Али и Разум

– Эй! – крикнул Адам, ускоряя свой шаг. – Оставьте ее в покое.

–А ты кто такой? – мгновенно среагировал один из «подчиненных».

– Тебе какое дело? – ответил Али. – Вам говорят оставить девочку в покое.

Тройка замерла на месте, а девочка, продолжая идти, в какой-то момент тоже приостановилась и обернулась назад. В этот момент Адам поймал ее взгляд, и они смущенно отвернулись друг от друга – Адам посмотрел на главного, а девочка продолжила свой путь и исчезла за углом.

– Она что, сестра вам или родственница? – спросил главный.

– Нет,– ответил Адам, – она просто девочка, которая может быть чьей-то сестрой и родственницей.

– Так мы хотели просто познакомиться. Вы что, никогда не знакомились с девочкой? – сказал главный и, посмотрев на своих «подчиненных», улыбнулся. Те, поддакивая, тоже заулыбались.

– Почему? Знакомились. Но не таким способом. Силой можно добиться покорности, но не расположения,– сказал Али.

– Вначале они все ломаются, – возразил главный.

– Как бы там ни было, – сказал Адам, – оставьте девочку в покое. А если хочешь с кем-нибудь познакомиться, ищи другие методы. Как нам не нравятся абсолютно все девушки, так и им не нравятся все парни.

Один из «подчиненных» попытался возразить, но главный тут же усмирил его знаком руки. Потом обернулся к Адаму и Али и сказал:

– Меня зовут Шамхан, это Ислам, а он Бислан.

Все пожали друг другу руки.

– Если нужна будет помощь, обращайтесь, – сказал Шамхан, как бы выравнивая счет, после чего они разошлись.

Али и Адам в приподнятом состоянии духа, ощущая себя благородными героями, заступившимися за честь юной принцессы, самодовольной поступью направились к своим временным домам.

Али, еще перед началом войны начав учиться чтению Корана, теперь уже свободно читал Священную Книгу. И с тех пор как они перебрались в Гойты, в месяце Рамадан, перечитал его дважды. В Рамадан по вечерам, после разговения, мужчины собирались в соседнем доме, что заменял собой мечеть, для совершения таравиха. На эти вечерние молитвы Идрис брал с собой и Али. В сумерках, смутно рассеиваемых слабым светом тускло горящей свечи, они выстраивались в ровные ряды и молились. Имам, стоящий впереди всей группы, вслух мелодичным голосом читал отрывки из Корана. Его спокойный голос перемешивался с шумом летящих в небе боевых вертолетов, свистящих снарядов, где-то взрывающихся бомб. Несмотря на все эти тревожные звуки за окном, казалось, что в комнате царит тишина, гармонирующая с чтением имама. Беспрестанные звуки уничтожающей войны, дающая надежду и вселяющая покой молитва, тусклый, колеблющийся свет свечи на подоконнике, свежая боль потерь близких и родных, сознание разрушенных домов, сел и городов и неизвестность сценария будущего – все это давало Али и остальным те ощущения, которых нельзя описать ни на одном языке мира. Эту смесь печальных мыслей, тревожных ожиданий, слабой надежды и вместе с этим какого-то смиренного покоя в сердце способен понять лишь тот, кто сам через все это прошел.

Ближе к концу зимы чеченские отряды, оборонявшие Урус-Мартан, решили отступить в горы, чем напрасно гибнуть под интенсивными бомбежками, и селение было занято российскими войсками.

Некоторые люди начали возвращаться в Урус-Мартан, но их машины в пути часто попадали под обстрел, отчего нередко возвращавшиеся погибали или получали ранения. Другие же, посчитав, что машины обстреливаются потому, что федералы думают, что в них разъезжают чеченские боевики, отправлялись домой пешим ходом.

Муж сестры Идриса, Муса, заболел и слег, а их скотину – шесть коров – больше некому было перегнать домой в Урус-Мартан. Идрис, понимая их состояние, вызвался им помочь. Когда же он готовился к отправлению, Али попросил его взять и себя. Идрис напрочь отказался это делать, но Али не унимался.

– Нет, Али! – решительно ответил в конце дядя. – Я не могу тобою рисковать. Я отгоню скотину и, если все пройдет нормально, вернусь, и мы вместе поедем отсюда.

