Текущий момент

Уходя, Вова скромно протянул мне конверт: “Это тебе. Надеюсь, что понравится”. В конверте лежал билет на субботнюю лекцию известного историка моды “Шестидесятые и шестидесятники”. Я была очень благодарна ему за тот субботний день. Я наслаждалась одиночеством и слушала, слушала, слушала…

Я пыталась поговорить Сашей о произошедшем. Но бесполезно.

– В Москве переконцентрация симпатичных, милых, умных людей. Но ненужных.

– Как это, Саня? В смысле – ненужных? А как же дружба, вы же с Владимиром долгие годы плечом к плечу?

– Природный отбор, знакомо? Естественный отбор: если люди не способны тебя усилить, если они не могут тебе помочь, а твои позиции намного сильнее, то эти люди отправляются в игнор, потому что они – ненужные люди.

Я стояла на своём, пытаясь убедить Александра в обратном:

– Ненужные?! Но он же твой друг! Школьный товарищ!

– Кристина, перестань! Не налегай на эмоции и не распускай нюни, детка. Научись уже жить в Москве! Дашь слабину – и тебя проглотит и унесет в пучину чужих просьб, пустой траты времени и невыгодных обменов. Одним своим видом столица побуждает к действию: работать в сумасшедшем ритме и добиваться успеха. Москва – это проверка на прочность и направленность на свою цель, без отвлечений на иное. Москва – она для сильных, понимаешь?

– Но разве это проявление слабости – помочь другу освоиться в Москве, взяв его к себе на работу?

– Это нецелесообразно, потому что Владимир мне не подходит: слишком правильный, с обостренным чувством справедливости. Он за мир во всём мире. А я – только за мир в СВОЁМ мире, и пусть остальные миры горят, полыхают и летят в тартарары.

Больше мы к этому вопросу не возвращались. Мой Саша вычеркнул своего друга из жизни. Безжалостно и резко.

Тем вечером мы пили за успех. Александр подписал выгодный контракт и его позиции, усиленные этим контрактом, придавали ему еще большей уверенности в том, что он правильно живет и отметая ненужных людей, двигается вперед. Я приготовила жареные стейки, к которым прилагалась бутылка арака. Я пробовала этот напиток впервые. Он был горьким и отдавал анисовым привкусом.

На следующий день я заболела и провалялась всю неделю с высокой температурой. Меня знобило и я спала дни напролёт, а когда становилось получше, то развлекала себя горячим чаем с айвовым вареньем и книгами. Я много размышляла о словах Александра, и когда я пыталась перестроить ход своих мыслей так, чтобы ЕГО город стал МОИМ, то словно падала куда-то вниз, разбивая всё внутри.

После удачно подписанного контракта, дела пошли в гору. Последовали другие договора, новые контракты. Александр все время где-то пропадал: то на работе, то переговорах, то на встречах, то на ланчах с нужными людьми. Зацепиться в Москве и покорить ее было его жгучим желанием.

Когда-то давно, в начале наших отношений, Саша признался мне, что его мечта – купить квартиру с панорамным видом на Кремль. Он стремительно шёл к своей цели и не менее стремительно удалялся от меня. Я за ним уже не успевала.

Мы окончательно расстались спустя еще полгода. Без ссор и разборок. По-деловому сухо.

– Ты меня замедляешь. Притормаживаешь. Мы вроде бы с тобой вместе, но не на одной волне, понимаешь? Ты не стремишься играть главные роли. Не бежишь, чтобы стать первой.

– Но не всегда и не всем дано быть на виду, чтобы играть роли первого плана, главные роли, Саша. У нас ведь просто одна на двоих дорога.

– Одна на двоих дорога, – да, но я ускоряюсь, вижу новую местность, отмечаю перспективные направления и пробегаю массу поворотов, а ты – не спеша и прогулочным шагом. Я теряю время, поскольку мне приходиться возвращаться за тобой, останавливаться, ждать. А потом снова набирать скорость и бежать, в то время как ты остаешься где-то там за поворотом. Мне опять нужно сдавать назад и возвращаться за тобой. Я далеко впереди, а ты плетешься в хвосте.

