Объятые иллюзиями

Я любила его – сильно, страстно, противоречиво, болезненно и жадно. Я ревностно хотела его всего, каждую его частичку, каждую клеточку. Не должно было остаться ничего, что бы отделяло его от меня. Он был мне необходим весь, целиком и полностью, и я не собиралась удовлетворяться меньшим.

Я любила его маленькие привычки, все то, что составляло неотъемлемую его часть. Любила, как пролегала крошечная морщинка у него на лбу, когда он разглядывал фотографии, любила, как он напряженно закусывал губу, когда старался сосредоточиться, как чуть дрожали уголки его губ, когда я зарывалась пальцами в его волосы, и как непослушно ложились спутанные пряди на его лоб, когда он спал. Я любила, как он произносил мое имя – Летиция – так, словно перекатывал драгоценную жемчужинку во рту, и заставляла его повторять это снова и снова. Я смотрела на Брайана, и за его лучистыми глазами видела весь тот всеобъемлющий мир, который лежал внутри его, который манил меня своими тайнами и который я мало-помалу завоевывала, проникая все глубже, глубже… Он заставлял меня видеть себя его глазами, и постепенно я стала смотреть на себя только через них. Я полюбила себя благодаря тому, что он любил меня, и во многом благодаря этому я любила его еще больше.

Каждый день, проведенный вместе, только взращивал и укреплял в нас эти чувства. Поначалу мы оба боялись, что, начав совместную жизнь, быстро поймем, что приняли слишком поспешное решение, увлеклись, поступили слишком необдуманно. И теперь волшебный мираж, который окутывал нас, развеется, и мы увидим друг друга в ярком и беспощадном свете дня. Расстояние между нами, которое оставляло место для иллюзий, домыслов и надуманных представлений друг о друге, сократиться уж слишком стремительно. И, оказавшись вдруг прямо друг перед другом, мы растеряемся и не будем знать, что делать с этой нежданной близостью. Конечно, мы этого не обсуждали, однако я предполагала, что и он думает о том же самом.

Но время шло, а все по-прежнему было хорошо. Честно говоря, гораздо лучше, чем я могла даже предположить. Я уверена, что внутри себя оба мы были удивлены, как гладко все складывалось. Грозные бури, колебания, недопонимания, обиды, неуверенность, страх и сомнения – все это осталось в прошлом. Волны, не в силах обрушить скалу, беспомощно улеглись, и воцарился штиль. Мы наконец перестали метаться, обрели покой и сейчас безраздельно наслаждались обществом друг друга в своей уютной гавани.

Мы находили все больше удовольствия в обычных маленьких радостях. Например, мы частенько готовили вместе завтрак. Мы оба были далеки от кулинарного искусства, так что наши начинания почти всегда неизбежно заканчивались провалом: оладьи подгорали, запеканка плохо пропекалась, а сырники упрямо разваливались и оставались лежать на сковороде унылыми комьями. Мы же только беззаботно хохотали, глядя на жалкие плоды своих рук, и спускались в небольшую забегаловку, располагавшуюся напротив нашего дома, возвращаясь оттуда со свежими булочками и пончиками с шоколадом.

Мы просыпались в объятиях друг друга, и я долго не отпускала его от себя, уговаривая не уходить, остаться, не оставлять меня одну. Он только смеялся, целовал меня в лоб, ерошил мне волосы и объяснял, словно маленькому ребенку, что ему нужно идти, но, была б его воля, он бы не расставался со мной ни на минуту. Я вздыхала, разжимала обнимавшие его руки, и он тихо ускользал от меня, как остатки сна с яркими лучами солнца.

Пока его не было дома, я ужасно скучала, чувствуя себя одинокой и брошенной. Я пыталась чем-то занять себя, но ничего не выходило: содержание прочитанных книг ускользало от меня, фильмы ничуть не развлекали – все эмоции главных героев казались фальшивыми и наигранными. Наверное, когда человек испытывает по-настоящему сильные чувства, наслаждается каждым моментом собственной жизни, все, что создано чужим воображением, кажется ему блеклым и нелепым. Я в раздражении бросала все и считала минуты до его возвращения домой.

