Третья опора. Как рынки и государство пренебрегают сообществом

Апатия была очевидна и в другом. В селе не было организованных добровольных благотворительных организаций. В ветхом женском монастыре неподалеку от деревни был приют для маленьких девочек, но, несмотря на то что в приюте находились девочки из местных семей, «ни один из множества полубезработных каменщиков ни дня не уделил его восстановлению»[27]. Дети жили впроголодь, но «ни один из крестьян или землевладельцев ни разу не пожертвовал им поросенка»[28].

Ближайшая больница находилась в пяти часах езды на машине, и немногие жители деревни могли позволить себе поездку. Не было организованных усилий для того, чтобы добиться устройства больницы поблизости, хотя сельские жители годами жаловались на отсутствие доступа к медицинским учреждениям. Временные меры по улучшению доступа к образованию и медицинскому обслуживанию, такие как изменение расписания автобуса для перевозки деревенских детей в школы в других местах или финансирование машины скорой помощи для доставки в неотложных случаях заболевших в больницу, просто не рассматривались.

Работающее сообщество потребовало бы от местных властей улучшения общественных служб, а если бы к ним не прислушались, то волонтеры решили бы эту задачу своими силами. Хотя у Монтеграно был избранный мэр и совет, без одобрения префекта, чиновника из Потенцы, ближайшего крупного города, нельзя было «купить даже пепельницу в мэрию»[29]. Точно так же директор школы напрямую подчинялся Потенце, общественные работы не входили в сферу компетенции местного самоуправления, а полиция находилась в подчинении Министерства юстиции в Риме. Слишком мало важных решений принималось на месте, это та проблема, которую мы обсудим позже в книге, но при всем этом сельские жители даже не пытались влиять на них.

Проблема в Монтеграно, как утверждает Бэнфилд, заключалась в крайнем недоверии между сельскими жителями, их беспокойстве по поводу утраты относительного социального положения, если бы они помогли кому-то еще улучшить свою участь, и их разъедающей зависти к тем, кто преуспел. При таком отношении любой, кто предпринимал вдохновляемое общественной сознательностью действие, чувствовал, что он понес полные издержки действия, что он, вероятно, сможет воспользоваться лишь небольшой частью общественных выгод и не получит никакого признания от других, которые будут пользоваться результатами его труда. Как объяснил один учитель, мало того что общественное сознание было совершенно неразвито, так многие еще всеми силами хотели помешать другим продвинуться вперед[30]. Такая общественная апатия объясняет, почему добровольные усилия по оказанию общественных услуг – например, ремонт монастыря каменщиками – попросту не возникали.

Существует множество причин, по которым такие установки существуют в сообществах. Когда экономические возможности очень ограничены, экономическая деятельность может рассматриваться как игра с нулевой суммой – если вы оказываетесь в выигрыше, это значит, что я оказался в проигрыше. Проблема усугубляется тогда, когда семьи подвергаются риску ухудшения социального статуса, от едва самодостаточного, но все еще достойного уважения до «плачевного», когда зависят от других для снискания средств к существованию. При небольших сбережениях и скудном имуществе многих крестьян от голодной зимы отделял один лишь град или случившаяся некстати смерть одной свиньи. Хотя семьи были готовы помочь друг другу в преодолении временных невзгод, для большего участия в жизни сообщества требовалась определенная уверенность в своем экономическом положении, которой у них просто не было. Из-за сложной экономической ситуации сельские жители уделяли основное внимание обеспечению своих ближайших родственников, а не поддержанию более широкого гражданского духа.

Эта внутренняя фокусировка на самом деле может нанести общественный вред. Примеры того, что Бэнфилд называет «аморальным фамилизмом», часто встречаются во многих развивающихся странах, где люди держат свои дома безупречно чистыми, но бесцеремонно выбрасывают мусор, собранный внутри, на улицу. В конечном итоге саморазрушительные последствия наличия нечистых и негигиеничных общественных пространств, окружающих чистые дома, могут быть объяснены только крайней общественной апатией, фундаментальной характеристикой дисфункциональных сообществ.

