Эхо Антеора

Если бы она набралась смелости выглянуть наружу еще раз, то увидела бы, что дирижабль держит курс на исполинскую колонну, искажающую пространство. Каждая ее сторона была длиной с улицу, а ввысь она упиралась в самые небеса, и потому стала заметна задолго до того, как нос воздушного корабля бесшумно прорезал одну из туманных граней. Сам переход через трансмост Лу, и без того напуганная, почти не ощутила – слегка заложило уши и глаза заволокла дымка, словно девчонка погрузилась в воду, но уже через несколько минут все прошло; дирижабль вынырнул из трансмоста на другом конце света, в кабину ворвалась духота, а в окнах розоватой вереницей забрезжил свет безоблачного магматийского неба.

После приземления одна из сопровождающих, добросердечная люмерка, помогла Лу с прохождением пограничного контроля. Без токена – жетона, идентифицировавшего личность, – никто не имел права находиться на территории империи, и потому Хартис раздобыл для девчонки временный документ, гласивший, что ее токен якобы утерян и подлежит восстановлению. Проверявшие жетоны пограничники, изучив бумагу, покосились на новоприбывшую с подозрением, но придираться не стали – людской и транспортный поток на въезде в столицу был чрезмерно велик, а на документе, в конце концов, стояла печать самого электа.

В черте города их с люмеркой пути разминулись, и Лу с Бруно остались вдвоем. Медведь, хорошо ориентировавшийся на местности, тут же взял курс на противоположный край столицы, а Лу оставалось лишь довериться ему да покрепче держаться в седле. Вещей при себе у нее было немного: одно из колец Хартиса на нательном шнурке и небольшая котомка с подходящей для климата Магматики легкой одеждой, кошелем шестиугольных монет и конвертом с письмом.

Именно письмо было главным источником волнения, от которого Лу кидало то в жар, то в холод. С его содержанием она была примерно знакома – оно было написано Хартисом в ее присутствии.

– Я лучше изложу все, как есть, – сказал тот после кратких раздумий, прежде чем начать корпеть над листом бумаги. Он торопился: дирижаблю предстояло вот-вот отбыть, а у него самого возникла прорва дел, связанных с новоявленным пророчеством. – Моя матушка крайне дотошна, она в любом случае докопается до истины – так к чему оттягивать неизбежное? Напишу, что мы любим друг друга…

– И как она на это отреагирует?

– Уверен, она начнет орать и назовет меня… Хм, дай подумать… Оболтусом? Нет, слишком мягко, скорее, ублюдком. Ах да, я еще напишу, что немного рассказывал тебе о Реверсайде под видом сказок, так что она наверняка назовет меня циничным ублюдком. «Мало того, что совратил маленькое дитя, так еще и пичкал ее своими россказнями, циничный ублюдок!» Да, так она и скажет. И еще непременно сравнит с демоном, потому что придется упомянуть, что ты состояла у меня в рабстве…

– А это обязательно? Ты же сам говорил, что нам нужно забыть об этом.

– Да, но что ты станешь делать, когда она начнет расспрашивать о том, кто ты, где твоя семья, как мы познакомились? Ты не самая лучшая лгунья – такой человек, как моя матушка, раскусит тебя в два счета.

Из беглого рассказа мужчины перед отъездом госпожа Миэрис представилась Лу суровой и властной дамой. Даже ее сын не мог с уверенностью сказать, как она отреагирует на появление подобной гостьи.

– Но когда все станет совсем плохо, – радужно закончил Хартис свои невеселые напутствия, – ты ей расскажи о пророчестве, и она сразу позабудет про все мои грехи. Пророчества – ее жуткая страсть. Я даже успел втихаря стащить для нее один из снятых со свитка оттисков, вот, погляди. Она будет на шестом небе от счастья…

После долгого путешествия через верхний город они снова въехали в нижний по перекинутому через реку широкому мосту. Здесь медведь замедлился и перешел на шаг – может, выдохся, а может, позволял своей наезднице насладиться пейзажем. И Лу, только теперь начавшая отходить от полета на дирижабле и шумихи верхнего города, действительно им наслаждалась. В сравнении с землями, где стоял лагерь, здешняя картина выглядела до слез будничной – зеленые заросли бамбука, мирно чирикающие пташки в ветвях совершенно обыкновенных деревьев, обрамленная тростниковыми зарослями река, что вилась меж холмов в сторону залива, озаренного розоватыми бликами заходящего солнца… Закат – единственное, что смущало восприятие Лу: Хартис упоминал, что если где-то день, то в другом месте может быть ночь, но девчонка все равно не избежала удивления, когда вышла из дирижабля вечером, хотя не так давно было только начало дня. В остальном окружающая обстановка наводила на нее умиротворение. Вдоль кромки воды в расслабленной позе сидело несколько рыбаков, лениво поглядывая на поплавки и передавая по кругу бутылку. Поодаль группа взрослых шаотов наслаждалась пикником, пока дети носились вдоль берега реки, распугивая сновавших в тростнике журавлей.

