скачать книгу бесплатно
А Ага, так и не рассказав про Марека, закрывает рот, хмурится, задумывается и головой в этот раз качает отрицательно. Хмурится ещё больше и глазами воинственно сверкает от предположения, которое она озвучивает грозно:
– Он что-то тебе сделал, да?
– Да, – я соглашаюсь неуверенно, потому что происходящее продолжает казаться абсурдным, странным и тревожным.
Слишком быстрым.
И мысли за действиями не поспевают.
– Да, – я перестаю вглядываться в прохожих, перевожу взгляд на Агу. – Он подарил мне куклу.
– Чего?
Лицо Аги искажается от изумления, и смотрит она недоверчиво, мелькает в зелёных глазах ещё большая тревога и сомнения в моей вменяемости.
– Кукла. На столе осталась. Картонная коробка, в ней хрустальная шкатулка, а в шкатулке старая кукла, – я разжевываю бесцветно.
Обхватываю себя руками от порыва ветра и холодного страха, который приходит вместе с этим ветром, пронизывает до костей, а Ага заканчивает на меня смотреть, делает неутешительный и безжалостный вывод:
– На тебе лица нет. Хронический недосып ведёт к отупению.
– Угу, – я соглашаюсь машинально.
Провожу ладошками по этому самому лицу, тру щёки и обратно к кофейне даю себя увести. Не сопротивляюсь, когда Ага отсылает всполошённого Любоша к столу и десертам, а сама дёргает меня в сторону уборной.
На дверь которой она невозмутимо весит табличку уборки, щёлкает на всякий случай замком и на длинную мраморную столешницу с раковинами запрыгивает.
– Умойся, – она предлагает язвительно, включает, грациозно потягиваясь, воду, – а то, пожаловавший по твою душу, ювелирный принц сбежит раньше положенного времени и предложения своих органов.
– Какой принц? – я, подтверждая слова про недосып, уточняю тупо.
Рассматриваю равнодушно синяки под глазами и меловую бледность в зеркале. И совету следую, чтобы от обжигающей ледяной воды сразу зашипеть, прийти хоть немного в себя и необъяснимый липкий страх смыть.
– Ювелирный, – Ага повторяет с удовольствием, поясняет со скучающей насмешкой, – Алехандро де Сорха-и-Веласко. Как там у твоих русских классиков? «Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног!», да? Ну вот, я, вся такая красивая, приезжаю в вашу богом забытую редакцию в несусветную рань, в половину двенадцатого. И что я вижу? А вижу я этого самого наследного принца, который маячит у твоего кабинета с обалденным букетом роз!
– Зачем тебя понесло в редакцию? – от воды я отфыркиваюсь.
Поднимаю голову и руками в холодный мрамор упираюсь, окидываю своё отражение придирчивым взглядом.
И катящиеся по лицу капли стирать не спешу.
– Спасала Марека от вашего тирана Йозефа, – Ага извещает гордо, поясняет небрежно и с показной скромностью. – Я уломала Любоша выдать военные тайны и рассказать всё о моём милом мальчике.
– Уже твоём?
– Ещё нет, но скоро будет, – Ага не смущается, улыбается предвкушающе.
И Мареку остаётся только посочувствовать.
Как и Любошу, которого Ага явно терроризировала всё утро. Или даже ночь, поскольку, видя цель, о препятствиях Ага забывает и об окружающих с их планами-желаниями не задумывается.
– Ворвавшись посреди занудной перепалки, я, подобно девушке, снимавшей платок на поле брани, остановила эту баталию, – Ага восторгается сама собой, роется деловито в сумочке и ярко-красную помаду выуживает. – Позвала обедать и потребовала тебя.
– Зачем? – теперь хмурюсь я.
Поскольку при коварном соблазнении Марека я Аге точно не понадобилась бы.
– Профессор Вайнрих, – она отвечает серьёзно, вытаскивает жестом фокусника визитку, поднимает руку, зажимая драгоценный кусок картона между двумя пальцами. – Он завтра возвращается в Германию. Чего мне это стоило можешь не спрашивать.
– Не буду, – я соглашаюсь быстро.
Забываю враз о куклах и странных панах, тянусь за визиткой нейрохирурга с мировым именем, но Ага руку отводит, спрашивает требовательно:
– Уверена, что Дим того стоит?
– Да.
– Точно?
– Ага!
– И эта влюблённая идиотка моя подруга, – она закатывает глаза к потолку.
Отдаёт визитку.
А я расплываюсь в широкой улыбке:
– Спасибо, мой верный циник.
– Не за что, – Ага вздыхает и смотрит, пожалуй, сочувственно, – я достала только его рабочий номер, а вот дозваниваться и договариваться с ним придётся тебе.
