Отложенная миссия. Роман – трилогия

Спустя месяц со дня приезда начали собираться в деревню. Дочь пересортировала почти все имущество, откладывая в сторону то, что наметила взять в дорогу.

– Дань! Может, твой белый костюм отдадим кому—нибудь? Что он тут висит – место только занимает?

На этот вопрос Данила ответил вопросом:

– Кому отдадим?

– Дань! Ты же сам говорил, что пойдем на свадьбу к твоему однокласснику! Звони, скажи, чтобы зря не искали костюм!

Узлов десять насобирали: вещи, питание, утварь. Когда начали загружать в машину, Данила возмутился:

– Машина же сломается!

Такая предупредительность Эльвире понравилась, значить дорожит подарком зять и ценит её помощь, она поддержала опасения:

– Выкладываем лишнее, – и первым пакетом вырвала из кучи вещей пакет с белым свадебным костюмом, – дорогой расскажу вам сказку про белый пиджак.

Нюша занималась игрушками в другой комнате, но среагировала моментально – прибежала.

– Расскажи! Бабушка!

– Нюша, это сказка для взрослых!

– А я уже взрослая! – Сдавливая дыхание в наклоне, крикнула Нюша и бабушке погрозила пальчиком.

Сократили груз на четыре узла. Сели отдыхать. Бабушка загадочным голосом произнесла:

– Это сказка о белом пиджаке.

«Однажды принцесса Мая, проснувшись рано утром, посмотрела в громадное – во всю стену зеркало и не увидела в нём себя. Зеркало отражало столько много принцесс. Она поняла, что её сестры решили пошалить, выстроившись рядом с ней. Все они были прекрасны. Подразнив её, принцессы отвернулись от зеркала и, наконец, принцесса увидела себя. Отражение в зеркале ей не понравилось, и она загрустила. Пришли костюмеры, каждой из сестер они поклонились, каждую старательно и неторопливо переодели. Принцессы еще больше развеселились. Банты, пояса, манжетки, воротнички, шарфики, словно голуби летали вокруг них, лаская своим прикосновением.

Принцесса Мая видела, с какой любовью костюмеры работают, ей не все нравилось, но она убеждалась, что сестры становятся еще красивее. Когда костюмеры закончили наряжать последнюю сестру, принцесса заволновалась.

– А как же я?

К ней подошел всеми любимый и изысканно одетый Мод.

– Извините, принцесса. Ваших сестер мы готовим к смотринам. Вы не один раз в них участвовали но, увы, не смогли никого обворожить. Печально, ни королева – мать ни я пока не можем Вам помочь.

– Как же так? Я знаю, что я многим приглянулась. Да, я не давала к себе притронуться. Я была слишком дорогой и изысканной, но ведь я жду своего принца.

Все ушли, и принцесса осталась одна. Она в первый раз засомневалась: а в правильном ли городе она живет, правильные ли родственники её окружают. Королева—мама ей тоже перестала нравиться. Она была уж очень строгой с ней и с народом. Принцесса часто являлась свидетелем скандалов, и ей было стыдно за неразумное поведение королевы – матери.

Принцесса как—то сразу решила, что она должна жить по—другому – жить в правильном городе среди правильных людей. Эти люди станут ее друзьями. Они будут радовать, и любить ее так же, как она будет радовать и любить их. В ней ведь столько накопилось любви и ей казалось, что если она не поделиться этой любовью, то просто задохнётся. Бедная принцесса не понимала, что любовь, которая переполняла её – была отражением материнской любви.

Когда сестры вернулись, принцесса встретила их молчанием. Они шумели, хвалились друг перед другом своими победами, и все время пытались прикоснуться к принцессе, чтобы её развеселить. Наконец, обсудив удачные смотрины, они затихли.

Принцессе Мае не спалось. Где—то в глубине зеркал бегал лучик света, он то падал на принцессу, то на тяжелые бархатные шторы, словно показывал путь, которым ей предстояло воспользоваться для побега в другую жизнь. В ночи звенели стразы на бахроме и шелестели листья огромных брошек—розочек. Принцессу тревожили эти всегда родные и желанные звуки, но рожденные вместе с ней и с этими звуками амбиции требовали другой жизни и другой музыки. Она придумывала сцену своего бегства: «Придет старая служанка убирать, заденет её, и принцесса ловко соскользнет на мокрый пол. Старая служанка испугается и поторопиться исправить свою оплошность – она вынесет принцессу на балкон, чтобы подсушить и почистить ее, но еще больше сделает зацепок на белых шелковых цветах и вынужденно бросит в корзину бракованных вещей».

