скачать книгу бесплатно
Он вспомнил про Москву и про детский сад, который не закрывался на лето. В саду остались друзья: Петька Кобылин, Денис Мосолов, Ленка Соколова, ну и другие ребята. Там бы он не играл в войну в одиночку, не сидел бы вот так: один… там бы…
Поначалу Лешка не дружил ни с Петькой, ни с Денисом; они оба всегда дразнили и подначивали, даже поколачивали его, ему же драться с ними не хотелось. Не потому, что он их боялся. Не боялся он никого: ни худенького маленького Кобылина, ни здоровенного Мосолова; попросту драться ему совсем не интересно. Вот если бы нужно кого-нибудь защищать или спасать! Например, маму. Или бабушку. Или, может, Ленку Соколову. А защищать самого себя – не по-правильному. Особенно от Кобылина: он же маленький!
Бабушка первая поняла истинную причину Лешкиного непротивления Мосолову в компании с Кобылиным и пыталась по-своему помочь внуку. Она рассказывала ему о войне, о погибших друзьях, о пропавшем без вести брате; они вместе ставили на проигрыватель голубую гибкую пластинку и слушали песню: «Почему всё не так, вроде всё как всегда…», – и у обоих на глазах выступали слезы. Бабушка вспоминала свое деревенское детство и деда Михаила Павловича, который учил ее с братьями уму-разуму поговорками и прибаутками: «с людьми мирись, да с грехами бранись», «три раза прости, а в четвертый похворости», и много всякого другого. Вроде бы Лешка ее слушал, но все равно из детского сада частенько приходил битым.
И вот однажды, когда Денис Лешке влепил очередной синяк под глазом и порвал новые шорты, мама сказала: «Все. Хватит. Ты должен дать Мосолову сдачи. Ты меня понял? Пусть мне на тебя пожалуются в саду!» И пообещала подарить тот самый автомат, что стрелял очередями, как настоящий, и светил огоньками. Уже после мама и отец спорили: педагогично поступила мама или непедагогично? Вообще-то они очень дружно жили и спорили только из-за различных подходов к Лешкиному воспитанию.
Бабушка никогда не встревала в разговоры Лешкиных родителей; если она высказывала свое мнение, то только дочери, и только наедине. Она приложила к синяку внука свинцовую примочку, которую всегда держала для таких нужд, потом бросила с горечью: «Дураков и в церкви бьют. Вот я не пойму, Алеша, что ж такое? Ты-то у нас вроде умный?»
Лешка промолчал, только вздохнул. Вслед за ним вздохнула бабушка. Она тоже ничего больше не говорила, а занялась важным делом: она готовила ужин для семьи.
Лешка не то чтобы не поверил, что он, наподдав Мосолову, сразу получит игрушку, которую он без особых надежд попросил у родителей в подарок ко дню рождения (она, по мнению взрослых, стоила слишком дорого). Он решил: мама пообещала автомат сгоряча, следовательно, пользоваться ее опрометчивым поступком нехорошо. Хоть он – не дурак, конечно.
Следующий день в саду прошел тихо и спокойно, за ним – еще тише и спокойнее. А на третий день случилось вот что.
Время вечерней прогулки закончилось; воспитательница, Тамара Васильевна, повела свой выводок обратно в группу. Денис, подойдя к Лешке сзади, привычно и даже лениво ударил его кулаком в спину. Лешка от удара чуть не пропахал носом дорожку перед крыльцом, но удержался на ногах, взбежал по инерции по ступенькам, быстро развернулся в сторону Мосолова и из всех сил толкнул его двумя руками. Мосолов от неожиданности потерял равновесие и шлепнулся на землю, разбрызгивая вокруг себя мокрый снег и грязь. Денис не сразу сообразил, какая незадача с ним произошла. Когда же он понял, то на лице его проступила горькая обида. Тем более что у него не получилось подняться с первого захода: ноги, обутые в валенки с галошами, заскользили, и он грохнулся во второй раз. Ребята из группы окружили их и начали потихоньку хихикать над неловким Мосоловым. Тот вскипел, вскочил на ноги и бросился на Лешку с кулаками; Лешка же, не покидая занятую им стратегическую высоту на крыльце, позволившую преодолеть разницу в росте между ним и Денисом, удачно отбил атаку противника. Денис опять не удержался на ногах. Он упал и заплакал; опять вскочил, крепко вцепился в рукав Лешкиного пальто, тужась стянуть Лешку со ступенек. Лешка повалился на Дениса; мальчишки, осыпая друг друга тумаками, покатились по земле, чуть прикрытой мокрым снегом.