Я молчала и не возражала. Александр спокойным голосом объяснил мне, что наши отношения сошли на нет и я – не та женщина, которая ему необходима, так как во мне нет запала, амбиций и яростного желания стремиться к тем самым окнам, которые с видом на Кремль. Я не хотела, чтобы ЕГО Москва превратила меня в хищницу со взглядом, направленным поверх людей, а не во внутрь. Я не смогла поставить знак равенства между ЕГО Москвой и МОЕЙ Москвой. И я не хотела играть главные роли в его спектакле.

Так, одним прекрасным майским вечером, я оказалась записана в разряд ненужных людей. Ненужная я, собрав свои ненужные вещи, вышла из квартиры, оставив позади мужчину, в глазах которого никогда не отражалась я, зато четко отражалась амбиции с видами Кремля в окне.

О чем я думала? О том, что так и и не смогла научиться жить таким образом, чтобы, например, твой надежный друг со школьной скамьи, интеллигентный, справедливый, начитанный Вова отправился в группу ненужных людей и был вычеркнут из списка. Я любила Москву, но она была не моей тихой гаванью.

Цюрих величественнее Шпица.

Париж красивее Дижона.

Иерусалим притягательнее Тверии.

Лондон ярче Уитли.

Нью-Йорк круче Элко.

Москва масштабнее Барнаула.

Это факт. Но факт также и в том, что везде есть жизнь, которая прекрасна сама по себе, независимо от места обитания. Мы все разные, и для каждого из нас есть своя лучшая в мире локация. Я поняла одно: мне не нужен самый крутой город на земле. Мне не нужен чей-то город. Мне нужен МОЙ город.

4

Наше сердце определяет место нашего обитания. Кто-то жаждет метрополии, а кому-то по душе вишни в цвету и уют гамака. Одни мечтают о масштабности, а другие – о кустах роз и чаепитии с плюшками по выходным с любимой тетушкой в глухой деревушке.

Необъятные пространства мегаполисов становятся мечтой для многих. Но не для всех. Есть маленькие точки на карте, которые почти не видны, но от этого они не становятся менее любимыми для кого-то.

Я вернулась в город, с которого все начиналось и который когда-то стал моей стартовой площадкой. Я поняла, что скучала по этому, когда-то не оцененному мной по достоинству, городу. И мне было ничуть не стыдно возвращаться, и если кто-то скажет мне при встрече: “О, москвичка, привет! Или что, ты у нас уже не москвичка? Вернулась, несолоно хлебавши и поджавши хвост? Пообломала тебя Столица?” – я даже не обижусь. Промолчу. Потому что я, в отличии от большинства, прекрасно понимаю что такое ДРУГИЕ города. Другие города – твои города. Но не мои…

Тебе не понять, зачем уходить,

К чему всё терять и заново жить.

Лететь вниз с тобой, разбить всё внутри,

Забыть все стихи и все фазы любви,

Вонзить острый нож- а иначе никак…

Попробовать странный на привкус арак.

Хотеть заболеть – до беспамятства чтобы,

Чтоб сутками спать, ощущая ознобы,

А переболев, исключить всех из списка.

И заново всё, но без глупого риска.

Помедленней, тихо, без глупостей что ли:

Не стоит играть только главные роли.

А если вдруг падать, то лишь понарошку,

Но знать: тот, кто рядом подаст вам ладошку.

И все потрясения, что были когда-то

Наверх в антресоли запрятать до завтра.

О завтра не думать, жить здесь и сейчас,

Хвататься за этот единственный час.

И пункт назначенья держать лишь туда:

В СВОИ города. Не в ТВОИ города.

Иногда судьба дарит нам встречу с тем, кто не предаст и подаст руку в трудный момент. С тем, кто дает сил оправиться после болезней и не пропасть в пучине личных разочарований. Может мы и не сразу распознаем этот знак судьбы, не сразу ощущаем его ценность, но главное: рано или поздно понимаем важность этой встречи.

Сегодня я одену платье а-ля шестидесятые. И поеду в аэропорт встречать Владимира. Он летит ко мне из Орла. Я надеюсь, что МОЙ город станет и ЕГО городом. Потому что когда один город на двоих, то и жизнь – одна на двоих.

Несовершенство

1

Несовершенство. Это слово преследовало меня с детства. Точнее, оно каким-то непонятным образом поселилось в моем сознании с первых лет жизни, события которых ты практически никогда не можешь отчетливо вспомнить, но которые во многом определяют твоё направление в жизни.

