90-й ПСАЛОМ

Но один разведчик остался в живых. Две пули прошли впритирку с черепом. Распороли по виску кожу головы. Кровь хлещет, лицо залило, грудь, но это совсем другое, чем мозги наружу. Бой затих, афганцы двинулись трофеи собирать, раненых добивать. Услышав бородачей, разведчик дышать перестал. Добивали выстрелом в голову. Это обязательно. Живот разворочен, ног ли до основания нет – всё одно контрольный в голову. Добивали и раздевали вплоть до трусов. Скальпированного разведчика тоже освободили от обмундирования. И, посмотрев на голову – сплошь в крови, кожа висит – посчитали: череп вскрыт. Зачем пулю тратить, когда сразу получил контрольную.

Лежит разведчик на камнях, не шелохнётся. Там выстрел, там… Наконец стихло, закончили душманы мародёрство, ушли. Шакалы завыли им на смену, чувствуя кровь… Поднялся разведчик и пошёл в направлении Тулукана. Это километров 12–14. Вышел с гор на дорогу. Два раза слышал звук мотора, падал на обочину. А потом увидел в ночи лампочку. Она была только на «точке». Дизель станции работал. Побежал на огонёк.

Ему с танка, что в оцеплении:

– Стой!

– Свой я, ребята! – прокричал на русском разведчик.

А у самого от радости горло перехватило, не в состоянии членораздельно слова вымолвить, мычит, рот раскрывши…

Ротный командует танкистам:

– Не стрелять. Пусть подойдёт на несколько шагов, и смотрите внимательно по всем сторонам!

Подумалось, может, моджахеды затеяли какую-нибудь хитрость с голым живцом, как с похоронной процессией на мосту… Усыпить бдительность и ударить…

Разведчик приблизился. Ему опять с танка:

– Стой!

Танкисты смотрят в прибор ночного видения: чисто вокруг незваного гостя. На дороге стояли треноги с колючей проволокой, что на ночь устанавливались, и гранаты на растяжках. Визитёр мог элементарно подорваться. Выслали сапёра провести голого.

На «точке» разведчик рассказал историю спасения. Голову ему обработали, забинтовали. Одели, сообщили в дивизию. Утром командир полка на вертолёте за ним прилетел. Дальше началась комедия. Служба «молчи-молчи» прицепилась к выжившему с дознанием. Капитан с костистым лицом пристал:

– Где ваш автомат? Какое вы имели право бросать оружие?

От всего разведбата осталось восемнадцать человек, кто был в наряде на базе… Остальные полегли в горах. Понятно, какое настроение у разведчиков, и вдруг узнают об оружейных претензиях «молчи-молчи» к своему товарищу, кинулись к капитану с самыми серьёзными намерениями. Тот едва ноги унёс в штаб дивизии. Начальник политотдела предложил особисту срочно делать ноги от греха подальше в Кабул:

– Ты думай, что несёшь? Они каждый день смерть видят! Убьют! Не улетишь, пеняй на себя!

Уразумел, что разведчики разорвут капитана за неусыпную бдительность.

– Всё равно кончим! – пообещали разведчики, узнав, что капитан слинял.

История, конечно, уникальная. Во-первых, пули только чиркнули по голове разведчика. Во-вторых, афганцы, стягивая с него штаны, трусы и другую амуницию, не разобрали, что перед ними не труп, а раненый. В-третьих, совершенно голый сумел выйти к своим. На счёт везения со службой «молчи-молчи» говорить не будем – не ежовские времена.

Второй случай ещё удивительнее. После Афгана Андрея отправили служить в Европу, в Чехословакию, которой в 1968 году помогал отстаивать идеи социализма. Своего рода награду получил за Афганистан. В Европах и встретил в 1985 году Эдика Мамедова.

Эдик служил в роте, что стояла в Кишиме. Танкист, капитан. Попал в ситуацию, нередкую на той войне. Из гранатомёта подбили танк, Эдика отбросило метров на десять от развороченной машины… Три трупа, среди них Мамедов, отправили в Кундуз. Там тоже определили к «двухсотым», обработали, одели, положили в гроб. «Чёрный тюльпан», им был переоборудованный под медсанчасть и морг Ил-18, шёл из Кабула, приземлился в Кундузе, догрузился, поднялся. Гробы стоят. Тут же сопровождающие летят. И вдруг стук. Сопровождающие заволновались: «Что такое? Откуда? Может, в самолёте неисправность?» Один пошёл к лётчикам, проинформировал экипаж о нештатном звуке. Бортинженер послушал:

– Ребята, это ваш стучит.

