Собор. Откуда я звоню и другие истории

– Это он, – сказала Энн. – Сволочь эта. Мне бы хотелось его убить, – сказала она. – Вот бы пристрелить его и посмотреть, как дергается, – сказала она.

– Энн, боже мой, – сказал он.

– Ты что-нибудь расслышал? – сказала она. – Фоном? Шум, механизмы, что-то гудит?

– Ничего вообще-то. Ничего такого, – сказал он. – Времени не хватило. Думаю, там радио что-то играло. Да, было включено радио, а больше я ничего не разобрал. Не знаю, что вообще, во имя всего святого, происходит, – сказал он.

Она покачала головой.

– Если б только, если бы мне только до него добраться. – И тут до нее дошло. Она поняла, кто это. Скотти, тортик, телефонный номер. Она оттолкнула стул от стола и встала. – Отвези меня в торговый центр, – сказала она. – Хауард.

– Ты о чем это?

– Торговый центр. Я знаю, кто звонит. Я знаю, кто это. Это пекарь, сукин сын пекарь, Хауард. Я заказывала у него тортик Скотти на день рождения. Вот кто звонит. Вот у кого есть номер, и он все время нам звонит. Достает нас насчет тортика. Пекарь, вот же гад.

Они поехали к торговому центру. Небо было ясным, высыпали звезды. Было холодно, и в машине они включили печку. Поставили машину перед пекарней. Все магазины и лавки уже закрыты, но на дальнем краю стоянки перед кинотеатром были машины. Окна пекарни оставались темны, но, когда они заглянули в стекло, виден стал свет в задней комнате да время от времени из белого, ровного света и в него перемещался крупный человек в фартуке. Сквозь стекло Энн видела витрины и какие-то столики со стульями. Она толкнула дверь. Постучала в стекло. Но если пекарь их и услышал, виду не подал. В их сторону он не посмотрел.

Они заехали за пекарню и поставили машину. Вышли из нее. Освещенное окошко было слишком высоко, чтоб им было видно, что внутри. Табличка у задней двери гласила: «ПЕКАРНЯ КЛАДОВАЯ, ОСОБЫЕ ЗАКАЗЫ». До нее слабо доносилось игравшее внутри радио и что-то скрипело – дверь печи, когда ее откидывают вниз? Она постучала в дверь и подождала. Затем постучала еще раз, громче. Громкость радио прикрутили, и теперь раздался какой-то скрежет, отчетливый звук чего-то, выдвижного ящика, который открывают, а потом закрывают.

Кто-то отпер дверь и открыл ее. На свету стоял пекарь и вглядывался в них.

– У меня нерабочее время, – сказал он. – Чего вы хотите в такой час? Полночь. Вы пьяные или что?

Она шагнула на свет, падавший в открытую дверь. Он моргнул тяжелыми веками, узнавая ее.

– Это вы, – сказал он.

– Это я, – сказала она. – Мать Скотти. Это отец Скотти. Нам бы хотелось войти.

Пекарь сказал:

– Я сейчас занят. Мне работать нужно.

Она все равно шагнула в дверной проем. Хауард вошел за нею следом. Пекарь попятился.

– Тут пахнет пекарней. Тут же правда пахнет пекарней, Хауард?

– Чего вы хотите? – сказал пекарь. – Может, вам тортик ваш нужен? Вот оно что, вы решили, что хотите свой тортик. Вы же заказывали тортик, разве нет?

– Для пекаря вы вполне сообразительны, – сказала она. – Хауард, это человек, который нам звонил. – Она стиснула кулаки. Она яростно на него воззрилась. Глубоко внутри у нее горело, гнев, от которого она чувствовала себя крупнее себя самой, крупнее любого из этих мужчин.

– Одну минуточку, – сказал пекарь. – Вы хотите забрать свой трехдневной давности тортик? Так, да? Не хочу с вами спорить, дама. Вон он стоит черствеет. Я вам его отдам за половину того, что назначал в начале. Нет. Хотите? Можете забирать. Мне он ни к чему, он теперь никому не нужен. Мне стоило времени и денег приготовить этот тортик. Если хотите, ладно, если не хотите, тоже ладно. Мне нужно опять за работу. – Он посмотрел на них и покатал язык за зубами.

– Больше тортиков, – сказала она. Она знала, что держит это в руках – то, что в ней возрастало. Она была спокойна.

