Журавли Афгана

– Санаторий, а не война. Действительно так было?

– Это письмо писал из госпиталя. С ранением лежал. Бабушка твоя не догадалась, а дед понял, не та военная часть на штампе. Сам служил, разбирался. Сестре, твоей тёте Гале, я написал, что в госпитале нахожусь, хотелось с кем-то поделиться, родителям не стал. Кормили нормально, но никаких арбузов с виноградом и яблоками в помине не было. Это я загнул.

– Зачем ты врал?

– Мама и так наполовину поседела, пока ждала. Напиши ей про госпиталь, ранение, сразу бы поняла – в боях участвую. А я писал про охрану складов. Были ухари, заливали девчонкам, типа: «Пишу на сапоге убитого товарища. Только что нас накрыла артиллерия, «двухсотых» и «трёхсотых» немерено. А вчера ходили в рукопашку, уложил трёх духов». К нам один пришёл молодой, решил такое матери написать. И ведь накатал – «пишу на сапоге убитого товарища»… Но проболтался ребятам, письмо отобрали, а ему бока намяли. Разве можно родителям такое…

Алёна писала сочинение в воскресенье. Он возился с машиной в гараже, дочь несколько раз приходила с уточняющими вопросами. А потом пришла по другой тематике.

– Па, я вот прикидываю, может, мне в военный университет поступать? Вон как девушки красиво на параде маршируют!

– Алёна, я не посмотрю, что ты едва не с меня ростом, возьму ремень…

– Кстати о ремне, недавно начала вспоминать, ты ведь меня ни разу за всю жизнь не шлёпнул, не то, чтобы ремнём. Не помню, мама – да, бывало.

– Вот и начну с ремня! Солдатского!

– Ладно-ладно. Не буду офицером. К чему веду, забыла спросить: у вас были хорошие командиры?

– В основном – да. Ротный, капитан Грачёв, – человек с большой буквы!

Ротный напоминал Валентину Владимира Высоцкого. На гитаре хорошо играл. Ростом повыше актёра, чёрные усы, голос мужественный. Настоящий боевой командир, солдат берёг. Награды: два ордена Красной Звезды, четыре медали. Тело – сплошные мышцы, на турнике на одной руке подтягивался. За полгода до дембеля Валентина, он уехал в Союз, поступил в академию.

– Он окончил службу полковником, – рассказывал дочери Валентин. – Жаль, в конце жизни прибил его алкоголь. С этим врагом не справился, от пуль был заговорён, от стакана – нет. Два года назад ребята написали в «Одноклассниках» – умер. Упомяни его в сочинении. Что водка загубила – не надо, а так упомяни. Грачёв для меня образец советского, русского офицера. В бою мыслил мгновенно, стрелял из любого оружия. И пел классно.

– Па, ты в прошлый говорил: в Афгане разных певцов повидал. Расскажи.

Валентин в госпитале лежал, вдруг объявляют: Анна Вески приезжает. Все знали её песню:

Листья жёлтые над городом кружатся,

С тихим шорохом нам под ноги ложатся.

И от осени не спрятаться, не скрыться.

Листья жёлтые, скажите, что вам снится.

В школе на вечерах под «Листья жёлтые» танцевали. Вески с её лёгким прибалтийским акцентом была звездой. В роте имелось пара трофейных японских кассетных магнитофонов, песни Вески часто звучали, и вот она вживую.

Летний клуб. Набилось под завязку. Проходы и те заполнены. Кто-то на костылях в проходе торчит, пока доковылял, ногастые сидячие места заняли. Как и положено, офицеры в первом ряду. Анна Вески вышла, глянула в зал, и попросила офицеров уступить места тем, кто на костылях. Офицеры молча встали, им принесли табуретки, стулья. А на первый ряд сели кто в гипсе или вообще ноги нет.

– В Афган к нам, – рассказывал Валентин дочери, – приезжали Александр Розенбаум, Михаил Боярский, в 1985 году в полку чумовой концерт, как вы, молодёжь, говорите, дал Валерий Леонтьев.

Леонтьев с головы до ног в разноцветном наряде, причёска – копна волос. Бешено популярной была его песня «Зелёный свет», со спортивным припевом:

Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут,

бегут, бегут, бегут, бегут, бегут,

а он им светит…

Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут,

бегут, бегут, бегут, бегут, бегут,

а он горит…

И сам Леонтьев на сцене не столбик с микрофоном: танцевал, прыгал… Огонь да и только. Сразу видно – дружит человек со спортом, держит себя в тонусе. Танцами, пением разгорячил десантников, завёл.