Государство, которое само было апатичным, далеким и нефункциональным, тоже ослабляло инициативу в Монтеграно. Слабая надежда, что правительство выкопает уборную, заасфальтирует дорогу или дисциплинирует школьных учителей, способна была помешать местному населению своими силами сделать это. В городах приграничной зоны в Соединенных Штатах сообщество строило амбар или прокладывало дорогу само, зная, что никто другой этого не сделает. В неблагополучных сообществах, где власть ближе, неуместное ожидание, что призрак неэффективной власти в конечном итоге появится и выполнит эту работу, вытесняет ту немногую частную инициативу, которая имеется.

Когда сообщества работают, а когда нет

Сообщества могут быть хрупкими, даже не становясь дисфункциональными. Как правило, они работают лучше всего, когда они малы и имеют мало конкурентов. Отношения сообщества выстраиваются тогда, когда у участников ограниченный выбор, как в определенный момент времени, так и в течение длительного времени. Отношения и, следовательно, сообщества становятся более хрупкими, когда выбор расширяется, например когда сообщества растут или когда внешний рынок начинает предлагать больше возможностей членам сообщества. Сообщества также могут влиять на решения людей, ослабляя стимулы к тому, чтобы они переезжали, менялись или приспосабливались. Хотя это может быть правильным индивидуальным выбором, когда такой выбор совершают многие его члены, это может ослаблять сообщество.

Слишком много альтернатив

Митчелл Питерсен, исследователь из Северо-Западного университета, и я попытались разобраться, как большая доступность потенциальных финансовых партнеров влияет на прочность отношений[31]. Мы изучали отношения между малыми фирмами и их банками. Малым фирмам, как правило, трудно получить финансирование, а молодым малым фирмам – трудно вдвойне. Большинство экономических теорий предполагает, что там, где конкуренция между банками острее, молодым малым фирмам будет проще.

Как ни странно, мы этого не увидели. Наоборот, оказалось, что в регионах Соединенных Штатов, обслуживаемых меньшим количеством банков, и, следовательно, с менее конкурентным банковским рынком, молодые малые фирмы получают больше банковских кредитов и по более низким процентным ставкам, чем такие же небольшие молодые фирмы в районах с гораздо большим количеством банков. Важно отметить, что они также, по-видимому, отплачивают за такую помощь. По мере взросления молодых фирм процентная ставка, которую они платили по своим заимствованиям, росла быстрее в регионах с небольшим количеством банков, причем окрепшие фирмы платили в таких регионах больше, чем в регионах с более острой конкуренцией между банками.

Почему банки были более склонны помогать молодым фирмам там, где у компаний было меньше выбора банковских партнеров? По-видимому, ответ заключается в том, что они знали, что могут построить более прочные отношения. Как и в отношениях с сообществом, описанных выше, банковские отношения основаны на том, чтобы отдавать и получать в течение длительного времени. Кредитование неопытных молодых фирм обходится дорого, потому что даже небольшой кредит требует от банкира изрядного количества должной осмотрительности, а размер кредита не позволяет банку быстро окупить вложенные усилия. Более того, многие малые фирмы терпят неудачу, что еще больше увеличивает издержки банка, поскольку такие кредиты необходимо списывать. Банк, таким образом, решает связаться с неопробованной молодой фирмой, только если он достаточно уверен, что фирма выживет, вырастет и обеспечит ему более прибыльный бизнес в будущем.

Там, где много банков, успешная фирма всегда может отказаться от своего неявного обещания банку, который помог ей на раннем этапе, начав работать с другим банком на более выгодных условиях. Однако там, где банков мало, успешная фирма, скорее всего, останется у своего первоначального банкира из-за отсутствия выбора и, став прибыльным бизнесом, компенсирует банку тот риск, на который он пошел, когда фирма была молодой. Банк в такой местности, будучи более уверенным в (вынужденной) долговечности отношений, будет тогда более склонен поддерживать молодые фирмы.