– Дядя, – обратился к нему Али, – если с тобой что-нибудь случится, неизвестно, как я себя поведу. Ну а если я – как они считают, маленький мальчик – пойду с тобой, то есть больше вероятности, что тебя не тронут и мы вместе благополучно дойдем до цели. И поэтому я настаиваю, чтобы ты взял меня с собой.

– Пусть лучше со мной произойдет что-нибудь, чем с нами обоими.

– Но если ты возьмешь меня, ничего не будет ни с тобой, ни со мной.

– Нет!

– Тогда, возможно, я уйду на войну, – спокойно сказал Али.

Идрис, резко посмотрев племяннику в глаза и заметив в них недетскую решительность, принял озадаченный вид. Али, заметив, в свою очередь, состояние колебания дяди, решил тут же его «добить», чтобы перевесить чашу дядиных мыслей в свою пользу.

– Ну пожалуйста, дядя… Возьми меня с собой.

– О Аллах! Пусть все это закончится поскорее и благополучно… И почему ты так выраженно унаследовал от своего отца это упрямство!– Идрис глубоко вздохнул и, немного помолчав, нехотя добавил: – Ладно, одевайся.

Али подпрыгнул от радости и побежал готовиться. Айша попыталась его отговорить, и даже с мужем поговорила, но вопрос уже был решен.

Они вышли в путь рано утром.

Выйдя из селения, они повели это небольшое стадо по трассе, перемещаясь к обочине, когда по ней проезжала редкая гражданская машина или военная техника. На полях по обеим сторонам дороги остались белые островки не растаявшего снега. Погода стояла сырая и пасмурная. Иногда теленок, корова, бычок или все вместе уходили в сторону, к полям, после чего Идрис, быстро подбегая к нарушителю строевого марша, начинал махать палкой, после чего скотина обратно возвращалась к дороге. Али же было велено не дать коровам уйти в другую, правую, сторону, и запрещалось идти за ними, если животные все же перейдут к полям: люди часто подрывались на минах, и Идрис боялся, что Али может постигнуть та же участь. Дойдя до небольшой лесополосы, Али подошел к одному дереву, потянулся и, схватившись за тоненькую ветку, разломал ее, сократил до удобного размера и встал на свое место– теперь у него тоже есть орудие управления скотиной, и она будет лучше его слушаться.

На пути, справа от дороги, встречались использованные российскими солдатами окопы и блиндажи, в которых валялись гильзы, пустые консервные банки с торчащими вверх разрезанными металлическими крышками, и другие следы военно-полевой жизни. Али все это было интересно (интерес же его подогревался еще и надеждой найти боевое оружие или патроны), и он, увлекаемый юным любопытством, иногда уходил к военно-полевым строениям. В таких случаях Идрису приходилось криком звать его обратно и ругать. Но больше Али он ругал себя самого за то, что согласился взять его с собой.

Когда они вступили на территорию Урус-Мартана, первое, что обратило на себя их внимание, были разрушения. Крыши многих домов валялись на улицах, не было ни одного непострадавшего жилья – все дома были разрушены частично или полностью. Везде царила руинная тишина и пустота. По безлюдным гравийным улочкам проезжал военный бронетранспорт, груженный русскими солдатами с мрачным видом лиц и безучастным взглядом. Несколько больших частных домов, что им встречались на пути в селе, были заняты в качестве военных штабов: проемы окон были обложены мешками с песком, подъезды перекрыты ежами, а заборы сверху протянуты колючей проволокой. Изредка на пути им встречались мирные жители, приступившие к восстановлению своих домов. Али смотрел на них, соизмерял их силы и возможности со степенью разрушений их жилищ и думал, удастся ли им когда-нибудь восстановить эти дома; и вообще, недоумевал он, почему они за это берутся. Но потом понимал, что людям больше негде жить, и их кажущиеся бесполезными действия становились понятными.

Наконец они добрались до места. Левая часть П-образной крыши тетиного дома, также разбросанная, валялась на улице, а само крыло было разрушено. Другая же часть дома и кровли находилась в относительной сохранности – она лишь была продырявлена осколками и пулями, местами взрывными волнами были выбиты листы асбестового шифера. Но стропила и обрешеточные рейки пребывали в относительной целостности. Стены же были изрешечены осколками и пулями, но стояли, хоть и имели плачевный вид как снаружи, так и изнутри. Внутри дожди и снег размыли и оторвали от кирпичной кладки стен глиняную затирку.