– Десантники, вы лучшие! – кричит в зал.

В ответ несколько сот глоток:

– Да!

Конечно, лучшие. Разве есть сомнения.

Леонтьев дальше градус повышает:

– Вы самые лучшие!

И снова в едином выдохе:

– Да!!

– Мы без вас никуда!

– Да!!!

– Порвём всех!

– Да!!!

– Если не мы, то кто!

– Да!!!

И певец в мыле, и зал раскалился, от любой искры – полыхнёт.

Леонтьеву десантура подарили тельняшку, берет!

Берет водрузил на свои кудри:

– Войска дяди Васи! – бросил руку к виску, отдавая залу честь.

Разве в обычном городском зале может быть такой концерт. Только в военной части у ВДВ.

Долго не отпускали певца. У того пот по лицу ручьем. Уработался в доску.

– Для братьев десантников пел бы до утра, – приложил руку к сердцу, – но ещё один концерт сегодня.

Неподалёку от десантников лётчики штурмовой авиации стояли. Оттуда приехали за Леонтьевым. Увезли.

Концерт у лётчиков проходил под открытым небом. Вскоре оттуда знакомая музыка донеслась:

Но почему, почему, почему

Был светофор зеленый?

А потому, потому, потому,

Что был он в жизнь влюбленный.

Можно ещё раз концерт послушать. И вдруг голос Леонтьева:

– Лётчики, вы самые лучшие! Мы без вас никуда!

Вот и купи его за рубль двадцать! Два часа назад десант был лучшим, а теперь летуны! Хоть беги и забирай тельняшку с беретом обратно!

– Он так пел и вертолётчикам, и танкистам, – смеясь, рассказывал Валентин дочери, а мы, наивные, думали, только нам…

– Не только вы, все хорошо воевали!

– Конечно, те же вертолётчики – просто асы. В горном рельефе очень сложно летать, они чудеса вытворяли, нарушая все инструкции. Сколько раз забирали нас под огнём, выручали в самую трудную минуту. Прилетят с огневой поддержкой те же Ми-24, не зря прозвали их «летающие танки», духи не знали, куда прятаться. Давали им вертолётчики просраться…

– Па, ну чё ты!

– Ой, прости-прости, вылетело…

Валентин собирал в огороде картофельную ботву, когда услышал стук калитки и голос Алёны:

– Па, пять баллов за сочинение!

Он воткнул вилы в землю, пошёл навстречу дочери.

– Мария Алексеевна сказала, что у меня лучшее сочинение! По русскому, правда, пару ошибок допустила, поторопилась.

– Молодец! Видишь, и мой опыт пригодился.

– Это ты молодец! Так хорошо рассказал.

– Пусть будем оба молодцы.

На крыльцо вышла жена.

– И мама тоже! – сказал Валентин.

– Куда это вы, – деланно строго спросила жена, – без меня меня определили?

– В «молодцы»! Дочь пятёрку получила за сочинение, говорит, если бы не мама!

– Да-да, мамочка, – подхватила мысль Алёна, – ты у нас чудо!

– Наконец-то дождалась благодарности! Ладно, сочинители, пойдёмте ужинать!

Валентин вымыл руки под рукомойником, стоявшим под навесом, полотенца не оказалось на привычном месте, потряс руками перед собой, вытер о штаны и направился в дом. На душе было светло.

Молитва кресту

В Фергане в учебке ВДВ их гоняли до изнеможения, парни говорили: скорей бы Афган. И вот Кабул, война, 350-й воздушно-десантный полк. Небо гудит. Одни самолёты взлетают, другие садятся, двигатели третьих ревут перед броском ввысь. Непрекращающийся гул давил на психику. Память Николая Усова вытолкнула бабушкину молитву: «Крест на мне, крест во мне, крестом ограждаюсь, крестом врага отгоняю. Отойди, враг, здесь тебе не место. Господи, огради меня Своею пеленою от лихого, от худого, от чёрного змея, от лютого зверя, от злого человека». Николай повторял её перед сном, упав в койку, вспоминал днём, повторял чаще машинально, на автомате, не вдаваясь в смысл слов. В нагрудном кармане носил молитву «Живый в помощи», её мать написала на листке и вручила со словами: выучи и носи с собой. Да она была длинной, молитва кресту – в самый раз.