В нижнем городе было прохладнее, чем в верхнем, благодаря преобладанию почвы, а не камня, и многочисленным зеленым насаждениям. А еще здесь было менее людно, но теперь Лу постоянно ощущала на себе чей-нибудь взгляд. Некоторые встречавшиеся по пути люди начинали беззастенчиво шептаться, завидев ее. Поток экипажей был слишком мал, чтобы затеряться в нем, да и улицы были слишком хорошо освещены, а Бруно как назло еле тащился: сколько бы Лу ни подгоняла его, тот лишь недовольно утробно ворчал. Должно быть, он утомился из-за жары: Хартис предупреждал, что так будет, потому что за три месяца в холодном климате медведь утеплил подшерсток. Лу прониклась жалостью к зверю, хотя на фоне событий прошедших суток она и сама держалась из последних сил. Какая-то прогуливающаяся по обочине шаотка, не стесняясь, стала тыкать в нее пальцем и что-то оживленно говорить своему спутнику. К счастью, Бруно наконец свернул с центральной улицы на боковую, петлявшую среди высоких бамбуковых стволов. Болтливая дама скрылась из поля зрения, и девчонка облегченно перевела дух. Правда, ненадолго, потому что сразу же вспомнила, что ее ждет впереди.

Тенистая аллея вела к увитой плющом изгороди из красного дерева. Лу спешилась, и медведь, оживившись, по-свойски толкнул носом ворота. Они оказались не заперты. Бруно, боком придерживая дверцу открытой, оглянулся на замершую в нерешительности девчонку, словно приглашая войти.

Волнение Лу все усиливалось за время поездки и сейчас достигло апогея. Прежде она думала, что будет так же страшно, как в первые дни ее разъездной торговли в Кауре, но на деле все оказалось даже хуже. Она пыталась себя успокоить и убедить, что между этими ситуациями нет ничего общего. Хотя бы взглянуть вокруг – здесь было совсем не так вычурно, как у каурских аристократов, но все же очень красиво, и атмосфера царила умиротворенная. Двор освещали эзеритовые фонарики и украшали клумбы с нежными белыми цветами, в пруду с кувшинками поблескивали золотистые бока рыбок, на перилах беседки прыгала любопытная птичка. Дорожка, усыпанная мелкими камушками, похожими на фишки для го, вела ко входу в особняк – двухэтажному шестиугольному зданию. На одной из раскидистых ветвей дуба, росшего перед домом, покачивались на ветру потрепанные веревочные качели. Маленькое окошко над входной дверью приветливо светилось.

Не помня себя от страха, Лу приблизилась к особняку, поднялась на террасу и дернула висевший возле двери шнурок. Раздался переливчатый звон внутри дома. Какое-то время было тихо. Затем послышались шаги. Тяжелые двери распахнулись, и за ними возникла смуглая девушка с бирюзовыми волосами.

– Чем могу помочь? – спросила она тонким мелодичным голосом. Лу сглотнула и потупила взор:

– Я ищу госпожу Миэрис.

Девушка кивнула, но прежде, чем она успела что-то предпринять, из глубин дома донеслось:

– Что такое, Бха-Ти?

– Тут вас ищут, – бросила девушка через плечо.

На пороге возникла пышная женщина с кожей цвета корицы, облаченная в традиционный шаотский наряд – кремовый хитон с красным поясом. Лу догадалась, кто она, по двум шпилькам с жемчугом, поддерживающим густые черные волосы в высокой прическе. Женщина смерила девчонку цепким взглядом. Стоявший позади медведь, завидев ее, разразился радостным ревом.

– Бруно?!

Она бросилась к нему. Оказавшись в ее объятиях, тот счастливо засопел, по-кошачьи пытаясь ткнуться влажным носом ей в лицо. Продолжая чесать и трепать медведя за ухом, она обернулась и грозно спросила:

– Что приключилось с Хартом?!

