Отложенная миссия. Роман – трилогия

Она подошла к его кровати, села. Он не открывал глаз, но Эльвира поняла, что Павел проснулся. Положив голову ему на грудь, она ждала слов. Твердый шепот уводил её от дум и страхов.

– Иди ко мне! Ну же, иди ко мне!

– Нет, нет, – твердила она, пряча лицо в ладонях.

– Мне пора уходить. Что ты скажешь мне?

Но, он продолжал звать её, не слушая и не открывая глаз. Эльвира вслушивалась в зовущий шепот, и ждала…

Он открыл глаза. Всё также обнимая и не давая высвободиться, нахмурился. Взгляд его был пуст. Она подумала: « Наверное, я выгляжу также убого, как и все в этой комнате». Он потянулся, сложив руки на груди, равнодушно сказал:

– Можешь уходить, удерживать не стану.

– Да, я лучше уйду, – обиженно выкрикнула, вскочила, лихорадочно засобиралась.

– Нет, ты не уйдешь! – сказал он, пытаясь встать.

Эльвира замерла. Она боялась и радовалась, что он не стыдится её. Он смело высвободился из—под одеяла.

– Все к черту, понимаешь, это мой день!

Она принимала действительность без радости. Всё перемешалось… Он нежно обнимал, старательно укрывая её плечи серым байковым одеялом.

– Нет у меня никого, – словно неумело признавался в любви, маскируя под смелостью поведения застенчивость взрослого мужчины.

На улице все гремело, шумело, обволакиваясь непогодой. Последние осенние дни крали былую нарядность и задор площадей. В окно просился обремененный сыростью ветер. Уже был полдень. Разливая шампанское в бокалы, Павел, смеясь, рассказывал о своей прежней жизни.

– Ты не слушаешь? – спрашивал то и дело. Эльвира слушала, стараясь поймать его взгляд. Он то курил, прохаживаясь по комнате, то вертелся у зеркала, расчесывая буйно—кучерявый волос.

– Ты не слушаешь меня?

– Я слушаю.

Ему уже не хотелось с ней разговаривать. Ему даже неприятно было смотреть на неё. Ему было плохо. Игра с этой наивной или дерзкой девочкой в пастели вымотала силы, не подарив вознаграждения за победу. Эльвира видела его раздражение, она приняла и признала его власть. Пытаясь скрыть раздражение, он спросил:

– Для кого ты береглась? Для чего?

– Для тебя.

– Слава богу, что вовремя подвернулся, а то маялась—бы со своей невинностью или под балбеса какого—нибудь бревном легла.

– Балбеса? А ты кто?

– Я мужчина, делающий из девок женщин.

– От меня было заявление?

Слово «заявление» Павла напугало, он отстранился от зеркала.

– Какое заявление?

– Можно за здоровье не переживать?

– Милая! Тебе не кажется, что ты слишком много говоришь? – вспыхнул Павел и указал на пастель. – Там это было бы полезней. Ты думаешь, мне было приятно с тобой?

– Ты же всё понимаешь, – выдавила Эльвира. Он ходил по комнате, нервно мял в руке сигарету.

– Зачем шла ко мне, чего хотела? Ведь не доверяла. Что я могу тебе обещать? Женские уловки я все выучил. Поиграли и хватит!..

Эльвира смотрела на него широко открытыми глазами. Все слова застряли где—то. Павел, присвистывая, приводил в порядок лицо. Он видел в зеркало, как она подошла, скривился. Эльвира смотрела на него, не отрывая взгляд. Она прильнула к Павлу всем телом, обхватила шею руками. Он попытался оттолкнуть ее…

Соседка Люба – зрелая и опытная женщина, с которой она жила на съемной квартире, всю ночь не спала – ждала возвращения Эльвиры, встретила дверях разносом:

– Как ты решилась? Зачем? Ради чего?

Через три месяца интернациональная группа программистов пришла к единому решению – праздновать окончание курсов в ресторане «Журавинка». Пригласили поучаствовать главного преподавателя курсов Вербицкого. Эльвира получала частые знаки внимания от него. Эльвира знала, что он холост, вполне обеспечен и был готов к решительным действиям. Знала, но влюбилась—то в участкового милиционера.