– Дама, я работаю тут по шестнадцать часов в день, чтоб заработать на жизнь, – сказал пекарь. Он вытер руки о фартук. – Я тут работаю днем и ночью, стараясь свести концы с концами. – На лице Энн промелькнуло такое, от чего пекарь шагнул назад и сказал: – Только без неприятностей. – Он дотянулся до стойки, правой рукой взял скалку и принялся постукивать ею по ладони другой руки. – Так вы хотите тортик или нет? Мне нужно снова за работу. Пекари работают по ночам, – снова сказал он. Глаза у него были маленькие, с виду злобные, подумала она, почти что потерялись в щетинистой плоти у него на скулах. Шея у него был толстой от жира.

– Я знаю, что пекари работают по ночам, – сказала Энн. – По телефону они тоже звонят по ночам. Сволочь вы, – сказала она.

Пекарь продолжал постукивать скалкой по ладони. Он глянул на Хауарда.

– Потише, потише, – сказал он Хауарду.

– К меня умер сын, – сказала она с холодной, ровной окончательностью. – Его сбила машина утром в понедельник. Мы просидели с ним, пока он не умер. Но от вас, конечно, не ожидалось, что вы будете это знать, правда? Пекари не могут знать всего – не так ли, мистер пекарь? Но он умер. Умер, сволочь вы! – Так же внезапно, как и взбух в ней, гнев ее съежился, уступил место чему-то другому, пьяноватой тошноте. Она оперлась о деревянный стол, посыпанный мукой, закрыла лицо руками и заплакала, плечи ее качались взад и вперед. – Так нечестно, – сказала она. – Нет, так нечестно.

Хауард положил руку ей на копчик и посмотрел на пекаря.

– Стыдно вам должно быть, – сказал он. – Стыдно.

Пекарь снова положил скалку на стойку. Развязал на себе фартук и тоже швырнул его на стойку. Посмотрел на них, а потом медленно покачал головой. Он вытянул стул из-под ломберного столика, на котором лежали бумаги и квитанции, счетная машинка и телефонная книга.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал он. – Давайте я и вам стул принесу, – сказал он Хауарду. – Сядьте, прошу вас. – Пекарь сходил в торговый зал пекарни и вернулся с двумя чугунными стульчиками. – Пожалуйста, садитесь, люди.

Энн вытерла глаза и посмотрела на пекаря.

– Я хотела вас убить, – сказала она. – Я хотела, чтоб вы умерли.

Пекарь расчистил им место на столике. Сдвинул арифмометр в сторону вместе со стопками бумаги для заметок и квитанций. Телефонный справочник столкнул на пол, куда тот со стуком упал. Хауард и Энн сели и подвинули к столику свои стулья. Пекарь тоже сел.

– Можно я скажу, как мне жаль, – сказал он, ставя локти на столик. – Одному богу известно, как жаль. Послушайте меня. Я просто пекарь. Я не претендую на то, чтоб быть чем-то другим. Может, когда-то, может, много лет назад я был иным человеком. Об этом я забыл, наверняка не знаю. Но больше я не такой, если и был им когда-то. Теперь я просто пекарь. Это не извиняет того, что я сделал, я знаю. Но мне глубоко жаль. Мне жаль вашего сына и жаль, что я сыграл в этом такую роль, – сказал пекарь. Он развел на столике руки и перевернул их так, чтобы стали видны ладони. – Своих детей у меня нет, поэтому могу лишь вообразить, каково сейчас вам. Могу только вам сказать, что мне жаль. Простите меня, если можете, – сказал пекарь. – Я не злой человек, думаю, что нет. Не злобный, как вы сказали по телефону. Вам нужно понять вот что: все сводится к тому, что я больше не умею себя вести. Прошу вас, – сказал мужчина, – позвольте мне у вас спросить, сможете ли в сердцах своих простить меня?

В пекарне было тепло. Хауард встал из-за столика и снял пальто. Помог снять пальто Энн. Пекарь с минуту смотрел на них, а потом кивнул и встал из-за столика. Подошел к печи и повернул какие-то выключатели. Нашел чашки и налил кофе из электрической кофеварки. Поставил на столик картонку сливок и сахарницу.

– Вероятно, вам нужно чего-нибудь поесть, – сказал пекарь. – Надеюсь, вы поедите моих горячих булочек. Вам нужно поесть и двигаться дальше. Есть – это маленькое хорошее дело в такое время, – сказал он.