Несовершенство неказистого мирка, в котором я жила, казалось мне несправедливым и обыденным одновременно. И поскольку в моей не особо привлекательной жизни совершенство отсутствовало, то его я замечала везде и всегда, чуяла за версту и неслась к нему, как гоночный пес к добыче. Я наслаждалась видами безупречности издалека, не особо к ним приближаясь.

Напротив нашего старого пятиэтажного дома, – где я обитала в скромной двухкомнатной квартире с обшарпанными обоями, скрипучим полом и старыми окнами, деревянные рамы которых давно рассохлись и от этого бабушка никогда не открывала их полностью, а только форточки, – строили дом.

Всё своё детство я наблюдала за созданием совершенной жизни. Жизнь, в которой я бы так хотела оказаться, строилась у меня на глазах. Сначала пустырь напротив огородили высоким строительным забором и вырыли котлован. Затем медленно возводили здание с широкими окнами, балконами с коваными перилами и красной черепицей на крыше. И долгожданный финал: дом начал заполняться жильцами, воодушевленными новосельем и красивым местом жительства. Мне казалось, что люди из дома напротив – совершенны. Мои глаза разбегались: меня интересовали все жители нового дома, за каждым из которых я подсматривала из окон своего убогого жилища, пытаясь объять необъятное и уследить за всеми.

Это закончилось утром выходного дня, когда бабушка пекла оладьи на остатках прокисшего молока, а я с грустью рассматривала движения в прекрасном доме напротив и мечтала, что однажды вместо оладьев мой завтрак будет состоять из свежих булок (что по утрам выпекают в кофейне на первом этаже противоположного дома) и дорого сыра с молотым и сваренным в турке кофе.

Этот завтрак я не придумала, а подсмотрела в доме напротив, на третьем этаже: окна на кухне там всегда были распахнуты. Как я смогла рассмотреть вожделенный завтрак? В бинокль, оставшийся мне от деда.

Я точно знала их воскресное расписание: девочка восьми лет спускалась в кондитерскую и покупала булочки, пухлые и свежие, посыпанные сахарной пудрой словно сказочной пылью. Она бежала домой, по дороге откусывая одну из них. Беззаботная девочка из дома напротив жадно откусывала булку, а я повторяла за ней, надкусывая воздух и тщательно пережевывая воображаемую сладкую сдобу. Я ощущала как булка тает во рту, запах ванили наполняет нос, а сахарная пудра распределяется на моих губах и я медленно слизываю ее языком по кругу. На секунды я словно оказывалась в теле этой счастливой девочки, идущей домой. Идущей к маме.

Тем временем отец семейства варил кофе в турке и накрывал на стол, а хозяйка дома курила сигаретку у окна и наблюдала за неспешно возвращающейся дочкой, жующей сдобное волшебство. Потом они садились завтракать, опуская шторы, словно желали отмежеваться и защитить свой трех человеческий мирок от чьего-либо присутствия.

Я переключилась на следующих. Понаблюдала за без конца обнимающейся и целующейся бездетной парой. Далее перевела бинокль на окна многодетной семьи на четвертом этаже, из которых то и дело высовывались забавные детские рожицы. Там постоянно были гости: соседские дети, родственники, приезжали какие-то семьи со своими ребятишками. Дети прыгали, скакали, ели хлеб. Это была не квартира, а муравейник, где все приходило в движение с раннего утра и успокаивалось поздним вечером, когда свет оставался гореть только на кухне и два человека пили чай с вареньем, которое они черпали ложкой прямо из банки. Я так и не смогла посчитать, сколько точно детей там живет: то ли пять, то ли шесть, потому что, как я сказала ранее, в какой-то момент я потеряла интерес ко всем жильцам моего совершенного дома, сосредоточив свое внимание на трех окнах третьего (как и у меня) этажа. Эти окна пустовали полгода, пока одно воскресное майское утро не преподнесло мне сюрприз.

К подъезду подъехало такси, из которого вышел мужчина. А за ним выпорхнуло что-то яркое, красное. И с этой минуты я потеряла из виду всех остальных жителей дома. Она была прекрасна, как единственный мак на зеленом полотне. Выйдя из машины, Она подошла к кусту сирени около подъезда, безжалостно сломала несколько веток. Навряд ли Она думала тогда о том, что сорвав самые пышные ветки, бездумно отобрала у кустарника лучшие цветы. Ее не волновало, что все совершенство сирени Она забрала себе. Ей было все равно, что останется для других.