Тут Тамара Васильевна, на глазах у которой происходило это безобразие, разняла дерущихся и наказала обоих, расставив их по возвращении в группу по разным углам игровой комнаты.
Лешка с Денисом встретили своих мам, примчавшихся после работы забирать сыновей из детского сада, подпирая лбами углы.
Тамара Васильевна строго выговорила обеим мамашам за недостаточное внимание к воспитанию сыновей, она напирала на недопустимость выяснения отношений между детьми посредством кулаков.
Мама Дениса Мосолова привыкла к подобным проработкам, а для Лешкиной мамы это было внове, она слушала Тамару Васильевну, перекладывая сумку из руки в руку, ее щеки постепенно окрашивались пунцовым цветом. Лешка хорошо видел ее из угла; ему стало жалко мать и одновременно стыдно перед нею.
Воспитательница закончила проработку и удалилась, а Лешкина мама помогла сыну надеть грязное и мокрое пальто. Она сама застегнула на нем все пуговицы и повязала шарф под цигейковым воротником, нагнулась, заглянула Лешке в глаза и спросила: «Больно?»
– Не, – ответил сын, и мама обняла его. И тут Лешка понял, что она ни чуточки не сердится на него ни за Мосолова, ни за пальто, ни за Тамару Васильевну.
Когда Лешка с мамой добрались до дома, мама передала сына на попечение бабушки, заняла у нее денег до зарплаты и поехала в «Детский мир».
Вернулась она поздно вечером. Бабушка на кухне чистила, сушила и приводила в порядок Лешкино пальто, а папа и Лешка, начитавшись на ночь книжек и наговорившись друг с другом всласть, крепко спали в комнате: один – в постели на раскладном кресле, а другой – на стуле рядом.
Мама привезла то, что обещала; и отправился Лешка утром в сад с автоматом, который стрелял почти как настоящий. В группе придумали играть в войну, и Лешка всласть настрелялся из автомата, отбиваясь от наступавших противников. Тут его понарошку ранили в бою и отнесли в госпиталь, а он отдал автомат однополчанам. Все ребята из группы постреляли из автомата. И Денис Мосолов тоже. И Ленка Соколова.
Тогда-то все очень подружились и больше не дрались всерьез, а на Ленке Соколовой Лешка решил жениться, потому что она добрая и хорошая, но очень скучная, и еще у нее кривые худенькие ноги. Кто ж на ней женится? И Лешка принял решение: на ней должен жениться он, чтобы она не плакала всю жизнь без мужа.
Лешка сообщил вечером о своем решении маме, когда она пришла пожелать ему перед сном спокойной ночи. Мама от его слов развеселилась. Едва сдерживая смех, она сказала, что женитьба – важный вопрос, который нельзя решать с кондачка; она поцеловала Лешку в лоб, укрыла одеялом и пообещала всё подробно обсудить поутру. Но утром они с отцом, как всегда, торопились на работу, и никакого разговора у них с Лешкой не получилось.
Бабушка не стала смеяться над внуком; она выслушала его внимательно по дороге в детский сад и подытожила:
– Ну, женись, если решил. Но по закону ты сможешь жениться только через четырнадцать лет.
Бабушка замолчала на минуту. Наверное, ей хотелось представить себе Лешку восемнадцатилетним.
Немного погодя она задала вопрос:
– А Соколова-то согласна за тебя замуж выйти?
Вот тебе и раз! А Лешка даже не подумал о том, что надо у Ленки спрашивать: хочет она за него замуж выйти или нет… А вдруг не захочет? Может, подойти, да и спросить? Лешка так и решил сделать, тем более что у него в запасе целых четырнадцать лет, как говорит бабушка.
…Лешка погрустил-погрустил и пошел к куриному загону посмотреть на цыплят.
Маленькие желтые пушистые шарики, за которыми ухаживала в Москве бабушка, исчезли. Вместо них Лешка увидел в загоне голенастых грязно-белых кур и петухов.
Дядя Миша смастерил куриный загон из подручных средств, исходя из справедливого соображения, что куры – все-таки домашние и не очень летающие птицы, поэтому монументальностью его постройка не отличалась. К тому же постояльцы загона норовили выклевать или выковырять в нем всяческие прорехи и подкопы. Покинуть загон выросшим и окрепшим курам не составляло особого труда: надо только свалить веник, подпиравший дверцу загона, что куры от случая к случаю с успехом проделывали.