– Быть не может!

– Ваш, ребята, ваш!..

У него был повреждён позвоночник. Всю дорогу, как его записали в разряд «двухсотых» – и в морге, и в гробу лежал без признаков жизни. Сдвиг в чувствительности организма, скорее всего, произошёл при перепаде давления во время взлёта, сознание вернулось. Эдик очнулся – темнота кромешная… Где он? Что? И вдруг понял – в гробу. Но не в могиле, шум моторов за «бортом» гроба… Принялся стучать…

В Ташкенте его в госпиталь поместили, потом в Ленинград отправили, затем в Минск. Домой пришло сообщение – погиб. Отцу орден Красного Знамени вручили. Эдик воевал геройски. Уже имел две Красные Звезды, посмертно наградили Красным Знаменем, его редко кому на той войне давали.

Получилось, что сопровождающий был не из кишимской роты, Эдика лично не знал, это первое, второе – относился к счастливчикам, кому пришла замена, войну покидал навсегда. Радуясь за ожившего «двухсотого», за себя – не надо выполнять скорбную миссию – и, считая, что о «воскресшем» будет доложено по всем инстанциям, со спокойной душой и совестью отправился домой.

Но доложено об ожившем не было. Бюрократическая машина запнулась на уникальном случае. Родителей никто не оповестил. Они ждут тело сына хоронить, а оно живучим оказалось. Эдик проходит интенсивное лечение. В Минске над беспомощными героями пионеры шефствовали. У Эдика правая рука толком не слушалась. Попросил пионера написать под диктовку письмо домой. Пионер и накатал, где по-русски, где по-белорусски. Не очень прилежный попался. Родители в Махачкале получают странное письмо. Якобы от сына. Но почему из Минска? Почерк абсолютно не его. Может, до гибели писалось? Нет, штамп свежий. К тому же пишущий спрашивает о таких деталях, которые только Эдику известны. О сестре спрашивает, друзей по именам называет. Как тут реагировать? Родители, продолжая сомневаться, делают запрос в госпиталь. Приходит официальный машинописный ответ от главврача, подтверждающий факт, что Эдуард Мамедович Мамедов находится в госпитале после ранения. Эдик едва снова контузию не получил, когда мать с отцом приехали и мать упала в обморок при виде живого сына. До последнего сомневалась, а не чудовищная ли ошибка. Боялась, зайдёт в палату, а там чужой человек. Сколько жила с мыслью – погиб сын…

На ту пору в Минске проходил симпозиум с участием кудесника-хирурга Илизарова, он забрал воина с тяжелейшей травмой позвоночника в Курган, в свою клинику. «Я его поставлю на ноги! Плясать будет!» И поставил. А всё равно Эдика подчистую комиссовали: отдыхай, инвалид-ветеран-орденоносец, на заслуженной пенсии. Он не согласился на завалинке штаны просиживать в тридцать лет. Поехал в Москву, прорвался на прием к министру обороны, добился восстановления в армии.

Андрей вскоре, как Эдика отправили грузом «двести», закончил афганскую эпопею, вернулся в Союз, а в 1985 году, как говорилось выше, в Чехословакию направили. И вот как-то сидит на балконе, дышит свежим воздухом, наслаждается мирной вечерней тишиной, а из квартиры, с которой соседствуют балконами, голос раздаётся. Мужчина разговаривает с собакой. И страшно знакомый голос. Обязательно его слышал. Но кто? Балконы впритык, тогда как подъезды у квартир разные. На лестничной площадке не столкнёшься. Да и дома почти не бывал Андрей, то на полигоне, то в наряде. С утра до позднего вечера на службе. Говорит своей Олюшке:

– Слышал я этот голос раньше. Где и когда, не помню, хоть убей. Но слышал, до боли знакомый.

Прошло какое-то время. Сидит Андрей в комнате, время летнее, дверь балкона нараспашку, снова знакомый голос раздаётся. Да кто же это? Вышел на балкон, снедаемый любопытством, и нехорошо стало, чёрным ломануло сердце. Человек один к одному похожий на Эдика стоит, рядом немецкая овчарка.