Идрис и Али прошли к заднему двору. Коровник, к их удивлению, пострадал не сильно, и они сразу же загнали туда скотину.

– Ну что ж, уважаемые коровы, – иронично сказал Идрис, запирая за ними продырявленную осколками дверь, – ваши условия жизни теперь лучше наших.

– Что будем делать, дядя? – спросил Али, когда они вернулись к разрушенному дому. – Где будем жить?

– Не знаю, сынок, не знаю, – ответил Идрис, задумчиво рассматривая детали разрушения.

Живший по соседству Адлан тоже вернулся и приступил к вялому процессу восстановления дома. Для ударных темпов не было ни средств, ни, как следствие, большого желания. Все делалось на основе безысходности. Когда Идрис и Али подошли к нему, он показал им свои разрушения и пригласил на чай в свою берлогу. Адлан разместился в небольшом подвале своего полуразрушенного дома, где у него уже стояли печь, канистры с питьевой водой, кастрюли, сковородка, небольшой мешок муки; из инструментов же у него имелись молоток, гвоздодер, пила и топор. В печи из тонкого оцинкованного металла горел огонь, потрескивая поленьями, а сверху на ней стояли сковородка, в которой пеклась лепешка, и чайник с водой. На маленьком низком столе в углу были разложены полторы лепешки, жареная черемша в кастрюле, высыпанная на клочок белой бумаги соль, маленький заварочный чайник, ложка и сахар. Хозяин учтиво усадил гостей за стол на низенькие стульчики и разлил всем чаю.

– Хорошо, – сказал Адлан, усаживаясь сам, – что морозы остались позади. Можно будет всю весну и до конца лета и осени заняться ремонтом. В ближайшие дни постараюсь привести к условиям проживания одну крайнюю комнату, а потом привезу семью. Ну а ты, – обратился он к Идрису, – что планируешь делать? Грозный ведь бомбили сильнее, и твой дом, наверное, разрушен похлеще этого.– Он кивнул наверх. – Хотя, конечно, я надеюсь, что он каким-то чудом все же не пострадал. Но туда пока и ехать опасно.

– Не знаю, Адлан. Пока буду сестре и шурину помогать с восстановлением, а там видно будет. Мы с Али пригнали шесть коров и поместили их в коровнике. Сейчас мы пойдем обратно, к этому времени уже стемнеет. Завтра рано утром я приеду один. Не мог бы ты пока за скотиной присмотреть?

–Конечно, Идрис, не вопрос. Хоть коровник у Мусы, слава Богу, цел. Я как приехал пару дней назад, так сразу же прошелся по соседским домам, чтобы посмотреть, у кого какие разрушения. Оказалось, – усмехнулся Адлан, – почти у всех относительно целы курятники, коровники и туалеты. А насчет скотины ты не беспокойся. У меня там немножко и солома должна быть, я их накормлю и напою.

– Спасибо, – сказал Идрис, медленно пожевывая маленький ломтик лепешки с черемшой.

Закончив с трапезой и еще немного пообщавшись на злободневную тему, то есть обменявшись слухами и новостями, Идрис и Али встали, поблагодарили Адлана еще раз за услугу и гостеприимство, вышли и направились обратно в Гойты.

На следующий день, в понедельник, Идрис и снова не отставший от него Али вернулись, на сей раз уже на попутной машине, и начали разбирать завалы. На третий день к ним присоединился и выздоровевший шурин Идриса – Муса. Они ездили каждый день и занимались восстановительными работами. И вот однажды, ближе к концу недели, когда Идрис вместе с Мусой и подсобляющим им Али были заняты работой над домом, возле них остановились проезжающие рядом белые «жигули», и из машины, на заднем сиденье которой, кучковавшись, как птенцы в гнезде, сидели дети, вышла женщина и водитель-мужчина. Все четверо взрослых обменялись приветственными словами, справились друг у друга о делах, знакомых и близких. После чего послышались взаимные слова соболезнования и пожелания – первое по поводу убитых, второе – раненых. Затем водитель подошел ближе к дому и стал переговариваться с Мусой, который в это время стоял на крыше, а Идрис, стоявший возле дороги, остался наедине с женщиной. Это была Зарема – овдовевшая мать четверых детей, в возрасте немногим больше сорока лет, проживавшая на другой улице. Ее дом был полностью разрушен прямым попаданием снаряда. Водитель же был ее братом. В ходе беседы выяснилось, что Зарема уезжает в палаточный городок, разбитый на территории соседнего региона для беженцев из Чечни.

