Торговец дыма

Пока Джонсон и Санчес были нужны друг другу, поэтому продолжали фальшиво улыбаться и любезничать.

– Доброго дня, старина! – радушно воскликнул американец. – Как там твой новый бленд из табака со склона вулкана? Черт, тут у меня есть полсотни магазинов, которые раскупят весь твой релиз за два дня – так ты их заинтриговал…

– Это здорово, – кивнув, без особой радости сказал Луис. – Просто прекрасно. Сигары готовы, но им нужно еще пару месяцев дозреть перед отправкой.

Джонсон чуть склонил голову набок:

– Тебя что-то гложет, дружище?

Санчес про себя невесело усмехнулся. Наблюдательность стервятника не обманешь. Себя проще обмануть, чем этого старого проныру, который давно научился видеть людей насквозь.

– Немного,– сказал Луис. – Недавно мне предложили сделку, на первый взгляд – очень выгодную…

Джонсон заерзал на стуле.

– Кто предложил?

– Севилья. «Paradiso».

Джонсон будто бы застыл на пару мгновений – хотя, может, это был глюк интернет-соединения, и картинка просто ненадолго подвисла? Отметив это про себя, Луис продолжил:

– Я сомневаюсь в них, потому что раньше с ними не работал. Но, может, тебе доводилось, старина?

Джонсон взял паузу – видимо, собирался с мыслями, подбирал наиболее уместные слова. Санчес никогда не питал иллюзий на его счет – стервятник есть стервятник. Даже если вы неплохо ладите сейчас, любой крохотный и незначительный (на первый взгляд) нюанс заставит его переметнуться на сторону противника. И ты, скорей всего, узнаешь об этом предательстве только тогда, когда обнаружишь между лопаток рукоять вонзенного в спину ножа.

Но пока Джонсон лишь поигрывал этим невербальным клинком, раздумывая, как поступить с Луисом.

– Нет, не доводилось, – наконец сказал американец. – Но я знаю их политику. Выгоды здесь не будет. Точней, будет, но только для «Paradiso». Они – акулы. И, насколько мне известно, их курируют… не последние люди Испании, скажем так.

Луис медленно кивнул. Он и сам подозревал, что майор Уго не стал бы работать на безымянных бизнесменов, возникших внезапно, точно черт из табакерки.

Впрочем, это уже ничего не меняло.

Ровно в тот вечер, когда Луис узнал про то, что Джи и Уго ведут дела за его спиной, он принял решение отказаться от предложения майора. Не потому, что этот мелкий инцидент сам по себе был каким-то особенно ужасным. Санчес до сих пор был уверен, что речь не шла об измене или предательстве.

Но если человек еще до начала совместной работы врет тебе в таких мелочах, как можно вести с ним общие дела на крупные суммы?..

– А еще я слышал… – после долгой паузы (видимо, решая, говорить или нет) добавил Джонсон. – Насчет этих «Paradiso». В общем, есть мнение, что их цель – не развитие чужого табачного бизнеса, а совсем наоборот.

– В каком смысле? – нахмурился Луис.

Американец наклонился ближе к экрану. На миг показалось, что еще немного, и он окажется в одной комнате с Санчесом.

– Говорят, в Ухани новая вспышка коронавируса, – негромко, будто боясь, что их услышат, сказал Джонсон. – И, возможно, она станет последней.

– В хорошем смысле? – вырвалось у Санчеса.

Американец многозначительно улыбнулся.

– Не все так однозначно. Но хозяева «Paradiso», подозреваю, останутся… довольны. Это тебе на подумать, дружище. Хорошего дня. Будь осторожен и помни: у зверя может быть тысяча имен.

Джонсон отключился, а Луис еще некоторое время стоял, неподвижно глядя на телефон в своей руке. Это что, было предупреждение? Он же не выдумал себе, это правда было оно? Джонсон что-то знает про пандемию и «Paradiso». И между ними точно есть связь, но какая именно, американец сказать боится.