Он им подал теплые булочки с корицей только что из печи, глазурь на них еще не застыла. На столик выставил масло и положил ножи его намазывать. Затем сел за столик с ними. Он ждал. Подождал, когда они возьмут с блюда по булочке и начнут есть.

– Хорошо что-то поесть, – сказал он, наблюдая за ними. – Есть еще. Доедайте все. Ешьте сколько хотите. Тут все булочки на свете.

Они ели булочки и пили кофе. Энн вдруг проголодалась, а булочки были теплыми и сладкими. Их она съела три, что очень понравилось пекарю. Затем они стали разговаривать. Слушали внимательно. Пусть даже устали и страдали, они слушали то, что пекарю было сказать. Кивали, когда пекарь заговорил об одиночестве и о сомнении и ограниченности, которые он начал ощущать в свои зрелые годы. Он им рассказал, каково быть все эти годы бездетным. Повторять дни, когда печи нескончаемо полны и нескончаемо пусты. Еда для вечеринок, праздники, над которыми он трудился. Глазурь по самые костяшки пальцев. Крохотные пары новобрачных, воткнутые в торты. Их сотни, нет, сейчас уже тысячи. Дни рождения. Вообразите только, как горят все эти свечи. Ремесло у него необходимое. Он пекарь. Он рад, что не цветочник. Лучше уж кормить людей. Это когда угодно пахнет лучше цветов.

– Понюхайте-ка, – сказал пекарь, разламывая темную буханку. – Это тяжелый хлеб, но богатый.

Они понюхали, а потом он заставил их попробовать. У хлеба вкус был патоки и грубого зерна. Они слушали пекаря. Ели, что могли. Глотали темный хлеб. Было как днем под флуоресцентными лотками света. Говорили до раннего утра, до высокого, бледного очерка света в окнах и даже не думали уходить.

Перевод М. Немцова

Витамины[20]

У меня работа была, а у Пэтти нет. По нескольку часов в ночь я работал в больнице. Не работа, а пшик. Я что-то поделывал, подписывал карточку за восемь часов, шел пить с медсестрами. Через некоторое время и Пэтти захотела себе работу. Сказала, что ей она нужна для самоуважения. И начала продавать поливитамины от двери до двери.

Некоторое время она была просто очередной девушкой, которая бродила взад-вперед по кварталам в чужих жилых районах, стуча в двери. Но освоилась. Она была сообразительна, и в школе ей разное удавалось хорошо. В ней чувствовалась личность. Уже вскорости компания ее повысила. Некоторых девушек, у кого получалось не так зажигательно, ставили на работу ей под начало. Вскоре у нее уже собралась своя бригада, и она обзавелась собственным кабинетом в торговом центре. Но девушки, работавшие под ее началом, все время менялись. Некоторые бросали через пару дней – даже порой через пару часов. Но иногда попадались такие, у кого получалось хорошо. Витамины продавать они умели. Такие девушки и оставались с Пэтти. Из них состояло ядро бригады. Но бывали и такие, кому не удавалось витамины и бесплатно раздавать.

Девушки, у которых не получалось, просто бросали. Просто не выходили на работу. Если у них имелся телефон, они не клали трубку на рычаг. Не открывали дверь. Такие потери Пэтти принимала близко к сердцу, как будто девушки были новообращенными, сбившимися с пути. Винила она себя. Но преодолела это. Их было слишком уж много, чтоб не преодолеть.

Случалось такое, что девушка застывала и не могла нажать кнопку звонка. Или, может, доходила до двери, и что-то случалось у нее с голосом. Или она путала приветствие с чем-то таким, чего не следовало говорить, пока не окажешься внутри. Такая вот девушка брала и решала свернуться, хватала ящик образцов, направлялась к машине, болталась рядом, пока Пэтти и остальные за нее заканчивали. Проводилось совещание. Затем все они ехали обратно в контору. Говорили такое, что могло их подхлестнуть. «Когда дело круто, за дело берутся крутые». И «Поступай правильно, и правильное произойдет». Такое вот.

Иногда девушка просто исчезала на выезде вместе с ящиком образцов и прочим. Ее подвозили в город, а потом она смывалась. Но всегда находились девушки, готовые занять ее место. В те дни девушки приходили и уходили. У Пэтти был список. Каждые несколько недель она давала в «Рачительный хозяин» маленькое объявление. Возникало больше девушек и больше их подготовки. Девушки не заканчивались.