Как долго принцессе не хотелось признаваться самой себе, что она – просто вещь. Вещь, сшитая для торжественных, но редких случаев. Принцессу увезут во второсортные магазины. Ее будут уценивать столько раз – сколько понадобиться, чтобы её купила восторженная, но скромная девушка для свадебного торжества.

Принцессе стало грустно от своих мыслей, но словно наступила пора взросления, и её нужно было подтвердить поступком. Она решилась. Зашелестела штора на окне и принцесса соскользнула на пол.

Рано утром пришла старая служанка убирать комнаты. Она лишь слегка подтерла пол и удалилась. Пришел строгий и как всегда изысканно одетый Мод и костюмеры. Они шутили и смеялись, пересортировывая принцесс. Ловко снимали их с плечиков, налюбовавшись ими, укладывали в большие красивые коробки. Наконец, Мод увидел, лежащую на полу принцессу Маю.

– Как жаль, моя дорогая, как жаль, что ты попадёшь в second hend.

Мод наклонился, поднял принцессу и осторожно положил в корзину бракованных вещей. Плач принцессы был настолько тихим, что никто не обратил на него внимания, даже королева—мать. Принцесса плакала и представляла, что она навсегда разлучится со своими сестрами, и с королевой—матерью и, что они не будут интересоваться её судьбой, ведь она попадет в неизвестные руки. Есть надежда, что королеве – матери изредка будут напоминать о её существовании прошитые золотыми нитками метки.

К корзине подошла Королева—мать, она погладила рукой принцессу Маю и, словно прощаясь, сказала:

– Милая дочь, где я ошиблась? Ты такая прекрасная, но почему кроме меня это никто не видит. Я отпускаю тебя в жизнь. Я верю в твою удачу. Она будет нашей общей заслуженной удачей.

Принцессу везли, несли, выставляли в салонах недорогих бутиков. Спустя несколько месяцев, снова везли. Так она оказалась совсем в другой стране. Однажды, любуясь видом из окна небольшого салона мод, она увидела Её. Хорошенькая молодая девушка остановилась у витрины магазина. Принцесса Мая заволновалась. Ей захотелось крикнуть – «я же здесь!» Рядом с девушкой появился высокий шатен.

– Тебе что—то приглянулось? Давай зайдем, – сказал он тихо.

Принцесса еще больше заволновалась. Она поняла, что, наконец—то, появились настоящие её ценители.

Парочка сразу же подошла к принцессе Мае. Девушка погладила принцессу через целлофановый пакет, потрогала веточки из белых цветов, засмеялась.

– Как здорово! Именно таким я представляла свадебное платье.

Молодой человек улыбнулся и со словами: Давай не будем торопиться, – привлек к себе девушку, и они вышли из магазина.

Принцесса снова загрустила, но, что—то ей подсказывало: просто надо ждать. Наступил день, когда девушка вернулась в салон. Она осторожно вынула из пакета принцессу Маю и смело двинулась в примерочную. Из примерочной она выходила довольная и счастливая, быстро оплатила покупку и почти побежала домой.

В маленькой, но уютную квартирке её ждал молодой человек. Он распахнул объятия навстречу вошедшей невесте.

– Дорогая, я хочу тебя порадовать – я нашел замечательный костюм, и мы сейчас отправимся за ним.

– Дорогой, я тоже хочу тебя порадовать. Я решилась и купила то самое белое платье с веточками белых цветов, только примерю, а ты подожди меня в сквере.

Мая смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Она словно стала взрослее и изысканнее. Она не могла налюбоваться собой. Девушка, покрутившись немного у зеркала, сняла платье и небрежно бросила его на кровать, поспешила к жениху. Принцесса Мая съежилась, словно получила незаслуженное оскорбление, но плача уже не получилось. Она лежала и рассматривала убранство комнаты. День выдался хлопотным и, зная, что предстоит ещё более хлопотный день, она посмела заснуть. Проснулась принцесса Мая от разговоров. Жених с невестой смеялись, любуясь друг другом. Принцесса Мая всмотрелась в жениха и тихо вскрикнула:

– Это он, да он, мой принц!

Принц, к которому был обращен восторг, лишь строго посмотрел на неё.

Девушка, нежно поглаживая рукой воротник белого пиджака, сказала:

– Жаль, что этот костюм послужит тебе всего лишь один день.

