скачать книгу бесплатно
Ибо в декабрьскую ночь я уже выбегаю.
Вижу Север, что брыкается, сопротивляется, молча и сосредоточенно, и на сотрясение воздуха она силы не тратит. Выкручивается и к зданию бросается, но… за волосы её хватают, вырывают белоснежные пряди вместе с болезненным всхлипом и к машине отбрасывают.
Не глядя.
И в хромированный бок монстроподобного джипа Север врезается, падает на утоптанный грязный снег, пытается встать, но руки у неё дрожат.
Разбиты губы.
– Отпустите её, – я выверяю и голос, и слова, что в звенящей от бешенства голове отыскиваются с трудом.
Заставляю себя не смотреть на Ветку, а… отстраниться, сосредоточиться на двух бугаях, которые Север глупо пытаются заслонить, сделать вид будто всё… нормально.
Вот только ненормально.
И водительская дверь в тишине ночи хлопает особенно громко.
– По-тихому девчонку можно было уломать? – третий поклонник Север спрашивает недовольно, огибает машину.
Смотрит на меня, как и остальные.
– Шёл б ты, парень, отсюда… – тот, что откинул Квету, советует дружелюбно, улыбается не менее дружелюбно.
И ножом поигрывает.
– Целее ведь будешь, – второй сообщает заботливо.
Подхватывает уже не вырывающуюся Ветку, пытается засунуть в распахнутую машину, но Андрей вырастает чёрной тенью, как из-под земли, сбоку, и бьёт молча.
А я ударяю первым дружелюбного.
Выбиваю нож.
И тело переключается на инстинкты, отточенные движения и рефлексы.
Отклониться.
Разорвать дистанцию.
А после ударить.
Раз, но точно, быстро и сильно.
Как учили.
Отключить и связать, заглянуть в глаза, что задурманены, округлены, похожи на совьи, а потому повышенную активность и выносливость объясняют. Отбрасывают вопрос почему они решили увести с собой понравившуюся девушку, забив на возражения самой девушки, здравый смысл и закон.
– Кокс? – Ник подходит беззвучно, накидывает мне пальто на плечи, и интересуется он замороженным голосом.
Редким для него.
Специальным и грозящим неприятности.
– Скорее мет, – я возражаю.
Вытираю руки, встаю, и переглядываемся мы хмуро. Почему пропустили подобных идиотов и когда они накачались Нику узнавать придется. Узнавать и сильно надеяться, что толкать дурь начали не в клубе.
Впрочем, это будет после, а пока следует дождаться полицию со скорой, коих, тихо матерясь, вызвал Ник. Ответить на все вежливые вопросы, оставить закорючки на протоколах и во враз опустевшем клубе Ветку найти.
Отыскать в кабинете Ника, где маячит встревоженная Данька, возится с компрессом и льдом, которые не особо помогают, поэтому встречать этот Новый год Север будет опухшей красавицей.
– Димка, – сестра замечает меня первой, выпрямляется и взглядом ощупывает, уточняет на всякий случай деловито. – Цел?
– Цел.
Ибо рассечённая бровь не в счёт.
– Ну да, – она вздыхает.
Поглядывает на притихшую Ветку и спрашивает обречённо у меня:
– Ворчать будешь?
– Тебя в холле верный рыцарь ждёт, – вопрос я игнорирую.
Выдерживаю буравящий взгляд.
И Данька сдаётся первой, поджимает раздражённо губы, и из кабинета она удаляется демонстративно, хлопает дверью, не скрывая обиду. Оставляет наедине с Север, что молчит, сидит на краю стола и этот самый край ногтем увлечённо ковыряет.
Бросает косой и искрометный взгляд, когда я подхожу.
Встаю напротив.
– Извиняться я не стану, – она говорит быстро, даже не кривится.
Пусть и говорить ей точно больно.
– Не извиняйся, – я соглашаюсь легко.
Спокойно.
Почти.
Выдержка всё же даёт слабину, трещит от бешенства, что разливается по артериям и венам, стоит только взглянуть на лицо Север, на синяки, уродующие тонкие запястья, на красную борозду, оплетающую шею словно ожерелье.
И остаться отстранённым и равнодушным не получается.
Там, слушая, что «девочка, чистый секс» сама весь вечер нарывалась, получалось. Было спокойствие, что считалочкой Агаты Кристи удерживалось. От десяти до одного, а от одного, обратно, к десяти… помогло.