– У вас брат Эдик был? – заикаясь, спросил.

– Да это я сам, Андрей! Это я – Эдик!

Перескочил Мамедов через перила балкона, сгрёб Андрея в охапку:

– Я, мой родной! Я!

И два взрослых мужика заплакали от радости чудесной встречи, от боли за тех друзей, кто не воскрес.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою…

Псалом звучал в Андрее. Просыпаясь среди ночи, принимался повторять по памяти. Молитва успокаивала, отвлекала от тягостных воспоминаний. Повторял раз, другой… Иногда забывался сном, не дойдя до последних строк.

Жена принесла письмо от однополчанина по Афганистану – Миши Ложкина. Миша писал, что бросил медицину, работает менеджером в фирме, торгующей запчастями для автомобилей. Звал к себе в гости. Жил Миша в Нижнем Новгороде. Они два раза встречались после Афгана. В 1986 году Андрей был в Москве в командировке, Миша специально приехал на пару дней повидаться. В 1990 году Андрей выкроил неделю отпуска и съездил к боевому другу. Созванивались по праздникам. Не по праздникам Миша звонил, будучи в подпитии.

– Андрей, держи нос бодрей! – кричал в трубку. – Это я! Докладываю: ещё жив!

В последний год такие звонки участились.

Ложкин был фельдшером от Бога.

Колонна двигалась в боевом порядке со скоростью пешехода. Впереди трал – инженерный танк с двумя пятитонными катками. Мина или фугас такой махине не страшны, переднюю часть подкинет сантиметров на тридцать, и дальше танк прёт. Брал всё – фугасы, пластиковые «итальянки». Моджахеды знали это, тоже не лаптем рис хлебали вместе с иностранными советниками. Поэтому и посреди дороги, если нет асфальтового покрытия, жди от них мин, и по сторонам, что не попадали под катки, не надейся на авось. Так может вознести…

Участки, которые трал не захватывал, сапёры проверяли. В тот раз Иван Ермаков, дальневосточник из Белогорска, и Борис Семёнов из Тюмени, шли по разные стороны от танковой колеи. Сапёрное вооружение – миноискатель да щуп, который методично в почву впереди себя воин втыкает. Если стальная заострённая пятимиллиметровая проволока подозрительно легко входит в грунт, значит, стоп. Очень может быть – закладка… Миноискатель не среагирует на «итальянку»: в ней металла всего ничего, эту адскую машинку собаки хорошо чувствуют, но их «на точке» не было. Фугасы моджахеды любили делать из гильз от танковых снарядов. Как ими разживались? Подбитый танк улетит в пропасть, если боекомплект не сдетонирует – вот тебе и гильзы. Душманы размундирят боекомплект. На много фугасов добычи хватит. Пустую гильз начиняют взрывчаткой, закапывают на метр-полтора в вертикальном положении. Контактные пластины стараются расположить на дороге так, чтобы взрыв (мощнейшей, направленной вверх силы) на середину машины пришёлся. Башня БМП подлетала на десять и более метров. Контактные пластинки делали из консервной банки. Для конспирации пылью присыплют – валяется, дескать, неприглядный сам по себе кусочек металла. Столкнувшись с такой технологией, сапёры реагировали на любую железку на дороге. Собаки неплохо чуяли фугасы, но, опять же, увы – не было их…

Иван и Борис шли за тралом, следом за ними, прикрывая сапёров, танк двигался, естественно, с пешеходной скоростью. Позади шёл бой. Духи подбили КамАЗ-цистерну, ударили из пулемётов по колонне. На заминированных участках специально создавали огнём сумятицу, дабы сломать чёткость движения. У водителя при движении в колонне одна задача – следовать строго за впередиидущей машиной. Моджахеды огнём давили на психику водителей, заставляли дёргаться – выскакивать из проверенной колеи. В суматохе боя попробуй удержись. Один затормозил, другой от столкновения крутит руль под свист пуль. А чуть в сторону вильнул – можешь нарваться на взрывоопасную неожиданность…

Сапёры – мишени для моджахедов, но делают свою работу. Километров пять дороги впереди без асфальтового покрытия, самое место для закладки мин. И как нередко бывает, где не чаешь – оттуда получаешь. Из гранатомёта подбили танк, что следом за инженерным шёл. Механика-водителя кумулятивная струя режет наповал, танк продолжает самопроизвольный ход. Иван откуда знал, что за спиной уже не грозная бронированная машина со скорострельной пушкой, а неуправляемая громадина. Всё внимание сапёра на мины: быстрее проскочить опасный участок. А на него многотонная махина прёт… Борис закричал:

– Берегись!