Лешка оказался рядом как раз в тот момент, когда курам удалось открыть дверцу и вырываться на свободу. Они толпой устремились на грядки с петрушкой, укропом и зеленым луком. Какая в этом беда, Лешка не знал, но он подхватил лежавшую рядом с загоном хворостину и побежал спасать от захватчиков дяди Мишины грядки, стараясь преградить курам дорогу.
Куриный народ не ожидал таких препон на своем пути. Пометавшись, молодые петухи потеснили кур, внезапно сгрудились и единым фронтом напали на Лешку, желая его обезоружить. Лешка не дрогнул. Он отчаянно размахивал хворостиной и, вынужденно отступая назад, близко петухов к себе не подпускал. Тут подоспела бабушка, и агрессоры бесславно ретировались. Бабушка загнала их в загон и плотно закрыла дверцу, подперев ее для надежности небольшим чурбачком, а не веником.
И тут выяснилось, что в пылу схватки бабушка и внук не увидели одного петушка, который не участвовал в общей потасовке и безмятежно прогуливался около люпинов.
Петух непугливо и, казалось, с явным интересом глядел на Лешку с бабушкой. Поглядел-поглядел и двинулся прямо на Лешку; остановился перед ним, дважды чиркнул левой лапкой по земле, словно раскланивался, похлопал крыльями по бокам, кукарекнул один разок и смешно покрутил головой с маленьким подсвеченным солнечными лучами гребешком. Бабушка рассмеялась и пошутила:
– Лешка! Смотри-ка! Это он тебе представился. Наверное, познакомиться с тобой хочет… Вот какой тебе друг нашелся!
Бабушка зашла в дом, вынесла оттуда солидный кусок белого хлеба и передала его Лешке:
– На! Угости-ка его…
И Лешка с петухом на двоих умяли кусок хлеба, скрепляя тем самым свою дружбу.
Лешка назвал петуха Максом; ему казалось, что петух откликается на это имя.
Лешка с охотой помогал бабушке в курятнике: приносил курам крупу, мелко нарезанные овощные очистки, воду, выпускал кур погулять. Макс всегда покидал сотоварищей, и они с Лешкой гуляли вместе. Бабушка даже разрешала им выходить на улицу, но только по будним дням. Возвращаясь с прогулки, Лешка просил у бабушки хлеба, чтобы вместе с Максом подкрепиться.
Конечно, у Лешки на даче нашлись потом приятели-сверстники, он играл с ними, но Макс был его лучшим другом.
Число сородичей Макса быстро сокращалось – на обед регулярно ели куриную лапшу, которую бабушка варила лучше всех на свете. Она все чаще говорила Лешке, что куры долго не живут, Максу на даче не перезимовать, а в Москве петуха держать негде.
Пришло время – в загоне уцелел один Макс.
Через пару дней надо уезжать домой, в Москву. Вот уже и дядя Миша приехал упаковывать вещи, забирать Леню и готовить дачу к зиме.
Следующим утром, не разбуженный кукареканьем, Лешка проснулся позже, чем обычно.
В доме нестерпимо пахло куриной лапшой.
Лешка вскочил с постели и побежал на улицу к загону.
Загон был пуст.
Когда Лешку позвали обедать, он обедать не пошел. Никто не видел, чтобы он плакал. Просто не пошел обедать – и всё.
Он сидел на крылечке, как всегда обхватив коленки руками. Из дома вышла бабушка с ломтем белого хлеба в руке, присела рядом.
Они долго сидели молча, не обращая внимания на суету сборов за спиной, размышляя каждый о своем…
Потом бабушка спросила:
– Чего ты обедать-то не стал?
Лешка помедлил и сказал куда-то в сторону:
– Друзей не едят…
Бабушка вздохнула, протянула внуку хлеб и тут же поняла, что сделала это зря. Лешка почувствовал мгновенно и очень остро: поделиться хлебом ему уже не с кем…
…Бабушка гладила и гладила его по голове, по непослушным белобрысым вихрам…
– Поехали, мой милый, домой. В Москву.
Петр и Павел
Если бы Павел остался у деда и бабушки, ничего бы не случилось.
Но он увязался с родителями в гости, сам не зная почему.
Вообще-то он не любил ездить в гости.