– С ним все хорошо, шани… Госпожа… То есть…

Стушевавшись, Лу протянула письмо. Женщина нетерпеливо схватила конверт, тут же открыла его и, подойдя ближе к падающему из дверного проема свету, принялась изучать исписанный размашистым почерком лист. Пока она бегала глазами по строчкам, меж ее бровей пролегли хмурые складки, и в этот момент стало заметно, как сильно на нее похож сын. Несколько раз она отрывалась, чтобы пристально изучить девчонку, и затем снова погружалась в чтение. Складки на ее лбу становились глубже и глубже. Все это тянулось мучительно долго. Бруно, потоптавшись на месте, вразвалку направился к качелям, устало лег на них пузом и начал раскачиваться задними лапами. Зрелище было презабавное, и Лу непременно бы рассмеялась, если бы не была вся на иголках.

Окончив чтение, женщина одним до жути резким движением скомкала письмо в ладони и крикнула в дверной проем:

– Руфус, поди-ка сюда!

Спустя несколько мгновений раздались шаркающие шаги, и в дверях появился растрепанный мужчина в круглых очках и длинном халате. У него была довольно светлая для шаота кожа цвета разбавленного кофе, прямо как у Хартиса.

– Чего такое? Вив?

Он непонимающе глядел попеременно то на свою супругу, то на девушку с бирюзовыми волосами, то на Лу. Женщина молча указала ему на повисшую на качелях медвежью тушу.

– Э-э? Бруно?..

– Пойдем-ка наедине переговорим, – бескомпромиссно отчеканила госпожа Миэрис, увлекая его обратно в дом.

Они ушли, и девчонка смогла ненадолго выдохнуть. Она осталась на террасе вдвоем с ундиной, но та выглядела вполне дружелюбно. Украдкой Лу рассматривала ее миловидное, кукольное личико и бирюзовые волосы со светлыми прядями, удивительно похожие на морскую волну и белую пену. Девушка была облачена в длинную блузу без рукавов и свободную юбку, смуглые голые руки и босые ноги покрывало множество разноцветных браслетов. Ундины были на втором месте в списке интересующих Лу созданий Реверсайда (после драконов, разумеется). Они предпочитали жить рядом с водой, и, хотя хозяин рассказывал иное, в воображении Лу только и делали, что пели, собирали жемчужины и плавали с дельфинами.

Сначала девушка стояла прямо и перебирала бусины на своих пестрых браслетах, потом от скуки стала покачиваться с пятки на носок. Затем, улыбнувшись, сказала:

– Меня зовут Бха-Ти, а тебя?

– Лу.

– Хочешь войти? Становится прохладно.

Ундина скользнула внутрь, поводила рукой над дверью, а затем жестом поманила Лу. Помешкав, та бросила свою котомку на террасе и несмело вошла в дом.

Она попала в просторную гостиную, подобно дворику освещенную эзеритовыми светильниками и обставленную со вкусом, но без излишеств. Тихо прошлепав босыми ногами по отполированному до блеска полу, ундина встала у винтовой лестницы в центре, позволяя гостье оглядеться. В каждой стене комнаты имелось по большой двустворчатой двери, и из-за одной из них, неплотно закрытой, доносились голоса – судя по интонациям, они о чем-то спорили.

– …правда, как ты можешь не понимать, насколько это ужасно! – гневался женский голос. – Ты хоть понимаешь, что такое рабство? Меня от одного этого слова корежит! Рабство – это когда жизнь одного человека принадлежит другому! Это как контракт с демоном! Ты можешь представить? Наш сын стал как демон!

– Всемилостивая Гармония… Не говори так, – упрашивал мужской голос. – Вовсе он не демон…

– Демон! Демон! Для него нет ничего святого! Я даже боюсь спрашивать у этого ребенка, что именно Харт заставлял ее делать… А еще тут сказано, что у них роман! У меня волосы дыбом, нет, я не хочу даже представлять себе это… Прошу, скажите, что это просто дурной сон!

– Да успокойся ты, Вив. Это все было в другом мире. Там порядки другие, законы… Представления о жизни…

– Ну а Харт-то из нашего мира! Разве так мы его воспитывали?! Ты почитай, что тут написано… «Торговля в лавке»… И ведь он не просто эксплуатировал детский труд – эта девочка была у него в рабстве! Словно бедный ребенок продал душу демону! Нет, это еще хуже – в случае с демоном человек хотя бы сам решает, заключать ему контракт или нет, а за эту несчастную душу уже все было решено! А Харт, он пишет… Ты почитай… «Рассказывал ей про наш мир под видом сказок»… Циничный ублюдок! Если дитя настолько мало, чтобы слушать твои дурацкие сказочки, то какого черта заводить с ней роман?! Серьезно, у него есть хоть какие-то моральные ценности?!