Таким образом, отношения, по-видимому, являются более прочными, когда у членов сообщества меньше альтернатив, поскольку это дает членам уверенность в том, что они будут держаться друг за друга. Интересно, что сообщества в рамках более крупной экономики, которые частично подвергаются остракизму со стороны других, могут процветать, потому что их члены выстраивают более прочные связи внутри сообщества. Например, непропорционально большое количество предпринимателей во время промышленной революции в Англии были религиозными нонконформистами, которым не разрешалось занимать военные или гражданские должности и поступать в Оксфордский или Кембриджский университеты[32]. Положительная сторона, возможно, заключалась в том, что, ввиду их исключения из более широкого сообщества, нонконформисты больше доверяли друг другу в деловых отношениях, причем браки в конечном итоге укрепляли связи сообщества, обеспечивавшие первоначальное финансирование бизнеса и деловых партнеров. Мало того что предпринимательство было одной из немногих привлекательных карьерных возможностей, которые не были закрыты для способной квакерской молодежи, многие начинающие предприниматели получали помощь от других членов сообщества, когда начинали свое дело.

В целом в небольшом сообществе я не только уверен, что те, кому я помогаю, останутся преданными мне, но я также знаю, что, если я не помогу кому-то, кто находится в тяжелой ситуации, мое сообщество станет меньше, а от этого будет хуже уже мне. Поэтому в небольшом сообществе каждый заинтересован в благополучии всех остальных. По мере роста сообщества мы становимся избалованы выбором, что может повредить сообществу[33].

Отношения также работают лучше, если партнеры взаимодействуют по нескольким направлениям – если сосед не только является источником дополнительного садового инструмента, но и помогает при рождении ребенка, у нас, вероятно, будут более крепкие связи. Но тогда у сообщества не должно быть специалистов, иначе большинство из нас предпочли бы, чтобы родовспоможение осуществлялось профессиональной акушеркой или гинекологом. Нет смысла специализироваться на акушерстве, если придется обслуживать сообщество с горсткой женщин детородного возраста, но смысл есть, когда их сотни. Согласно знаменитому высказыванию Адама Смита, «разделение труда ограничивается размерами рынка». По мере того как сообщество растет, мы можем позвонить профессиональной акушерке, когда рождается ребенок, и пожарным, когда кот не может слезть с дерева, а не обращаемся за помощью к нашему соседу. Члены сообщества имеют больше выбора, и качество товаров и услуг, к которым у них есть доступ, увеличивается, но широта взаимодействия между членами сужается. Это социальное дистанцирование или отчуждение вновь ослабляет отношения и снижает ценность сообщества.

Члены могут попытаться сохранить чувство сообщества, когда оно начинает расти и становиться все более анонимным, призывая всех учитывать пользу сообщества при принятии решения о том, где именно совершать трансакции – внутри сообщества или на более широком рынке. Тогда они сталкиваются с проблемой безбилетника. Нам всем может быть полезно иметь местный книжный магазин, где мы можем просматривать книги перед покупкой и встречаться за чашечкой кофе, или на книжных мероприятиях. Вполне возможно, что связанные с этим преимущества строительства сообщества с помощью покупок в местном книжном магазине перевешивают соображения выгоды при покупке книг в интернете. Однако если все остальные покупают книги в местном книжном магазине, то ему ничего не угрожает, а я могу покупать книги в интернете по более выгодным ценам. Анонимность большого сообщества усложнит отслеживание индивидуальных трансакций. Когда каждый действует рациональным и своекорыстным образом, находящийся по соседству книжный магазин закрывается, и от этого все остаются в проигрыше.

Слишком мало стимулов меняться

Мы только что видели, что своекорыстные люди не учитывают вред, причиняемый здоровью сообщества, когда совершают трансакции за его пределами. Не менее проблематичным является тот случай, когда они слишком полагаются на поддержку сообщества при принятии индивидуальных решений, и не покидают его, когда это давно уже более разумно сделать. Это может быть нужно, когда важному источнику средств к существованию в сообществе угрожают технологические изменения или торговля. Хорошо задокументированная трагедия промышленной революции в Англии – судьба ткачей, работавших на ручных ткацких станках[34].