– Мне здесь все равно негде и не на что жить, – сказала она Идрису, невеселой улыбкой плохо подавляя отчаяние. – Отягощать родственников, которым и самим тяжело, не хочется. Там хоть жилье дают, пусть и палаточное, и кормят хоть чем-то, и дети смогут в школу ходить… Да и не стреляют.

–Да, конечно, если все так, то тебе, несомненно, лучше поехать туда. Когда тут все это уладится, приедете обратно и, даст Бог, заживем… Интересно, а для нас там будет место? – поинтересовался Идрис, который внезапно посчитал такой вариант хорошим решением и для многих своих проблем.

– Я пока не знаю. Но если хочешь, я могу разузнать. Мне завтра нужно будет приехать обратно за некоторыми вещами, и я тебе сообщу.

– Да, сообщи, если получится.

– Обязательно.

В это время ее брат, попрощавшись с Мусой, возвращался к машине. Муса спустился, чтобы попрощаться с уезжающими.

– Пусть Бог с миром доведет вас до цели! – сказал Идрис, прощально пожимая руку водителю.

– Амин, – добавил Муса.

– Спасибо вам! Пусть у нас у всех все будет хорошо! – ответили ему брат с сестрой, затем они сели в машину и уехали.

Зарема, как и обещала, вернулась на другой день и сообщила, что место есть. Она в тот же день уехала обратно, оставив свой адрес. Пару дней спустя Идрис отправил в палаточный городок свою семью вместе с Али, а сам остался помогать шурину в восстановлении дома. Две недели спустя, когда основные работы были завершены и две комнаты был пригодны для жизни, он и сам отправился вслед за семьей.

Айша рано утром, когда еще не рассеялась утренняя заря, с детьми выехала из Гойты на микроавтобусе, перевозившем обездоленных в Ингушетию.

На всей протяженности магистральной дороги, ведущей к выходу из Чечни, там и здесь на обочинах дороги стояли обгоревшие военные и гражданские машины. При виде их Али сразу представлял, как они обстреливались, как в них от пуль, осколков и пламени погибали люди; как гибли те, кто шли на эту войну в надежде вернуться живыми, и те, кто покидал ее в надежде выжить. У самой границы был блокпост «Кавказ», а перед ним —длиннющая колонна из легковых автомобилей, автобусов, микроавтобусов, бортовых грузовиков и фур, и все они были набиты беженцами и домашним скарбом. Каждая машина и пассажир тщательно досматривались на посту, из-за чего колонна, постоянно удлиняющаяся с одной – хвостовой– стороны вновь прибывшим транспортом беженцев, убывала крайне медленно и незаметно спереди. К вечеру микроавтобус, в котором сидел Али и остальные, наконец, проехал контрольный блокпост и оказался на мирной территории соседнего региона.

Первое, что удивило Али, когда они попали в небольшой городок Слепцовск, – это отсутствие разрушений. В последний раз цельный город он видел в возрасте пяти лет и поэтому имел смутное представление, как это выглядит. На минуту его лицо озарилось каким-то веселым интересом. Хоть все, что он здесь видел, было старым и довольно мрачным наследием Советского Союза, ему казалось это новым и роскошным. Ничем не примечательные здания с облупившейся желтой штукатуркой казались красивыми новостройками– ведь они были целы. Марки и состояние разъезжавших по дорогам машин тоже не имели значения– радовало и удивляло то, что они ездят в мирном городе. Люди были обычные, но необычным было то, что они шли спокойно, не гонимые бомбами и пулями. В воздухе был лишь шум мирной суеты, и это тоже радовало и казалось необычным. Али смотрел на все с нескрываемым любопытством и восторгом. Он ощутил глубокую истину выражения, что для счастья нужно не так уж и много. Но, думал он, те люди, которых он здесь рассматривает, которым завидует, не смогут понять степени своего счастья. У них были свои проблемы и поводы для несчастья, которые в своей ничтожности меркли по сравнению с состоянием тех, которые, как и Али, приехали сюда, радуясь удаче жить в мире в простой, тесной брезентовой палатке, установленной где-то в открытом поле на восточной окраине этого городка.