В разгар праздника пришла шальная мысль – пригласить Павла. Он появился в ресторане неожиданно, был одет в штатское. Эльвира с восторгом его представила всем сидящим за длинным столом сокурсникам,. Она заметила, что разноголосое приветствие его развеселило. Так с широкой доброй улыбкой он откланялся на приветствие и сел на свободное место – напротив Эльвиры. Загорелись глаза у сокурсниц, не давая ему отдыха, они наперебой приглашали его на танец. Недолго Эльвира терпела это, вырвала его из рук очередной разлучницы, отвела в сторону для объяснений. Дрожал её голос, дрожала, поддерживая волнение, зелёная шифоновая кофта, а он лишь затаенно улыбался, обнимая её и уже, присев за стол, попросил тишины. Тревожно звенели слова, и сквозь эту тревожность Эльвира пропустила речь Павла, только услышала:

«…Давайте выпьем за любовь, а не за конфронтацию!»

Вербицкий вскочил с места, отозвал в сторону Павла. Когда Эльвира подошла с пылающим от волнения лицом, они жали друг другу руки; она услышала лишь фразу Вербицкого, которой завершились переговоры: « Желаю счастья!»

Эльвира радовалась, что Вербицкий выступил в роли свата и её почитателя. Всё это было десять лет назад.

Станислав Леонидович стоял над Эльвирой, внимательно всматривался в её лицо. Как—то смущенно спросил:

– Вы проснулись? – Эльвира открыла глаза, заметив волнение психиатра, вслушалась в тишину. Слово монотонно трепетало в мозгу или где—то здесь «…люблю, люблю…».

– Вы так много раз его произносили, я даже забеспокоился и за Вас и за себя, – психиатр хитро прищурился.

– Спасибо, – сказала тихо Эльвира, вставая с кушетки и аккуратно складывая белую простынь.

– С вами произошло что—то удивительное!?

– Станислав Леонидович, я ощутила такие яркие эмоции, которые в реальной жизни мною уже забыты.

– Наверное, вы хотели сказать про чувства, которые проснулись во сне.

– Нет, именно эмоции со своими картинками, и они связались в такую любопытную историю.

Эльвира рассказывала сон, пытаясь скрыть волнение, но у неё это слабо получалось. Дослушав историю, Станислав Леонидович улыбнулся. – Вот и хорошо. Отпустить нужно всё это: человека этого и всё, что с ним связано.

Эльвира неторопливо обходила лужицы нескончаемого тротуара, гулкое эхо её шагов тонуло в череде желтеющих раскидистых кленов; в этих кронах деревьев, в этих больших и маленьких лужицах, казалось, тонули все её многолетние тревоги. Когда совсем далеко ушла от места давних воспоминаний, то ускорила шаг, чтобы ещё успеть в новую жизнь.

Все складывается удачно – в предстоящей командировке в Минск она уверенно поставит ту самую точку. Деловая часть поездки включала обязательства: встречу с заказчиками, согласование документации и по возможности подписание уже подготовленного договора на работы. Десять лет она проезжала мимо Минска. Теперь уже не знает – кто был виновником такого отрицания: она сама, проведение или все же больше воля начальства. Весь вечер собиралась в дорогу, стараясь удачно подобрать гардероб на все возможные случаи. Дочь не скрывала радости, что каникулы она проведёт у бабушки, помогала складывать вещи в чемодан, болтала без—умолку, всматриваясь в лицо матери.

– Мама, ты не волнуйся, пожалуйста, за нас с бабушкой, мы без тебя проживем! – говорила она, словно извинялась за свои девчачьи мечты и за то, что спокойно отпускала мать «за тридевять земель».

Эльвиру обидели слова Шурочки. – А, если я не вернусь, то, как ты будешь жить без меня?

Подыгрывая невозможному событию, смущаясь, дочь сказала: – А, как я живу без папы?

Эльвира удивилась сравнению, но уже давно не удивлялась холодку в их отношениях с дочерью.

Загадочный, но доброжелательный город встретил обычной межсезонной сыростью. Поселившись в гостинице, Эльвира решила прогуляться – напомнить о себе большим изысканным витринам магазинов, широкому проспекту и заманчивым скверам, любимым памятным местам. Предпраздничный день – шестое ноября был расцвечен кумачовыми знаменами и лозунгами. Казалось всё, как и девять лет назад было понятным и доступным.