А если уж чего-то боится матерый нью-йоркский торгаш вроде Джонсона, значит, Луису пора паковать чемоданы и бежать прочь от Уго и его чертова предложения куда-нибудь в Гондурас, Бразилию или Мексику…

Санчес задумчиво закусил губу.

Или все же нет?..

Джонсон буквально сказал, что цель «Paradiso» не развитие табачного бизнеса, а его упадок. И упомянул в этом контексте пандемию и зверя с тысячей имен. Значит ли это, что испанцы от лица множества компаний-однодневок скупают табачные компании всего мира, чтобы под «шумок» новой пандемии… по сути, запретить табак?

Официальных причин можно придумать много. Но так ли удивит кого-то из людей, запертых в клетке своей квартиры, если закроется далекая никарагуанская табачная фабрика? Или десять фабрик по всему миру?

А если предварить это закрытие сенсационной новостью, что табак, де, повышает риск заражения смертельным штаммом ковида…

Луис хмыкнул. Да, при желании и связях этот желаний вполне реализуем…

Вот только вряд ли «Paradiso» (или как бы они взаправду не назывались) учитывали, насколько живуч табак.

Если вдуматься, его запрещали со времен попадания в Европу. Сначала это делала Инквизиция на стыке XV-XVI веков. В 1632 году, через 12 лет после того, как «Мэйфлауэр» попал на Плимут-Рок, курение настойчиво запрещали в Массачусетсе. Антитабачные кампании в начале XX века едва не погубили «Филипп Моррис». Чуть позже, начиная с 80-ых, все страны планомерно превращали курильщиков в изгоев. Более того, история про «сопоставимый вред активного и пассивного курения» моментально сделала их еще и убийцами, которые цинично отравляют окружающих их сограждан. Волна ЗОЖ прокатилась по миру, оставив на душах любителей табака огромное количество уродливых шрамов.

И всегда казалось, дни табака сочтены… но он выживал, несмотря ни на что, раз за разом. И миллиарды долларов выручки подтверждали, что дымный бизнес проживет еще не один год.

Поэтому Санчес искренне верил, что никакой чертовой пандемии не по зубам было закончить эту табачную историю длиной в пять веков. Пусть даже эту новую волну коронавируса пытаются оседлать большие игроки, управляющие «Paradiso» и Уго.

К черту. К черту их всех.

Реакция Джонсона была крайне веской причиной, чтобы поставить точку в диалоге с партнерами Уго прямо сегодня. С делами в офисе было покончено. На стройку к надоедливому китайцу Ксингу Луис тоже пока что не собирался: заносчивый инженер ждал его в гости только послезавтра. Планов на вечер, связанных с Джи, у Санчеса пока что (или уже?) не имелось.

Вот, еще одна неопределенность, а ведь плодить их было не в правилах Луиса.

Обстоятельства подталкивали продавца дыма объявить майору решительный отказ. Как там любил говорить сам Уго? Лучше ужасный конец, чем ужас без конца? Все просто: если Луис ничего общего не желает иметь с закулисными играми испанских воротил и китайских вирусологов, он должен прямо об этом сказать и жить дальше.

Дорогу до отеля Луис помнил смутно. Шумел ветер, солнце то пряталось за тучи, то выползала из-за них; что-то болтал радиоприемник, разбавляя тишину в салоне авто. Обычно Санчес предпочитал тишину, но сейчас болтовня ди-джея отвлекала его от невеселых мыслей.

Одна из них просто сводила с ума: «Что, если между Уго и Джи что-то было?». Думать об этом было противно. Если китаянка действительно предала его, сможет ли Санчес вообще когда-нибудь вновь доверять людям? Уже стуча в дверь домика Уго, Луис и вовсе испугался – что, если Джи прямо сейчас там, в спальной, и он застанет их и майором врасплох?

Развить эту мысль внутренний голос Санчеса не успел: послышался топот, громко клацнул замок.

Дверь открылась.

– Луис? – Майор выглядел удивленным. – Что случилось? Мы, кажется, не договаривались о встрече…

– Не договаривались. Я просто решил, что нам стоит обсудить твое предложение именно сегодня.