Ядро группы состояло из Пэтти, Донны и Шилы. Пэтти была красотка. Донна и Шила – лишь средне хорошенькие. Однажды вечером эта Шила сказала Пэтти, что любит ее больше всего на свете. Пэтти мне передала ее собственные слова. Пэтти отвозила Шилу домой, и они посидели перед тем местом, где жила Шила. Пэтти сказала Шиле, что и она ее любит. Пэтти сказала Шиле, что любит всех своих девушек. Но не так, как имела в виду Шила. Тогда Шила коснулась груди Пэтти. Пэтти сказала мне, что взяла Шилу за руку и придержала ее. Сказала, что сообщила ей: ее в ту сторону не качает. Она сказала, что Шила и глазом не моргнула, что просто кивнула, подержалась за руку Пэтти, поцеловала эту руку и вышла из машины.

Дело было под Рождество. Тогда еще торговля витаминами шла скверно, поэтому мы подумали, не устроить ли вечеринку, чтобы всех подбодрить. В то время это показалось хорошей мыслью. Шила первой напилась и отключилась. Отключилась она стоя, упала и не просыпалась потом много часов. Вот она стояла посреди гостиной, а в следующий миг глаза у нее закрылись, ноги подкосились, и она рухнула со стаканом в руке. Рука, державшая выпивку, шлепнула по кофейному столику, когда Шила упала. Никакого другого шума она не произвела. Выпивка вылилась на ковер. Мы с Пэтти и еще кто-то выволокли ее на заднее крыльцо, уложили на тахту и изо всех сил постарались о ней забыть.

Все напились и разошлись по домам. Пэтти ушла спать. Мне хотелось продолжать, поэтому я сидел за столом с выпивкой, пока снаружи не стало светать. Затем с крыльца вошла Шила и вздрогнула. Сказала, что у нее так болит голова, как будто кто-то втыкает провода ей в мозг. Сказала, что головная боль такая мерзкая, что ей страшно, вдруг от нее она никогда не прекратит щуриться. И она уверена, что у нее сломан мизинец. Она его мне показала. С виду лиловый. Она поныла от того, что мы дали ей спать всю ночь, а она даже контактных линз не сняла. Ей хотелось знать, неужели всем на это насрать. Она поднесла мизинец поближе и посмотрела на него. Покачала головой. Отвела палец как можно дальше и посмотрела еще. Как будто не могла поверить в то, что́ с ней ночью произошло. Лицо у нее было отекшим, а волосы торчали повсюду. Палец свой она полила холодной водой.

– Господи. Ох господи, – сказала она и немного поплакала над раковиной. Но она совершила серьезный подкат к Пэтти, объявила о своей любви, и никакого сочувствия у меня к ней не было.

Я пил скотч с молоком и ледяной стружкой. Шила опиралась на сушилку для посуды. Рассматривала меня своими глазами-щелочками. Я отпил немного. Ничего не сказал. Она снова принялась рассказывать мне, до чего ей скверно. Сказала, что ей нужно к врачу. Сказала, что пойдет разбудит Пэтти. Сказала, что все бросает, уезжает из штата, отправляется в Портленд. Что ей нужно сперва попрощаться с Пэтти. Она не умолкала. Она хотела, чтоб Пэтти отвезла ее в больницу лечить ей палец и глаза.

– Я тебя отвезу, – сказал я. Мне этого не хотелось, но я б отвез.

– Я хочу, чтоб меня отвезла Пэтти, – сказала Шила.

Она держала запястье больной руки здоровой рукой, мизинец громадный, с карманный фонарик.

– А кроме того, нам нужно поговорить. Мне нужно ей сказать, что я уезжаю в Портленд. Мне нужно попрощаться.

Я сказал:

– Наверное, мне придется сказать ей это за тебя. Она спит.

Шила сделалась сварливой.

– Мы подруги, – сказала она. – Мне нужно с ней поговорить. Я сама должна ей сказать.

Я покачал головой.

– Она спит. Я же сказал только что.

– Мы подруги и любим друг дружку, – сказала Шила. – Мне нужно с ней попрощаться.

Шила двинулась прочь из кухни.

Я начал вставать. Я сказал:

– Я же сказал, что отвезу тебя.

– Ты пьян! Ты даже в постель еще не ложился. – Она вновь посмотрела на свой палец и сказала: – Черт бы драл, почему этому нужно было случиться?

– Не настолько уж пьян, чтоб не отвезти тебя в больницу, – сказал я.

– Я с тобой не поеду! – завопила Шила.

– Как угодно. Но Пэтти ты будить не станешь. Сука лесбийская.