Механизация прядения к концу XVIII века означала гораздо большую доступность пряжи для ткачества. Механические ткацкие станки вводились очень медленно, поэтому был большой спрос на тех, кто умел работать на ручных ткацких станках, чтобы производить ткань из имевшейся теперь в изобилии пряжи. К несчастью, невидимая рука уже начертала грозное предзнаменование: этот труд также будет механизирован. И из-за того, что простаивание дорогих ткацких станков обходилось дорого, ткачи ручного ткацкого производства были первыми, кого увольняли при наступлении кризиса. Тем не менее, даже несмотря на снижение заработной платы в ткацком производстве вследствие того, что механизация и поступление новых работников создали избыток рабочей силы, число тех, кто готов был работать на ручном станке, продолжало расти. В конце концов многие оказались безработными и нищими. Почему так много рабочих продолжало оставаться или приходило в отрасль, которая явно была обречена?

Мы снова увидим такое поведение в современных Соединенных Штатах. Его нельзя объяснить, не обратившись к сообществу. Заниматься ручным ткачеством значило продолжать традиционное семейное занятие, оставаться дома в деревне, рядом с семьей и сообществом и пользоваться всеми благами поддержки сообщества. Смена работы означала переезд в грязную трущобу в городе и работу на жаркой, шумной фабрике. Для отдельной семьи, которая решалась на переезд, это также означало отказ от поддержки, которую могло предложить сообщество. Вариант остаться, даже если вероятность потери работы была высокой, был не таким уж плохим, если можно было рассчитывать на поддержку со стороны сообщества.

Однако, когда вся ручная ткацкая промышленность рухнула, сообщества ткачей серьезно ослабли и не могли оказывать поддержку, которой от них ожидали. Обнищавшие безработные ткачи вынуждены были обратиться к правительству с просьбой о государственной поддержке, которая так и не была оказана – на самом деле в 1834 году Закон о бедных в Англии был пересмотрен таким образом, чтобы еще больше ограничить возможность получения помощи от государства[35]. Хотя было бы несправедливо возлагать всю тяжесть этой трагедии на сообщество, разумно сделать вывод, что наличие сообщества может деформировать решения входящих в него индивидов. Когда развитие торговли и технологий оказывает влияние на многих членов сообщества, их неоптимальные индивидуальные решения могут в конечном итоге погубить сообщество.

Издержки изолированных сообществ

Со временем сообщества поняли, какую угрозу может представлять свободный и неограниченный выбор для их выживания. На протяжении большей части истории человечества это было не слишком важно, потому что у людей практически не было выбора, а изменения происходили медленно. Однако во времена больших перемен сообщества должны были реагировать. Некоторые из их действий, возможно, сделали сообщества намного менее полезным средством для достижения социального благополучия.

Возьмем, к примеру, проблему избыточного внешнего выбора, рассмотренную нами ранее. Очевидно, что сообщества могут запрещать или ограничивать контакты между своими членами и внешним миром, особенно если такие контакты могут привнести новые и неудобные идеи или сделать членов более экономически независимыми от сообщества. Как мы увидим в следующей главе, феодализм был примером принудительного сообщества и существовал длительное время благодаря жестким ограничениям на то, что могли делать люди.

Такие ограничения вводятся не только для защиты сообщества, они также защищают положение тех, кто занимает в сообществе влиятельное положение, и препятствуют желательным изменениям. Эллен Бэрри, журналистка из New York Times, исследовала тяготы группы женщин из сообщества натов в Мератхе, в нескольких милях от Нью-Дели[36]. В течение свадебного сезона мужчины сообщества работали музыкантами в свадебных оркестрах, но традиционным несезонным занятием для сообщества было попрошайничество. Когда Индия начала в больших количествах экспортировать мясо буйвола, некоторые женщины начали работать на близлежащем мясоперерабатывающем заводе и получали значительно больше, чем их мужья. Поскольку женщины вносили свой вклад в семейные финансы и ослабляли мертвую хватку ростовщиков, мужчины – старейшины касты, часть из которых не по случайному совпадению были ростовщиками, нанесли ответный удар. Они постановили, что женщины должны прекратить работу, под предлогом того, что так они не будут подвергаться сексуальным домогательствам со стороны посторонних мужчин.