В гостях все происходило одинаково: целовали в макушку, тормошили, врали: «Павлик так вырос! Так повзрослел!» – хотя он выглядел гораздо младше своих одиннадцати лет. Павел был настоящим Павлом, мелким и худым. Факт этот, своевременно донесенный до Павла его одноклассниками, которые все как один уродились выше и крупнее его, он вполне осознал. Однако гостей принято встречать радушно, говорить им приятное: ведь Пашкиной матери нравилось слушать хозяйское вранье про то, что Павлик вырос и повзрослел. Сам же Павел старался слушать взрослых вполуха. После суеты в прихожей хозяева усаживали гостей за стол и начинали угощать салатом оливье и селедкой под шубой – Павел терпеть их не мог. Копченую колбасу предлагали в гостях не часто, обычно потчевали вареной. Еще на столе всегда стояла тарелка с порезанным сыром, который постепенно изгибался и покрывался мелкими капельками влаги, как будто потел. Сыр – еда не очень вкусная, больше трех кусков не съешь. Взрослые сидели за столом, пили спиртное маленькими рюмками, мать начинала пилить отца: «Тебе, может, хватит?» – и происходило это задолго до обязательной в праздничном меню картошки с мясом на горячее.
Если бы Петр, по-домашнему Петька или Пит, сын хозяев дома, рослый четырнадцатилетний подросток со щетинистым уже подбородком, ушел поздравлять с днем рождения одноклассника, тоже ничего бы не случилось.
Но одноклассник заболел, планы Пита порушились; ему пришлось торчать дома и принимать вместе с родителями гостей. Приезд Павла его обрадовал: Пашкино присутствие позволяло им обоим быстро поесть и выскользнуть из-за стола, покинув взрослых с их скучными разговорами, переходящими в ритуальное пение песен под гитару.
Все могло бы обойтись, если бы Петька забыл про подарок дяди Юры Лапина, отцовского школьного товарища, работавшего в милиции. Между прочим, уполномоченным по делам несовершеннолетних.
Но маленький Павел смотрел с пиететом на взрослого Петра, поэтому Петру захотелось сделать для Павла что-нибудь особо приятное. И тогда он вспомнил про замечательный подарок дяди Юры.
Можно продолжить рассуждения: ничего не случилось бы, если бы у подполковника милиции рос сын, а не две дочки-погодки; ведь тогда он наверняка не делал бы таких подарков сыновьям друзей, а приберегал бы их для своего, родного.
И вообще, подполковник Георгий Васильевич Лапин, ходивший тогда еще в капитанах, мог бы поступить строго по инструкции и сдать, оформив все положенные в данном случае бумажки, куда следовало пистолет-пугач, изъятый им при задержании молодежной банды, шалившей в конце семидесятых в пригородных ночных электричках.
Но у капитана советской милиции Лапина совершенно отсутствовало время на всякую ерунду, он с трудом укладывался в установленные сроки дознания.
И задержанный член банды малолетний Кубышка (это, кстати, не кликуха, а его подлинная фамилия – Сергей Максимович Кубышка, 1964 года рождения) мог бы и не красть эту игрушку у пьяного
Ромки-цыгана, к которому она, в свою очередь, попала совершенно неизвестно как. Вероятно, в карты выиграл. Или тоже украл.
В конце концов, вопрос-то не в том, откуда пугач взялся. Какая разница? Сработали же его с уникальным мастерством: это была практически точная копия девятимиллиметрового пистолета Макарова. Небольшой, но тяжелый. Черная вороненая рамка со стволом и спусковой скобой, с коричневой вставкой и маленькой пятиконечной звездочкой на рукояти. Натурально, от настоящего не отличишь! А еще у него взводился и спускался курок, двигались затвор и спусковой крючок…
Но! Выстрелить он не мог ни при каких обстоятельствах! Такой возможности пугач не предусматривал. Собственно поэтому – пугач.
В общем, дело обстояло следующим образом. Ромка-цыган напился – Кубышка украл; капитан милиции Лапин не оформил, третьего ребенка он и его жена заводить не рискнули – пугач перешел в виде подарка к мальчику Пете; Пашка приехал в гости – Петька вспомнил про свой пистолет, нашел его и дал Пашке посмотреть и поиграть.
Тогда-то пугач и выстрелил. В самое сердце. В бедное Пашкино сердце. В фигуральном смысле, естественно.