Все это сопровождалось скрипом половиц: от беспокойства кто-то из них сновал туда-сюда по комнате. Бха-Ти потерла подбородок и озадаченно протянула:

– Никогда не слышала, чтоб она ругалась на сына. Я его не особо хорошо знаю, я тут всего три года работаю, но Вивис всегда про него отзывалась с гордостью.

Лу, вся пунцовая, промолчала. Она до последнего надеялась, что Хартис преувеличивал, предсказывая реакцию своей матери, но, похоже, все складывалось даже хуже. Происходящее заставляло девчонку испытывать крайнюю неловкость. На миг она ощутила ностальгию по своей размеренной жизни в Кауре и вдруг отчетливо поняла, что имела в виду Нами, говоря, что временами тоскует по тому миру.

Ее невеселые думы вдруг прервались урчанием в животе, прозвучавшем гулко в тишине гостиной. Бха-Ти схватилась за голову и запричитала:

– Что же мы стоим тут, ты же голодна с дороги! Какая из меня горничная!

Лу попыталась возразить, но ундина уже тянула ее за собой в противоположную дверь от той, за которой разговаривали родители Хартиса. Они оказались в утопающей в полумраке столовой. Быстрым жестом Бха-Ти сделала люстру ярче, усадила Лу на один из мягких пуфиков, стоявших вокруг большого стола, и спросила:

– Тебе подать ужин шаотский или съедобный?

Девчонка поежилась:

– А шаотский – несъедобный?

– Зависит от того, что ты привыкла есть в своем мире.

Лу вспомнила стряпню Латифы и невольно усмехнулась. Бха-Ти махнула рукой:

– Да, впрочем, какая разница? Принесу все – съешь, что понравится.

Она торопливо скрылась за дверью в смежную комнату, должно быть, кухню. Пока она грохотала там посудой, Лу снова осматривалась. Здесь было уютно. У внешней, более широкой стены располагалась пара окон, за приоткрытыми шторами в сумерках виднелись очертания зелени. Меж окнами располагался большой камин; на каминной полке – пара причудливых безделушек, на стене – портреты каких-то шаотов, перед очагом – кресла и низкий столик. У противоположной стены, по обе стороны от входной двери – два одинаковых, как близнецы, узких стеллажа с графинами, бутылками и бокалами. Углы комнаты были украшены этажерками с вьющимися растениями. Внимание привлекало незнакомое устройство: стеклянный диск с двигающимися по кругу стрелками. Овальный кристалл эзерита в центре диска заставил девчонку сглотнуть – он напоминал барбарисовый леденец; в Кауре Лу любила тайком таскать такие из шкафа хозяина.

Урчание в животе повторилось громче. Лу устало опустила голову на столешницу. В пути она совсем не чувствовала голода из-за волнения, а теперь нутро сводили неприятные спазмы. К счастью, очень скоро Бха-Ти вернулась с источавшим многообразные ароматы подносом, заставленным в два этажа обсидиановой посудой. Она начала выставлять на стол тарелки и миски, перечисляя названия и составы блюд, и дай бог, если девчонка поняла из этого половину: про часть ингредиентов – например, про теневой корень, про огнефрут или про мясо саврина – она прежде слышала разве что в сказках хозяина и совсем не помнила, что это такое. Свою кулинарную презентацию Бха-Ти закончила выкладыванием перед гостьей ложек, вилок и ножей и, как финальный аккорд, бережно заткнула ей за воротник чистую салфеточку.

Лу оценила масштабы развернувшегося бедствия. Таким количеством пищи можно было накормить десяток девчонок вроде нее – и то не было гарантии, что никто из них не лопнет.

