90-й ПСАЛОМ

В Кундузе Валентину сделали операцию, тогда-то хирурги и зафиксировали – пуля прошла в миллиметрах от сердца. Собрали ногу, сломанную родным танком, укрепили аппаратом Илизарова, дабы кость нарастить до прежних размеров, извлекли пулю из плеча.

Госпиталь деревянный, модульный. Реанимация – такая же, в двери окошко, стеклом забранное. Андрей постучал, друг увидел, улыбнулся, помахал слабой рукой.

– Ещё повоюем, братишка, попляшем! – сказал в стекло Андрей.

В Валентина что-то вливалось из капельницы. Андрей показал ему большой палец: молоток! И вернулся в хорошем настроении в Тулукан. Через два дня прилетел в Кундуз на вертолёте с вещами Валентина и ротного и столкнулся у хирургии с последним. Тот сидел сам не свой.

– Валера, что случилось?

– Да голова раскалывается, – отвёл глаза ротный и не выдержал… – Валентина больше нет.

– Что ты сказал? – подался к нему всем телом Андрей. – Что ты сказал?!

– Валентин умер!

– Как умер? Не может быть?!

Его перевели из реанимации в общую палату, и вдруг кричит: «Мне плохо!» Сердце останавливается. Ставят прямой укол в сердечную мышцу. Не помогает. Врачи не поймут – в чём причина? Богатырь, столько операций перенёс… При вскрытии оказалось – тромб закупорил сердечный клапан.

Валентину оставалось всего две недели до отправки в Союз. Он запланировал, не откладывая в долгий ящик, жениться дома. Но день свадьбы назначил с учётом скорого отпуска Андрея, который должен был погулять на той свадьбе за всю роту. Ребята уже обдумали, что подарить молодожёнам – японский видеомагнитофон. В 1982 году это была большая редкость. Договорились скинуться, и на чеки Андрей купит дефицитную технику. Кроме её решили чайный сервиз на двенадцать персон вручить, в первую очередь – молодой жене.

– Все вместе нагрянем в гости к ним в Ачинск, будем после водки чаи гонять! – говорил Валера Шевченко.

Ротный был родом из Донбасса, что за Сибирь-матушка с Енисеем-батюшкой не знал, мечтал выбраться в мирной жизни к другу Валентину.

– Ты повезёшь Валентина домой, – сказал Шевченко Андрею, – у тебя скоро отпуск. Командир дивизии не против.

Ещё раньше он приказал Андрею:

– Суку-комбата не трогай, я сам с ним разберусь.

Разобраться не дали.

– Дурак, – кричал командир дивизии на Шевченко, – под трибунал захотел?

Сначала комбата Штонду спрятали в дивизии, а потом и вовсе заменили. Ротному пришлось сходить на беседу к особистам, до них дошли угрозы Шевченко. Но всё обошлось.

Валентин снился Андрею в двух повторяющихся сюжетами снах. Один: на базаре в Тулукане Валентин покупает апельсины и раздаёт мальчишкам. Так поступал в жизни. Приедут на базар, конечно, на БМП, а то и двух. Группой человек десять. Пока воины отовариваются, броники наготове, красноречиво говоря пушечно-пулемётным видом: сравняем с землёй всю торговлю, если что. Валентин всегда угощал вечно голодную местную пацанву. Купит килограммов пять апельсинов и раздаёт. Те рады-радёшеньки подаркам. Когда он приезжал на базар, сразу сбегались… Случалось, какой-нибудь мальчишка на ухо предупреждал Валентина об опасности:

– Мистер, туда не ходи.

Значит, там кто-то мог быть из банды. Истина: делай добро, и оно к тебе вернётся тем же – в Афганистане не утрачивала силу… Пацанва тоже соображала: если «мистера» сегодня убьют, завтра угощения не жди. Бывало, Валентину говорили:

– Корми-корми, а потом этот пацан тебе в спину из автомата засадит!

Он улыбался:

– Может, этот как раз и не выстрелит.

Во сне Валентин загорелый, белозубый… И вдруг падает лицом на гору апельсинов, а в спине нож. Андрей подхватывает друга, кричит про вертолёт и госпиталь, несёт к БМП… Валентин на руках умирает… Во втором сне они охотились в тайге. Кедры, ели до неба, снег по пояс. Неожиданно из берлоги выскакивает медведь, Валентин вскидывает ружьё – оно заклинивает… Андрея как парализовало – ни рукой, ни ногой пошевелить не в силах…

Сны мучили, стоило разбередить душу воспоминаниями… Возвращаясь домой после юбилейной встречи с афганцами, Андрей понимал, снова по ночам будет вскидываться с криком, а Олюшка успокаивать шёпотом:

– Андрюша, ты дома, всё хорошо, спи.

