Сказки на ночь для взрослого сына

скачать книгу бесплатно


…Когда гости уехали, посуда и полы были помыты, а родители упали на диван у телевизора, Пит вспомнил про пистолет. На том месте, где он показывал пугач Пашке, он ничего не нашел. В нем зашевелилось тяжелое свинцовое предчувствие. На какое-то мгновение у него даже возник металлический привкус во рту. Гнев постепенно заполнял Петра: украл, мелкий гаденыш! Ведь украл же! А он, дурак, хотел подарить ему этот пистолет!

Но Пит задал себе резонный вопрос: а почему же ты не подарил Пашке пугач, если собрался так поступить?

И гнев отхлынул от его сердца: Петр был вспыльчив, но отходчив. Прямо, как его дед Иван.

«Ладно, чего сразу напраслину на человека возводить», – подумал Петька и начал методично искать пугач в своей маленькой комнатке. Он всё обыскал, но пистолета не нашел.

Мать заинтересовалась его занятием, и Петру пришлось рассказать ей о пропаже пугача. Мать выслушала сына спокойно и помогла ему еще раз всё тщательно осмотреть. Их совместные поиски результата тоже не дали: пистолет из квартиры пропал.

В ситуацию вмешался отец, напомнивший о том, что пугач – не просто игрушка, что подарил ее подполковник милиции дядя Юра Лапин, что вообще-то существует такое понятие, как ответственность…

Мать вздохнула и позвонила своей подруге, Пашкиной матери. Спросила, не видели ли, или, возможно, случайно конечно, Павлик забыл оставить пистолет, заигрался, взял с собой…

Пашкина мать возмутилась: такие подозрения! В отношении Пашки!

Она позвала к себе Пашку, который успел спрятать украденный им пугач, и сурово спросила: брал?

Пашка стойко выдержал взгляд матери прямо в глаза и твердо ответил:

– Нет!

Мать с облегчением выдохнула. Она желала поверить Пашке и поверила ему. На этом разговор двух подруг, собственно, и закончился. Петькина мать еще вроде бы извинялась, Пашкина мать тоже что-то говорила, соответствующее обстоятельствам.

Именно в те минуты на Пашку напал страх: вдруг он чем-нибудь выдал себя? Вдруг мать найдет за сервантом пистолет? Он отчаянно, от всей души жаждал, чтобы мать и ее подруга рассорились бы навсегда, чтобы не разговаривали и никогда не встречались, чтобы никогда ему больше не видеть Петра. Никогда! Тогда бы и пистолет навсегда остался у Павла.

Пашка хотел ощупать в тайнике Петькин пистолет, проверить: а он вправду его взял? Но тут в комнату вошла мать; телефонный разговор расстроил ее. Она вновь приступила к сыну с разными вопросами, предполагая, что Пашка сможет вспомнить, куда подевался пистолет? – надо же помочь подруге в поисках.

Но Пашкина память в этом деле сотрудничать никак не могла, и расспросы закончились тем, с чего они начались: не видел, не помню, не брал. Отступать Пашке было некуда.

Мать в течение всего вечера находилась рядом с ним, и он так и не смог залезть в тайник. И на следующий день, в воскресенье, ему не удалось улучить ни одной минуты, чтобы проведать свое сокровище, как будто его заколдовали. Пашка нервничал и злился, не слушался родителей, но ничего изменить не мог.

Тогда Пашка успокоил себя мыслями о том, что всё у него сложится в понедельник: он возьмет пистолет в школу. В понедельник утром он, однако, проспал и чуть не опоздал на уроки, какой уж тут пистолет! Из школы его забрали к себе бабушка с дедом, вечером после работы за ним зашла мать, они вернулись домой. Но до пугача он добраться не смог.

И с тех пор всё у Пашки пошло не так.

Он постоянно думал об украденном пистолете, но достать его боялся: а если застукают? Еще страшнее – принести его в школу. Наверняка кто-нибудь прицепится, тот же Мишка Воробьев; дойдет до учителей, вызовут мать, и всё раскроется!