Настоящей причиной, по предположению Бэрри, было то, что заработки женщин начали подрывать существующий порядок. Когда некоторые женщины отказались подчиняться распоряжению, они подверглись остракизму со стороны сообщества. Конечно, когда члены сообщества хотят вырваться на свободу, остракизм может иметь лишь небольшой карательный эффект, поэтому за ним последовало насилие. Тогда женщины обратились в полицию и суды за защитой и обеспечением конституционного права на труд. В старой Индии не было бы ни возможности трудоустройства, ни правовой системы, которая могла бы помочь им. Рынки и государство действительно открывают сообщество, ограничивая возможности угнетения.

Сообществу нужно оставаться небольшим, чтобы выстраивать отношения, но ему также может быть нужно оставаться небольшим, чтобы эффективно обмениваться информацией[37]. Помимо издержек «упущенного роста», обмен информацией имеет свои недостатки. Сообщество может быть очень навязчивым и надоедливым, совать свой нос в личные дела членов. Сплетни могут быть полезны для исправления девиантного поведения, но они также могут быть низкими, причиняющими боль и нетерпимыми к отклонениям от вековых традиций. Прозрачность может высвечивать зарождающиеся проблемы, но те, кто находится в аквариуме сообщества, выставленные на всеобщее обозрение, могут быть цивильны на публике, скрывая при этом бурное негодование. Анонимность города при этом может быть освобождающей, даже если она отдаляет нас от социальных связей.

Стремление некоторых сообществ оставаться небольшими и взаимодействовать только внутри себя также может создавать определенные издержки для более широкой системы. Средневековые китайские мастера обычно находили учеников в семье или в сплоченном клане. Система гильдий в Европе, напротив, позволяла мастерам брать учеников практически отовсюду, а ученики, став мастерами, могли возвращаться в свои родные города, чтобы организовывать свои мастерские. Следствием менее жесткой структуры гильдий в Европе было то, что технические знания широко распространялись, совершенствовались и распространялись дальше[38]. Но в Китае, ограниченные пределами клана, они относительно стагнировали. Это может объяснить значительные улучшения в Европе в XVI – первой половине XVIII века в различных технических областях, например в часовом деле. Это урок, который будет иметь большое значение и для относительно недавней истории, и мы вернемся к нему, когда будем рассматривать фирмы и патентные права.

Сообщества могут также пытаться достичь сплоченности, делая чрезмерный упор на традиции как источник силы сообщества. Из-за этого его члены могут начать с подозрением относиться к возможностям выбора, предоставляемым современным миром, и оказаться таким образом в ловушке прошлого. Это представляет собой особую проблему, если речь идет о науке. Историк экономики Джоэль Мокир утверждает, что одним из главных стимулов научных открытий в XVII веке было осознание того, что научные наблюдения Аристотеля часто оказывались ошибочными[39]. Научный прогресс подпитывался также сознанием того, что современные ученые, такие как Галилей, Ньютон и Лейбниц, расширили границы знания далеко за пределы содержания древних текстов и что в классике не было ничего экстраординарного или вечного. Это побудило ученых бросить вызов старым знаниям в каждой области, отказавшись от своего раннего конформизма. Напротив, центры исламской учености, возможно, ради поддержания общности и, следовательно, сплоченности исторически исламской мысли в быстро растущем и разрозненном сообществе обратили свои взгляды назад. Исламские ученые, чьи предшественники сохраняли и развивали научные знания во время «темных веков» в Европе, начали изучать старые исламские тексты, пытаясь отыскать в них вечные истины, и начиная с XIII столетия мало способствовали прогрессу науки.