И это будет гораздо сложнее…
Глава 7
Март, 31
Кутна-Гора, Чехия
Дим
Очередной день начинается под вечер. И начинается он с настойчивого телефонного звонка, что оглушительным звоном обрушивается на голову, раскалывает череп по швам и мозг просверливает.
Вызывает тошноту.
И разноцветный фейерверк перед глазами, когда эти самые глаза я пытаюсь открыть, приподняться и новый телефон на просторах огромной кровати левой рукой отыскать.
На ощупь.
Ибо глаза, открытыми, держаться отказываются.
– Да? – я вопрошаю хрипло.
Отпихиваю Айта, что осознаёт острую нехватку внимания его хвостатой персоне, а посему сей недостаток пытается восполнить.
Лезет под руку.
Дышит приветливо в лицо, обслюнявливает радостно.
– Айт, фу!
– И тебе привет, – по ту сторону телефона раздаётся женский голос.
И невидимый гонг, который громыхает в голове, от этого голоса затихает, убаюкивается вместе с раздражением, и на постели, потирая засыпанные фантомным песком глаза, я сажусь.
– Мама, – родной голос признаётся даже в тяжёлом похмелье.
– Мама, – она подтверждает любезно, – а вот ты – блудный сын, что уже неделю не подаёт признаки жизни и не находит даже минуты на звонок домой. Сообщение. Или что, в Чехии случился апокалипсис и сейчас работает только голубиная почта? Голубь ещё не долетел?
Мама интересуется бойко и ядовито.
Обеспокоенно.
И от этой тени беспокойства на самой грани слышимости становится мучительно стыдно, куда более тошно, чем от ополовиненного ящика рома.
– Прости.
– У отца послезавтра день рождения, – после длинной и ёмкой паузы мама заговаривает тихо, напоминает.
Не спрашивает, но я отвечаю:
– Я не смогу прилететь.
– Знаю, – она отзывается спокойно, слишком спокойно, ровным голосом, в котором боль спряталась давно и хорошо, затерялась вместе с постоянным волнением, – но поздравить не забудь.
– Не забуду, – я обещаю, тянусь к тумбочке за пачкой папирос.
Вот только едкий дым не спасает.
Не притупляет чувство вины.
– Как вы? – и мой вопрос получается неловким.
И зажигалкой я щёлкаю тоже неловко.
Подводят руки.
– Хорошо. Работаем. Данька по три раза в день клянётся бросить институт, а Кирилл уверяет, что если сил хватает на клятвы, то и на конспекты найдутся. Кажется, они разойдутся.
– Не разойдутся.
– Да, – мама соглашается легко и беззаботно. – Кирилл собирается на ней жениться. Отчаянный человек.
– Отчаянный, – я повторяю эхом.
И наш разговор скатывается в тупик, упирается в чёрную стену тягостного молчания, в табу, которых мы не касаемся, сохраняем звенящее нервами равновесие.
Видимость нормальности.
Она не спрашивает, я не отвечаю.
Не заговариваю… обычно, вот только сегодня не обычно. И промолчать, дабы не расстраивать ещё больше не получается. Слова, что разъедают не хуже плавиковой кислоты, вырываются, слетают с обожжённого языка:
– Мам, сегодня у Алёны день рождения, – я сообщаю, хотя она это тоже знает.
Звонит именно поэтому.
И сейчас молча ждёт продолжение, не отвечает, потому что слишком хорошо знает меня, не перебивает, давая пережить.
Сделать вдох.
И ещё один выдох.
– Ей исполнилось бы двадцать четыре, – я выговариваю и выговариваюсь севшим голосом, смотрю на бежевые стены.
Вижу летний июльский вечер перед глазами.
Серую ленту дороги.
Закатное солнце над полосой бронзового поля ржи, кромку тёмного елового леса, на который указывает Алёнка, рассказывает о ёлках и Новом годе в далёком детстве, когда Фёдор Алексеевич доставал живую ель и дом пропитывался запахом смолы и еловых веток.
И в этом запахе было что-то немного от чуда.
«Мы ель всегда сжигаем, – Алёнка улыбается грустно, – папка говорит, что выкидывать на мусорку ужасно. Это… это как предательство».
Я же бросаю быстрый взгляд на неё, чтобы печаль, от которой сжимается сердце, в шоколадных глазах заметить.
Понять.
«Мы поедем к ним в следующие выходные и останемся до понедельника, хорошо?» – я прошу, нахожу её руку, что уже привычно лежит на пока ещё плоском животе.
«Правда?» – она вспыхивает радостью.
И я готов ей пообещать.
Пообещать что угодно, но белоснежная «Лада» в зеркале заднего вида отвлекает, сокращает между нами расстояние, нагоняет и кажется, что врежется, наподдаст под зад багажника.
Но не врезается.