– А я надеюсь, что в нашей с тобой счастливой жизни он станет частым свидетелем, – ответил ей молодой человек, он осторожно снял пиджак и также осторожно положил его рядом с платьем невесты. Обнявшись, парочка вышла из комнаты.

Принцессе Мае было волнительно лежать с молчаливым холеным красавцем. Он, казалось, был очень уж высокомерен. Наверное, ему больше повезло. Его не теребили много раз чужие руки, не бросали в корзину бракованных вещей. Его, наконец, не уценивали, как её. Она ощущала себя опять малоценкой, тихо заплакала. Белый пиджак сначала не обратил внимания на плач принцессы, но понимая, что он не скоро закончится, с нежностью сказал:

– Мы с тобой такие красивые и такие счастливые, наконец—то, нас выбрали.

11

Выезжать в пятницу из города – немыслимая храбрость. В пробках можно провести часа четыре. Дорога на север и летом проблемная, лишь на небольших участках дороги можно ехать с нормальной скоростью.

До Череповца восемь часов езды. В этом городе—призраке ранним утром, даже встречающие, подмигивающие светофоры кажутся фантастически одинокими. Уставший город спит, но маловероятным кажется и возможность его пробуждения. То ли жители очень ленивые, то ли, чрезмерно работающие – широкоформатные проезды не используются ни залихватской молодежью, ни законопослушной, но вечно тренирующейся публикой. Можно поверить в химеру, что никакой публики вообще здесь нет.

Горничная – дама средних лет, исполнив свои обязанности, куда—то исчезла. Отдохнув в абсолютной тишине, словно заразившись ею, бесшумно собрались и также бесшумно гостиницу покинули. Город в полуденные часы мало отличался от города в утренние часы – на выезде всё тот же одинокий полицейский, думалось, что, если воинственные инопланетяне начнут завоевывать планету Земля, то легче всего им начинать именно с этого города. Череповец – либо вдовец, либо холостяк, словом очень неблагополучный застенчивый мужик.

Дороги в Вологодской области гораздо лучше. Можно с величайшим восторгом проехать по автобану, не веря, что ты на Российском Севере. Автомобильная дорога к Архангельску намного хуже: с бесконечной тряской, зигзагообразные просеки сменяются большими ремонтными участками.

Через семь часов езды попадаешь в северную глубинку. В деревне ещё тише, чем в городе—призраке. Деревня, словно покинута жителями много – много лет назад. Закрадывается мысль, что это место проклято. Добротные русские избы – немые свидетели чьей—то несправедливой воли и участия, словно одичавшие собаки, настороженно следят за каждым нежданным гостем.

При виде разрухи Эльвира недовольно вскрикнула:

– Зачем сюда нас привез?

Даниил невесело аргументировал:

– Меня именно здесь вылечили в детстве.

Эльвира продолжала выговаривать:

– Вы, что, считаете меня больной? Как в такой разрухе вылечиться?

– Что Вы хотите, мама? В доме уже десять лет, как никто не живет, и соседи выехали искать лучшую жизнь.

Дочь возмущение поддержала:

– Дань, ведь никаких бытовых удобств, уезжаем!

Эльвира, мысленно перечислила видимые и невидимые неудобства, также мысленно попыталась приспособиться к ним. Подумала: «больше двух недель провести будет сложно». Оглядела близлежащие избы, вспомнила о предках. «Нет, должно быть не зря она попала сюда».

– Остаемся на две недели. Это же музей под открытым небом!

Данила уехал на следующий же день. Успел лишь рассказать: как добывать воду из скважины, как топить баню по—чёрному. Пятилетняя Нюша продолжала с любопытством осваивать доступное пространство вокруг избы, бродить по дому в поисках удивительных находок, частенько вскрикивала. Эльвира наблюдала за дочерью и внучкой и радовалась, словно вернулась в родной дом. И, как—то сразу, деревня ожила: появились соседи, мимо дома стали чаще проезжать машины. Эльвире подумалось: «Чудеса, похоже, продолжаются»!

Знакомясь с бытом, с природой, стала ловить себя на том, что она неустанно думает о хозяйке дома. Когда дочь с внучкой уходили знакомиться с природой, Эльвира бралась за уборку: протирала от жирной чёрной копоти кухонную утварь, раскладывала по ящикам предметы прошлой чужой жизни. Всё, очищенное начинало говорить языком благодарности. Эльвире, не хотелось слушать уставшие от одиночества голоса, но голоса становились все настойчивее.