Николаю казалось: помнит эту молитву, сколько себя помнил. Ему было четыре года, родители переехали в районный городок, две сестры и брат отбыли с ними, им в школу, он остался с бабушкой. В углу за шторками на полочке стояли иконы. Бабушка, переделав все дела, вечером встанет перед ними. Наверное, утром тоже молилась, но он спал. А вечером она к иконам, и внук рядом. Не принуждала, не звала с собой. Возможно, опасалась своего сына, отца Николая, тот не признавал Бога. Умирая, не дал согласия пригласить священника. Это в шестьдесят один год! Что уж говорить, когда ему тридцати не было. Бабушка не говорила: запоминай, не учила специально своим молитвам, молилась вслух, Николай и запомнил: «Крест на мне, крест во мне, крестом ограждаюсь, крестом врага отгоняю…»

Бабушка в двадцать восемь лет проводила мужа на Финскую войну, военная компания была короткой, уместилась в сто пять дней, да их хватило, чтобы Иван пропал без вести. Всю жизнь Анна ждала его возвращения, не оставляла надежды – а вдруг. Долго хранила женскую привлекательность и, что всегда ценилось в деревне, слыла работящей. Сватались хорошие мужики. Насколько легче было бы рядом с мужчиной. Но всем отказывала – Ваня вернётся, а она с другим. Не переступила через себя. Сама дом поставила, сама двух сыновей подняла. И славы дурной не приобрела, вернись муж, слова плохого о жене не сказали бы. Да не вернулся сибиряк. Сгинул в финских снегах.

Загадкой для Николая остался факт: откуда у бабушки взялась храмовая икона Спасителя в полтора метра высотой? Её хранила в каком-то тайном месте, Николай увидел образ, когда настало время переезда к ним в районный городок. Он крутился у машины с вещами, вдруг бабушка выносит икону. В городе первым делом отнесла в церковь.

Много раз мальчишкой слышал от неё:

– Коленька, как хорошо – храм есть. Хоть в конце жизни в храме вдосталь помолиться.

Много позже, это уже после смерти бабушки, Николай спрашивал у матери: откуда у бабушки икона? И она не знала.

Из тридцати семи рублей пенсии, что получала бабушка, тридцать четыре отдавала невестке в семейный бюджет, три оставляла на свечки, просфорки, церковные пожертвования. Всю работу по дому взяла на себя: топка печки, готовка еды, уход за скотиной – два поросёнка, штук тридцать уток. Опять же – «в хозяйстве» двое внуков и две внучки. С раннего утра бабушка на ногах. И только в воскресенье и в церковные праздники оставляла все дела и шла в храм. Это закон. Как бы отец не ворчал, не ругался, не слушала его. Не вступала в споры, просто делала, как считала нужным.

На Пасху рано-рано, на восходе солнца, будила Николая.

– Коленька, – тормошила, – проснись, солнышко играет. Какая Божья благодать. Вставай, посмотри, а потом разговляться будем. Из церкви освящённые куличи и яички принесла.

Коля спросонья припадёт к окну, тут же брат рядом, глаза слипается, спать хочется. Смотрит-смотрит за огород, где над степью встаёт яркий диск.

– Видишь, играет! – бабушка скажет.

– Ага, – подтвердит Николай. Хотя спросонья ничего особенного не разглядит. Солнце и солнце, может, ярче, чем обычно.

Потом съедят с братом по яйцу, луковой шелухой крашеных, по куску вкуснейшего кулича умнут, чаем с душицей запьют. Бабушка тут же за столом, а щёчки у неё румяные, глаза светятся радостью. Это он хорошо запомнил.

– Христос Воскресе! – скажет.

Как отвечать знал:

– Воистину воскресе!

Провожая в армию, бабушка крестным знамением благословила внука. Уже плохо ходила. Зашёл к ней в комнатку, обняла, сидя на кровати, потом поднялась со словами:

– Постой-ка.

Он вытянулся перед ней. Шепча молитву, перекрестила, ещё раз обняла, вытерла слезу углом платочка, молча показала рукой: иди.

В школе перед каждым экзаменом Николай брал у бабушки матерчатый чёрный поясок, на котором напечатан золотистыми буквами напечатан 90-й псалом – «Живый в помощи Вышняго…»

В Омск поступать в техникум тоже поехал с поясом. Вернулся после экзаменов и первым делом к бабушке:

– Сдал! Поступил!

И вернул поясок.

Это была семейная традиция: двух сестёр Николая и брата бабушка снабжала молитвой перед экзаменами. К экзаменам готовились, но поясок обязательно брали.