Я частенько занимала себя тем, что представляла, что он делает, пока мы не вместе. Я настолько утвердилась в мысли, что мы существуем как две нераздельные части друг друга, что мне казалось почти невероятным, как может проходить его жизнь без меня. О чем он думает? Что говорит в этот момент? На кого направлен его взгляд? Может, сейчас он расстроен, разочарован, обижен? А может, наоборот: ему весело, и он смеется своим искренним грудным смехом? Что заставляет его испытывать эмоции, когда меня нет рядом? А, главное, кто? Эти раздумья преследовали меня неотступно, пока его не было рядом.

А потом он возвращался, и все снова было хорошо и правильно. Он опять был моим, моим безраздельно. Едва заслышав скрип открываемой двери, я мгновенно вскакивала и бежала ему навстречу, бросаясь на шею, жадно вдыхая его запах, убеждаясь, что он здесь. Он крепко прижимал меня к себе, зарывался в мои волосы, целовал мои жаждущие губы.

– Брайан, любимый, как же я скучала, – шептала я.

– И я тоже, Летти, – его голос сбивался, а дыхание учащалось от моей импульсивной порывистости. – Что бы я не делал, мои мысли весь день возвращались к тебе.

Чуть позже мы сидели рядом, уютно завернувшись в плед, прижавшись друг к другу и потягивая какао с кусочками маршмэллоу. Моя голова покоилась у него на плече, а его рука лежала у меня на колене. Я медленно перебирала пальцы его руки, в который раз удивляясь, какие они изящные и тонкие.

– Ты сегодня многих фотографировал, Брайан? – иногда спрашивала я.

– Не сказал бы.

– Женщин?

Он, помедлив, кивал.

– Да. Но представлял только тебя.

Только Брайан умеет так отвечать: серьезно, безыскусно, не увиливая, глядя прямо в глаза и не оставляя ни тени сомнения, что все сказанное им – правда, без излишних приукрашиваний и желания польстить. Этой короткой фразы мне хватает, чтоб я почувствовала себе спокойной и умиротворенной. Это все, что мне нужно было знать. Смысл всего моего существования сейчас сводился к этим словам. Я должна была быть единственной.

Частенько под вечер нам не хотелось оставаться дома, словно тесные стены не могли уместить наших чувств. Тогда мы садились в фордик Брайана и пол ночи колесили по ночному Нью Йорку. Мы любили ехать наобум по освещенной искусственным оранжевым светом фонарей дороге, выходить в незнакомых местах, открывая для себя новые, неведанные ранее закоулки такого привычного и обыденного в свете дня города. Нам нравилось чувствовать себя первооткрывателями, поэтому мы специально выбирали не самые известные районы подальше от центра, где велась бурная и разгульная ночная жизнь.

Ночью Нью Йорк был совсем другим. Приглушенный свет фонарей, разноцветные огоньки иллюминаций и блеклые отблески лунного света придавали привычным витринам магазинов, шикарным ресторанчикам, шумным клубам, торжественным театрам и огромным торговым центрам заброшенный и оттого нереалистичный вид. Вскоре у нас с Брайаном начали появляться свои секретные места, которым мы в шутку давали закодированные названия. Так понемногу для нас восставал новый Нью Йорк – наш собственный, особенный мир, принадлежащий только нам, где никому другому не было места.

Не стоило осуждать нас за наши ребячества. После сложных, запутанных и изматывающих первых месяцев нашего знакомства, когда мы никак не могли определиться, были ли мы просто фотографом и моделью, друзьями или любовниками, и наполненных резкими скачками от любви до ярости периоде после нашей первой ночи, определенность наших отношений все больше и больше воодушевляла нас. Мы с Брайаном испытывали восторг исследователей, впервые ступивших на неизведанные земли и понимавших, что их ждет еще море открытий. То, что для многих было привычной территорией, для нас все еще оставалось довольно странным и неясным. Мы оба были людьми, привыкшими идти собственным путем, непривычными к столь серьезным отношениям, и сейчас вместе учились этому. Оступались, ошибались, срывались – но все-таки учились.

Мы испытывали смущение, примеряя на себя роль влюбленных на людях. Сначала это были довольно робкие и неуклюжие попытки, когда мы стыдливо брались за руки на улицах или обнимались при встрече. Затем мы все больше входили во вкус, учась открытым проявлениям любви и с каждым разом становясь все увереннее. Мы начали привыкать прогуливаться, обняв друг друга за талию, сидеть в обнимку на лавочке в живописном парке, целоваться на мосту и угощать друг друга своей порцией мороженного, не стесняясь перепачканных лиц. Нам все казалось, что взгляды всех людей устремляются на нас, и от этого, как ни странно, нас все больше тянуло друг к другу, как будто своей любовью мы бросали вызов всему миру.