На крыше дома покрикивала надоедливая чайка. В горнице спала набегавшаяся и уставшая внучка. Солнце жарило ступеньки кривого крыльца. Эльвира и Александра, сидели рядом, склонившись и удерживая на коленях желтые листы, тихо переговаривались или поочередно читали вслух письма, аккуратно складывали их в две стопки.

Заскрипел песок где—то рядом. Эльвира с дочерью отвлеклись от чтения. На выбегающей из леса тропинке показалась велосипедистка, когда она подъехала близко к крыльцу, то затормозила и спрыгнула с велосипеда. Так постояла, оглядывая избу, почтовую сумку закинула за спину, спросила:

– Вы, чьи будете? Здравствуйте!

Александра отложила письмо, вставая, ответила:

– Здравствуйте, мы – Разумцевы.

Почтальонша кивнула головой, толкнув велосипед, села на седло и тяжело закрутила педалями. Она не отворачивала голову, пока не скрылась за углом соседней избы.

12

Десять лет назад. Умела природа договариваться с человеком: деревья не наступали на деяния рук человеческих, и трава позволяла вырасти посевам. Но, вот заметила Серафима, что нарушилось что—то: песок лавинами стал наступать на огород и вокруг бани всё больше гнездится муравьёв. Муравьиные ручьи растекались по соседнему огороду, вползали в заброшенные соседние дома и, похоже, надолго прописывались на завоеванной территории. Странным показалось и то, что деревенский дурачок Шиш забыл все слова кроме своего имени. Когда деревня отдыхала от трудов, только и слышно было: «Шиш—шиш—шиш—шиш…», словно работал без устали косарь.

Серафима открыла створки окна, ветер ворвался в горницу. Запахи, принесенные с поля ветром, дурманили. Повеяло ощущением вечности; оно обволакивало. Присела на скамью, вцепилась в нее дрожащими руками, чтобы не упасть. Немного отдохнув, встала, подошла к портрету брата, дотянулась и погладила лицо. Вспомнила про ключ, пошарила за портретом, убедившись, что ключ на месте, прошла к входной двери и села на кромку лавки. Смертное лежало в коробке под лавкой, у самой двери. Она не стала проверять все ли на месте, как она обычно это делала. Наклонившись вперед, уперлась локтями в колени, вложила в сухонькие руки голову, поплакала. Быстро успокоилась, краем юбки вытерла уже сухие от слез глаза. С улицы доносилось:

«Шиш—шиш—шиш—шиш».

Ощущение, что на белом свете остается одна, с каждым днем стало мучить её всё откровенней и безжалостней. От неё уже ничего не зависело: ни утро, ни вечер, ни приезд родных, ни порядок в доме. Дом, в котором она прожила большую часть жизни, становился чужим. Раньше она, не уставая радоваться удачной покупке своих родителей, просто купалась в радости и в счастье.

Чуть—чуть обустроившись, родители пригласили Серафиму переехать к ним вместе с двумя сыновьями. Время было военное, в городе оставаться одной с двумя детьми стало невозможным. Мальчики росли в деревне без отца, но под присмотром сурового деда и бабки. Дом давал ощущение надежности и быта и родственных уз. Было куда приезжать, было и кого привечать. «Что ж ты, всё – шиш, да, шиш?», – проворчала Серафима, – «Других слов на свете нету? Может, и шиш теперь, ну, а тогда шиша не было, а были добрые времена.»

Серафима растила детей, работала бухгалтером в колхозе. Муж с войны не вернулся – пропал без вести. Медалей, грамот и подарков не счесть, но, кому они нужны? Кто хотя бы на них посмотрит? «Вот и мне – кукиш!»

Всё чаще грустные думки одолевали Серафиму. Она исхудала, да и жизнь вокруг нее тоже исхудала – обезлюдела, внуки жили своей взрослой жизнью и редко в деревню наведывались. В их взрослой жизни для неё уже места не находилось. Соседей почти не стало. Одиночество, к которому она привыкала с уходом на пенсию, теперь с каждым днём все больше её страшило. Раньше с интересом читала газеты, которые два раза в неделю приносила почтальон Тоня; теперь она заглядывает к Серафиме только один раз в месяц, когда приносит пенсию. Про жизнь старинную расспросит, про родственников, поможет по дому и, уходя, долго прощается в дверях.