В Слепцовске пересев на местный автобус, они поехали дальше. Городок остался позади, взору открылись пустые серые поля. Все снова стало мрачным, беспокойным и тревожным. Тяжесть прошлого, непонимание настоящего и неизвестность будущего – все начало давить и душить. Но Али давно научился скрывать свои эмоции. С того самого дня, когда он потерял своих родителей, он презирал жалость по отношению к себе. И ни разу не дал слабину перед кем бы то ни было, боясь и презирая эту жалость. И даже спустя много времени после того, как дядя Идрис забрал его к себе, Али, весело пожелав всем спокойной ночи, уходил в свою комнату, ложился в кровать и при тьме выключенного света тихо и спокойно давал волю своей внутренней печали, пока не засыпал на увлажненной слезами подушке. От физической боли и мирского страха он никогда не плакал, считая это ниже достоинства мужчины. Но слезы из-за возвышенно-благородного чувства, считал он, лить не позорно. Хоть и их никому не показывал.

Вдали его взору предстало огромное множество ровными квадратами и рядами установленных палаток. Они стояли посреди безжизненных серых полей, пуская в небо дым печей по трубам, выведенным сквозь дымоходные отверстия, расположенные на пологих скатах крыш. Далеко за ними стояли на заброшенных железнодорожных путях вагоны поезда, в которых тоже устроились беженцы; а чуть дальше, за поездом, словно ему вторя, протянулся длинный холм, местами усыпанный белым снегом, притаившимся в небольших расщелинах склона.

Когда они подъехали к «Спутнику» – именно так назывался этот палаточный городок, вышли из автобуса и подошли близко к палаткам, Али начал различать все их детали и особенности, незаметные на расстоянии: и то, что палатки кругом закреплены веревками, натянутыми наискось от палатки к вбитым в землю колышкам, и то, что окна не стеклянные, а пластмассовые, и то, что вместо дверей у входа две довольно полновесные полоски брезента, и что входных проемов два, и многое другое.

Айша окликнула хозяйку палатки, Зарему, без особого труда найдя ее по указанному ею адресу – номеру блока и палатки. Зарема выглянула и сразу же пригласила переселенцев зайти вовнутрь. Али вместе с остальными вошел в тамбур, там разулся и далее прошел в основное пространство палатки. Зарема приютила Айшу с детьми у себя, пока их не зарегистрировали и им не выделили отдельную палатку. Палатки в городке были двух видов: десятиместная и двадцатиместная. В двадцатиместных, диаметром примерно пять метров в длину и столько же в ширину, жили по две семьи, а в двадцатиместных– четыре. Зарема устроилась в десятиместной, и поэтому с ней в палатке проживала еще одна семья. Поскольку палатка внутри представляла одно сплошное пространство без каких-либо перегородок, то люди сами устраивали внутреннее ограждение, протягивая посередине того единственного помещения веревку, на которую прикрепляли простыню. Двуслойная палатка внутри казалась чуть просторнее, чем снаружи, – видимо, тому способствовал белый цвет внутреннего намета. Горящая по центру «буржуйка» порадовала Али тем, что она горела на газу. «Значит, – подумал он, – не придется дрова рубить». Пол был дощатым. Двухъярусные железные солдатские койки на пружинах были расставлены так, чтобы как можно экономнее тратить бедное пространство. У входа в левом углу (Зарема с детьми жила в левой части условно разделенной палатки) стоял небольшой столик с продуктами гумпомощи.

На другой день Айше во втором блоке выделили седьмую палатку, куда она с большой радостью, словно ей подарили новый просторный дом, и поселилась вместе с детьми. В палатке, на правой стороне, уже жила семья, состоявшая из четырех детей, мужа и жены. Это были добрые люди, поселившиеся двумя неделями ранее. Они с радостью приняли Айшу с детьми и помогли ей расставить вещи, установить двухъярусные койки; смастерили для нее что-то вроде столика и поделились кое-какими запасами еды. В это время зашла Зарема, держа в руках пакеты с продуктами: узнав, что к ней приехала женщина с детьми, люди из ближайших палаток стали таскать продукты гуманитарной помощи, прибереженные прозапас: гречку, рис, сгущенку, чай, сахар, тушенку и хлеб.

Али ясно помнил то радостно-взволнованное выражение лица и глаз Айши, которое отражало испытываемые ею в те минуты чувства.