– Вот с этой стороны шаотская еда, будь осторожна, – продолжала хлопотать Бха-Ти, переставляя тарелки местами или просто крутя их на месте, чтобы подобрать для блюд наиболее выгодный ракурс. – Она ровно такая же, как и нормальная, только в ней специй в тридцать раз больше. Я ее делаю для Миэрисов, а для себя готовлю отдельно. Потому что шаоты такое привыкают есть с детства, но если неподготовленный человек это съест, то… Тебе лучше не знать, что будет. Хотя находятся любители. В общем, по крайней мере начинать с нее я не рекомендую…

Наконец, она успокоилась и села напротив, подперев щеки руками и выжидательно наблюдая за девчонкой. Помедлив, Лу выбрала одну из мисок с той стороны стола, где была не шаотская еда, и придвинула к себе. Она уже забыла, как называется это блюдо, но из всего остального оно больше всего проходило на те, что она привыкла есть в своем мире. Вооружившись вилкой, Лу продегустировала угощение. Пожалуй, очень даже неплохо, сочла она тут же, особенно после трех лет поедания перченых харчей в исполнении Латифы… Она увлеклась едой, но вдруг Бха-Ти округлила глаза в неподдельном ужасе. Лу поперхнулась и сразу решила, что съела нечто не предназначенное для чужеземки и теперь загнется.

– Ну как я могла забыть про чай! – воскликнула ундина, хлопнув себя по лбу, и бросилась обратно на кухню.

Лу нервно хохотнула, зачерпнула следующую порцию и готовилась отправить в рот, но тут услышала хлопок дверных створок и приближающиеся шаги. Отбросив вилку, она поднялась и склонила голову перед вошедшими в столовую супругами Миэрис. Они молча встали на входе. Лу было трудно понять, что у них на уме; она судорожно подыскивала хоть какие-то слова, но тут позади вновь скрипнула дверь кухни, и тихо зашлепали по ковру босые ноги.

– Что такое? – недовольно спросила Бха-Ти.

Поднос с чашками и дымящимся чайничком с грохотом опустился на стол, а на плечи Лу вдруг легли хрупкие руки и с силой усадили обратно на пуфик. Девчонка обернулась и испуганно воззрела на горничную, которая принялась самозабвенно расставлять пузатые чашечки на блюдца.

– Неужто невкусно? – пробубнила ундина, обиженно надувая губы.

– Вкусно, – тихо, почти шепотом ответила Лу. Бха-Ти приблизила к ней лицо и сдвинула тонкие бирюзовые брови, сотрясая чайничком в воздухе:

– Тогда ешь!

Косясь на Миэрисов, она робко взялась за вилку.

– Да, ты не бойся… Дитя… Лу… – вкрадчиво протянул стоявший у входа шаот, начиная потихоньку приближаться, опасливо выставив перед собой руки. – Я Руфус. Это Вивис. Не бойся, мы тебя не обидим…

– Ведешь себя так, словно она какой-то дикий зверек, – хмыкнула его жена. – Руф, не позорься.

Он оглянулся на нее.

– Ну да… Конечно… Прости за это, – снова обратился он к Лу, смущенно складывая ладони треугольником на уровне груди – традиционный шаотский жест для извинения или просьбы. – Я просто растерялся… Ты кушай, кушай, не стесняйся…

Он осторожно опустился на пуфик по другую сторону стола, и Бха-Ти подвинула к нему наполненную чашку.

– Он прав, – сказала Вивис, вставая за спиной мужа и сплетая на животе пальцы, покрытые кольцами, совсем как у Хартиса. – Мы растерялись. Не каждый день увидишь пришельца из иного мира. Но тебе не о чем беспокоиться. Ешь, пей и чувствуй себя как дома.

Хотя она так сказала, ее голос все еще звучал церемонно, от взгляда веяло холодком. Ундина жестом предложила ей чаю, но она отрицательно мотнула головой. Пожав плечами, Бха-Ти опустилась неподалеку от Руфуса и с наслаждением отхлебнула из своей чашки. Шаот, нервно заламывая пальцы, прокашлялся и спросил:

– А сколько… в вашем мире люди в среднем живут?

Продолжительность жизни свободных людей и рабов разнилась, разумеется, не в пользу последних. Лу покосилась на господина и затем на госпожу Миэрис, которая тоже внимательно ожидала ответа, силясь понять, к чему они это спрашивают. В голову пришло только одно – они хотят знать, скоро ли их непрошенная гостья окочурится. Поэтому она решила, что речь все-таки про рабов, и, уставившись в миску, произнесла:

– Лет до сорока. До пятидесяти иногда.

Руфус поправил очки и понимающе закивал.

– Дело все в том, – взволнованно сообщил он, – что мы, шаоты, живем до ста пятидесяти. Я просто хочу сказать, что… Ты должна понимать, что… Хартис… Нет, никто не умаляет его жизненный опыт, но если говорить о… степени зрелости, что ли… В общем, он так-то юнец еще. Примерно как ты. Если он чем-то тебя обидел, он не специально, просто по дурости своей, так что ты его прости.