– Сволочь, – сказала она.

Вот что она сказала, а потом вышла из кухни и наружу через переднюю дверь, не зайдя в ванную и даже не умывшись. Я встал и выглянул в окно. Она уходила по дороге к Эвклиду. Никто еще не встал. Слишком рано.

Я допил и подумал, не смешать ли еще.

Смешал.

После этого Шилу никто больше не видел. Никто из нас, связанных с витаминами, во всяком случае. Она ушла на авеню Эвклида и прочь из наших жизней.

Позже Пэтти спросила:

– Что стало с Шилой? – и я сказал:

– Уехала в Портленд.

Я запал на Донну, другого члена основной группы. В ту ночь вечеринки мы с ней потанцевали под какие-то пластинки Эллингтона[21]. Я ее обнимал вполне крепко, нюхал ей волосы, руку держал низко у нее на спине, пока вел ее по ковру. Здорово было с ней танцевать. Я был на вечеринке единственным парнем, а девушек семь, шесть из них танцевали друг с дружкой. Здорово было просто оглядывать гостиную.

Я был на кухне, когда Донна вошла с пустым стаканом. Ненадолго мы остались одни. Я ее немножко приобнял. Она обняла меня в ответ. Мы стояли там и обнимались.

Потом она сказала:

– Не надо. Не сейчас.

Услышав это «Не сейчас», я ее отпустил. Прикинул, что денежки уже в копилке.

Я сидел за столом и думал об этом объятии, когда со своим пальцем пришла Шила.

Я еще немного подумал о Донне. Допил. Снял с рычага телефонную трубку и направился в спальню. Разделся и подлег к Пэтти. Немного полежал, сбавляя обороты. Потом начал внедряться. Но она не проснулась. После я закрыл глаза.

Снова я их открыл уже после обеда. В постели я был один. В окно дуло дождем. На подушке Пэтти лежал сахарный пончик, а на тумбочке стоял стакан со старой водой. Я все еще был пьян и ничего не мог вычислить. Знал, что сейчас воскресенье, до Рождества недолго. Я съел пончик и выпил воду. Снова уснул, пока не услышал, как Пэтти запустила пылесос. Она вошла в спальню и спросила про Шилу. Тогда-то я и сказал ей, что та уехала в Портленд.

Где-то через неделю после Нового года мы с Пэтти выпивали. Она только вернулась домой с работы. Было не так уж поздно, зато темно и дождливо. Я собирался на работу через пару часов. Но сначала мы угощались скотчем и разговаривали. Пэтти устала. Была как в воду опущенная и налила себе уже третью. Витамины никто не покупал. У нее остались только Донна и Пэм, новенькая девушка, которая была клептоманкой. Мы беседовали о скверной погоде и о том, сколько штрафных квитанций за парковку может сойти с рук. Потом стали обсуждать, не лучше ли нам будет, если переедем в Аризону или куда-нибудь вроде.

Я смешал нам еще. Выглянул в окно. Аризона была неплохим замыслом.

Пэтти сказала:

– Витамины. – Взяла стакан и крутнула в нем лед. – Твою ж налево! – сказала она. – В смысле, когда я была девчонкой, это последнее занятие, в каком я себя видела. Господи, никогда не думала, что вырасту, чтобы торговать витаминами. Витаминами от двери до двери. С этим ничего не сравнится. Вот от чего мозги по-настоящему взрываются.

– Я тоже так никогда не думал, милая, – сказал я.

– Вот именно, – сказала она. – Ты в этим в самую мякотку попал.

– Милая.

– Не милуй меня, – сказала она. – Трудно, брат. Эта жизнь нелегка, как ее ни разделывай.

Казалось, она немного что-то обдумала. Покачала головой. Затем допила. Сказала:

– Мне витамины даже снятся, когда я сплю. Никакого мне облегчения нет. Нет никакого облегчения! Ты хотя бы можешь уйти с работы и оставить ее позади. Могу поспорить, у тебя о ней ни одного сна не было. Спорить могу, тебе не снится, как вощишь полы или чем еще ты там занимаешься. После того как уходишь из того чертова места, ты не приходишь домой, и тебе оно не снится, правда? – заорала она.

– Я не могу запоминать, что мне снится, – сказал я. – Может, вообще ничего. Я ничего не помню, когда просыпаюсь. – Я пожал плечами. Я не отслеживал то, что происходит у меня в голове, когда я сплю. Мне было все равно.