И кулаки, что чесались сделать из человека кровавое месиво, в ход не пошли.
Даже, когда мой дружелюбный, будучи всё ещё под кайфом, охотно и в подробностях рассказывал, чего с красавицей, только глядя, как она крутит задницей перед всеми, хотелось сделать, и сожалел, что сделать не успели. Посоветовал с нагловатой усмешкой и на прощание – уже лично мне – следить лучше за своей девкой.
Не моей.
И не девкой.
А настоящей заразой, которая умудряется глазеть одновременно настороженно и вызывающе. И серо-голубые глаза в обманчивом свете зимнего рассвета кажутся зеленоватыми.
Как северное сияние.
Ослепляющее.
Холодное, словно ярость, к которой добавляется страх, ледяной ужас, что Алиса могла не заметить, что минутой позже и мы бы не успели, что мы бы даже не поняли куда делась Север.
Не смогли бы спасти.
– Тоже считаешь, что я сама их спровоцировала? – она интересуется.
Желчно.
С не меньшей яростью.
И злость на неё – иррациональная, тёмная – снова вспыхивает, толкает поинтересоваться в тон:
– А ты не провоцировала?
Сделать ещё один шаг к ней.
Прижать к столу и руки, не давая отодвинуться, поставить по обе стороны от хрупкого тела, наклониться, высказать всё моей взрослой не сестре:
– Ты жизнью наслаждаешься без оглядки на других, ты забиваешь на любое мнение, кроме своего, ты никогда не утруждаешься подумать, к чему может привести твоё вечное очередное веселье. Не думаешь о последствиях, о чувствах близких. Тебе нравится считать себя безбашенный, хотя ты просто безалаберная и безответственная эгоистка.
– Стрекоза, да? – она запрокидывает голову.
Не отстраняется, пусть между нами и остаётся не больше сантиметра, припоминает Крылова с его баснями и мою давнюю характеристику ей.
И в глазах цвета северного сияния мелькает что-то странное.
Непонятное, но понять я не успеваю, отвечаю:
– Да.
И пощёчину звонкую я получаю, а Ветка скользит ужом мне под руку, выбегает из кабинета, сталкиваясь с кем-то в дверях.
– Ой, простите, я помешала… – кто-то лепечет растерянно.
Гремит и звенит чем-то.
И, досчитав до десяти, приходится обернуться.
Наткнуться на большие глаза оттенка горького шоколада. Застыть, рассмотреть лицо сердечком, курносый нос и тёмные волосы, заплетённые в две косы.
Признать с трудом Снегурочку.
– Меня Ник послал, – она говорит нерешительно, подхватывает выпавший поднос и осколки двух чашек собирает, – посмотреть, как вы тут и вот…
Кофе.
Чёрный, как чёрт.
Белоснежный сливочник и серебряный поднос, словно в лучшем ресторане.
– Я сама варила, – Снегурочка улыбается чуть смущенно, и на щеках появляются ямочки, – меня, кстати, Алёна зовут.
– Дима, – я приседаю рядом с ней.
Помогаю.
И сливочник, что не разбился каким-то чудом, на поднос ставлю, а Алёна осторожно протягивает руку, но щеки, что от ладони Севера ещё пылает, коснуться не решается, лишь спрашивает:
– Больно?
– Нет, – я усмехаюсь криво.
Выпрямляюсь и отступаю.
Поспешней, чем следовало бы.
– Простите, мне просто показалось… Пощёчины – это низко… – Снегурочка по имени Алёна запинается, краснеет мило и головой встряхивает, чтобы закончить тихо, – …извините, но… хорошо, что вам не больно…
… не больно.
Всё, что можно, отболело.
И вторая по счёту папироса, окончательно задымляя спальню и смешиваясь с ароматом ночи, потухает в моих пальцах, не мешает памяти. И из задумчивости меня выводит трель дверного звонка, что, подобно грому, раскатывается по всему дому.
Будит вновь задремавшего Айта.
Который рычит, тявкает возмущённо, ибо в четвёртом часу утра приличные люди приличных собак не тревожат, не трезвонят в двери и в гости не являются, а неприличные… неприличных людей облаять – святое дело.
Поэтому лает Айт вдохновенно, звонко.
Со вкусом.
Вьётся около входной двери, до которой, громыхая по лестнице, добирается первым, а посему косится на меня с налетом снисходительности и гордости.
Тявкает раз уже в мой адрес.