Не правда ли, довольно странно, как люди приписывают себе значимость в чужих глазах. Испытывают ли они безграничность счастья или горечь поражения – им все кажется, что все вокруг замечают это и обсуждают только их, торжествуя их победу или злорадствуя над провалом. Так уж самовлюбленно мы устроены.

***

Одним промозглым декабрьским вечером мы вместе лежали на кровати, закутавшись в мягкое лоскутное одеяло и занимаясь каждый своим делом. Брайан придирчиво разглядывал сделанные им сегодня фотографии, хмурясь и откладывая одну за другой на небольшой комод рядом с кроватью. Я же перелистывала страницы «Грозового перевала», но, как ни странно, на этот раз книга не вызывала во мне такой шквал эмоций, как прежде, и я лишь машинально пробегала почти заученные наизусть строки глазами. Вдруг Брайан резко отбросил фотографии. Они соскользнули с гладкой поверхности комода и с грустным тихим шелестом опустились на пол.

Я удивленно посмотрела на него, без особого сожаления отрываясь от книги.

– Что-то случилась?

Он не смотрел на меня, остекленевшим взглядом уставившись на обиженно разлетевшиеся фотографии. Затем вдруг резко повернулся ко мне всем корпусом и спросил столь непохожим на него застывшим голосом:

– Ты не обидишься, если я кое-что тебе скажу?

Я вздохнула, вложила закладку в книгу и положила ее на колени.

– Когда ты говоришь это таким тоном, то мне кажется, что вполне могу.

– Ладно. В таком случае лучше не буду.

Мы помолчали. Он наклонился и начал поднимать фотографии. Я вернулась к книге, но отбросила ее буквально несколько секунд спустя.

– Да нет уж. Теперь говори.

– Хорошо. Скажу.

Он начал рассеянно комкать пальцами мягкий ворс. Я напряженно следила за его бессознательными движениями.

– Знаешь, иногда я ужасно злюсь на тебя, Летиция.

– Злишься?! – вот уж этого я совсем не ожидала. – За что это?

– За то, что до того, как я встретил тебя, я находил какую-то особенную черту в каждом своем клиенте, сосредотачивал на ней внимание и пытался запечатлеть. Я не просто старался сделать отличную фотографию, но мне действительно был интересен каждый из них. Понимаешь, каждый. Мне не в чем себя упрекнуть. В каждом я искал отличительную деталь, загадку, своеобразность, то, что делает его неповторимым. Это было настоящим вызовом для меня, наслаждением, соревнованием с самим собой. После каждой съемки я испытывал счастливое удовлетворение, что выполнил свою задачу. А сейчас же… Все это для меня потеряло прежний смысл. Все они кажутся мне одинаковыми, скучными, пресными… Я смотрю на них, пытаюсь заглянуть в их глубины, разгадать, понять, буквально силой вызвать в себе то прежнее чувство… Черт возьми, Летти, я действительно стараюсь! Но… ничего. Они кажутся мне пустыми. После тебя все они кажутся мне пустыми. Я вглядываюсь в их лица, а вижу только одно. Тебя.

Он вдруг порывисто схватил меня, приблизил к себе, учащенно дыша. Его глаза метали такие яростные молнии, что в какой-то момент я даже испугалась.

– Ты сделала меня слишком зависимым, Летиция. А я терпеть не могу это чувство.

Его рука неожиданно причинила боль, но я даже не пошевелилась. Я неотрывно смотрела в глаза Брайана, выдержав его тяжелый взгляд, на дне которого затаилось отчаяние. И тогда я заговорила – спокойно, с расстановкой, чеканя каждое слово:

– Ты все для, меня, Брайан. Больше я ничего не могу предложить тебе взамен того, что невольно отняла.

Он резко выдохнул, бросил меня на подушки, навис надо мной.

– Летиция… Черт возьми, иногда я жалею, что повстречал тебя!.. А потом не знаю, что бы делал, если бы этого не случилось…

Я чувствую, как напряжены его руки на моих запястьях. И как только пальцы, столь бережно обращающиеся с хрупкими фотографиями, могут вдруг стать столь жесткими? Но, не обращая внимания на боль, я нахожу в полумраке его губы, всем телом приникаю к нему, чтоб он почувствовал, что вся я принадлежу ему, что я никуда не денусь, что ему нечего переживать об остальных: ведь у него есть я. И всегда буду. Наши пальцы переплетаются. Он все с большим жаром покрывает мое тело поцелуями, и я понимаю: мы безраздельно принадлежим друг другу.