Гуляя по парку Горького, как бы заново знакомясь с ним, она задержалась на гребне мостика, и поплыли воспоминания: «Да, вот здесь она нагнала парочку, поравнявшись, с силой оттолкнула Павла, чтобы оторвать его от незнакомки. Она била перчатками по лицу Павла, оглядывая сопровождавшую его молодую женщину. Ею оказалась официантка ресторана. Та, защищая безмолвного Павла – оттолкнула Эльвиру со словами: „Успокойтесь, девушка, завтра он будет вашим!“ Парочка спокойно продолжила свой путь, оставив её стоять в ярости одинокой и жалкой.»

На нижней аллее парка Эльвира заметила мужчину. Он шёл, пошатываясь. Кучерявая шевелюра, широкие плечи и чуть знакомый профиль. Эльвире страстно захотелось, чтобы им был Павел. Мужчина продолжил путь нетвердой походкой. Он то останавливался, распахивая пальто и вкладывая руки в карманы брюк, рассматривал туфли, то шел, мотая головой и декламируя. «Докатился! Так примерно я и предполагала!» – любопытство сменилось на злую мысль.

Десять лет назад. Когда она свернула на улицу Захарова от площади Победы, то зарыдала. Здесь было немноголюдно. Она – пьяная и оскорблённая тащилась по улице в сторону дома, находящегося где—то там – в самом её конце, и ревела. Остановила её тёмная фигура участливого мужчины.

– Что с Вами? Я могу чем—то помочь?

Она бросила ему в лицо что—то грубое. Что хорошего можно ждать от незнакомца, если её предал избранник. Она перешла на другую сторону улицы, отказавшись от сопровождения. Мужчина лишь вздохнул и остался стоять, наблюдая за её продвижением. Наверное, он, не привлекая к себе внимания, шёл за ней до дому, а иначе, кто же её поднял на этой тёмной улице, когда она, совсем обессилев от рыдания, наткнулась на росшее посреди тротуара дерево и от удара распласталась. Кто же помог, не говоря ни слова, ей подняться и довести до дверей квартиры. А потом – через несколько дней, по минскому радио прозвучал стих и история его появления, очень схожая с ее вечерней историей преследования.

Кто обидел тебя, мою дурочку?

Кто околдовал, как снегурочку?

Кто любил тебя охлажденную,

Бросил, не любя, побежденную?

Пусть прошла беда, мучит суета,

Не растопишь льда, жизнь твоя пуста.

Обучаешься без учебников

И влюбляешься не в волшебников.

Она запомнила только имя поэта – Николай, и навсегда причислила его к своим ангелам—хранителям. Эльвире понравилась мысль об ангеле – хранителе и она поспешила за уходящим мужчиной, понимая, что хваталась за любое свидетельство, которое могло окунуть её в то время и подготовить к встрече с Павлом. Не зная как привлечь к себе внимание, окликнула незнакомца:

– Пожалуйста, остановитесь!

Он услышал, остановился.

– Вы мне?

– Простите Вы – художник?

– Вы, думаете, у нас с вами есть будущее? – спросил он, внимательно всматриваясь в её лицо, оглядел фигуру.

– У нас с вами, я надеюсь, есть прошлое.

– На что Вы намекаете? На то, что вот эти дети, бегающие за собачкой, возможно, наши с вами дети?

– Конечно, это наши с вами дети, если других взрослых рядом с ними нет.

– Абсолютно верное утверждение. Но все же признаюсь: я —художник, ура, кондиции!

Эльвира услышала очень знакомые нотки, напомнившие тост Павла: « Давайте, выпьем за любовь, а не за конфронтацию!»

Через полчаса общения Эльвира спросила:

– Вы Некрашевичей знаете? – с усмешкой добавила, – За любовь, а не за конфронтацию…

Художник посмотрел на неё заинтересованно.

– Да, в моё время часто произносился этот тост. Признаюсь: дружу с обоими братьями. С Александром одну мастерскую держим. Кто из них вам мил и дорог? Милиционер или художник?

Незнакомец, развел руки в стороны, качнулся.

– Может, мы все же познакомимся? Вы кто?

– Я – Эльвира.

Незнакомец, поклонился, прищелкнул каблуками.

– Представьте, я – художник Николай Милевич, почти Малевич!

– Десять лет назад я уезжала из Минска совершенно униженной и оскорблённой. Слово «Мерзавец» виделось повсюду, отовсюду дразнилось. Я написала и отправила Павлу письмо со словами: « Мерзавец! Будь ты проклят! Не откупиться тебе за меня в этой жизни». Он позвонил, сказал лишь: «Зря ты так. Я весь день не ел и быстро опьянел». Потом позвонил его брат Александр. «Не расстраивайтесь. У вас всё ещё будет. Павел не для вас».