Подойдя к мужчине и вложив свои руки в его, начала танцевать. Медленно кружась, они вошли, точнее – ““втанцевали” в подъезд. А через минуту я увидела, как ярко-красное пятно поочередно распахивало все три окна, на одном из которых вскоре появился большой букет сирени. Я пожалела, что третья комната, окна которой выходили на другую сторону, была вне моей зоны доступа и что там происходило – я не знала.

С этого момента я стала фанаткой этих окон. Я была словно мышка, осторожно выглядывающая из своей неприглядной норки и наблюдающая за нереально-красивой совершенной жизнью. Это было мое кино. Кино, в котором нельзя посмотреть финал, нажав на перемотку. Кино, сценарий которого невозможно предугадать.

2

Осень подкралась незаметно, уже в августе начались дожди, а первое сентября встретило нас грозой и непрекращающимся ливнем. В школу я пришла промокшей, мои ботинки пропускали воду. Стоя на линейке, я ощущала свои мокрые колготки на ногах и капли на лице, скатывающиеся по челке. Моя соседка по парте и школьная подруга Нина с воодушевлением рассказывала мне все школьные сплетни за лето. Но я думала совсем не о школьных делах выпускного класса, а о том, куда пропала Она.

Все лето в квартире на третьем этаже делали ремонт, заносили мебель, вешали картины, что-то сажали на балконе. В отличии от мужа, Она за все лето не появилась в своем жилище ни разу. Ей, видимо, был не интересен процесс: она наслаждалась итогом ремонта, не вдаваясь в детали.

Итак, Она вернулась в готовое жилище в один из осенних дней. Белоснежный плащ на фоне желтой листвы, серых луж и мокрого асфальта смотрелся возможно неуместно, но очень красиво. Даже в непогожий, слякотный, грязный день Она выглядела идеально. Я только настроила бинокль в предвкушении подольше полюбоваться Ее присутствием в очень красивом доме и рассмотреть тщательно эту совершенную женщину благодаря оптике бинокля, но увы. Я словно увидела белый вихрь, быстро пробежавший по всем комнатам и затаившийся в дальней комнате, скрытой от моего увеличителя. Час или полтора я периодически смотрела на параллельные моему взору окна. Выглянув в очередной раз, я лишь застала задние фонари отъезжающей с ними машины. Я попыталась понаблюдать за другими окнами, но быстро перестала – любопытство ушло: меня привлекали только три стеклянных квадрата напротив. И ничьи другие.

Сентябрь закружил меня заботами. Сначала простыла я, в конце месяца заболела бабушка. И если я вылечилась довольно быстро, то бабушка пролежала в кровати почти два месяца. Окончательно она выздоровела в начале ноября. Будильник зазвонил как обычно в 6.30. Я проснулась и поняла, что бабуля выздоровела. В дом вернулся запах ее оладушек. Бабушка стояла на кухне и готовила мне завтрак перед школой. Я выглянула в окно: белое полотно лежало на земле тонким слоем. “Первый снег”, – грустно сказала бабуля, поцеловав меня в макушку.

В день первого снега умерла мама. Я ничего не знала о ней, но была точно уверена в одном: я несовершенна потому, что у меня нет мамы. И мир несовершенен, потому что он отобрал маму у меня. И еще я знала точно, что такое совершенство: это когда ты знаешь, как пахнет мама и какие запахи впитывает ее фартук.

Я резко развернулась и обняв бабулю, уткнулась в фартук, обхватывающий ее мягкий живот. Вдохнула и ощутила запах подсолнечного масла вперемешку с ванилью. “Интересно, как бы пах мамин фартук…”.

К моему величайшему сожалению только в два из трёх окон я смогла смотреть беспрепятственно. На третье окно повесили тяжелые темно-сиреневые портьеры, которые всегда была полузакрыты, а небольшой промежуток между ними занимала тюль нежно-сиреневого оттенка, через которую если и можно было что-то рассмотреть, то только в поздние часы при включенном ярком свете люстры.

Окно на кухне украшала очень короткая занавеска, скорее похожая на оборку или волан. Шторка была белая, а в середине красовался нарисованный или вышитый алый цветок, похожий на мак. Он напоминал мне хозяйку квартиры в первый день, когда я увидела Её, выпорхнувшую из машины в ярко-красном наряде и безжалостно ломающую сирень.

На втором окне, в гостиной, висела светло-бежевая тюль, но половина окна всегда было открыта: дверь на балкон даже зимней порой часто открывалась.

