Полудёнка

Надо сказать, что тотальный дефицит советского периода нес в себе не только негатив и проблемы, но и нешуточную радость добытчика. Настоящими событиями для детей 80-90 годов (во всяком случае, родившихся в Сибири) стали первый «Сникерс» и первая газировка в пластиковой бутылке, они искренне радовались батону колбасы, извлеченному вечером из маминой авоськи, и первому «Дошираку» (да-да, и такое возможно!).

Сегодня как-то потускнела радость среднестатистического человека. Обесценилась. Может, инфляция так на нее подействовала? Современные ребятишки – даже из самых отдаленных деревень – отчего-то не падают в обморок, впервые попав в «Макдональдс». Их больше не удивляет и не радует еще один вид сыра, появившийся на семейном столе, новый мультфильм, транслируемый по телевизору, семейная поездка к морю, очередная дорогая и затейливая игрушка ко дню рождения. Их вообще мало что радует.

Но зато они не знают, как с помощью дверной ручки, аптечного препарата, напильника и изоленты сделать бомбочку, которая восхитительно громко взрывается – под визг девчонок и крики возмущенных учителей. Они не ведают, что взяв сахар, ложку и встав к газовой конфорке, можно за пять минут изготовить леденец, а из сахара и сметаны легко получаются самые настоящие ириски. Они не представляют, сколько всего замечательного можно смастерить, расплавив свинцовые аккумуляторные пластины: грузила для закидушек, «слезки» для стрельбы из рогаток, кастеты для хвастовства перед друзьями.

Им и в голову не может прийти идея пожевать вместо «Орбита» с «Диролом» сосновую живицу, смолку из плоских батареек и даже гудрон. И уж совсем невдомек, как и главное – зачем можно надувать лягушек… Впрочем, и большинство людей среднего возраста уже никогда не узнает, как закачивать свои ролики на «Ютуб» или зачем нужно делать «селфи» и выкладывать их в «Инстаграме». Времена меняются. Сортов колбасы в магазине становится все больше, а поводов для радости – все меньше…

…После полудня они остановились на привал посреди громадного бора. Дожидаясь, пока разогреется на костре тушенка, Софронов завел разговор о представлениях разных народов о загробной жизни.

– Вообще-то это вкусовщина чистой воды. Для кого-то «верхний мир» – этакий гламурный райский сад с томными гуриями, а для кого-то – буйная пирушка с кровожадными валькириями. Для одних загробный мир – покой и умиротворение, для других – вечная битва. Каждому свое. Но у всех народов есть свой Страшный суд – некий порог, рубеж, который должна преодолеть каждая душа. Скажи, а что об этом думали наши предки?

Немного помолчав, подружка ответила:

– Представь себе очень глубокое ущелье, по дну которого несется стремительная река, изобилующая порогами и острыми камнями. Через пропасть переброшен один-единственный еловый ствол – скользкий, без коры и веток, по которому идут души умерших. На той стороне их ждет край счастливой охоты, наполненный любовью, солнцем, добычей, счастьем, вкусной едой. Но там, на краю ущелья, день и ночь стоят могучие шестирукие стражи. Хороших людей они пропускают, а плохих сбивают камнями в пропасть. Крича от ужаса, плохие падают вниз, расшибаются, ломают себе кости, а потом все равно карабкаются наверх. Срываются и снова лезут – ведь совсем рядом они видят чудесную райскую страну, слышат пение птиц и смех счастливчиков. Срываются и снова лезут…

Представив себе эту картину, Софронов содрогнулся и отставил в сторону тушенку.

– Скажи, а как эти стражи определяют степень праведности души? Получается, существуют какие-то весы, стрелка которых определяет, что вот с этой тысячью грехов человек еще может пройти в Вальхаллу или там Эдем, а тысяча первый грешок уже нарушает равновесие и теперь участь человека – падать в пропасть. Есть такой безменчик?

Ротару всем телом повернулась к Софронову и пристально посмотрела ему в глаза.

– Я не знаю. Я очень мало что успела узнать, пока была жива. Я даже не знаю, почему сейчас стою здесь, а не лежу на дне ручья в качестве окаменевших останков. Я не богослов и не философ, и про «точку невозврата» ничего не смогу толком рассказать. Ты об этом лучше спроси у деда Ульяна. Если, конечно, удастся с ним повидаться…

…Повидаться с Ульяном им довелось вечером того же дня. У подножия небольшого, поросшего мелколесьем холма, он сидел вместе с двумя спутниками у костра и жарил на рожнах щук. Аромат вокруг стоял такой, что Софронов чуть было не захлебнулся слюной. Ульян уколол его хитрым взглядом и молча протянул одну из золотисто-коричневых рыбин. А потом искренне разулыбался Ротару и погладил ее шерстяную голову:

– Ну, как ты, малышка? Держишься?