Но он обязательно поднимется, уйдёт на кухню, будет сидеть перед чашкой остывающего чая, отходя от сна, не желая его повторения…

Откуда вынырнул этот расхлябанный в шарнирах типчик в кожаной кепке с длинным козырьком – не заметил. Случись щекотливая ситуация после Афгана – ни за что не опростоволосился бы. За двадцать один год мирной жизни растерял окопную бдительность. Ночной незнакомец нарисовался, как в киношной сказке. Трах-тебедох – и любуйтесь на туго обтянутую кожей рожицу.

– Слушай, брателло, – обратился из ничего возникший паренёк, – дай закурить!

Андрей не успел сказать антиникотиновое «не курю и другим не советую», как последовал удар сзади. Просящий курево в оном не нуждался – играл подлую роль подставы.

Андрей так и не понял: то ли успел инстинктивно уклониться, или бивший пропил твёрдость руки. Удар получился вскользь. Череп остался цел. Но без сильного сотрясения не обошлось.

Нашла потерпевшего Олюшка. Стало тревожно на сердце от долгого отсутствия мужа, позвонила по сотовому, вместо Андрея из трубки бодрое сообщение: телефон отключен или вне зоны приёма. Самое ценное на поживу грабителям при Андрее были сотовый да денег на пару пива. И боевые награды – орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». Олюшка занервничала, куда муж подевался из зоны приёма? Надела поводок на Чибу, чёрного пуделька, и на улицу. На Андрея наткнулась в двух кварталах от дома, лежал без сознания на детской площадке у деревянной скульптуры «Лесовичок». Вызвала «скорую», отвезла в больницу.

Вернувшись домой, почти не спала, рано утром поехала к мужу. Андрей виновато улыбался, подмигивал, дескать: не дрейфь, мать, всё путём. Она принесла какую-то снедь, любимый Андреем сушёный чернослив, а также протянула мелко исписанный листок, запаянный полиэтиленом, и булавку:

– Пристегни.

И ещё дала тоненький, размером А6, молитвенник.

Когда жена ушла, он отыскал 90-й псалом.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…

Андрей не мог вспомнить ни того солдата, ни его мать. Олюшка подробно описывала женщину:

– Как не помнишь? Среднего роста, лет сорока пяти, высокий лоб, красивые брови дугами…

Нет, не помнил, стёрлась из головы. Сколько было солдат и матерей за десять лет работы в учебке. Каждые полгода сто восемьдесят человек выпуска. На принятие присяги приезжало по пятьдесят и более родителей.

– Она говорила на «о», – пыталась жена подтолкнуть его память, – из-под Горького приезжала, посёлок Шахунья.

Ситуацию помнил. День будничный, пасмурный. Поздно вечером вышел из части, торопился, но у КПП зацепил глазами женщину. Ту самую, что не мог потом восстановить в памяти. Она сидела на скамье, у ног сумка. Не сразу отреагировал, через месяц предстояло отправляться в Афганистан, голова загружена отъездом. Прекрасно понимал: с его военной специальностью воевать придётся не в штабе. Сделал пару шагов мимо женщины, потом что-то заставило обернуться:

– Что вы здесь делаете?

– К сыну приехала, а уже, говорят, поздно. Может, вы его вызовете? Товарищ офицер, я всего на один день, завтра вечером домой…

– Конечно, нет. Только что их уложил. – Андрей вознамерился идти дальше, но снова обернулся. – Где будете ночевать?

– Вот здесь на лавочке и посижу, тепло ведь. У меня куртка есть.

Андрей решительно взял сумку:

– Пойдёмте к нам. Завтра в части рабочий день, но освобожу вашего сына, побудете с ним вволю.

Жена приветливо встретила женщину. Случалось и раньше солдатским матерям ночевать у них. Втроём поужинали на кухне. Андрей пошёл смотреть телевизор, убавив звук до минимума – сын спал. А женщины на кухне пили чай.