– И вот это – сначала «ваш», а потом «не для вас» развило такой комплекс! Такую депрессивность! С этим живу уже десять лет.

Художник внимательно выслушал рассказ Эльвиры.

– Я, кажется, смогу быть Вам полезным. Но это предложение не для сегодняшнего дня. Договорились? Позвоните мне завтра.

Эльвира, без лишних слов, приняла визитку, попрощалась и пошла в другую сторону. Он, почти отрезвев, остался стоять, глядя ей вслед. Моросил дождь, шумел где—то рядом проспект, и говорила еще взволнованным тихим голосом чужая судьба.

Он понял тоску, разъедавшую его весь день – он ждал этой встречи как возможности утвердиться в праве на ошибку. Всякий талантливый человек всегда в поиске. Ему не приходилось ошибаться в профессии и в людях, рядом с ним всегда была его надежная подруга любимая и любящая Вера – Верочка, она указывала путь и расчищала его. Он всегда жил в обычном водовороте событий, почти все предвидел и предвосхищал с её помощью и поддержкой. Он писал на разрешенные темы на новых холстах. И вот – Верочки не стало. Совершилась умопомрачительная ошибка, ему казалось, что эта ошибка не дает ему права ни на фантазию, ни на саму жизнь. Словно, взяв у природы лучшее, не научившись пользоваться мерой зла и добра, он был заслуженно наказан.

Дерзкая молодая женщина, обратив на себя внимание, что—то пробудила в его душе. Ему захотелось исправить чужую ошибку, захотелось поймать момент безвозвратности, уходящий в прошлое. Вернувшись в свою звенящую пустотой квартиру, сразу же позвонил Александру.

– Хочу организовать вечеринку. Можешь пригласить брата, только вот надо определиться с датой. Желательно бы в субботу.

Александр выслушал, помолчав, высказался:

– Мы давно с тобой не общались, и ты не знаешь, что Пашки больше нет. Погиб в автомобильной катастрофе.

Николая прошиб холодный пот.

– Когда это случилось?

– Ещё летом. Вот так, старина, закончились наши посиделки. Почему—то судьба выстрелила в первого среди нас – в брата. Я, думаю, встретиться надо. В субботу будет сорок дней.

– Саня! Я приду не один, не осудишь? – услышав согласие, попрощался до субботы и положил трубку телефона.

Про Эльвиру он старался не думать, старался отпустить ситуацию.

Эльвира встала седьмого ноября рано. Она относилась к демонстрациям не только лояльно, но, даже любила вливаться в потоки и колонны марширующих демонстрантов. Любила знамена, обволакивающие красным цветом лица, проникающие в сознание бравурные речи, даже беспорядочный побег многих, когда бросались знамена знаменосцами и в ближних дворах распивались крепкие напитки и откровенные речи другого порядка и другой закваски допоздна тиражировались людьми.

Было около десяти часов утра, когда она вышла из гостиницы и направилась в сторону парка Горького. Пройдя через весь парк, остановилась у моста. С этого места хорошо просматривался пост Павла. Она надеялась, что спустя десять лет традиция сохранилась, и она увидит его, стоящего в оцеплении на проспекте Независимости, следящего за порядком в мимо проходящих колоннах демонстрантов. Павла не было.

«Я сделала всё, что могла, Господи, прости за проклятие!» Её прошлый грех привел её сюда – на место проклятия. Она надеялась, что силы небесные подключаться размножат и растиражируют по близлежащим домам и скверам её покаяние, донесут до Павла прощение и прощание.

Через неделю, завершив командировочные дела, она засобиралась в обратную дорогу. Долго держала в руках визитку художника, раздумывала. В который раз набрала телефон, аккуратно вписанный в старенькую записную книжку. На другом конце провода трубку никто так не взял. Позвонила художнику. Николай был приветлив, и её опасения и волнение как—то сразу улетучились.

– Мы должны встретиться, – напористо и твердо высказался он.

– Вы мне хотите что—то сказать о Павле?

– Да, и о нём тоже. Вы мне не сказали, где вы остановились.

– Я завтра уже уезжаю.

Николай услышал в голосе усталость и затаенную обиду.

– Именно сегодня, давайте встретимся.

Эльвира понимала, что это была последняя возможность узнать о Нём. В назначенное время вышла из гостиницы, моросящий дождь, встретив её на ступеньках у входа, расписал лицо маленькими струйками и охладил колени. Николай стоял за серой стеной непогоды и приветливо махал ей рукой.