– О. Надо же! Тогда входи! – Уго отступил от двери. – Я уже и не ждал, что ты определишься!

Луис с дежурной улыбкой перешагнул через порог и впервые оказался в доме Уго. Стандартная отельная вилла, она мало чем отличалась от жилища самого Санчеса, но была заметно проще обставлена. Каждая вещь, которую привез с собой майор из Испании, казалась излишне громоздкой и не особо красивой. Шкафы, комоды, полки, даже диван в гостиной, куда они с Уго проследовали из прихожей.

Излишне большим казались даже зеркало, висящее на стене, и отражающийся в нем журнальный столик с бутылкой рома и парой стаканов. Общим был разве что завораживающий вид из окна – на Тихий океан, голубое небо и яркое солнце, неустанно дарящее тепло этой благословенной земле.

Майор подошел к журнальному столику, плеснул в один из стаканов рома, потом, спохватившись, повернулся к Луису и спросил:

– Ты будешь ром? Местное пойло, черт его дери, вполне себе ничего…

– Нет, спасибо. Дела лучше обсуждать на трезвую голову.

– Как скажешь, – проскрипел Уго и, залпом опустошив свой стакан, налил еще. – Кстати, пока ты не начал свое долгое признание в любви к табаку перед выходом на пенсию… Если тебе вдруг нужны какие-то юридические консультации со стороны «Paradiso», мы можем организовать эту… онлайн-конференцию. Ну, чтобы твои юристы пообщались с их юристами и уладили все нюансы!

– Уго, я… – начал было Луис, но тут же запнулся, внезапно увидев нечто, что совершенно точно не ожидал увидеть здесь, в доме его несостоявшегося испанского партнера.

Видит Бог, Санчес до последнего не желал верить. Но сейчас, стоя посреди комнаты и глядя на предмет, лежащий на подоконнике, Луис понял, что дальше отрицать реальность бессмысленно.

– Ты чего застыл? – удивленно спросил майор.

– Прости за такой вопрос, Уго, – будто разом забыв испанский, с трудом выговорил продавец дыма, – но скажи, пожалуйста, что это такое интересное лежит у тебя на окне?

Реакция майора оказалась до обидного сдержанной: казарменная выучка сыграла свою роль. Едва уловимая гримаса раздражения мигом сменилась напускной беззаботностью – но раздражение все же было, это Луис моментально зафиксировал в памяти.

– Это-то? – фыркнул майор. – Так, безделица. Хочешь взглянуть?

– Да, Уго, – продолжая внимательно смотреть на собеседника, сказал Луис. – Если ты, конечно, не против. Ты же знаешь, как я люблю все, что связано с табаком.

– О, да! Продавец дыма – он и в Никарагуа продавец дыма, да? – хохотнул Уго, шагая к окну.

Луис не удивился бы, если майор размахнулся и влепил ему «безделицей» по лицу. Но старый вояка, надо отдать ему должное, держался на зависть, ни словом, ни жестом не выдавая волнение.

Впрочем, он мог его и не испытывать. Человек, который с каменным лицом бродил по залитому кровью перрону маридского вокзала, вряд ли будет переживать из-за таких пустяков, как дружба или доверие.

– Держи, – сказал Уго и протянул Луису голубой хьюмидор, на крышке которого была инкрустация кубинского флага и портрета Че Гевары.

Санчес дрожащей рукой взял сигарную шкатулку. Да, безусловно, это был тот самый хьюмидор.

– Когда она была тут в последний раз? – неотрывно глядя на лакированный портрет команданте, спросил Луис.

Уго хмуро посмотрел на продавца дыма исподлобья. Санчес почувствовал это, но не стушевал, а, напротив, поднял голову и посмотрел майору прямо в глаза. В отличие от Джонсона, у Уго был взгляд орла – отважной птицы, настоящего лидера, который свято верит, что все делает правильно, вовремя и лучше всех.