Мамонтиха засунула хоботок деду подмышку и облегченно вздохнула.

– Устала немножко. И волнуюсь. Ты уже решил, что мы будем дальше делать?

Дочерна загорелой узловатой рукой Ульян ласково перебирал длинный мех Ротару, выбирая запутавшиеся в нем сучки и колючки.

– Мы тут с товарищами решили немножко повоевать. Сама знаешь, если Мануйла поднимет всех сиртя и даст им испить из своего черепа, то тайга и тундра умоются кровью. Нельзя этого допустить. Поэтому перед нами стоят две задачи – сначала уничтожить его армию, а уже потом заняться предводителем. Но давай о делах поговорим потом, вам надо отдохнуть. Устроим себе до утра перекур с дремотой. Кстати, угадай, что я тебе принес?

Дед достал туго набитый армейский вещмешок, развязал лямки и высыпал перед Ротару кучу странных остро пахнущих темно-зеленых листьев, скрученных спиралью. Увидев их, мамонтиха от восторга закружилась на месте. Надо сказать, в присутствии Ульяна она растеряла всю свою напускную браваду и самоуверенность, став тем, кем в сущности и являлась – маленьким испуганным зверенышем…

Ульян мягко улыбнулся:

– Пришлось поискать твое лакомство. Давай, лопай на здоровье, восстанавливай силы. Сей день не без завтрева!

А Софронов между тем за обе щеки уписывал рыбу, капая соком на камуфляж. Это для извращенного вкуса горожанина любимым лакомством является колбаса, а для настоящего сибиряка ничто не сравнится со вкусом строганины, позема, варки или малосольной стерлядки. Под стать этим деликатесам и свежая щука, жаренная на сковороде или вот так, на ветках в пламени костра.

Оценивая его аппетит, спутники Ульяна то и дело переглядывались и одобрительно кивали головами. Софронов тоже рассматривал их с большим любопытством. Судя по внешнему облику, можно прозакладывать голову – мужчины явно были не местными, и в разряд финно-угров никак не попадали. Очень похожи между собой – братья? На обоих надеты странные, явно самодельные, распашные куртки из шкуры оленя, не имеющие ничего общего с привычными Софронову малицами ханты, манси или ненцев. На головах – одинаковые камуфляжные кепи, на ногах – разношенные берцы. Пояса мужчин тоже заметно отличались от традиционных угорских, как и ножи в красивых ножнах из сыромятной кожи. На груди у каждого висел объемистый замшевый мешочек, сплошь покрытый странными змеистыми письменами. Время от времени гости касались их пальцами, а порой даже подносили к губам.

Поймав себя на том, что смотрит на приезжих с толикой неприязни, Софронов вздохнул с огорчением – еще несколько лет назад он за собой такого не замечал. В Сибири на одной буровой бок о бок трудились чеченцы и башкиры, белорусы и немцы, поэтому даже на фоне постсоветского разгула ксенофобии и национализма местным жителям трудно было найти в своих душах что-то хотя бы отдаленно напоминавшее неприязнь к «чужому». Сложно было заставить себя почувствовать ненависть – или хотя бы «нелюбовь» – не к отдельным людям, а к целым категориям людей. А потом как-то стало получаться…

Трудно сказать, что послужило отправной точкой, с какого момента стали раздражать «неправильный» овал лица или форма носа. Но то, что стали раздражать – точно. Раньше Софронов не обращал внимания на многие мелочи, вроде появления хиджабов в очереди к терапевту или футболок «Дагестан» и «Сhechnya» в парке, грохота «лезгинки» из салона тонированных «десяток» и набитых молчаливыми таджиками городских «маршруток». Но с течением времени каждая «инакость» в облике и поведении окружающих начала бросается в глаза.

Наверное, все дело оказалось в количестве, перешедшем в качество. Однажды в сознании «аборигенов» масса мигрантов достигла критической отметки и превратилась в некую неясную, но потенциальную угрозу. В кастрюлю с супом необходимо положить ложку соли, иначе он будет пресным и безвкусным. А что будет, если насыпать не одну, а пять ложек? Десять? А если не ложку, а половник?