К тому же все вокруг него сговорились: только и намекали на то, что врать и красть – это очень, очень плохо. Просто ужасно.

А может, никто ничего и не говорил? Не намекал ни на что? Просто Пашке так казалось?

Когда мать обсуждала историю исчезновения пистолета с бабушкой, та покачала головой:

– Нет, Павлуша этого сделать не мог! Правда, Павло? – и улыбнулась.

Вот тогда Пашке выпал единственный шанс открыться и отдать этот проклятый пистолет! Ну, отругали. Ну, отец, пожалуй, и выпорол. Хотя вряд ли. И всё! И нечего было бы бояться!

А вдруг они не простили бы его? И дед с бабушкой перестали бы с ним разговаривать? А как бы мать позвонила своей подруге и сказала: мой сын – вор и врун?!

И не было с той поры Пашке покоя…

А Петр получил внушение от своего отца о необходимости лучше следить за своими вещами, потужил немного о пистолете, да и забыл о нем.

…Прошло лет пять, наверное. Или шесть.

Петр учился в университете, встречался с девушкой, собирался жениться. Совсем взрослый.

А Павел – заканчивал школу. Тоже не маленький.

С год назад Павел вынул из-за серванта украденный им когда-то пистолет и переложил его в ящик своего письменного стола. Тогда он дал самому себе обещание: через год я с ним разберусь.

И вот он позвонил Петру и все ему рассказал. Как украл пистолет. Как прятал его. Как лгал. Как боялся разоблачения. И еще он предложил Петру встретиться: он хотел отдать ему пугач.

Петру стало немного неловко от того, что он давно уже позабыл историю с пистолетом-пугачом. А для Павла, получается, та история еще не закончилась…

Петр сказал Павлу, что, конечно же, встретиться можно. Только не из-за пистолета. Пусть Павел его оставит себе. На память. Ему, Петру, пистолет, правда, не нужен.

И еще они сказали друг другу какие-то хорошие и теплые слова.

Поговорили, в общем.

Павел взял в руки свой собственный, только что ему подаренный пистолет, посмотрел на него, словно увидел впервые, покачал в ладони, убеждаясь в его тяжести. А потом сунул в самый дальний угол самого нижнего ящика своего стола.

Полковник милиции Георгий Васильевич Лапин в начале нового века вышел в отставку. Теперь он пенсионер. У него подрастают внучки. Для них он принялся сочинять простенькие сказки. К его глубокому удивлению, литературные упражнения отставного милиционера пришлись по вкусу какому-то издателю. Сейчас у него изданы две или три небольшие книжечки.

Сергей Максимович Кубышка еще в советское время перевоспитался и стал артистом цирка. Иллюзионист и жонглер. Гастролировал по всему Советскому Союзу. До сих пор выступает. Не то в Пензе, не то на Камчатке.

Дядя Саша Макаров похоронил свою мать и запил; от него ушла жена-учительница. У единственной дочери Макарова, которая работает на Петровке, 38, имеется муж, а детей пока нет.

Мишка Воробьев далеко пошел. А пойдет – еще дальше. Одним словом, он очень успешный господин. Или товарищ. Мишка еще до конца не определился.

Из родителей вышли неплохие дедушки и бабушки; они сменили на посту тех, прежних, дедушек и бабушек. Жизнь-то на месте не стоит.

Дочке Петра скоро будет четырнадцать лет, сыну – одиннадцать.

У Павла – две восьмилетние дочки-близняшки, пистолет им ни к чему.

И только про Ромку-цыгана ровным счетом ничего неизвестно…

Наши не наши мальчики

С утра до вечера

– Мal Тебя!

– Хорошо, принеси трубку на кухню. Инна Ивановна выключила воду, вытерла о фартук мокрые руки и взяла у сына телефон.