В дверь постучали. Серафима встала со скамьи, отодвинув шторку, посмотрела во двор. Увидела почтальона Тоню. Обращая на себя внимание, постучала в стекло. Сначала показалась сумка, потом протиснулась в открытую дверь сама Тоня. Она вошла, сняла сумку и поставила её на скамью рядом с Серафимой. Ласково погладила спинку стула, поздоровалась с хозяйкой:

– Как здоровье, тёть Сима?

– Спасибо, дорогая! – ответила Серафима, положив локти на стол, вложила в ладони голову. – Тонечка, сегодня задержись немного, я тебе смертное покажу и наследство.

Тоня отсчитала пенсию, положила перед Серафимой.

– Присядь, дочка! – Серафима встала с места, наклонилась, приговаривая, – Здесь моё смертное, – вытянула картонную коробку из—под лавки, – Хочу, чтобы и вещи моего мужа со мной положили, и эти бумаги.

Тоня засмеялась, чтобы важная тема для Серафимы не стала главной для всего её рабочего дня.

– Это – всё Ваше наследство!?

– Нет, милая, главное наследство останется на этом свете, – она развела руками, оглядывая всё вокруг.

– Но ведь это наследство не Ваше! – вскрикнула Тоня и не услышала своего голоса.

– Кто такая? Чего мелешь?

– Этот дом строили мои деды, ваши родители жили в соседней Пугайке – там ваши корни!

Тоню прорвало давно копившееся возмущение:

– Ваш отец подвязался работать охранником в Кулойлаг. Там вы и познакомились с главным ветеринаром Разумцевым из Москвы.

Лицо Серафимы было бесстрастным. Серафима молчала, пытаясь понять: шутит Тоня или нет. С просьбой – перечитать письма, документы она часто обращалась к Тоне, рассказывала о своей довоенной счастливой жизни.

– Вы приезжали в Пугайку с этим Разумцевым не один раз. Наверное, тогда и приглядели дом моего деда. Почему—то именно моего деда первым раскулачили, потом – остальных. Деревня—то была самая красивая. Здесь жили самые настоящие крестьяне. Точно, по доносу все вдруг стали кулаками. В каком году этот дом стал вашим?

Серафима сняла руки со стола, сразу всё стало чужим.

– Уходи! – встала, показывая Тоне на дверь.

– Сами додумаете или помочь душу облегчить?

Тоня, садясь на велосипед, все время поправляла сумку, корила себя, что не попрощалась. «Как поведет себя Серафима при новой их встрече? Как выдержит это разоблачение? Правильно ли сделала?» Сказала себе: «Долги должны возвращаться!», успокоилась и покатила к другому дому.

Серафима взяла со стола газету, завернула в нее выбранные из коробки бумаги. Долго стояла, размышляя, куда бы спрятать. «Зачем прятать? Ведь в той – новой жизни неизвестно кто станет Хозяином». Развернула газету, нашла диплом мужа, свернула на манер конверта, вложила в карман мужнего пиджака довоенного кроя, снова уложила в коробку со смертным. Долго ходила по дому – искала что—то. Не найдя, пришла к лавке, задвинула коробку подальше от дверей.

13

Настоящее время. На крыльце было всё также солнечно и жарко.

– Что—то голова разболелась, – произнесла Александра и начала складывать бумаги в полиэтиленовые пакеты.

– Как—то недружелюбно нас встретили, не пришлось бы чужие заслуги на себя надевать, – многозначительно произнесла Эльвира и отправилась в горницу посмотреть на спящую внучку.

Таинственная «живая душа» только подстегнула любопытство, заставила Александру продолжить разборку домашнего архива. Что—то зашуршало, активно подбираясь к открытому оконцу подполья, Александра огляделась, вслушиваясь, искала глазами нарушителя тишины. Показалась изящная головка колонка. Осторожно ступая, не отводя взгляда, зверёк то замирал, то робко пробирался к крыльцу. Александра затаила дыхание. – Тебе что нужно? – с ударением в голосе спросила зверька, а, может, неведомого хозяина дома.

Колонок подошёл ближе. Чайка неустанно кричащая и присматривающая за тарелкой, поставленной у крыльца, не вытерпела и тоже оказалась рядом. Она стояла перед колонком и сердито покрикивала на него.

– Тише! Тише! – вмешалась Александра, подумала: «По всей видимости, живых душ здесь несметное количество». Интерес к архиву больше манил и завлекал, а может быть голос из прошлого был зазывнее. Она старательно вчитывалась в строки писем, словно искала что—то. Вздрогнула от прикосновения дочки, обняла её и усадила рядом. Нюша, заметив колонка и чайку прошептала:

– Мамочка, почему они меня не испугались?