…От этнографических наблюдений и философских размышлений Софронова оторвал Ульян. Старик мягко присел перед ним на корточки и пытливо заглянул в глаза. Потом усмехнулся и медленно произнес:

– А ведь тебе, милок, все это жутко нравится… Я даже не предполагал, что в тебе таится такой дух авантюризма. Надо же, освоила кобыла ременный кнут… Ладно, это только к лучшему, не нужно тебя убеждать, призывать и вдохновлять. Давай, я просто объясню тебе положение вещей. Слушай внимательно. Мануйла спешно собирает армию из умерших сиртя, чтобы провести черный обряд. Если ему это удастся, то в Сибири начнется кровавая вакханалия. Справиться с ней федеральные власти смогут только одним-единственным средством: ковровыми бомбардировками тундры и ракетными ударами по тайге. Придется выжечь и превратить в пустыню тысячи гектаров собственной территории, на которой могут находиться сиртя.

И пояснил:

– Если оживший сиртя выпьет зелье Мануйлы, то превратится в персонажа голливудских «ужастиков» – сильного, злобного и практически неуязвимого зомби. Который, между прочим, питается исключительно свежей кровью. Как думаешь, что предпочтут получить на завтрак несколько тысяч оживших мертвецов? И что будет, если они войдут в любой город, учитывая тот факт, что обычные пули им как папе Ротару – дробинка.

Сдерживая невольную нервную дрожь, Софронов стискивал в руке давно забытую недоеденную щуку.

– А их можно остановить?

Дед Ульян достал из кармана энцефалитки мятую пачку «Примы», закурил и только потом ответил:

– Можно попытаться их остановить. Если правильно подготовиться и успеть до того, как они придут в Полуденку. С Мануйлой мы разберемся позже, сейчас самое главное – не пропустить к нему сиртя.

– То есть что – убить их?

– Да они и так уже давным-давно мертвы! Их надо просто у-по-ко-ить! Или тебя смущает перспектива вернуть мертвецов туда, где им и полагается быть – в могилы?

Софронов замялся:

– Да вообще-то нет…

И перевел разговор на другое:

– Скажи, пожалуйста, а твои спутники, они откуда? Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что они скорее монголы…

«Монголы» переглянулись и жизнерадостно захихикали, хлопая себя по бокам. Оказывается, они прекрасно понимали по-русски, но отчего-то не желали вступать в беседу, поэтому вновь ответил Ульян:

– Они – мои гости с Дальнего Востока. Совершенно случайно оказались здесь, но выразили желание помочь нашей беде. К сожалению, мои люди не успевают подойти, чтобы перехватить сиртя на пути к Мануйле. На дорогу им нужны двое суток, которых у нас нет, поэтому бой мы будем принимать в одиночку.

Чувствовалось, что он не был расположен сплетничать о своих спутниках, однако и Софронов не собирался сдерживать свое любопытство:

– А почему они все время трогают свои мешочки?

Дед сдержано улыбнулся и ответил в тон:

– А зачем ты носишь в документах фотографию своей матери?

Софронов фыркнул и пробормотал себе под нос:

– Судя по размерам мешков, у них там целые фотоальбомы с портретами всех соплеменников до седьмого колена…

Но зловредный дедушка все-таки услышал:

– Нет, просто там лежат косточки их ближайших родственников. Понимаешь, они считают, что если носить с собой останки родителей и бабушки с дедушкой, то в таком случае им всегда и во всем будет сопутствовать удача. А ты чего щучку-то не доедаешь? Поди, я ее в тузлуке передержал? Ну, да ничего, пей горько, ешь солоно, умрешь – не сгниешь!

Глава десятая

Следующие несколько часов Софронов провел в полудреме. Он лежал у костра, привалившись к теплому боку мамонтихи, и добросовестно пытался наблюдать за действиями старика и его спутников. Периодически он проваливался в омут сновидений, потом снова просыпался, какое-то время таращил глаза на происходящее и вновь засыпал. Ему было хорошо и спокойно, не хотелось думать и разговаривать.

Помалкивали и все остальные. Судя по мерно вздымавшимся бокам, Ротару преспокойно и безмятежно дрыхла, нажравшись своего неведомого доисторического деликатеса. Ульян сосредоточено готовил какое-то зелье в двух небольших медных котелках, поочередно засыпая в один из них новые ингредиенты. Естественно, Софронов даже предположить не мог, что представляли из себя большинство порошков и жидкостей, которые шли в котел, но кое-что ему удалось идентифицировать. Так, например, туда отправились веточки вереска и богородичной травы, кусочки мухомора и нутряного сала.