3

…За неделю до Нового Года они поставили елку. Два дня елка одиноко стояла без всяких попыток быть разукрашенной шарами, гирляндами и мишурой. Эти пару дней я фантазировала, как бы я нарядила их елку: верхушка – с золотой звездой, много золотистых шаров и дождика, и непременно куча обожаемых мной шоколадных конфет “Красная шапочка” на ниточках – их можно снимать прямо с елки и с удовольствием запихивать себе в рот и жующим ртом, полным любимых конфет, ощущать настоящее новогоднее настроение.

Третий день прибытия елки в квартире напротив. Я вернулась из школы, голодная и замерзшая, первым делом разогрела борщ, плюхнула в середину тарелки столовую ложку холодной сметаны, посыпала пригорошную сухариков и, довольная, села за стол у окна. После увлеченного поедания обжигающе-горячего супа я взяла бинокль и посмотрела в окно.

Многодетное семейство во главе с папой строило во дворе горку, бездетная пара наблюдала за ними в окно. Из подъезда выбежала девочка, завтракающая свежими булками по воскресеньям, и присоединилась к строительству горки. Окна, интересовавшие меня, были темными и стали светиться только к вечеру. Тогда-то я и увидела наряженную елку. Часть елки была вся в серебристых коробочках, перевязанных синими бантами, а часть – в таких же коробочках, но с зелеными (под цвет елки) лентами. И всё. Ничего больше. Ни звезды на верхушке, ни блестящей мишуры, ни мигающих лампочек. Я была разочарована. В совершенной квартире с двумя совершенными людьми стояла несовершенно наряженная елка.

В нашей двухкомнатной квартирке мир был разграничен на три зоны: моя комната, бабушкина, и наше общее – кухня. Я могла приходить к бабушке, смотреть телевизор и заниматься на фортепиано. Пианино было маминым, старым, поцарапанным, с костяными, пожелтевшими от времени клавишами, но я его любила. Потому что на нем когда-то играла моя мама.

Новый года в нашей скромной обители был почти незаметен. Елку мы не наряжали. Бабушка приносила несколько еловых веток, ставила их в большую напольную вазу, вешала на них три красных шарика и на прищепке – древнюю фигурку Деда Мороза (Снегурочку я разбила еще в первом классе). Эта ваза стояла в моей комнате у окна. В новогоднюю ночь, когда я засыпала, бабушка оставляла мне подарок на полу у вазы и непременно вешала на зеленые еловые ветки несколько шоколадных конфет на ниточке. Утром я забирала свой подарок и оставляла что-то для нее: в детстве это были в основном рисунки или открытки. На этот Новый год я поднакопила денег и купила ей банку растворимого кофе, который она любила и коробку конфет “Птичье молоко”.

Бабуля была растрогана. Она почти никогда не проявляла эмоций, – про таких, как она говорят “эмоционально скупая”. Утро первого дня наступившего года стало исключением из ее правил во многом.

Во-первых, она так сильно обняла и поцеловала меня, словно это был последний Новый год в ее жизни. Мы долго сидели молча, крепко обняв друг друга, и ощущая, что в этом огромном мире никому, кроме друг у друга, мы не нужны.

Во-вторых, она подарила мне шелковый шарф нереального цвета: этот цвет напоминал мне небо перед грозой. Шарф был совершенен не потому что был из натурального невесомого шелка, и не потому, что завораживал своим загадочным оттенком. Он был совершенен по одной-единственной причине: шарф принадлежал моей маме. Я никогда не спрашивала о маме. И о том, что случилось. Бабушка запрещала мне задавать вопросы. Однако нынешний день стал исключением из многих бабушкиных правил.

В-третьих, накинув на меня шарф, она заплакала. Я никогда не видела бабушку со слезами на глазах. Никогда. Это было впервые.

В-четвертых. Возможно, прочитав в моих глазах все вопросы и просьбы, скопившиеся за мои семнадцать лет, она произнесла тихо:

– Твоя мама была беспечной, но очень доброй девочкой. Она любила веселиться и думала лишь о той минуте, в которой жила. Ее убили. В том пустыре, на месте которого сейчас стоит этот новый дом напротив. В тот день пошёл первый снег и пустырь был идеально белым. Твою маму припорошило снегом, поэтому её нашли не сразу. Тебе было полгода. Мы так и не узнали, что произошло на самом деле и кто ее погубил. Дело осталось нераскрытым.