Выводы

Сообщества могут оказывать поддержку, и они эффективны в особых обстоятельствах. Либо членов сообщества воспитывают больше заботиться о пользе для сообщества и его членов, чем о своей собственной, – обычно это верно для групп, которые растут вместе или являются этнически однородными, – либо сообщество способно предложить прибавочную ценность (то, что экономисты называют «рентой»), благодаря которой его члены считают сотрудничество стоящим. Как показывает пример с банками, пожалуй, наиболее важной проблемой, с которой сталкивается сообщество, является центробежное притяжение внешнего мира для членов сообщества – конкуренция, которая исходит от внешнего мира, подрывает ренту внутри сообщества. В идеале сообщество должно компенсировать эту центробежную тягу центростремительной притягательностью тепла своих отношений и безоговорочной поддержкой, которую оно оказывает своим членам. И смысл инклюзивного локализма, как мы увидим, состоит в том, чтобы создавать достаточные выгоды за счет близости, чтобы сообщество могло позволить себе быть инклюзивным. Тем не менее желание человека защищать свои ценные отношения и создавать новые, ограничивая конкуренцию и влияние извне, будет постоянной темой всей книги.

Часть I. Как возникли опоры

Девяносто девять живут и умираютВ нужде, голоде, холодеЧтобы один мог жить в роскошиОблаченный в шелкаДевяносто девять в жалких лачугахОдин во дворце в несметных богатствах…И один владеет городами, домами и землямиА девяносто девять с пустыми руками.(Опубликовано в Farmers’ Alliance, 31 июля 1889 года, во время популистских протестов в Соединенных Штатах)

Во введении мы рассмотрели некоторые преимущества общины, которую мы называем третьей опорой, и увидели некоторые из ее недостатков. В следующих четырех главах мы обратимся к истории, чтобы проследить, как три опоры, которые мы видим сегодня, возникли из первоначальной единственной опоры, общины. Мы увидим, какими были функции каждой опоры и взаимосвязи между ними, когда общество, вероятно, было проще. Нам будет проще понять текущие задачи, когда мы распознаем в сегодняшних проблемах отзвуки истории. Кроме того, мы увидим, что опоры укреплялись и ослабевали на протяжении истории, из-за чего баланс между ними нарушался. Общество в конце концов приспособилось восстанавливать баланс. Поскольку сегодня мы сталкиваемся с новым периодом дисбаланса, история должна дать нам некоторую уверенность в том, что мы найдем ответы.

Мы начнем в главе 1 с архетипического средневековой общины, европейского феодального поместья. Земля, самый ценный актив в то время, продавалась нечасто, поскольку была привязана к семье или клану, а не к отдельному человеку, а права на землю основывались на обычаях, которые включали в себя феодальные права и обязанности, а не явную собственность. Товары в основном обменивались внутри поместья. Владелец поместья управлял общиной, разрешая споры и отправляя правосудие. Таким образом, на деле община также содержала две другие опоры. Мы рассматриваем типичную рыночную трансакцию, долг, и прослеживаем, как государство и рынки со временем отделялись от феодальной общины. Мы также рассмотрим, как менялось отношение общественности и науки к бизнесу и рынкам, и увидим, что оно не было статичным. Наоборот, оно зачастую отражало экономические и политические потребности того времени, как отражает их и сегодня.

С ростом национального государства государственная опора была на подъеме. В главе 2 мы обратимся к формирующемуся национальному государству в Англии и увидим, как конкурентные рынки помогли Англии решить фундаментальную головоломку – как государство может получить монополию на военную власть в стране, но при этом не действовать произвольно и вне закона. Рынкам важно было быть уверенными, что частная собственность будет защищена. Мы увидим, какое значение имели эффективные и коммерчески настроенные джентри, а также независимые предприниматели для сосредоточения власти в парламенте и конституционного ограничения монархии. Как только государство было ограничено конституцией, открылись пути для действительно конкурентных рынков – людям больше не нужны были антиконкурентные феодальные структуры, такие как гильдии, обеспечивавшие также защиту от государства. В то же время для создания независимого частного сектора, который способен был бы защищать собственность и сдерживать государство, необходимо было широкое распространение частной собственности и конкурентных рынков. В целом конституционно ограниченное государство освободило рынки, а свободные рынки ограничивали государство.