Заметив естествоиспытательский интерес одинокого зрителя, Ульян стал коротко пояснять ему суть некоторых составляющих своего колдовского варева:

– Рыбий жир. Водка. Бобровая струя. Стружка с медвежьего клыка. Соскоб оленьего рога. Ржавчина от ножа. Лягушачьи лапки. Лаврушка.

Увидев округлившиеся глаза собеседника, дед расхохотался:

– Ну, насчет лягушек и лаврушки я пошутил…

Вскоре он снял с огня первый котелок и отставил его в сторону – остывать. Во втором растопил кусочки лиственничной смолы-живицы, а потом распорядился:

– Открывайте свои арсеналы, будем патроны до ума доводить! Без снасти только блох ловить…

«Апгрейдом» боеприпасов занялись «двое из ларца – одинаковых с лица». С методичностью и безошибочностью роботов они по очереди брали патроны – промежуточные к софроновскому «Егерю» и ульяновскому СКСу, и тяжелые винтовочные – к двум своим видавшим виды «мосинкам». Лезвиями грубых, кустарной ковки, ножей они аккуратно делали крестообразные царапины на каждой пуле и откладывали их в сторону.

Тем временем Ульян подошел к Ротару и ласково потрепал ее по голове.

– Девочка моя, не обижайся…

Не дожидаясь ответа, старик опустился на колени перед мамонтихой, и тут в свете костра блеснуло узкое хищное лезвие. Софронов как ужаленный вскочил на ноги, и совсем уже было кинулся на выжившего из ума деда, но его остановил решительный окрик Ротару:

– Софрон! Все хорошо!

А Ульян даже не обратил внимания на происходящее – он деловито и старательно срезал пряди волос со шкуры мамонтихи… Вскоре он закончил свой труд, оправил «клиентке» слега поредевший «шиньон» и пояснил Софронову:

– Магические законы сложны и незыблемы, но в чем-то страшно примитивны. Их достаточно легко обойти, если при этом создать видимость точного соблюдения. Скажем, навеки упокоить мертвого сиртя можно только одним способом: одновременным прикосновением раскаленного металла и мамонтовой плоти. Здорово, правда? Горячего металла в виде пуль у нас будет предостаточно, а вот мамонт в наличии есть только один, к тому же маленький. Но ведь никто же не сказал, что нельзя использовать не всего мамонта, а его махонькую частичку! Таким образом, мы и магический закон соблюдем, и Ротару не обидим. Совсем как у современных цивилизованных людей, правда, Софрон? Надо и рыбку съесть, и косточкой не подавиться…

И он грустно улыбнулся.

Последние слова старика навеяли Софронову воспоминания об одном из своих приятелей – Ярославе, который просто-напросто притягивал к себе разнообразные бытовые несчастья. Представьте почти двухметрового бородатого и длинноволосого красавца-викинга, способного руками легко гнуть подковы, свободно рассуждать о творчестве Гейне или Диккенса на языке оригинала и ночь напролет ухаживать за больным котенком – это и будет точный портрет Ярослава.

Однажды на Новый год они вместе с Софроновым оказались в одной дружеской компании, и этот праздник надолго запомнился всем участникам. Уже на входе в квартиру выдающийся викингов лоб украсился замечательной красивой шишкой – после общения с люстрой. Люстра, к счастью, уцелела. Затем Ярослав, будучи человеком культурным и деликатным, решил ножичком очистить себе банан. В результате хозяева долго отмывали кровь по всей гостиной и отпаивали пострадавшего валерьянкой.

Во время ужина этот добряк с исключительным тактом проявлял заботу о соседях по столу: «Маша, я бы вам не советовал употреблять шампанское, у меня однажды от него заболел желудок. Андрей, ты поострожнее с горчицей, она может вызвать аритмию – по себе знаю». Напомню, что все эти глубокие и мудрые мысли исходили от юного здоровяка с внешностью Дольфа Лундгрена…

Апофеозом вечера стало чаепитие. Откусив и сосредоточенно пожевав кусочек вафельного торта, викинг замер, запустил богатырскую длань в недра бородищи и, покопавшись немного, предъявил собравшимся… сломанный зуб. Честно говоря, в первую минуту они не смогли в должной мере выказать несчастному свое сочувствие, потому что в буквальном смысле уползли под стол от хохота. Согласитесь, сломать зуб вафельным тортиком сможет далеко не каждый берсерк…