Охранной молитвой Николая снабдила мать. С некоторых пор она стала составлять компанию бабушке в походах в церковь. Принимала эстафету. Перед уходом в армию мать улучшила момент, чтобы остаться вдвоём, позвала на кухню и вручила листок с «Живый в помощи».

– Коля, – попросила, – выучить молитву и всегда держи при себе. Отец мой, дед твой Константин, с ней воевал!

После паузы добавила:

И не просись в этот Афган! Богом молю: не просись!

– Ладно, – сказал. – Не буду.

Но он хотел туда. И мать не услышала твёрдости в его словах.

Дед Николая Константин воевал на Северо-Западном фронте. Его война вместилась в один год. В Гражданскую девятнадцатилетним парнем мобилизовали красные, год воевал против колчаковцев. С этим опытом поставили сначала заместителем командира взвода, через две недели командира взвода убил снайпер, встал на его место, а потом назначили заместителем командира роты стрелкового полка, дали звание младшего лейтенанта. Воевал с августа 1941 года по август 1942-го. После тяжёлого ранения в голову, руку и плечо – рядом разорвался снаряд – госпиталь и возвращение домой в 1943-м. Ему было отпущено десять лет мирной жизни. Мать рассказывала Николаю, что у них в доме висели иконы. Церковь в деревне закрыли, но имелся молельный дом. В нём старичок служил мирским чином. Она с подружкой заходила на службы. Не только любопытство разбирало, тянуло к иконам. Даже героем карикатуры в школьной стенной газете стала, где её изобразили молящейся.

Её отец за год до своей смерти расскажет дочери-подростку. В первую военную зиму он с полуротой окажется отрезанным от полка. Два дня бушевала метель, валил снег. Бойцы доели последние сухари, патроны на исходе. Возникла реальная угроза окружения. Немцы, оставаясь в неведении о численности стоящего перед ними противника, не предпринимали активных действий. Но было ясно, как только фрицы поймут: им противостоит горстка солдат – несдобровать. Вечером по темноте Константин отправился в ближайшую деревню. Постучал в крайний дом, открыла пожилая женщина. Откровенно рассказал об аховой ситуации в своём подразделении. Бойцы голодные, есть нечего, неизвестно, когда подойдет подмога. Женщина поставила варить двухведёрный чугун картошки, достала две буханки хлеба, кусок сала. Пока варилась картошка, села за стол и написала карандашом на тетрадном листке молитву «Живый в помощи…» «Возьми, солдат, – подала свёрнутый вдвое листок, – с этой молитвой отец мой в Германскую воевал, вернулся живым. И тебе поможет». С картошкой, салом, хлебом и молитвой вернулся Константин к своим бойцам. Подкрепившись, они пошли на отчаянный шаг, под утро пошли в атаку, немцы от неожиданности бросили окопы, отступили, решили – к русским подошло подкрепление. Наши разжились оружием, продовольствием и продержались до прихода своих.

Весь Афган Николай прошёл с этой молитвой в кармане и фотографией Ирины. В нагрудном кармане разрешалось носить самую малость – пару писем, блокнотик. Непорядок, если карман оттопыривался. Николай нашёл прозрачный пакетик, как раз по форме фото, вложил в него молитву и фотографию. В 350-м парашютно-десантном полку в Кабуле Николай недолго задержался. Шла восковая операция «Магистраль», Отдельная Гвардейская 56-я десантно-штурмовая бригада понесла большие потери, её доукомплектовали за счёт пополнения, предназначенного для 350-го полка. Сама бригада базировалась в Гардезе, кроме третьего батальона, который стоял в Бараки-Барак (провинция Логар). В Бараки в третью роту определили Николая пулемётчиком.

Рьяной дедовщины в бригаде не было, но с дембелями, был случай, пришлось Николаю выяснять отношения, включая кулаки. Опять же дембеля были не свои – мотострелки. Их прикомандировали к бригаде. Николай зашёл в курилку, там человек пять азиатов. Попросили у Николая авторучку. Полез за ней, а доставая, извлёк пакетик с фото Ирины и молитвой. Один дембель, сержант, увидев фото, оживился: дай посмотреть! Николай без задней мысли протянул. Ирина девушка эффектная и фотограф с выдумкой снял: лёгкий наклон головы, выразительный взгляд больших глаз, губы тронула улыбка.

– Дай, – попросил дембель.

– Ты чё – с дуба рухнул? – возмутился Николай.