Иван услышал предупреждение с запозданием, прыгнул, но подбитый танк врезается в инженерный, правая нога Ивана оказалась в точке столкновения.

Много ли надо человеческой плоти… Танк смял, раздробил, искалечил…

Иван в первый момент смалодушничал, как увидел раздавленную ногу – сплошное кровавое месиво… Парень плечистый, рослый. Дружок его Борис нередко подшучивал:

– Иван, ты прямо орёл! Ух, девки до армии сохли, наверное!

Иван упал с размозженной ногой, схватил автомат и начал поворачивать дулом на себя… Потом признался Андрею, что носил мысль: «Если что – калекой жить не буду!» Борис молнией среагировал, подскочил, пинком саданул по автомату:

– Ты что, братан, дурак?!

Обнял друга:

– Мы ещё будем жить, Ваня!

Андрей с Мишей Ложкиным подхватили Ивана.

Кундуз, где госпиталь, врачи, всего-то в тридцати километрах. Но бой идёт, день на исходе.

– Миша, как он? – спросил Андрей с надеждой, хотя понимал, случай сложный.

– Ничего хорошего. В госпиталь бы его побыстрее…

На искорёженную ногу страшно было смотреть. Кости торчат, лохмотья кожи висят, куски раздавленных мышц, пыль смешалась с кровью, грязь…

– Миша, надо спасать ногу! – сказал Андрей.

С Мишей в каких только переделках не побывали. Миша и с автоматом умело обращался, и в медицинском деле ас. Всегда до последнего боролся за жизнь воина. Жаль, не всё от него зависело… Как-то с колонной вот также попали в засаду. Механику-водителю разрывная пуля попала в шею, перебила артерию, кровь хлещет. Замечательный парень – Славик Заикин из Горького. До дембеля оставался месяц с небольшим. Молодого на смену подготовил, но сам ходил на операции, боялся: вдруг убьют сменщика, и опять жди другого.

– Миша, сделай что-нибудь! – Славик рукой пытался зажать фонтан крови. – Не хочу умирать! Не хочу!

– Всё хорошо будет, – Миша поставил обезболивающий укол. – Потерпи, брат.

Сам отвернулся, сжал в бессилье кулаки, а по лицу слёзы. Они со Славиком земляки, корешили. В первый и последний раз видел Андрей плачущего Ложкина…

– Надо спасать ногу! – повторил Андрей.

Вертолёт, что шёл за ранеными, моджахеды сбили на подлёте. Вскоре упала ночь, колонна встала. По темноте двигаться нельзя. Охранение выставили, любой шорох подавляется огнём. А как быть с ранеными? Рядом с дорогой заброшенный кишлак. Занесли туда Ивана и ещё шестерых бойцов. Те-то ничего, в сознании, Иван самый тяжёлый. При свете фонариков принялись очищать рану. Андрей сельского воспитания, с четырнадцати лет рос без отца. Кур рубил, свиней разделывал, овец. Крови с первых дней войны не боялся. Новичков, да и не только, выворачивало при виде фрагментов человеческих тел, с кровью выворачивало, случалось, что тут скрывать, обделывались новобранцы. Сколько раз Андрей части воинов собирал. Но скальпелем орудовать не доводилось. Миша вручил:

– Помогай!