Если допустить, что принцип «сообщающихся сосудов» распространяется и на распределение удачливости, то Ярослав, вызывая все несчастья на себя, обеспечил остальным гостям спокойное существование по крайней мере на несколько дней. Во всяком случае, возвращаясь наутро домой, Софронов нашел у своего подъезда тысячную купюру…

…Дальнейшее действо, проходившее уже глубокой ночью, со стороны выглядело полным сюрреализмом. В самом сердце глухого кедрового урмана, в сотне километров от ближайшего человеческого жилья у первобытного костра сидели юрист, белый шаман и два гостя-дальневосточника, постоянно таскающие с собой части трупов своих предков, а также лежал живой мамонтенок… Люди по одному брали патроны, заталкивали в надрезы мамонтовый волосок, обмакивали кончики пуль в котел с растопленной живицей, тем самым запечатывая надрезы, будто сургучом. Потом каждый патрон тщательно осматривали и удаляли излишки смолы.

Далеко за полночь ударники магического труда наконец пошабашили, патроны рассыпали по рюкзакам и вещмешкам, и только потом с трудом распрямили затекшие спины. Ульян слил в свою мятую алюминиевую флягу содержимое второго котелка и распорядился:

– Всем спать. А я пригляжу, чтобы ночью нас не беспокоили.

Глава одиннадцатая

Утром «гостей с костями» уже не оказалось.

– Они ушли по своей тропе, – коротко пояснил Ульян. – Нам тоже пора собираться в путь. И смотреть во все глаза, сегодня вполне возможна встреча с противником.

Софронов принялся тщательно затаптывать чадящие уголья костра. Он хорошо помнил тот весенний вечер, когда сломя голову мчался прочь от надвигающегося бушующего огня. Он вместе с приятелем пошел встречать вечернюю зорьку, когда какие-то уроды с проезжающей мимо шлюпки пустили пал. Пойма тогда выгорела на десятки километров, а Софронов с товарищем чудом успели перебежать широкий ручей с еще заснеженными берегами, который и преградил путь пламени. Обливаясь потом, они стояли на берегу и смотрели, как со скоростью автомобиля на них движется стена огня в несколько метров высотой. Она подбежала к берегу, споткнулась, задрожала – и сдохла, оставив за собой лишь мертвую черную пустыню…

Сборы были недолгими, и вскоре путники зашагали дальше по ставшей вдруг неуютной тайге. Денек обещал быть муторным и мокрым – набрякшие водой брюхатые тучи висели над самой головой. И действительно, вскоре незаметно начался мелкий противный дождь. Ульян абсолютно не обращал на него внимания, лишь плотнее запахнул полы плащ-палатки и по-прежнему шагал легкой скользящей походкой. Софронов поеживался от холода и сначала пытался стряхивать перед собой воду с кустов, но вскоре, окончательно вымокнув, бросил это неблагодарное занятие. Проще всего было Ротару с ее плотным и длинным мехом, по поверхности которого вода попросту скатывалась, оставляя сухим «исподнее».

«Как утка с ушами» – ухмыльнулся про себя Софронов. И тут же получил хоботом подзатыльник. Блин, когда же я привыкну, что эта клятая девчонка может копаться в моих мозгах как…

– Как в мусорном ведре, – услужливо подсказала шерстяная вредина.

Плюнув, Софронов ускорил шаг, догоняя старика:

– Скажите…

Его тут же перебил собеседник:

– Давай уж обойдемся без неуместного политеса. Не привык я в лесу, чтобы мне «выкали».

Софронов слегка растерялся.

– Знаете… Знаешь… Тьфу ты! Меня воспитали в уважении к старшим! Я не привык «тыкать» людям, которые мне в отцы годятся!

Ульян тихонько хмыкнул:

– В отцы? Ты уверен?

– Ну, а как? Мне – тридцать один, вам… То есть тебе… Ну, где-то под семьдесят…

Тут засмеялась Ротару:

– Глупый ты, человек… Пойми, для некоторых время течет совсем иначе, чем для тебя.

И Софронов отметил, что мамонтиха деликатно опустила слово «людей»…

Он снова обратился к старику:

– Так сколько же вам, то есть тебе, лет?

Но Ульян, похоже, намерен был сегодня валять дурака, поэтому прикинулся анекдотичным «чукчей»:

– Моя не знай, скока зим назад вышел из пуза мамка. Моя ни разу не грамотный. Короче, я полный потемок!