Он был уверен: сержант просил для непотребства.

– Завтра отдам, – примирительно сказал тот.

– Нет! – отрезал Николай. – Даже не думай!

В шаге стоял мордоворот на полголовы выше Николая, смотрел нагло, самодовольно.

– Пусть посмотрит! – с ухмылочкой произнёс он. – Умар у нас эстет.

И встал перед Николаем, дескать, теперь будешь иметь дело со мной.

Вариантов не было. Николай коротко ударил мордоворота в подбородок, вложив в удар всю злость и решимость биться до конца. Мордоворот не ожидал такой прыти от десантника, тот добавил левой, и тут же Николаю ощутимо прилетело сбоку в ухо. Он устоял и, сделал шаг к дембелю с фото, ударил его носком ботинка в голень, кулаком целил в голову, но попал в шею, выхватил фото и молитву. Сам получил вскользь по скуле. К драке подключились все мотострелки. Мордатый, придя в себя, ринулся в бой, на этот раз Николай, фото успел сунуть в карман, достал его прямым в голову и снова отправил в нокдаун. В этот момент подбежали два дембеля-десантника, мотострелки ретировались.

У Николая горело ухо, саднила скула, была сорвана кожа.

– Чё они? – спросили свои дембеля.

– Да онанисты! Хотели фото девчонки забрать!

– Убить мало!

…Афган снился и через десять лет после возвращения домой, и через двадцать. Один из повторяющихся снов – призыв в армию. «Вы чё – я отслужил!» – возмущался Николай в военкомате. Но военком стоял на своём: «Надо!» «Да я уже старый, бегать по горам с пулемётом! – приводил свои доводы Николай. – Мне лет-то ого-го!» А ему: «Идём в Афган добивать духов, а кому, как не вам! Вы, афганцы, – лучшие!» Был ещё сон, как бы продолжение первого. Стоит в кишлаке, подъезжает БМП, на броне Тарас, Вовка Тарасов, бывший замкомвзвода, вместе из учебки в бригаду попали. Николай ему: «И тебя вызвали?» Тарас с возмущением: «Колян, быстрее прыгай, мы год воюем с духами и америкосами, а ты только подкатил».

Другой сон – бой. Стрельба, разрывы, дух выскакивает из колодца кяриза, бежит на Николая. Чалма, рыжая борода, глаза бешено горят, зубы оскалены. В руках нож. Николай наводит на него ПКМ, сейчас живого места из духа не останется, но пуля, вылетев из ствола, безвольно падает под ноги. И другая, и третья за ней… Пули не в духа впиваются, сыплются на землю. А дух летит на него, нож на уровне груди, приготовился полосонуть по горлу, зарезать, как барана. Николай бросает пулемёт, хватает с земли лопату, садануть душару по черепку, но лопата, будто не воздух вокруг, а желе прозрачное, движется с трудом…

Николай никому не говорил, но начнись снова Афган, сказал бы «да», если понадобился его боевой опыт. Служил после Афгана в милиции, стал офицером. В Афгане приходилось сталкиваться с офицерами-милиционерами, их посылали для оперативной работы. В снах возмущался, зачем второй раз призывают, – наяву был готов к призыву.

В 2001 году Николаю предложили поехать с отрядом транспортной милиции в Чечню. Предложение добровольно-принудительное, да при желании можно было найти отговорку, он не стал отказываться, достал в кладовке с верхней полки дембельский дипломат, в нём вместе с погонами хранилась молитва «Живый в помощи…» Молитву положил в карман, дипломат поставил на прежнее место.

Мать за два дня до отправки в Чечню повела его вместе с женой в церковь, заказала молебен. Стояли с горящими свечами в руках, Николай старался внимательно слушать молитвы, читаемые батюшкой. В хоре пели три бабушки.

Батюшку он знал, за два года до этого отпевал отца, а ещё раньше, почти сразу как он вернулся из Афгана, причащал и соборовал бабушку на дому, а потом отпевал.

После молебна батюшка подошёл к Николаю, благословил.

В Чечню Николай поехал командиром взвода, был на то время в звании капитана. Командир сводного отряда в прошлом кадровый офицер, танкист. Когда в начале девяностых началась вакханалия в армии, попал под сокращение, а куда идти работать – подался в милицию. Таких в ментовке звали «сапогами». Николай до этого не знал командира и оценил положительно, что тот «сапог». Одно дело милиция, другое война, командное военное училище за плечами – это ценно.