***

Это было первое Рождество, которое я собиралась провести не вместе с семьей. Учитывая то, что наши отношения с родителями все еще были довольно прохладными и напряженными, я решила, что лучшим выходом будет отметить его с Брайаном. На самом деле, я бы в любом случае осталась рядом с ним. Я все еще не могла насытиться его присутствием, и мне невыносимо было расстаться с ним даже на неделю. Мысль о том, чтоб встретить вместе с ним свой любимый праздник сказки и волшебства, была волнительной, будоражащей и наполняющей каждую клеточку моего тела неиспытанным ранее чувством, которое я не могла выразить словами. Большого всего это походило на ласковую теплую волну, прокатывающуюся по жилам и заливающую все мое существо лучезарным светом, расцвечивающим мир разноцветными красками.

Так что, чем ближе было Рождество, тем более неспокойной я становилась. Но, несмотря на нетерпеливое ожидание праздника, я немного волновалась – меня ставило в ступор то положение хозяйки, в котором я оказалась. Меня охватил совсем несвойственный мне, до этого волнующейся только о себе, порыв, – я хотела позаботиться о Брайане, окружить его теплом, которое он так заботливо дарил мне, сделать этот праздник особым и запоминающимся для нас обоих. В конце концов, это был наш первый совместный праздник. Наверное, нужно было начинать писать списки, украшать квартиру, накупить массу продуктов, продумать блюда, подготовить стол. Но на этом месте возникало множество затруднений. Как Брайан обычно проводит Рождество? Имеет ли этот праздник для него такое же значение, как для меня? Какие блюда он предпочитает? Наряжает ли елку? И самый главный вопрос, над которым я много дней ломала голову: что же ему подарить? То, что я столь мало знаю его вкусы и предпочтения, помимо страсти к фотографированию, стало для меня неприятной неожиданностью.

Когда Рождество находилось уже в угрожающей близости, я робко завела с Брайаном разговор о том, какие блюда он предпочитает на Рождество (понятия не имею, что бы поменял его ответ – верхом моего мастерства были бутерброды, намазанные креветочным сыром). Посмотрев на мое смущенное лицо, он прыснул от смеха:

– Да брось, Летти, не хочешь же ты, чтоб мы и вправду, как пожилая семейная пара, сидели дома и уплетали морковный пирог. Я же прекрасно вижу, что это не твое. Уверен, мы найдем гораздо более веселое времяпрепровождение.

Не удержавшись, я облегченно выдохнула. Как всегда, он без труда развеял охватившее меня напряжение.

– Как же я рада, что ты это сказал! Когда я стараюсь примерять на себя роль хранительницы очага, то чувствую себя ужасно глупо.

– А мне кажется, ты выглядишь мило.

– А мне кажется, ты нагло и откровенно лжешь!

– Разве что совсем немного, – он притянул меня к себе и поцеловал в губы. – Но тебе и не придется изображать из себя хозяйку, любимая. У меня на тебя другие планы.

***

Площадь у Рокфеллер-центра буквально бурлила от переполнявших ее людей. От золотистого света огней, вспышек фейерверков и подсвеченных нежным сиянием фигур крылатых ангелов вокруг было светло, как днем. В центре площади высоко в небо устремлялся знаменитый Рокфеллер-плаза, озаренным лиловым светом, – роскошный небоскреб в стиле ар-деко, одно из высочайших зданий в Нью Йорке. У его подножия величественно возвышалась рождественская елка, сверкающая тысячами огоньков так густо, что было не видно ее лохматых веток. Ель была увенчана огромной золотой звездой, словно особа королевской крови. К ней, как светлячки к ярко горевшему во тьме ночи фонарю, стекалась веселая толпа. Отовсюду слышались громкие крики, шутки, поздравления и сдобренный щедрой долей алкоголя смех. Всех, кому не по душе были уютные посиделки в домашнем кругу, стягивались сюда, в самое сердце Нью Йорка.