Повозмущавшись про себя, Софронов немного помолчал, а потом поинтересовался:

– А почему вы… Почему ты не камлал перед выходом? Я думал, шаманы всегда камлают, чтобы призвать духов.

Перебросив ремень карабина на левое плечо, Ульян поинтересовался вкрадчивым голосом:

– То есть ты спрашиваешь, почему я не скакал с бубном у костра и не кричал при том диким голосом?

– Ну да. Я сам видел, как камлают сегодняшние шаманы. На Анумторе в прошлом году, когда мы туда туристов возили.

Улыбка превосходства заиграла на губах старика:

– Скажи, перед тем, как завести свою машину или открыть дверцу домашнего холодильника ты каждый раз перечитываешь «Инструкцию пользователя», причем, начиная еще с раздела «Комплектация поставки»?

– Нет, конечно. Зачем?

– Ну вот, ты сам ответил на свой предыдущий вопрос.

– Хочешь сказать, тебе нет нужды совершать подготовительные обряды, чтобы призвать обитателей другого мира? Они к тебе по мановению руки являются, примерно вот так? – и Софронов щелкнул пальцами.

Ульян приостановился, обернулся к собеседнику и спросил:

– Никак, ты хочешь заняться этнографическими наблюдениями за сакральными обрядами представителей малых северных народов? Мечтаешь снять их на айфон и потом выложить на Ютюб? Хе-х… Ладно, так и быть, обещаю: если успешно покончим с сиртя и при этом еще останемся живы, то я самолично ради тебя попрыгаю у костра с бубном…

Он отвернулся и зашагал дальше, пряча улыбку за поднятым воротником плащ-палатки.

Глава двенадцатая

На первый взгляд, ничто не говорило о приближении к человеческому жилью, в окрестностях не было заметно ни следов топора, ни окурков, ни пустых консервных банок. Видимо, обитатели добротной охотничьей избушки, притулившейся под вековыми елями на пологом берегу тихой таежной речушки, обосновались здесь лишь недавно.

И – ненадолго, о чем свидетельствовали два скрюченных иссохших тела, лежавшие на грубо сколоченном из неструганных досок столе перед входом в избушку. Шеи обоих несчастных были буквально разорваны, а вот следов пролитой крови почему-то не видно.

Ульян внимательно оглядел все вокруг своими желтыми тигриными глазами, глубоко принюхался, а потом сквозь зубы пояснил товарищу:

– Сиртя ужинали. Теперь видишь, что ждет всех, до кого они смогут добраться? Представь, что будет, если ночью в город ворвутся несколько тысяч таких вечно голодных зверей – сильных, жестоких, практически неуязвимых. Обычная пуля для них – все равно, что укус комара, пока не лишишь его души, сиртя будет убивать. Ну как, ты намерен и дальше мучиться интеллигентскими комплексами?

Софронов молча смотрел на мумии и его била нервная дрожь. До этого момента весь поход напоминал ему не более чем увлекательную экранизацию фэнтези Сапковского или Бушкова – веселую, страшноватую и увлекательную. До той поры напоминал, пока он не споткнулся о трупы своих приятелей-охотников Кольки Пня и его неразлучного дружка Лехи. Это их карикатурные сморщенные лица теперь навечно исказила гримаса ужаса. Несомненно, они пришли сюда, в свою новую избушку, чтобы загодя приготовиться к предстоящему промысловому сезону. Бедолаги и предположить не могли, что сами вдруг станут чьей-то охотничьей добычей…

Ульян вновь медленно оглядел окрестности.

– Они не могли далеко уйти. После такой сытной ночной трапезы сиртя обычно забиваются куда-нибудь в щель – поспать и переварить пищу. Увидишь их – стреляй. Не важно, в какую часть тела попадешь, главное – зацепить пулей хотя бы палец. И будь осторожен, они могут очень быстро двигаться!

Оставив все пожитки у избушки под присмотром Ротару, мужчины с карабинами наизготовку направились вверх по речке. Они потихоньку шагали чуть заметной тропой, осторожно обходя поросшие сырым мхом стволы деревьев. С верхушек высоченных елей то и дело срывались тяжелые капли воды и глухо шлепались о землю, заставляя Софронова вздрагивать. Не в силах унять сумасшедшее биение сердца, он до рези в глазах всматривался в подозрительные кусты, обшаривал пространство, страшась и одновременно желая увидеть врагов.