– Да! Лидия Сергеевна? Здравствуйте! Рада Вас слышать. Как Вы себя чувствуете? Да, Вы правы… Чего уж тут ждать… Вы смотрите телевизор?! Зачем?.. Так они же всё врут! Ни слова правды не скажут! Телевидение – основное орудие манипулирования… Оно же в руках подлецов и негодяев! Посмотрите на их лица! Заевшиеся самодовольные оккупанты!…Какие деятели культуры их поддерживают?…Их купили! Купили, должностями поманили, или еще чем-то… Предатели!…А где же свобода слова, о которой они кричат на каждом углу? Ложь, ложь, одна ложь! Хоть бы бомба на это «Останкино» упала, простите меня за резкость!…Нет, не боюсь… Я устала бояться… Сколько же можно унижать народ? Да, конечно, я знаю… Мы с Борисом недавно приехали оттуда… Пообедаем и вернемся… Я не могу сидеть сложа руки! В конце концов, народ вправе заявить, что он думает о происходящем! Мы катимся к катастрофе!.. Лидия Сергеевна! Вы же знаете: я двадцать лет отдала школе, но такого безобразия не помню. Получаем копейки, учебные программы постоянно перекраивают, нагрузка – сумасшедшая… А дети? Разве это дети? На контакт не идут, дерзят, курят, романы крутят, матерятся; на уме всё, что угодно, только не занятия… Я пытаюсь держать себя в руках… Да, Вы правы, мой одиннадцатый – совсем не подарок… Наглые, развязные… Да-да, Вы их помните… Вы же у них вели в начальной…

Инна Ивановна почувствовала, как бывшая ее коллега постепенно утеряла к разговору интерес: слушала невнимательно, отвечала междометиями. Инна Ивановна немного обиделась и свернула разговор. Нечего метать бисер и попусту терять драгоценное время.

«С чего бы я понадобилась этой старой лисе? Что она хотела разнюхать?» – размышляла Инна Ивановна; накопленный ею за годы учительства опыт свидетельствовал: Лидия Сергеевна позвонила не просто так.

«Интересно, кому же ласковая Лидушка вызвалась услужить?…Копают, интригуют… Никак не успокоятся… Раньше пытались поймать на репетиторстве, а теперь – что? Идейно чуждая? Флюгеры!.. Или, наверное, место у меня очень завидное», – заключила она.

– Борис! Садись есть! Нам через час надо выдвигаться!

Борис – высокий, спортивный, приятный лицом и покладистый характером парнишка; не отличник и даже не хорошист. Его усердие в учебе по большей части оценивалось на «троечку». Причем математичка всегда ставила ее, поджимая губы.

Борис искренне не понимал, почему, даже выучив практически наизусть заданное на дом, он редко получал оценку выше этой самой тройки. Исключение составляли два любимых предмета, но мать постоянно твердила ему, что для успешного окончания школы и устройства будущей жизни физкультуры и гражданской обороны недостаточно. Можно подумать, что сама она за свои пятерки получила у судьбы исключительный подарок! Как бы не так…

Огорчало и то, что иногда (в воспитательных целях, естественно) ему давали понять: если бы не его мать, Инна Ивановна, вряд ли бы он так надолго задержался в этой школе.

С одноклассниками у Бориса дружеских отношений не сложилось, хотя он не подличал и никогда намеренно их учителям не закладывал. Однако его воспитание не позволяло что-либо скрывать от матери, и убедившиеся в этом одноклассники дружбы с ним не водили.

В прошлом году мать поставили на классное руководство «ашками», а сына пересадили в параллельный класс. Но бывшие одноклассники Бориса, как ему показалось, его отсутствия даже не заметили.

Ну, и пожалуйста! Он себя еще покажет… И не всё в жизни определяется оценками по всяким физикам – химиям… математикам…

Борис вжимался и вжимался в холодную землю рядом с колесами «жигулей», уткнувшись в нее лицом и закрывая руками голову, желая одного: спрятать себя, отгородить от того, что творилось вокруг. Но уши слышали свист пуль, сквозь крепко зажмуренные глаза пробивались всполохи от взрывов, нос втягивал горький запах земли, приправленный бензином, едкий холодный пот струился по лбу, по вискам, по спине между лопатками.