Гостья, узнав, что Андрею отправляться в места боевых действий, достала из сумки потёртый молитвенник, сказала жене:

– 90-й псалом очень сильная молитва, обязательно будет беречь, перепишите, и пусть днём и ночью находится при нём. Днём и ночью, постоянно. И вы сами молитесь за него каждый день, во что бы то ни стало молитесь…

И рассказала про брата. Тому мать молитву перед отправкой на фронт в медальон вставила. До Праги в артдивизионе дошёл и всего с двумя ранениями. После первого в госпитале три месяца лежал, во второй раз, боясь потерять своих, отказался от госпиталя. Началась война для него под Курском в сорок третьем. Колонна двигалась к передовой, и вдруг налетели самолёты с крестами. Посыпались бомбы. Солдаты в разные стороны от дороги. Брат плюхнулся на землю, а вокруг светопреставление – гул, грохот, земля ходуном. Вдруг рядом как жахнет, уши заложило, брат понять не может: жив ли, нет, цел или по частям надо собирать. Когда стихло, поднял голову. Ездовые лошади побитые, бочка с водой перевёрнута, ящики с боеприпасами разбросаны, у ездового вся спина в крови, кричит истошно: «Перевяжите! Перевяжите!» Старшина в трёх шагах валяется – полголовы осколком снесло. А брат рядом с воронкой, рукой до края подать, лежит, и ни одной царапины. Попал в мёртвую зону взрыва. Осколки над ним прошли в ездового, лошадей и старшину. Всего-то и досталось – комья земли по скатке ударили… По сей день живой, чарку за Победу и погибших за неё поднимает…

Накануне отправки в Ташкент Андрей по настоянию жены прочитал молитву с тетрадного листка в клеточку. Пытался вникнуть в текст, но ничегошеньки не понял. Жена сложила несколько раз листок, завернула в полиэтилен, при помощи утюга надёжно запечатала, подала вместе с булавкой:

– Андрюша, пристегни к майке. Гимнастёрку или брюки снимать будешь, а тут всегда при тебе. И перестёгивай каждый раз, как меняешь майку. Христом Богом прошу: не забывай.

Не забывал. Не всегда пристёгивал, носил в кармане гимнастерки, в брюках. Но не расставался никогда.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него…

Андрей медленно читал, смотрел в больничное окно, пытался вникнуть в смысл слов. Они были непонятны, и в то же время звучало что-то знакомое, будто этот ритм, эта мелодия сидели где-то глубоко-глубоко. Когда вернулся из Афганистана, на второй день Олюшка попросила пойти с ней в церковь.

– Надо поблагодарить Бога, – сказала, – поставишь свечки Богородице, Николаю Угоднику, а потом, если захочешь, постоишь со мной на литургии. Сможешь, крестись, когда я крещусь.

Он совершенно не понимал, что и почему в службе. Разглядывал многоярусный иконостас. Слушал пение хора. Из высоких окон лился солнечный свет. Поначалу Андрей маялся, потом поймал себя на мысли: его не томит, казалось бы, бесцельное стояние, он не нудится необходимостью выполнить просьбу жены. Непонятный язык службы не раздражал, в нем было что-то отдалённо близкое… После службы Олюшка заказала благодарственный молебен. В церкви они остались одни. Из алтаря вышел старенький седобородый священник.

– Зачем вам? – спросил.

– Надо, – твёрдо сказала Олюшка.

Батюшка посмотрел на неё долгим взглядом и согласно кивнул.

Возвратившись из Афганистана, Андрей узнал: разнарядка была на Веню Самохвалова. Тоже прапорщик. Коммунист. Лозунг: «Коммунисты, вперёд!» – тогда действовал, как в Великую Отечественную. Андрей не был членом партии. Но отправили на войну его. Из округа пришла разнарядка на двух человек. Ехать предстояло старшине роты сапёрного батальона Самохвалову и политработнику Стеклову. Был такой майор. Тот поступил категорично, бросил на стол командира части партбилет и ушёл из армии:

– Я рос без отца, не хочу, чтоб и мои дети осиротели!

Веня поступил хитрее.

Лет пять назад Андрей выгуливал Чибу по набережной и услышал своё имя, обернулся – Лена, жена Вени, догоняет.

Поздоровались. Обменялись информацией о детях. Потом Лена повинилась, глядя в сторону противоположного берега:

– Прости нас, Андрей, Веня должен был в Афган ехать.

– Я в курсе.

