а подкрадываться и так аккуратно орудовать ножом – нет.

Они внимательно оглядели все вокруг, но не нашли следов Ульяна – если не считать россыпи СКСовских гильз, значительно отличавшихся от «мосинских» погибших братьев.

– Странно, куда же он делся?

Словно отвечая на вопрос Софронова, со стороны болота вдруг донеслись глухие удары бубна, а потом резкие ритмичные вскрики, будто краканье ворона. На фоне закатного неба были хорошо заметны очертания шаманского острова, словно подернутого пеплом затухающего костра. Время от времени там мелькали ломаные тени, а верхушки отдельных елей то и дело начинали резко раскачиваться. На острове явно что-то происходило…

Они не сговариваясь шагнули в болото и мамонтиха сразу же провалилась почти по самое брюхо в черную холодную воду. Пыхтя, Ротару выбралась на ближайшую кочку и тут же вновь окунулась в топь. Софронов подхватил ее под переднюю ногу и помог выбраться обратно на сухой берег. Отдышавшись, решительно заявил:

– Бесполезно, ты не пройдешь. К сожалению. Слишком топко, а прыгать по кочкам у тебя не получится. Не лягушка… Жди здесь, только спрячься получше. А я пойду. Может быть, толку там от меня и не будет, но я хоть попытаюсь. Не смогу сидеть здесь и ждать у моря погоды. Все, Софья Михайловна, не поминай лихом, я пошел.

Ротару обреченно махнула хоботом:

– Вот незадача… Запомни, Софрон, там будет много чумов, но нужный отыскать легко. Раньше аборигены всегда приносили в жилище шамана на родовом стойбище большую живую березу. Корни ее закапывали в юго-западном углу, а верхушку просовывали наружу через дымовое отверстие – открывали хозяину доступ на небо. И береза оставалась расти так навсегда – это и есть верный признак жилища шамана.

Когда Софронов уже отошел на несколько метров, до него донесся голосок подружки:

– Побереги себя!

В ответ он ухмыльнулся и пробормотал:

– Ладно, мамочка…

Болото оказалось на редкость топким и сырым. Уже через минуту он промок до нитки, но продолжал упорно карабкаться с кочки на кочку, заботясь лишь о том, чтобы не утопить карабин. «Блин, прям какая-то Гримпенская трясина, – размышлял Софронов, с трудом выдирая из пучины берцы. – Ну да, Ротару – это доктор Ватсон, а я, так и быть – Шерлок Холмс. Для полного счастья не хватает еще повстречать сейчас собачку Баскервилей. Хотя лучше бы прибежал мортимеровский коккер – вместе с хозяином, стаканчиком бренди и десятком констеблей. Пусть даже с дубинками…»

Мысли о собаках непостижимым образом вытащили из глубин памяти абсолютно неуместную сейчас трагикомическую историю, приключившуюся с его «домашним животным». Тогда Софронов еще был семейным человеком, а в его квартире обитали жена Маша и волнистый попугайчик Иннокентий.

В тот день Маша решила проявить обычно несвойственную ей домовитость и сварить борщ – настоящий, на мозговой косточке. Она хлопотала между плитой и столом, открытая кастрюля источала умопомрачительные ароматы, а Кеша тем временем носился на бреющем по всей кухне. На одном из крутых виражей он, видать, и угодил под струю обжигающего пара, сложил крылья и обреченно рухнул вниз. С точностью японского камикадзе летун воткнулся аккурат в кастрюлю с клокочущим адским варевом…

Маша ойкнула, увидев маленькое изумрудное тельце в ало-бордовой гуще, среди лент капусты и кружочков моркови. Хозяйка тут же выдернула трупик из борща половником и сунула его под струю ледяной воды. Трупик внезапно вздрогнул, пошевелил одним пальцем и трепыхнул крылом, с которого тяжело скатывались капли жира. Недолго думая, Маша щедро выдавила на Кешу полбутылки «Фейри», схватила щетку и принялась остервенело смывать с останков пернатого друга навар от мозговой косточки…

Пришедший вечером с работы Софронов горестно посмотрел на слипшуюся серо-зеленого цвета кучку, лежащую в коробке из-под туфель, смиренно вздохнул и сел есть борщ. Кучка время от времени судорожно и молча содрогалась. «К утру сдохнет, – решил хозяин. – Надо будет трупик пораньше выбросить в мусорку, пока Маша спит. Ни к чему в доме лишние слезы».

Но вопреки всем ожиданиям, утром кучка по-прежнему содрогалась. И на следующее – тоже. Через неделю Кеша смог самостоятельно держать голову, через две – кое-как стоять. А вот все его роскошное изумрудное одеяние сошло напрочь. Теперь в клетке на лапах с навсегда скрюченными пальцами стояло страшное голое существо цвета вареной морковки. Иногда оно открывало глаза и бессмысленно таращилось вокруг, а когда к нему приближалась Маша, то существо в ужасе кудахтало и падало в обморок…

Было ясно, что жить Кеше осталось недолго – слишком много жутких потрясений выпало на его долю за такой короткий срок. Чтобы как-то восполнить грядущую психологическую утрату, Софроновы посоветовались, вздохнули и, не дожидаясь кончины своего любимца, купили Клару – рослую упитанную попугаиху синего цвета.

Узрев в своей келье новую соседку, Кеша закатил глаза, тряхнул лысой гузкой и хрипло курлыкнул… «Дура, – с ласковой грубостью обратился к нему Софронов, – даже если ты не помрешь во время процесса ухаживания и эта корова не задавит тебя во сне, то все равно у тебя нет шансов. На себя посмотри – недоеденная котлета, а не ухажер!»