– Видишь, они заняты – у них поединок. Они еду в тарелке не могут поделить, – сказала. Заметив приближающуюся к крыльцу немецкую овчарку, быстро встала и легким шлепком оттолкнула Нюшу в сени. Собака была худой, должно быть, давно не ела, с трудом передвигалась, почти не сгибая ног. Эльвира испуганно вскрикнула, колонок, не отворачивая изящную головку, как—то мгновенно слился с нижними венцами бревен – его не стало. Овчарка дошла до тарелки и жадно начала заглатывать всё, что оставалось на ней, наконец, подняла глаза на Александру.

– Нюша, принеси со стола хлеб!

Вышла Эльвира со словами:

– Какие у нас важные гости! – прошла к беседке мимо овчарки, присела на скамью.

Овчарка почему—то пошла за ней, прилегла у ног, рассматривала Эльвиру, словно пыталась узнать. «Ты – гость из прошлого или из будущего?» – подумала Эльвира. Выбежала на крыльцо Нюша с большим ломтем хлеба, крикнула: «На—а—а!», но собака никак не среагировала, продолжала лежать.

– Прикармливать чужую собаку смысла не имеет. – высказалась Эльвира.

– А если это – та собака, которая жила с бабушкой Серафимой? Бабушку забрали в город, а собаку ведь никто не забирал – так говорил Дан. Интересно, а где другая собака – дворняжка?

– Вот, вот, скоро и другая объявится, будем ждать.

Овчарка встала, направилась к Нюше, взяла из ее рук хлеб. Нюша радовалась этому – то и дело наклонялась над гостьей и осторожно пальчиками пощипывала шерстку. Александра собрала все бумаги, оторвала дочурку от собаки. Забираясь по ступенькам на крыльцо, Нюша успела пропеть:

– Бабушка, расскажи мне сказку про бабушку Симу, про ее собачек и про нас!

– Садись рядом, расскажу, слушай!

Нюша осталась на крыльце слушать сказку, а Александра шагнула в темноту сеней.

«Вельский вокзал – красавец среди немытых старых привокзальных строений. Он появился как—то вдруг на удивление всем горожанам.

Ванька плелся за мной, широко расставлял еле гнущиеся ноги.

– Живее, же… ну—ну! – подгоняла я, оглядываясь на друга.

– Твоя бодрость меня доконает. Давай, лучше полежим и отдохнем, а?

– Не—е—е! Гав—в! Давай, найдем еду, а потом отдохнем.

Я шла вперед, нюхала воздух; он заманивал меня все дальше. Жалко было друга, но оставлять его на безлюдной улице было опасно, ведь недруги могли в любой момент выскочить из темных кустов и наброситься.

– Пошли—пошли!

Тишину разорвал гудок и остановил нас. Воздух с металлической пылью ворвался в ноздри, гудок стих, и снова зашелестели листья на кустах.

– Гавра! – услышала я окрик друга, – Слышишь, нас кто—то преследует!

Затрещали кусты, объезжая лужи и буераки на нас надвигалась машина. Мы с Ванькой отступили в темные кусты. Машина вихляла, дергалась, наконец, остановилась. Мы с Ванькой, пробрались сквозь заросли, чтобы быть ближе. Из машины пахло хлебом, мясом и родиной. Вышел высокий мужик, за ним вышла молодая тетка с большой сумкой и старая тетка с большим пакетом. Я сказала Ваньке:

– Нутром чувствую – они нас накормят, пошли за ними.

Ванька был мне хорошим другом, мы вместе с ним когда—то жили на родине. Может, и не богато жили, но, как вкусно пахло лесом, речкой, сеном и дымом. Хозяйка все реже стала выходить на улицу. Однажды появилась во дворе вот такая же машина, из нее вышли люди; они иногда летом приезжали к нашему дому. Хозяйка тогда становилась доброй – часто выносила нам еду. Эти люди достали из машины сумки, мы с Ванькой сразу сообразили, что надо покрутиться рядом. Много всякой еды они разбросали возле крыльца. Мы, почти не разжевывая, заглатывали вкусные куски, забыли про гостей; они недолго были в избе, вывели нашу хозяйку одетой, посадили в машину. Главный человек обошел машину, попинал колеса, когда садился, то крикнул нам: «Дом сторожите, скоро приеду!». Мы с Ванькой провожали машину с хозяйкой до большой дороги, которая гремела и противно пахла. Никто так и не приехал.