– Лучше бы он воевал…

– Кто его знает…

– Ты ведь живым вернулся…

– Мог погибнуть не один раз…

С командиром части Веня жил «вась-вась». Рыбачили на пару. Веня особенно по зимней ловле мастак. Летом тоже не из последних рыбарей, но на льду не имел равных. И уху варил эксклюзивную, самогон гнал вкуснейший, сало коптил отменное. В результате вместо войны поехал в Венгрию. Газеты о кровавых событиях в Афганистане не распространялись. Советский народ делал выводы по цинковым гробам, что прибывали в каждый город. По основным аэропортам страны пролегало несколько скорбных авиамаршрутов «Чёрных тюльпанов». Они-то и разносили красноречивую информацию о войне. Веня договорился с командиром и поехал в мирную, благостную Европу, в Венгрию, на завод по ремонту бронетехники. В один день у сына возьми и отвались звёздочка на велосипеде. Веня, будучи не в совсем трезвом состоянии, отправился с рамой и звёздочкой на своё предприятие. Бетонная балка сорвалась с крана как раз в тот момент, когда он пересекал цех, направляясь к сварщикам. Вернулся в Россию в цинковом гробу.

– Лучше бы в Афган поехал… – смахнула слезу Венина жена.

– Кто его знает… Жизнь такая штука, от неё не скроешься.

Последнюю фразу Андрей не сказал. Удержал на языке.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его…

В госпитале Андрей решил выучить псалом. Он запоминал одну строчку, пытался присоединить другую. Получалось не сразу. В молитве угадывался внутренний ритм, но тут же ускользал… Не удавалось удержать его, чтобы нанизывать на эту основу слова, откладывая их в памяти… В детстве у родителей не было икон, не звучали молитвы. Мама лишь перед смертью, окончательно обезножев, стала держать подле себя листок с «Отче наш». В домике бабушки в углу висела икона, обрамлённая рушником. «Может, когда был совсем маленьким, бабушка молилась вслух при мне? – подумалось Андрею. – Что-то вошло в кровь, потому и знакомо…»

Виктор Седов подал рапорт об увольнении из армии, вернувшись из отпуска. Он сопровождал гроб с Валентином в Ачинск, так как Андрею отпуск задержали. С командованием не поспоришь. Валентина повёз Седов. Сорок пять суток отпуска, плюс двадцать на сопровождение «двухсотого», плюс дорога. Почти два месяца находился в Союзе.

Седов был командиром мотострелкового взвода, с ним Андрей получил боевое, а вернее – кровавое крещение. Андрей прилетел на вертолёте из Кундуза в Тулукан во время операции. Колонна попала в засаду между Кишимом и Тулуканом. Третья рота обеспечивала охранение. А они с Виктором возили раненых и убитых. Подлетали на БМП, опять же: главное – на максимальной скорости идти, если мина – есть вероятность взорвётся сзади, тогда только и всего – получишь «пинка», и езжай дальше… Подскочили к месту боя. Картина не для слабонервных: БМП подорвалась на фугасе. Там нога в сапоге валяется, тут боец с развороченным животом…

– Ты как? – спросил Андрея Виктор. – Выдержишь?

За спиной у Андрея была Чехословакия в 1968-м. Он служил в Каунасском десантном полку, их бросили в Чехословакию в самый первый день заварухи, и с 21 августа по 5 сентября по ним стреляли безнаказанно из окон, из-за углов. Было и такое: подошёл вплотную наглец, задрал водолазку, достал из-за пояса пистолет и всадил пулю в солдата. Лишь 5 сентября министр обороны Гречко разразился разрешительным приказом – отвечать на стрельбу стрельбой. Андрей, отправляясь в Афган, считал: у него-то, в отличие от многих, есть опыт боевых действий. Пороха понюхал. Но уже в первый афганский день понял: Чехословакия – даже не цветочки, слабенькая пыльца…

– Нормально, – ответил Андрей.

– Тогда быстро собираем, чья рука-нога, потом будем определять, афганцам-шакалам ничего не должны оставить…

Они загрузили в БМП два трупа, брезент с фрагментами тел… Как кричал на обратной дороге стрелок БМП без ног:

– Мама, не хочу умирать! За что?!