Лу недоверчиво посмотрела на отца Хартиса, но, кажется, тот говорил вполне серьезно. Глядя на Вивис, которая была мрачнее тучи, она вспомнила ее слова насчет демонов и рабовладельцев и заверила:

– Он ни разу не обидел меня, он был очень добр. Мало какой хозяин был бы так добр, как он…

Лу надеялась, что это смягчит госпожу, однако на слове «хозяин» та разозлилась пуще прежнего.

– Ну держись у меня, Хартис Миэрис! – закричала она, сотрясая кулаком перед одной из картин над камином. – Теперь ты просто обязан вернуться живым с войны, чтоб я самолично могла тебя укокошить!

Лу присмотрелась и с удивлением узнала в изображенном на полотне круглолицем подростке того, кому предназначались эти угрозы.

– Не говори так, дорогая, – взмолился шаот. Бха-Ти отвернулась, но до ушей девчонки донесся ее тихий смешок.

– Плесни-ка мне чего-нибудь покрепче, – попросила горничную Вивис, обходя стол и садясь во главе него.

Руфус неодобрительно вздохнул, отошел к камину и облокотился на спинку одного из кресел, застеленных тигровыми шкурами. Плавным мановением руки он воспламенил лежавшие в топке поленья. Бха-Ти поставила перед женщиной небольшую обсидиановую рюмку и наполнила из штофа прозрачной жидкостью. Та опрокинула ее в себя залпом и шумно выдохнула ноздрями.

– Еще? – спросила Бха-Ти.

Вивис помотала головой. Какое-то время в столовой царило унылое молчание. Шаотка, подперев щеку, задумчиво крутила пустую рюмку. Ее муж, сцепив костлявые пальцы, медитативно уставился в камин. Бха-Ти попивала чай и перебирала бусины на своих браслетах. Лу бездумно возила вилкой в миске и рассматривала портрет.

Сложно было сказать, когда тот написан, учитывая иное развитие шаотов, но по человеческим меркам Хартис на нем тянул лет на пятнадцать. Здесь он куда больше походил на, как выразился его отец, «юнца», чем тот суровый воитель в лагере. Выражение, запечатленное на полотне, было крайне кислое – вероятно, Хартис был недоволен тем, что его заставили позировать. И это невзирая на то, что написание картин в этом мире было благодаря эфиру куда менее времязатратным. Впрочем, Хартис сам не скрывал, что был довольно неусидчив. Вот он нервно топает ногой, ожидая, пока художник закончит, чтобы пойти… Куда? Возможно, в школу, или устраивать очередные проделки со своей подругой Джесс, которая теперь стала главной военачальницей…

Было так легко и в то же время так странно представлять себе что-то подобное. В очередной раз Лу остро ощутила нереальность происходящего. Казалось, стоит в один прекрасный момент моргнуть, и все вокруг – эта комната, этот дом, этот город, этот мир – пройдет, как приступ, рассеется, как наваждение. А если так… К чему робеть перед людьми, в существование которых до конца не веришь?

– Нет, ну я тоже хороша, – прервала молчание госпожа Миэрис, уставившись в потолок, словно рассуждая вслух. – Напугала бедного ребенка так, что ей теперь кусок в горло не лезет.

«Сейчас или никогда», – подумала Лу и сказала как можно тверже:

– Я не ребенок.

Женщина посмотрела на нее оценивающе, пристально и долго. Лу выдержала взгляд. Шаотка заметно смягчилась:

– Ну конечно. Прости. Но, наверное, тебе непривычно в нашем мире?

– Я быстро привыкну. К тому же, Хартис рассказывал мне о нем.

Вивис скорчила гримасу:

– Ох уж эти его сказочки… Даже не набрался смелости признаться, что все это правда? Стоило ли ждать чего-то другого от этого брехуна!

– Однажды он сказал, – вступилась за хозяина Лу, – но я все равно не поверила. В это можно поверить, только увидев своими глазами.

– И в итоге ты увидела, – усмехнулась Вивис, поигрывая длинной золотистой сережкой в своем ухе. – И как тебе Магматика?

– Нравится.

– В самом деле? – с недоверием подалась она вперед. – Наш город приходится по душе далеко не всем жителям даже этого мира… И что же тебе больше всего понравилось?

– Что мало стражников.

Вивис вздернула брови:

– Какая очаровательная непосредственность! Ты в курсе, что это звучит так, словно ты сюда приехала проворачивать какие-то темные делишки? Погоди-ка… Вы на Лицевой Стороне с моим сынком вправду чем-то таким промышляли?