– Я хотел предложить Вам судьбоносную встречу, но решил повременить с ней, – сказал, подойдя ближе.

– Мы прогуляемся? – сказала Эльвира, – И вы мне всё расскажите.

– Всё? Вряд ли.

Они шли по отполированному дождём проспекту, больше молчали. На перекрёстке, вполне ожидаемо для Эльвиры, Николай увлёк её в сторону ресторана «Журавинка».

– Вы хотите пригласить меня в ресторан? – лукаво спросила.

– Думаю, нам придётся это сделать.

Николая окликнул мужчина, вышедший из ресторана им навстречу. Эльвира вздрогнула, пытаясь узнать в мужчине Павла. Знакомые движения рук, буйная шевелюра на голове, но на этом схожесть закончилась.

– Это Александр, – представил мужчину Николай.

Эльвира в ресторан заходить отказалась.

– Извините, с малознакомыми мужчинами в злачные места не хожу.

– Предпочитаете вести беседы на лавочке или в церкви вымаливать отпущение грехов?

Выпад Александра еще более обескуражил Эльвиру.

– Вы имеете какое—то отношение ко мне, к моей жизни? – просто спросила, обращаясь к обоим.

– Пойдемте в сквер, – обняв и Эльвиру и Александра, Николай подтолкнул обоих на песчаную дорожку сквера.

Александр, сначала подчинившись упрямству Николая, прошёл несколько шагов, потом вывернулся из объятий и со словами: «Я сейчас», – направился к ресторану. Через несколько минут он вышел с бутылочкой вина и со стаканчиками.

– Девушка, вижу, нам не доверяет. Будем ей демонстрировать близость к народу и совершенную прозрачность в отношениях, – громко произнес он на публику, лихо прищелкнул каблуками.

Все трое сели рядком на мокрую бульварную скамейку. Прекратился дождь, словно природа получила жёсткий приказ, но разговор всё равно не клеился. Эльвира выжидала. Первым высказался Николай:

– Завтра Эльвира улетает, давайте – выпьем за встречу.

Николай, взяв бутылку вина из рук Александра, налил в стаканчики, осторожно раздал их. Эльвира не противилась – выпила, выпили и мужчины.

– Знакомьтесь, Эльвира, это брат вашего Павла – Александр.

Николай сказал это и замер, наблюдая за реакцией обоих, продолжил, показывая рукой на Эльвиру:

– А это, Александр, Эльвира – подружка твоего брата десятилетней давности.

Эльвира всё ещё молчала. Включился Александр:

– А я хотел порадоваться, Коля, за тебя!

Эльвира услышала знакомые нотки в голосе Александра.

– Не тали Эльвира, из—за которой мой брат рассорился с родителями – собрался жениться через неделю знакомства? Да, десять лет назад.

Эльвира всё поняла.

– Я вас тоже узнала, но сказанное – не про меня.

– Вы – не такая! Да и Павла уже нет, чтобы можно было уточнить.

Прорвавшаяся боль потери нависла над всеми. Эта боль, неожиданная, но опережающая все эмоции, висела и весела и все молчали. Прошлое словно тысячами игл пронзило пасмурное небо, снова заморосил дождь, зашумел, затребовал внимания машинными гудками проспект Независимости.

– Проклинать—то было зачем? – вырвался крик у Александра. Этот крик повис над Эльвирой, над парком Янки Купалы, а её внутренний голос, размножив слово «зачем…» понёс невидимую стайку в сторону ресторана «Журавинка».

4

Михалне не суждено было выполнить обещание матери. Всю жизнь она сердилась на себя за то, что у неё многое по жизни не получалось. Всегда была в чем—то виновата, всегда только теряла. Она научилась при дерзком характере не говорить и не делать лишнего, научилась быть покорной. Она научилась жить в своем времени, а не переноситься в иное, где сила и власть ей не принадлежали. Научилась ценить только настоящее и главное в жизни наследство – своих детей. Узнав, что компенсация за дом раскулаченных когда—то родителей соответствует размеру месячной пенсии, то совсем успокоилась. « Не были богатыми и нечего начинать», – передав детям эту житейскую мудрость, как единственно ценимое при жизни наследство, шестьдесят лет курившая «Беломорканал» и только один раз серьезно переболевшая, она умерла в восемьдесят шесть лет тихо, никого не обременив.