Механика-водителя убило при взрыве фугаса, стрелка выбросило, обрезав бронёй ноги…

Виктор воевал достойно. Раз возвращались после операции. В их колонне была бронетехника и пять автомашин. Виктор на «Урале»-бензовозе, что порожняком шёл. В кабине, кроме него, сержант-артиллерист, ну и, естественно, водитель. Душманы подбили бензовоз. Пустой-то он пустой, да бак полон паров бензина. Не зря бензовозы старались залить под завязку с перехлёстом, чтобы не оставлять в баке взрывоопасного пространства. От меткого выстрела пустой бензовоз взорвался. Машина запылала. Воины из кабины выскочили, упали на обочину за камни от пулемётного огня. Старший колонны – зампотех майор Логинов – после взрыва бензовоза командует заполошно:

– Не останавливаться! Всем вперёд! Не останавливаться!

Было ему под сорок, и он панически боялся стрельбы. Из тех воинов, которым война категорически противопоказана. Как уж в Афгане оказался? Приказным порядком или, может, по жадности напросился. Рассчитывал перед пенсионом подзаработать на войне с туземцами. Да те оказались не с луками и бумерангами.

Белый как стена майор, вернувшись на «точку», докладывает комбату, тогда у них Штонда был, о потере бензовоза с людьми. Комбату наплевать на психологическое состояние подчинённого. Орёт по матушке и не Волге, по батюшке и не Амуру:

– Почему бросил людей?

И отправляет майора обратно. Андрей видит, с зампотеха толку ноль – губа трясётся, всего колбасит. Вызвался съездить вместо него. Комбат осадил добровольца: не суй нос не в свой навоз. Рот Андрею с инициативой заткнул, зампотеха наладил обратно. Тот на БМП помчался к месту взрыва. Застал одну сгоревшую машину. Возвращается на всех парусах обратно: так и так, все сгорели.

– А автоматы, – комбат орёт, – тоже бесследно сгорели?! Железо?! Езжай хоть что-то от трупов привези!

Рано Виктора записали в трупы. Он сначала с бойцами отстреливался, а потом под огнём троица побежала к крепости. Метрах в трёхстах от места, где подбили машину, располагалась древняя крепость, в ней стоял афганский полк защитников апрельской революции. Моджахеды, человек двадцать, пустились за лёгкой добычей в погоню. Русские не просто сверкали пятками, перемещались перебежками, огрызались автоматными очередями. Перед крепостью стояли пушки с боевыми расчётами. Защитникам революции нет бы помочь освободителям-союзникам, угостить контрреволюционеров из всех стволов, они как увидели ораву моджахедов, что на них движется, драпанули в крепость. Побросали пушки вместе с боеприпасами, прицелами… Ничего не надо, лишь бы шкуру спасти…

Наши подскочили к орудию, развернули и ну долбить прямой наводкой. Артиллерия не зря бог войны. Быстро изменила соотношение сил в пользу Советского Союза.

– Бегу к пушкам, – смеясь, рассказывал Виктор Андрею, – вижу афганцы, всё, думаю, сейчас они нам огоньком подсобят. Эти вояки хреновы – драпать, будто танки на них прут! Я матом: куда вы?! Не понимают русского слова. Пришлось самим отстреливаться. Дали мы духам по рогам! Афганцы из крепости увидели нашу героическую стрельбу, заговорила совесть, прибежали снаряды подносить!

Окончательно помогли отбиться от моджахедов дивизионные разведчики. Они возвращались из рейда на БТРе, вдруг слышат – стрельба, зашли в тыл душманам, а дальше дело техники…

Из отпуска Виктор вернулся сам не свой.

– Всё, – сказал, – ухожу из армии, подаю рапорт. Не могу больше. Ты бы слышал, как кричала сестра Валентина, когда внесли гроб! Отец спрашивает: «Как сын погиб?» А я не могу говорить. Внутри сдавило. И мать криком исходила… Но с сестрой, что творилось… Отпаивали лекарствами, не помогало. Кричала и кричала. «Родной мой, братик, Валя! За что?» На кладбище обхватила гроб: «Не отдам!» Даже мать её пыталась успокоить. В детстве не раз слышал, как голосят. Но здесь, что-то невыносимое. Думал, с ума сойду. У самого сердце останавливалось. По сей день крик в ушах… Невеста Валентина была, как замороженная… После похорон, рассказывали, вернулась домой, надела свадебное платье, фату, а потом сняла, облила бензином и сожгла в огороде.

Не помогли Виктору ни водка, ни встреча с семьёй. Вернулся на «точку» потухшим. Как только начинал рассказывать о похоронах, весь напрягался, руки тряслись.