Бабушка тяжело вздохнула. И, поцеловав меня в макушку, продолжила:

– Дедушка умер через год. Я не могу с этим смириться! И даже сейчас, спустя много лет, я смотрю в окна на этот красивый дом напротив, а вижу запорошенный первым снегом пустырь и слышу громкий вой твоего деда.

Посмотрев в мои глаза, она крепко меня обняла и, словно предугадав мой вопрос, добавила:

– Я не знаю, кто твой папа, детка! Твоя мама не раскрыла нам этот секрет, она говорила, что ребёнок для неё – это важно, а кто отец – значения не имеет. Она и назвала тебя Дарина потому, что считала, что ты – дар.

Бабушка снова обняла меня. А я тихонько прошептала: “Кристина”. Бабушка никогда не произносила это имя вслух, видимо ей было невыносимо больно его произносить. Я же часто шептала три слога, соединенные в красивое имя: Крис-ти-на, но никогда не проговаривала их громко из-за бабули. “Крис-ти-на. Наверное, я назову так свою дочь”. Бабушка встала и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Это означало одно: тема закрыта.

4

Видимо, он был художником. А может быть – Она? Кто-то из них нарисовал Деда Мороза и Снегурочку с зайцем красками на третьем окне. Это было красиво! Но елка в коробочках меня расстраивала. Я надеялась, что они передумают и ближе к празднику разукрасят елку так, как этого хотела бы я. Однако и в последний день уходящего года все осталось без изменений.

После разговора с бабушкой, я подошла к окну и навела бинокль на интересующие меня окна. На этот раз мне повезло. Они стояли у елки: Она в ярко-красном халате, он – в неприметной футболка и домашних штанах в клеточку. Одну за одной они открывали коробочки, висевшие на елке. Он – зелёными ленточками, Она – с синими. Оказывается, в каждой из них находились подарки друг для друга. Вот глупая я! Это же так трогательно и необычно!

Они обнимались и целовали друг друга после каждой открытой коробочки. Так мило! Я изменила своё мнение по поводу елки: их елка была самой совершенной из всех возможных. Огоньки с мишурой и звезда на верхушке теперь казались мне банальщиной.

Затем они переместились на кухню, где завтракали. Она сидела у него на коленях и кормила его маленькими бутербродами и, если я не ошибалась, – салатом оливье прямо из большой синей салатницы.

Весь следующий день они не выходили из квартиры, смотрели телевизор, ели в гостинной и уходили в дальнюю комнату, доступ к которой у меня был закрыт (видимо, это была спальня). С одной стороны мне хотелось подсмотреть хоть одним глазком как обустроена их спальня, с другой – мысли чем они там занимались заставляли меня, скромную семнадцатилетнюю девочку, опускать глаза и краснеть.

Утром третьего января они уезжали. В отпуск, по всей видимости. Наверняка туда, где тепло и море. Я успела увидеть их чемоданы, которые таксист заталкивал в багажник. Задние фары машины с шашечкой на крыше подмигнули мне напоследок и скрылись, оставляя за собой снежную дорогу и простор для моей фантазии.

Я быстро оделась и вышла на улицу. Двор был тихим, безлюдным и белоснежным. Я слышала каждый свой шаг: звук скрипящего под ногами снега был таким красивым! Моя дорожка, которую я протоптала проходя напрямую по двору к дому напротив, показалась мне почти прямой. Я поднялась пешком по ступенькам на третий этаж. Подошла к заветной двери. Вдохнула всей грудью, глубоко – мне хотелось ощутить аромат Ее духов, но я ничего не почувствовала. Потрогала ручку таким образом, словно я закрываю дверь. Затем вызвала лифт и спускаясь вниз, ощутила терпкий аромат Ее парфюма. Теперь я точно знала, как пахнет Она. Как благоухает Женщина-Совершенство: сладковато-терпко, маняще и как-то … по-восточному насыщенно.

Почему именно эти окна так манили меня? Я не знаю. Я не наблюдала особых событий в этой квартире, не было там ни трагедий, ни комедий. Обычная жизнь. И необычная Она. Думаю, меня привлекла непосредственность, легкость и неординарность ее поведения. Она была свободна в своих мыслях и поступках, в своих движениях и действиях – это невозможно объяснить словами, но это чувствовалось при одном лишь взгляде на эту совершенную женщину.