Прошло десять лет со времени упокоения матери. Эльвира сидела во дворе на куче гнилых бревен в глубокой задумчивости, не обращая внимания на прохожих. Они тоже мало интересовались – даже голову не поворачивали в её сторону. Мужской голос вернул в реальность:

– О чем задумалась, соседка?

Открыв шаткую калитку, на нее шёл Гоша. Собеседником он был слабым. Иногда казалось, что он даже имя собственное забывал, так плохо владел памятью и речью, но Эльвира его уважала за трудолюбие. Память у Эльвиры тоже – не ахти, но мышление пока не подводило, и те законы, которые другими запоминались, ею заново открывались. Гоша такой же особенностью отличался: память – никакая, зато все правила в строительном деле, или каком другом он создавал заново и в расчётах почти не ошибался. Стоял дом, перестроенный Гошей, уже не один год, и не торопился валиться, хотя именно это предрекали соседи. Стояла шахтовая вагонетка на склоне, которую Гоша самостоятельно водрузил. Всё он делал, казалось, второпях, но получалась добротно и с большим запасом прочности.

– Ну, точно, мы с тобой – два дурака, – и захохотала. – только вот, почему не вместе живем?

Гоше было не до смеха:

– Приходи, да живи. Меня, вот, десять дней на огороде не было, всё заросло.

– А, потом выгонишь, как других баб?

– Может, и выгоню. А почему мы – два дурака?

Эльвира, затаив усмешку, серьезно ответила:

– Точно, – дураки. Ты свое «дырявое ведро» чинишь— чинишь, я свое «корыто» чину—чиню, конца – краю не видно этой починке. А зачем мы это делаем? А? Ну, кто нам велит? Кто руководит? Так вот помрем и не узнаем.

Иногда этих двух дураков сводила молва: «Вы же друг друга стоите!». Он защищался: «Она старая для меня!», она отбивалась: «Да с ним же со скуки помрёшь!»

Но, всё же, время от времени они навещали друг друга, поддерживая незамысловатой беседой и бескорыстной помощью.

– Что ли сарай снесла?

– Не снесла, а разобрала. Нашла работника – он помог, вы с Юрой прятаться от меня стали, – ответила Эльвира, внимательно осматривая свои ноги, руки.

– Эй, соседи! Наследство еще не придавило? – окликнул проходивший мимо мужик.

Эльвира торопливо ответила:

– Не работу ходишь – ищешь, Юра? Свою переделал?

Юрий, протискивая богатырское тело в открытую калитку, похихикивал:

– Хохлацкое наследство – не лучше кулацкого! – Это он имел в виду свою легковую машину «Таврию» и обветшалый домик бабушки Марии.

– Гоша, ты меня не выручишь? Покумекать над одной деталькой нужно!

– Вот, перед вами очень большая деталька, может, сначала покумекаете над ней? – обиженно высказалась Эльвира. – По техническому паспорту на этом месте был сарай, я надумала сделать навес по тем же размерам. Как вы думаете, у меня будут проблемы?

И Гоша, и Юра оформляли прошлым годом свою собственность.

– Я ничего не понимаю в этих делах, занималась Галина, – ответил Юрий.

Гоша с охотой высказался:

– Пусть будет, как есть, ничего не надо делать.

– Правильно, только навес, и кончай горбатиться. Угробит тебя это гнилое наследство, быстрей продавай, – Юра подошел к куче ржавых амбарных петель, с любопытством стал их разглядывать, – а это что за железки?

Эльвира тут же встала, готовая грудью защищать собственность или хотя бы отвлечь от неё.

– Выбрасывать жалко. Эти железки шесть десятков лет не давали стайке упасть. Видела сон, будто бы на огороде отрыла ведро с деньгами бумажными и мелочью, и голос деда мне послышался: «Это всё тебе!»

Юра продолжал с места разглядывать железки, и поучать:

– Я же говорю, они нами руководят с того света. Это он тебя заманивал, чтобы ты чемодан без ручки не бросала, больше—то некому нести, да и дураки перевелись.

– А бабка Мария не приходила? – полюбопытствовал Гоша.

– Бабушка не приходит, а часто ходит мама, никогда я не вижу её лица.

– Гони тётку Серафиму, наверное, там забот много, без тебя не управляется, – посоветовал Юрий.

Юра с Гошей все же подошли ближе к железкам.

– Да—а—а, таких железок днем с огнем сейчас не сыщешь. Смотри, Гош, какой топор! С клеймом! С язычком! Да ему цены нет!