– Сдулся, – сказал Андрею ротный, – не боец. Видишь, на чём сломаться можно.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго…

Что же такое в этих словах? Что? Как они могут защищать?..

Олюшка призналась: молилась за него, пока воевал, каждый день. Старалась хотя бы раза два в месяц попасть в церковь, заказывала молебны. Они прожили семь лет до Афгана, никогда богомолкой не была.

– Всё та женщина, – объясняла Олюшка, – она про старшего сына рассказала… К нам приезжала – это младший был в армии. Когда старший служил, каждый день молилась за него. Один раз не получилось, так его именно в тот день избили. Меня учила молиться всем сердцем, не тарабаня слова…

Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме приходящия…

Тулукан – провинциальный центр, по размерам, как наш город районного статуса. Гарнизон, стоящий сразу за ним, разрезала по одному краю дорога, по которой проводили караваны машин. Гарнизон не давал покоя моджахедам, последние то и дело устраивали провокации со стрельбой. Узким местом для обороняющихся был участок дороги напротив казармы, под которую приспособили П-образное глинобитное здание бывшей афганской школы, в ней учились до войны дети из близлежащих кишлаков. Отчаянные духи могли на нескольких машинах подлететь к «точке» и ударить из пулемётов, гранатомётов. А школа вот она – каких-то тридцать сорок метров от дороги, не промахнёшься. Китайцы в далёкие времена, обороняясь от набегов захватчиков, поставили Великую китайскую стену. Русские возвели глинобитный забор в два метра высотой. Закрыли здание школы от обстрелов и от чужих глаз, любопытствующих через бинокль и прицел.

Кирпичи лепили по древней технологии. Земля вокруг глинистая. Месишь глину с мелко нарубленной рисовой соломой. Потом форма на три кирпича песком обмазывается во избежание прилипания, заполняется массой, затем сырые кирпичи вываливают на просушку. Температура летом под семьдесят градусов. Солнышко не хуже печи спекает. С гор, конечно, видно, тут забор не спасёт, да хотя бы с дороги соглядатаи не зыркали, где что. В школе располагались личный состав танковой роты, мотострелковый и пулемётно-гранатомётный взвод мотострелковой роты, медпункт и лазарет, комната советско-афганской дружбы (она же ленкомната). В отдельной комнате жил командир батальона. Командиры взводов спали с личным составом. Андрей вместе с ротным и зампотехом роты жил в домике учителей, что располагался чуть поодаль от школы. Артиллерийская батарея стояла в окопах в охранении гарнизона. Личному составу, в том числе офицерам, пришлось зарываться в землю. Жили в трёх землянках. Два с половиной метра глубина, нары… На потолок шли стволы деревьев, что рубили в окрестностях, затем слой хвороста, на него насыпался грунт, который накапливался при копке рва под землянку. Изнутри потолок обшивали досками от ящиков для снарядов. Надёжное укрытие. Снаряды миномётные не брали.

Гарнизон был обнесён по периметру двумя рядами колючей проволоки с заминированной пятиметровой полосой между ними.

Днём партизаны-моджахеды не нападали, действовали в бандитскую пору – по ночам. В такой обстановке одними часовыми не обойтись. За дорогой вырыли два окопа для танков и столько же для орудий батареи. Танкисты выдвигались в свои окопы на ночное охранение, артиллеристы стояли постоянно. Ночью БМП держали под прицелом дорогу с двух сторон. Само собой, часовые. Но кроме этого – минные заграждения в местах, где можно подобраться близко. В частности, у арыка рядом с «точкой». Ночь в горах падает обвально, без вечерних зорек. Задача сапёров – по первой темноте пехотные мины с растяжками тайком от соглядатаев как можно быстрее поставить. Утром надо снять, опять же конспирацию соблюдая. Будто не по взрывному делу воины вышли к арыку, дрова собирать или ещё что. Будто ничего и не ставили вечером…

Надо сказать, попадались на минную уловку душманы. Ловушки срабатывали.

Ни от одной ночи хорошего ждать не приходилось. Поэтому с наступлением темноты велось постоянное наблюдение за округой через приборы ночного видения. Каждое подозрительное движение могло быть предвестником нападения. Душманы шли на хитрости – завозятся в одной стороне, стрельбу откроют, отвлекая на неё гарнизон, но основные силы бросят с другой стороны…