Держит ногу и командует, где резать. В четыре руки очищали рану. Главное – заражения избежать. При свете фонариков орудовали. Обычных карманных. Батарейки сели – Андрей сбегал к колонне за новыми…

В полевых условиях случалось, сапёру, попавшему на мину и лишившемуся ноги, прижигали рану специальной лопаткой. В огонь её, затем к ноге. Варварский способ, но надёжный во избежание заражения. В жару гангрена протекает скоротечно… Перед боевыми операциями по проводке колонн старались не есть, чаем ограничиваться уже с вечера, и на завтрак чайку попил – и хватит… Если ранят в полный живот, при такой жаре перитонит обеспечен, до госпиталя не довезут…

Капельницы с физраствором Ивану Ложкин ставит. Нога раздроблена, раздавлена… Но повезло – главные кровеносные артерии целы. Задача – сделать, что в силах, а потом пусть в госпитале решают, как быть с конечностью. Поначалу Иван, находясь в шоке, не чувствовал боли. Работали по живому. Жгутом пережали ногу. Но долго держать нельзя, а стоит отпустить, кровь начинала идти. Так раз за разом. Боец пришёл в себя, кричит. Боль – сил нет. Обезболивающий укол Миша вколол. Но всё медленно получается, что там при свете фонариков сделаешь толком. Второй укол для наркоза можно делать в экстренных случаях. Иван опять кричит:

– Лучше умру, не могу терпеть!

– Работаем! – Миша жёстко командует Андрею.

– Терпи, мужик! – Андрей просит. – Терпи, родной!

Боль адская.

– Всё, не могу! – кричит боец.

Второй раз Миша набрал шприц, обколол ногу. Под утро опять очнулся Иван. Стонет, кричит. Рану ему обработали, забинтовали, шину сделали из четырёх досок снарядного ящика…

Лишь рассвело, на двух БМП, начальник колонны, зам командира дивизии, дал лучших водителей, отправили раненых в Кундуз. Первая БМП шла порожняком, на случай мин, вторая след в след за ней. Долетели без потерь. Душманы предусмотрительно ушли ночью. Побоялись, что днём придут вертушки и будут с воздуха утюжить их позиции.

Не зря боролись за ногу Ивана – кость аппаратом Илизарова в госпитале в Кундузе нарастили. Мог Иван в Союз после тяжёлого ранения улететь от войны. Отказался. Вернулся в Тулукан. Сначала хромал. «Ничего, – твердил, – разойдусь к дембелю!» Разрабатывая ногу, старался больше ходить.

– Дурилка ты, – подначивал друг Боря, – сейчас бы летёх и капитанов строил в Союзе, они пороха не нюхали, а ты с Красной Звездой на груди! Боевое ранение. Всех бы посылал! Как сыр в масле катался. В самоходы бегал к девчонкам! Они с орденами любят!

– Вот и не хочу калекой к ним вернуться! Мужиком должен прийти домой!

– Чё калекой-то? Ты парняга хоть куда! А нога чё? Раны украшают мужчину!

Демобилизовался Иван «к девчонкам» без хромоты.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия…

Его действительно будто на руки взяли…

Об этом не рассказывал жене. Зачем нагружать без того исстрадавшееся сердце? Ранили и ранили…

Хаким передал: его бойцы прознали, что в Тулукан зашли моджахеды, восемь человек, готовят провокацию. В такой ситуации лучше в зародыше ликвидировать. Комбат отряд из пятнадцати человек направил на уничтожение душманов. Окружили дом и вперёд на штурм. Двухметровый глинобитный забор, тактика преодоления препятствия, как у мальчишек, что по садам лазят. Один подставляет спину, другой с неё, как с подставки, взлетает на забор, подаёт руку товарищу – вот уже и второй на верхотуре. Андрей первым заскочил, помог забраться напарнику, рядовому мотострелку Сергееву, и прыгнул во двор, рассуждать некогда – тактика натиска: смять с ходу, не дать опомниться. Прыгнул, смотрит в точку приземления, ноги бы не переломать. И, мать честная – не один летит туда. Граната Ф-1. А это не лимонка. Сергеев увидел полет «эфки», крикнул:

– Берегись!

Сам прыгнул обратно на улицу.

Но Андрей уже летел на гранату. И не свернуть от точки взрыва. Падают навстречу друг другу посланница смерти и определённый в качестве жертвы объект. Всего и смог Андрей за мгновения обречённого полёта – защитился автоматом: приклад между ног, ствол к груди, на которой никакого бронежилета. После чего приземлился в самую сердцевину взрыва, откуда тут же вырос «куст» осколков. У Ф-1 они серьёзные…

Спасло, что попал в эпицентр. Осколки разошлись веером по сторонам. Не все. Панаму, как шашкой казацкой полосонуло. Сразу не понял, видит: что-то перед глазами телепается. Но что? Рукой потрогал. Поясок от панамы. Осколок бритвой просвистел впритирку с левым виском, разрезал ремешок панамы. Самой малости не хватило до плоти.