Мы с Брайаном, крепко держась за руки в мягких перчатках с пушистой оторочкой, тоже старались протолкнуться поближе к рождественской ели. Это было довольно непростое испытание, учитывая, что нас то и дело толкали со всех сторон, едва не сплющивая в лепешку своей массой. Кто-то даже не обращал на это внимания, кто-то в качестве своеобразного извинения предлагал выпить с ними, а кто-то звал присоединиться к ним «на самую невероятную вечеринку этого года, о которой вы будете рассказывать своим детям и внукам». Мы же только смеялись и вежливо отказывались. Что ж, такова волшебная атмосфера праздника – объединяет испытывающих общее чувство блаженной эйфории людей, которые завтра друг на друга и не посмотрят.

Невероятными усилиями воли, настойчивости и локтей нам все-таки удалось пробиться к самому центру площади. Мне казалось, что я буквально вибрирую от возбуждения. Мной владело дурашливое, безрассудное, абсолютно сумасшедшее чувство веселья, подпитанное и многократно усиленное сомкнувшейся вокруг нас возбужденной толпой. Даже если бы громадный небоскреб сейчас пошатнулся и обрушился на наши головы – наверное, и это не омрачило бы моего настроения. Ах, как же мне было хорошо! Как же прекрасно просто наслаждаться жизнью и ни о чем не думать! Устремленный на меня восхищенный взгляд Брайана, ощущение его руки в моей, красочные переливы огней, заставившие отступить саму тьму, задорный смех и буйство – все это пьянило меня покрепче любого алкоголя. Мной владело удивительно чувство нереальности всего происходящего, и мне хотелось подольше растянуть эти быстротечные мгновения сказки.

Брайан достал фотокамеру (я уже упоминала, что он бы скорее отрезал себе руку, чем расстался с ней?) и предложил сделать несколько моих кадров, но на этот раз – только для того, чтоб нам запомнился этот день. Я же только смеялась и дурачилась, не имея ни малейшего желания позировать ему. Но он, кажется, совсем не имел ничего против.

– Ты ненормальная, Летти, я уже говорил тебе это?

– Что? Что? Я не слыыышу, – кричала я ему на ухо, обнимая его за шею, и хохотала.

Я была в своей стихии – окруженная гомоном, смехом, кружащим голову всеобщим восторгом и ликованием. Я почувствовала себя так, как несколько лет тому назад, когда я с наслаждаем позволяла себе растворяться в бушующей толпе. Да, вот это я называю жизнью! Ах, если бы только эти счастливые моменты никогда не заканчивалась… Но это, конечно, было невозможно. Вскоре мы уже порядком замерзли, и тогда Брайан решительно сказал, что нам срочно нужно в тепло. Мы с огромным трудом словили такси, буквально украв его у развеселой компании, быстро устремляющейся к нему с противоположной стороны дороги с самыми недвусмысленными намерениями

– Я так не хочу ехать домой, – грустно сказала я, положив голову ему на плечо.

– А кто сказал, что мы едем домой? – хитро ответил он, поцеловав меня в макушку. И, как бы я не выпытывала его, куда мы направляемся, обещая ему на ухо самую многообещающую награду, он лишь загадочно улыбался и был нем, как рыба.

Минут пятнадцать спустя мы с ним уже скидывали верхнюю одежду в гардеробной небольшого клуба, вход в который я бы в жизни не нашла, если бы только меня буквально не ткнули в него носом. Мы наслаждались упоительным теплом и растирали друг другу замерзшие руки.

– Не имею ни малейшего понятия, как тебе удалось найти на Рождество место, которое не было бы до отказа заполнено людьми, – удивленно сказала я, когда мы с ним переступили порог главной залы.

– У людей с большим количеством довольных благодарных клиентов есть свои преимущества, – усмехнулся он, подмигнув мне. – Пусть это останется интригой. Тебе здесь нравится?

– Здесь потрясающе, – с восторгом подтвердила я, ничуть не покривив душой.

Да, поэтическая натура Брайана и не могла выбрать другого места.