Пит с удовольствием наблюдал за Пашкой: пугач произвел на гостя ошеломляющее впечатление. Он, как будто небрежно, делился с Пашкой теми сведениями, которые он почерпнул из общения с подполковником Лапиным:
– Видишь?.. Копия ПМ. Ну, пистолета Макарова. Сокращенно – ПМ. А знаешь, почему пистолет – Макарова? Ну, конечно, не в честь дяди Саши Макарова… Пистолет разработан в 1948 году известным оружейным конструктором Макаровым. Кажется, Николаем Федоровичем. Да, Николаем Федоровичем. Производится в городе Ижевске, на механическом заводе…
Еще Пит рассказывал Пашке про устройство ПМ, про скорость и дальность стрельбы, про то, что пистолет Макарова входил в снаряжение космонавта на корабле «Восток», поэтому ПМ – первое стрелковое оружие, побывавшее в космосе.
Пашка держал обеими руками пистолет, смотрел на Петра своими карими глазами-вишнями, кивал ему головой, но почти не слышал его.
Маленький несчастный Павлик!
Он, безусловно, с симпатией относился к Петьке, ведь Петька не обижал его, когда они вместе с родителями ходили летом в байдарочные походы.
Разумеется, Пашка хорошо знал, что брать чужое нельзя. И даже хотеть чего-то чужого – нельзя! Он любил родителей, деда и бабушку, которые его этому учили.
Он даже решил было попросить у Петьки его пистолет (ну, не насовсем) и предложить за него все-все, что у него есть!
Но мысль о том, что ни один нормальный человек не расстанется по своей воле с настоящим сокровищем, запечатала его уста печатью молчания.
Да и отдать что-то стоящее взамен пугача он не мог. У него ничего настолько стоящего просто не было.
Пашка держал в руках пистолет, гладил его черный ствол, и никакая сила не заставила бы его выпустить пистолет из рук.
Но тут Петю и Пашу позвали пить чай с домашним тортом, испеченным Петькиной матерью. Пашка с ужасом понял, что пребывание в гостях заканчивалось; и уже скоро, скоро Пашке надо будет расстаться с пистолетом!
Пашка сунул пистолет в карман штанов. Маленький карман его маленьких штанов сильно оттопырился, явно указывая на укрытый в нем пугач. Ну и пусть! Вот сейчас кто-нибудь, например Петр, спросит: «Павлик, что ты спрятал в карман?»
Пашка шел за Петром к столу, как на плаху. Он сел на свое место, рассеянно глядя мимо чашки с чаем и тарелки с куском торта. Он не почувствовал вкуса ни того, ни другого, вышел из-за стола и проворно проскользнул в сортир.
Пашка запер дверь, проверил надежность запорного шпингалета и только потом достал из кармана пугач, чтобы напоследок посмотреть на него… погладить его… попрощаться с ним…
Пашка заплакал…
После того как мать из-за закрытой двери спросила, все ли у него в порядке, Пашка сообразил, что сидит в сортире подозрительно долго. Он спустил для конспирации в унитазе воду, засунул пистолет за пазуху и осязал кожей живота прикосновение прохладного металла.
И испытал неизведанное чувство. Очень сильное.
Пашка помыл руки, вытер их насухо полотенцем и уверенно повернул шпингалет. За дверью стояла мать, которая с беспокойством оглядела Пашку. Но она не заметила пузырящуюся над штанами рубашку. Ей не понравился какой-то нездоровый блеск Пашкиных глаз, и она потянулась губами к его лбу, чтобы проверить температуру.
– Да всё в порядке, – сказал Пашка, улыбаясь. Он, неожиданно для себя, ощутил силу и спокойствие.
– Ну, если всё в порядке – надевай куртку! Нам пора домой!
Гости и хозяева опять столпились в прихожей – прощаться.
Павел обдумал случившееся и пришел к выводу: пистолет слишком тяжелый, его не удержать за пазухой; его можно выронить по дороге домой. Павел воспользовался тем, что мать с отцом замешкались на выходе из квартиры на лестничную клетку, опередил их, шагнул за выступ к соседской двери и стремительно переложил пистолет во внутренний карман куртки. Никто ничего не увидел!
Всю обратную дорогу он незаметно ощупывал пистолет через ткань куртки, представлял себе, как он достанет его в школе на перемене из своего ранца, как покрутит стволом пистолета у носа Мишки Воробьева… Пашка односложно отвечал родителям и соглашался с ними во всем.
Дома Павел постарался, чтобы его куртка с пугачом случайно не попала в руки к родителям: пистолет серьезно прибавил ей в весе, что могло вызвать подозрения. Улучив минуту, Павел вынул пистолет из куртки и надежно спрятал его в большой комнате за сервантом. Там Пашка пару лет назад устроил себе надежный тайник. У него всё получилось!