Борису было нестерпимо тоскливо и страшно: шальная пуля запросто могла попасть в него и убить. Убить его, шестнадцати лет отроду, ничком лежащего на холодной земле, старающегося слиться с палой листвой. И он станет недвижим, уйдет в эту землю навеки вечные, превратится в ее часть…

Нет, он точно знает: ему нельзя сегодня умирать!

Сердце Бориса било в набат, отдаваясь в висках, в животе, в кончиках пальцев.

…Эта холодная горькая земля – наша? А пули? Наши? Не наши?..

Борису не хотелось умирать ни от какой пули. Смерть! Какой смысл в его смерти? Смысл – в жизни!

Глупо… И пару по физике он не исправил…

Он вспомнил о грузной и немолодой матери, которая тоже лежит на холодной земле и ждет смерти. У него в голове неожиданно возникла жуткая мысль, что юбка на матери может задраться, обнажив ее большие полные ноги.

Страшно. Холодно. Грязно. Глупо.

Борис не знал, сколько времени прошло с той минуты, как они с матерью, окрыленные участием в великих событиях и ожиданием триумфа, поднялись из метро на улицу. Думали: их позвали навстречу славной победе новой, народной, октябрьской революции, а оказалось – пулям…

Еще сегодня днем он своими глазами видел море людей, слившихся воедино в общем желании направить жизнь к лучшему, свергнуть диктатуру и утвердить справедливость. Он видел ту силу, перед которой отступит любая власть, и ощутил себя частью этой силы. Он видел народ, и на стороне народа была правда.

Он ехал сюда и в подробностях представлял: вот его вместе с матерью показывают по главным телевизионным каналам… И чужой ему одиннадцатый «А» узнает! Когда он придет в школу, его обступят сверстники и будут, затаив дыхание, слушать именно его, Бориса, а не этого невыносимого болтуна Сёмку Гинзбурга! И придурошная Светка Кольцова будет слушать. Жаль только, что он буднично катит с матерью на метро, а не мчится по проспектам и улицам города в грузовике в составе боевого отряда с автоматом в руках.

Что же случилось? Неужели их предали?

Кто стреляет? Наши? Почему они стреляют по нашим? Или стреляют не наши? Почему тогда наши позволяют ненашим стрелять в народ? И чья же теперь победа?..

Вчера ночью он рисовал на стене напротив своего дома белой краской: «Кремлевскую банду – под суд!» и чувствовал: судьба зовет его к великому предназначению.

Теперь же он согласен на любую, даже самую незначительную жизнь, теперь он вжимается в холодную горькую землю и всё отдаст за то, чтобы стать совершенно невидимым для неизвестно чьих пуль и для тех, кто эти пули посылает.

Вокруг свистело и громыхало. Он не сразу услышал над ухом срывающийся материнский голос: «Боренька! Что с тобой? Ты жив? Борис! Борис!»

Мать склонилась над ним, бледная, плачущая, с трясущимися губами. Она боялась прикоснуться к сыну и мучительно выговаривала его имя: «Борис! Борис!»

Борис открыл глаза и поднял голову.

– Слава тебе, Господи! Живой! – всхлипнула убежденная атеистка Инна Ивановна. – Вставай, вставай! Пока затихло, нужно бежать отсюда!

Он вскочил, мельком взглянул на зарево пожара и побежал прочь, что было сил. Вдруг он сообразил: матери за ним не угнаться – и заставил себя остановиться.

Мать, с трудом переводя дыхание, нагнала его. У телецентра вновь раздались выстрелы – она через силу побежала быстрее, увлекая за собой сына. Через сквер, через незнакомые подворотни и дворы выскочили на соседнюю улицу, как будто выскочили из ночного кошмара.

Вокруг – дома, в домах тихо светятся окошки. Обычная жизнь: осень, воскресный вечер, чисто одетые люди идут по своим делам. А случившееся с Борисом и его матерью – сон. Очень-очень страшный сон.

Молча и не глядя друг на друга, они добрались до метро, спустились вниз на станцию. На свету стало заметно, что их одежда перепачкана, люди в метро посматривали на них и сторонились.