Вторая Чеченская война шла без малого два года. И как показало время, режиму так называемой контртеррористической операции ещё длиться и длиться. Окончательно завершится лишь в апреле 2009 года. Проводились войсковые операции, уничтожались банды, в 2000-м был захвачен полевой командир Радуев, но продолжали зверствовать банды Хаттаба, Доку Умарова, Шамиля Басаева. За год до отправки Николая в Чечню в один день боевики проведут серию терактов против российских военнослужащих в разных районах республики, они унесут более пятидесяти жизней. Осенью 2002 года боевики захватят заложников в Москве во время спектакля «Норд-Ост», первого сентября 2004-го возьмут в заложники школьников Беслана.

Отряд милиции Николая первый месяц стоял на узловой станции Червлёная. Участвовал в сопровождении грузовых составов с вооружением, продовольствием, живой силой. Железная дорога работала только на военных, пассажирского сообщения не было. При прохождении состава милиционеры (рассредоточившись в пределах видимости) стояли в охране вдоль полотна. Состав обязательно сопровождал бронепоезд, как из Гражданской или Великой Отечественной войны: весь в бронированных листах, мешки с песком, пулемёты «Утёс», гранатомёты АГС-17.

Командир отряда оказался суетливым, трусливым, одно в голове – как бы чего не вышло. Впервые проявил себя через неделю, как встали в Червлёной. Молодой сержант неловко спрыгнул со сцепки вагонов, пяткой звезданулся о рельс, в результате открытый перелом. Повезли в соседнюю войсковую часть. Молоденький доктор, старший лейтенант, покачал головой с протяжным:

– У-у-у… Надо везти в Гудермес, я могу только повязку наложить.

До Гудермеса не сказать далеко, порядка пятидесяти километров по железной дороге. Встал вопрос, кому из офицеров сопровождать раненого. Без этого нельзя. Командир отряда наотрез отказался, замполит заюлил, у него сердце ноет, как бы приступ стенокардии не случился, зам по тылу тоже нашёл отговорку. Все три майора в кусты. Парню хуже и хуже. В Гудермесе, понятно дело, никто их не ждёт, чем крупнее звёзды на погонах, тем проще определиться с травмированным. А тому хуже и хуже. Командир к Николаю:

– Коля, выручи! Ты человек бывалый!

Николай взял двух бойцов – раненый идти не мог, костылей не было, вели, обняв с двух сторон. На бронепоезде доехали до Гудермеса. Железная дорога имела прифронтовой вид: оборванные провода, развороченные релейные шкафы, раскуроченные семафоры.

Штаб транспортной милиции находился на вокзале. Николай доложил подполковнику обстоятельства дела, тот ответил коротко:

– Машину дадим.

И добавил категорично:

– Гарантий безопасности никаких. В городе неспокойно.

– Дайте охранение, – попросил Николай.

– Ты что издеваешься? Откуда его возьму!

За рулём уазика сидел чеченец, одетый по гражданке. То ли специально снял милицейскую форму, то ли местного водилу задействовали. Николай сел рядом, положил на колени автомат. Водила с места взял в карьер и начал кружить по городу. Гудермес являл жуткую картину – разбит, разбомблен. В многоэтажках зияли дыры от снарядов, стены испещрены пулями, осколками. Груды мусора на улицах, у домов, развалины кругом. Часто попадались неразорвавшиеся снаряды, одни валялись, другие торчали из земли, красуясь оперением. Водила крутил руль из стороны в сторону, объезжая воронки, рытвины. Нырял в боковые пустынные улицы, выжимая из двигателя всё, что было можно… Николай сидел на измене: завезёт абрек прямо в банду к головорезам. Без боя не сдадутся, да долго ли втроём можно продержаться. У раненого автомата не было. Так что в арсенале три автомата, по гранате, не густо, да ведь не на боевую операцию собирались. Вот если бы его пулемёт ПКМ 7,62…

Где-то на окраине бухали пушки. И ни одного мирного жителя на улицах. По дороге попадались группы в камуфляже с автоматами. Большинство – бородатые, неславянской внешности. Кто они? Из Афгана Николай вынес – местным не верь. А кто даст гарантию: на чьей стороне эти бородачи в данный момент? Нервозность водилы передалась Николаю, у него начало предательски крутить живот. Вида не подавал, но было скверно.

Наконец подлетели к больнице. Размещалась в школе.

– Дэсят минута! – бросил водила. – Больше нэ сэкунда!