Андрей прислушался к себе. Болью нигде не отозвалось. «Живой!» Ринулся продолжать атаку, давить душманов. А не совпадают боевые намерения с возможностями ног: правая готова вести погоню, пружинисто упёрлась в землю для рывка, левая как не родная. Будто нет её вовсе. Что за напасть? Ещё раз дёрнулся в сторону моджахедов. Потом глянул вниз – левая ступня неестественно вывернута, из ботинка кровища… Голову крупный осколок пощадил, зато мимо ноги аналогичный не прошёл бесцельно. Вонзился на полную. Кость ступни, как топором, развалило. Нога занемела, будто от анестезии. Потому и не почувствовал.

Сергеев потом говорил:

– Прыгнул на другую сторону дувала и думаю: всё – погиб старшина, такой взрыв.

Сразу после взрыва он перескочил к Андрею.

– Старшина ранен! – закричал.

Бойцы подбежали.

– Что, – спрашивают, – в грудь?

– Нога, – показывает Андрей.

– Какая нога, вся грудь в крови?!

Посмотрел Андрей и решил: вот она, смерть его. Размечтался – прыгнуть на гранату и живым остаться. Показалось: грудь и живот разворотило до внутренностей. Кровавое месиво.

Да велики глаза у страха – ни один осколок внутрь не вошёл. Только и всего – мелочью кожу посекло.

В Кундузе в госпитале ногу восстановили за четыре недели. Рана заживала как на собаке, а душа ныла. И что-то непонятное случилось с организмом – пищу не принимал. Вылетало всё обратно уже на подступах к желудку. Ну, день можно поголодать, другой. На четвёртый сознание начал терять. Только на капельницах держался. Да и то, как сказать, в туалет пойдёт – туда дошкандыбает, обратно – брык и упал по дороге. Несут воина на кровать, капельницу поставят… Анализы раз сделали – никаких инфекций, здоров по этим параметрам. Откуда неприятие первых-вторых блюд? И даже чай не хочет задерживаться в желудке. Медицина ничего понять не может. Стресс ли, ещё что… Повторно анализы взяли. Никаких отклонений. Десять дней усыхал Андрей, на одиннадцатый стало восстанавливаться пищеварение.

На медицинских простынях старался о доме, отпуске не думать. Гнал травящие душу мысли. Нельзя подсаживаться на опасные мечтания, когда ещё десять месяцев воевать. Больничное безделье давило тоской. Кто-то снотворные таблетки глушил, чтобы забыться. Андрей попробовал и отказался: сон тяжёлый, голова после него чумная. Тошнота хотя и прошла, ел через силу.

Привезли Лёшку-связиста из Кишима, с третьей роты. Контузия. Рассказывали, Лёшка любил ходить в рейды в кишлаки, стрелял во всё, что движется, особо не разбирая статуса – мирный житель или бандит.

– Все они мирные до поры, до тёмного времени суток! – говорил. – Потом раз – и сменил мотыгу на автомат!

Контузия не прошла даром. Вроде нормальный, но вдруг пожаловался Андрею:

– Лидка, жена брата, заглядывала вчера в палату, посмотрела в мою сторону и, зараза конкретная, не поздоровалась. Сделала морду, что не узнала. Я им перед армией всё лето дом помогал строить, специально уволился из сельхозтехники. А теперь она нос воротит, чё с калекой разговаривать?

Никакой жены брата, конечно, в Кундузе быть не могло.

Андрей выписался из госпиталя в такой весовой категории – едва ветром не унесло. Вышел на волю, вдохнул полной грудью, а ноги побежали-побежали. Ветер не ураганный, а тащит, что лист бумажный. Ему-то казалось: каким был, прыгая на гранату, таким и остался после лечения. А он усох до дистрофического состояния. Брат родной не узнал. Андрей, будучи в отпуске, у подъезда лавочку ремонтирует, брат, как мимо чужого, прошёл…

– Ты на себя посмотри в зеркало! – сжал Андрея в объятиях, когда тот окликнул. – Живое кино про Бухенвальд!

На двенадцать килограммов похудел Андрей в госпитале.