Атмосфера здесь действительно была довольно необычная, волнующая и вместе с тем какая-то родная и уютная. Здесь не было аккуратных, идеально сервированных столиков, яркого ровного освещения и чинных официантов, одетых в строгие изысканные фраки. А, если честно, то этот клуб больше всего напоминал бедлам, но очень уж притягательный в своей своеобразности. Таинственный полумрак, разгоняемый кое-где приглушенно-оранжевыми и алыми всполохами от неоновых вывесок, хаотично расставленные столики для игры в покер и мягкие пуфы разных форм, кривовато висящие картины совершенно разномастных стилей и направлений и, в довершение всего, громадное пианино на ярко освещенном помосте. За пианино сидел бодрый пожилой мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и пышными бакенбардами и играл какой-то зажигательный мотивчик. Судя по время от времени истерично срывающимся нотам, старичок уже успел довольно насыщенно отметить праздник. Однако это не только не вносило дисгармонию в окружающую обстановку, но и, напротив, слаженно вписывалось в сумбурную атмосферу клуба и добавляло ей заражающего очарования. Мне казалось, что мы перенеслись на несколько столетий назад, в совершенно другой мир. Что ж, Брайану в очередной раз удалось удивить и покорить меня – впрочем, ничего удивительного, ведь он понимал меня, как никто другой.

– Мне кажется, сейчас я увижу где-то за соседним столиком меланхолично покуривающих трубку Фитцджеральда и Хемингуэя, – сказала я, оглядываясь вокруг с таким интересом, словно и в самом деле была намерена их увидеть.

– Ну, в Америке мы бы их вряд ли встретили, моя мечтательница, – улыбнулся Брайан. – Они предпочитали проводить время в барах Парижа. Но многие деятели искусства обожают проводить здесь время. Здесь что-то вроде их тайной секты.

– Ничуть не удивлена. Ни для кого не секрет, что все талантливые люди, мягко говоря, со странностями.

– А тебе не нравятся люди со странностями?

– О, я обожаю людей со странностями. Они единственные и стоят того, чтоб тратить на них время. Если бы их не было, нам бы совсем нечего было делать в этом бессмысленном мире.

Недолгое времени спустя, я, всегда гордившаяся образцовой выдержкой, к стыду своему, совершенно опьянела от эгг-нога, крепкой медовухи, терпкого запаха тяжелых сигар и задорной музыки, под которую отплясывала, наверное, еще моя покойная бабушка. Но я была в этом не одинока – всеобщий градус повышался с каждой минутой, и атмосфера в клубе накалилась не на шутку.

На сцене выстроился целый музыкальный оркестр. Сначала они обращались со своими флейтами и кларнетами настолько неуверенно и с таким недоумением, как будто их только что выловили на улице и поставили перед фактом, что отныне они – музыканты. Однако с каждым аккордом они определенно набирались уверенности и все более входили в раж. Вскоре многие мужчины и женщины, вне зависимости от возраста, повскакивали с мест и пустились танцевать. И я, разумеется, не могла остаться в стороне – душа неистово звала меня присоединиться ко всем остальным. Правда, мне пришлось почти силой выдернуть Брайана из мягкого кресла, в котором он вальяжно развалился, и потащить его на танцевальную площадку. Правда, мои воодушевленные попытки не увенчались особым успехом, потому что ноги у меня подкашивались, наотрез отказываясь со мной сотрудничать, и я то и дело спотыкалась и заваливалась на Брайана. Но меня это ничуть не смущало, напротив, мне становилось все веселее и веселее. Брайан умело кружил меня в танце и галантно подхватывал за талию и прижимал к себе каждый раз, когда я теряла равновесие. Эти далекие от идеала танцы, наши жаркие прикосновения и чувственные поцелуи под аккомпанемент этого своеобразного симфонического оркестра еще долго приходили ко мне во снах, когда моя жизнь рухнула…

В конце концов, когда мы вдоволь натанцевались, и я уже буквально валилась от усталости, но упрямо не хотела в этом признаваться, Брайан крепко обнял меня за талию и потащил к выходу. Я все пыталась вывернуться из его рук и повернуть обратно: мне ужасно не хотелось, чтоб эта волшебная ночь заканчивалась. И только таинственный шепот Брайана, что он приготовил мне еще один сюрприз, заставили меня перестать сопротивляться.

Как мы оделись, словили такси и добрались до квартиры Брайана, осталось для меня скрыто туманной пеленой. Слава Богу, на морозном воздухе я немного пришла в себя и, к тому моменту, как мы заходили внутрь, соображала я уже вполне здраво. К тому же, будоражащая кровь эйфория праздника уже отпускала меня, так что мне стало даже немного грустно. И почему все хорошее проходит так быстро? Не успеваешь оглянуться – и вот, оно уже позади, а мы начинаем новый отсчет до следующего краткого проблеска счастья…