Ничто не может сравниться с той радостью человека, когда ему в минуты отчаянного бессилия и одиночества посторонними людьми без тени корысти и негодования дружно оказывается помощь. Такие моменты убеждают людей в том, что нет ничего ценнее в отношениях, нежели добро и взаимопомощь; подобные минуты дают понимание, что человек живет и движим не одними только материальными выгодами, эгоистичными побуждениями и телесными желаниями; что люди могут проявлять нечто более возвышенное, душевное, искренне чистое. В жизни каждого бывают минуты, когда кто-то нуждается в его помощи и когда он может эту помощь оказать. «Наверное, – думал позже Али, – трудности потому и чередуются в мире с благоденствием, чтобы люди не утратили этого понимания, чтобы не потеряли способности сострадать и помогать друг другу».

Конец зимы и осень были самыми нерадостными и мрачными временами года в палаточном городке. Пасмурное небо, сырой воздух, пронизывающие ветра, холодные дожди и, как следствие, мокрая глинистая земля, что даже ходить было невозможно: обувь во время ходьбы то и дело застревала в глинистой почве и нога постоянно выскальзывала из нее,– все это доставляло большие неудобства для палаточных жителей. Основными пунктами, которые необходимо было посещать в такие дни, помимо школы, были: туалет, что располагался спереди в метрах пятнадцати-двадцати от палаток второго блока; пищеблок, куда нужно было ходить с кастрюлей за очередной порцией безвкусной еды, в основном какой-нибудь баланды, там же выдавался и хлеб; и последнее – вода, которую нужно было таскать в белых юнисефских канистрах.

В основном лагерь в такие времена, окутанный какой-то беспросветной тоской, как бы замирал. На протянутых между палатками бельевых веревках, словно тела приговоренных к казни через повешение, болтались на мрачном фоне серых полей и холмов постиранные одежды и простыни; через трубы печей на крышах рассеянно валил дым; у некоторых палаток от порывов ветра по окнам беспрестанно били не застегнутые светозащитные клапаны. А ветер, заунывный дикий ветер, разгоняясь с самых вершин холмов и несясь вдоль обширных полей, протискивался меж рядов брезентовых палаток, распевая мелодию печали под аккомпанемент слезливо-сентиментальных звуков в печных трубах.

Когда дождь прекращал лить, ветра за день-два осушали почву так, что по ней уже можно было свободно передвигаться без раздражения и неудобств. Но потом дождь снова проливал, и муки ходьбы возвращались заново– вновь приходилось оспаривать с почвой право на обувь. Телевизоры были редко у кого, и людям в такие дни оставалось просто пить чай, наблюдать за окном картину печали и засыпать на своих скрипучих солдатских койках под шум капелек дождя, ударяющихся о брезентовую крышу палатки, и колеблющегося на окне светозащитного клапана.

Вот в эту пору Али и попал сюда, к тому же никого здесь не зная.

Но в апреле-мае картина менялась разительно. Серые поля превращались в сочно-зеленые луга, дальние хмурые холмы позади вагонов застывшего поезда преобразовывались в приятные для глаза цвета. Солнце радостно брызгало светлыми лучами на фоне сине-голубого неба, светящегося островками бело-пушистых облаков; и когда тот или иной облачный «островок» заслонял солнце, вид погоды отнюдь не портился, а, наоборот, принимал какой-то особый оттенок счастливого разнообразия. Воздух наполнялся игривыми криками ребятишек, и все: поход в пищеблок, за водой или еще куда – делалось в каком-то особенно приподнятом настроении.

Напротив лагеря располагалась большая, как карьер, котловина с широким и плоским, как футбольное поле, дном. В этом большом овраге проходили основные занятия и игры палаточной детворы. В начале лета здесь начала функционировать и секция вольной борьбы, куда записался и Али. Вся тренировка проходила на дне впадины: разминка, бег по кругу и ввысь – по крутому склону до самого верха; отработки приемов и схватки также проходили здесь же, на лужайке.

Лето имело приятную особенность – возможность купаться в реке Сунжа, что, извиваясь, протекала недалеко посреди полей и деревьев. Также летом детей часто возили в лагеря отдыха. А зима украшала досуг ребят одним гигантским катком, который делался в наиболее продольном спуске в котловину и уходил далеко вниз до самого дна.