– Снится! – сказала Пэтти. – Даже если ты не помнишь. Всем снится. Если б тебе не снилось, ты б сошел с ума. Я об этом читала. Это сток. Людям снятся сны, когда они спят. А иначе они бы свихнулись. Но вот я, когда сплю, мне снятся витамины. Видишь, что я говорю? – Она не сводила с меня глаз.

– Да и нет, – сказал я.

То был непростой вопрос.

– Мне снится, что я толкаю витамины, – сказала она. – Продаю витамины день и ночь. Господи, ну и жизнь, – сказала она.

Пэтти допила.

– Как у Пэм дела? – спросил я. – Всё ворует? – Мне хотелось снять нас с этой темы. Но больше ничего я придумать не сумел.

Пэтти сказала:

– Драть, – и покачала головой, как будто я ни в чем не смыслю. Мы послушали дождь.

– Никто не продает витамины, – сказала Пэтти. Взяла в руку стакан. Но в нем было пусто. – Никто не покупает витамины. Я вот что тебе говорю. Ты меня что, не слышал?

Я встал смешать нам еще.

– Донна что-нибудь делает? – сказал я. Прочел этикетку на бутылке и подождал.

Пэтти сказала:

– Два дня назад сделала небольшую продажу. Вот и все. Больше ничего никто из нас за эту неделю не добился. Меня б не удивило, если б она бросила. Я б ее не упрекнула, – сказала Пэтти. – На ее месте я бы бросила. Но если она бросит, тогда что? Тогда я опять в самом начале, вот что тогда. В нулевой точке. Разгар зимы, люди по всему штату болеют, люди умирают, и никто не считает, что им нужны витамины. Я и сама больна как черт.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Сборник «Fires: Essays, Poems, Stories» опубликован независимым издательством Capra Press в апреле 1983 г.

2

«Flood» – стихотворение американского поэта Уильяма Мэтьюза (1942–1997) из его одноименного сборника, выпущенного в 1982 г.

3

Рассказ «The Lie» впервые опубликован в журнале Sou’wester Literary Quarterly (зима 1971 г.), включен в сборник Карвера «Furious Seasons and Other Stories» («Неистовые времена и другие истории», 1977) и перепечатан в журнале Playgirl в мае 1978 г. Переработанный вариант опубликован в журнале American Poetry Review 11.6 (ноябрь-декабрь 1982 г.).

4

«Фотоувеличение» («Blow-up», 1966) – фильм Микеланджело Антониони по мотивам рассказа Хулио Кортасара «Слюни дьявола» (1959).

5

Рассказ «The Cabin», опубликованный в журнале Indiana Review 6.1 (зима 1983 г.), представляет собой значительно переработанную версию рассказа «Pastoral» («Пастораль»), впервые изданного в журнале Western Humanities Review 17.1 (зима 1963 г.) и включенного в сборник Карвера «Furious Seasons and Other Stories» («Неистовые времена и другие истории», 1977). См.: Р. Карвер. Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви (М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2025). С. 305–320.

6

Фредерик Ремингтон (1861–1909) – американский художник, иллюстратор и скульптор, творивший на тему Дикого Запада.

7

Рассказ «Harry’s Death» впервые опубликован в журнале Eureka Review 1 (зима 1975/76 г.) и перепечатан в журнале Iowa Review 10.3 (лето 1979 г.).

8

Люсиль Дезире Болл (1911–1989) – звезда ситкома «Я люблю Люси» (1951–1957), в котором снималась со своим мужем, кубинским музыкантом Деси Арнасом (Десидерио Альберто Арнас-и-де Ача, 1917–1986).

9

Рассказ «The Pheasant» впервые опубликован в журнале Occident 7 [n.s.] (1973 г). Переработанный вариант напечатан в журнале New England Review / Bread Loaf Quarterly (осень – зима 1982 г.) и в том же году выпущен отдельной книжкой – лимитированным тиражом, с автографом – в издательстве Metacom Press.

10

Кристал Гейл (Линда Гейл Уэбб, р. 1951) – кантри-певица. Чак Манджони (Чарльз Фрэнк Манджони, р. 1940) – джазовый исполнитель на флюгельгорне и композитор. Вилли Нельсон (р. 1933) – легенда кантри-музыки, лауреат 12 премий «Грэмми».

11

Сборник «Cathedral» опубликован издательством Knopf в сентябре 1983 г.

12

Рассказ «Feathers» впервые опубликован в журнале The Atlantic в сентябре 1982 г.