Майор прекрасно понимал, что козырей у него на руках не так много, но переживал ли он из-за этого? Санчес очень сомневался. Его вопрос стал точкой невозврата.

Теперь Уго знал, что Луис все понял.

После этого любое «мирное урегулирование», как выразился бы сам вояка, стало невозможно.

– Луис, ты знаешь, что я никогда не смешиваю личное и работу… – произнес майор.

– Ты не ответил на мой вопрос, Уго, – холодно прошипел Санчес. – Когда Джи была у тебя в последний раз?

– И тебе я тоже рекомендую отделять одно от другого, – не обращая внимания на слова Луиса, буркнул майор.

Судя по опасному блеску глаз, Уго был настроен решительно. Он действительно не собирался мешать работу и личное. Дружба дружбой, но он, майор полиции на пенсии, не станет терпеть обвинения от какого-то жалкого торгаша дымом.

– А я как раз разделяю, – сказал Луис. – Себя от вас.

Он размахнулся и со всей силы швырнул хьюмидор в зеркало на стене.

– Черт! – рявкнул Уго, глядя, как битое стекло, словно снег, сыплется на паркет. – Ты что, сбрендил?!

Санчес повернулся и увидел свое отражение в застрявших в раме осколках. Весь его образ вдруг превратился в разрозненную мозаику, которую, кажется, не собрал бы сам Бог. Так же Луис чувствовал себя и внутри: совершенно разбитый, на уровне души лишенный внутренней цельности, плоский и неприглядный недочеловек, вновь утративший веру в этот гребаный мир.

– Все кончено, Уго, – глухо произнес Луис, даже не глядя на майора. – Сделки не будет. Ничего уже не будет. Единственное, что я подпишу – это чек за разбитое зеркало. Но на этом – всё.

Надсадно дыша от гнева, распирающего его изнутри, Санчес развернулся и пошел в прихожую.

В голове пульсировала одна-единственная мысль: «Вера, любовь, надежда – религиозные караки с трюмами чувственного дерьма».

Все то время, что Луис шел к двери, ему жег спину взгляд Уго.

Но, к удивлению и даже разочарованию Санчеса, в этом взгляде не было зла.

В нем было «ты даже не представляешь себе, придурок, насколько ты прав».

Глава 18

Неповторимое искусство

1503 г.

С каждым разом поездка в Нюрнберг давалась Марио все трудней.

Впрочем, с годами становится сложно вообще все, включая саму жизнь. До определенного момента человек еще способен ясно мыслить, но со временем пропадает и этот бесценный дар.

Всё превращается в дым, только на свой манер, подумал Варгас, и губы его тронула легкая улыбка.

Экипаж мерно покачивался на ухабистой дороге, укачивая пассажира и его слугу, но Марио стойко держался. Он хорошо поспал прошлой ночью и вскорости должен был прибыть в город, где его ждала встреча со старым другом.

– Груз на месте, – шепотом сообщил слуга.

– Что? – не понял банкир.

– Ну, вы так на меня посмотрели, – неуверенно улыбнулся верный спутник. – Я решил, что вы снова хотите спросить о грузе.

– А. Прости, я… я просто задумался, – весело сказал Варгас. – Размышлял, сколько еще ехать до города, а то я, признаться, не против был бы уже и… отужинать.

Говоря это, он невольно погладил себя по животу. Что ж, возможно, усталость от поездки была связана не только с возрастом, но и с любовью к испанской кухне. К счастью, бюргерские блюда не так вдохновляли Марио, и он всерьез надеялся сбросить за путешествие несколько фунтов.

Но что думать о грустном, если можно – о хорошем? Уже завтра утром Марио передаст Дюреру восемь арроба табака в обмен на его прекрасные гравюры. Обычно такими делами Варгас лично не занимался, но недавно он получил довольно странное письмо от Дюрера и решил лично убедиться, что немец пребывает в добром здравии.

Странность письма заключалась в словесных оборотах, которые Альбрехт использовал. Там, где прежде он обращался к банкиру «любезный друг», ныне было сухое: «Марио». Там, где обыкновенно находились пожелание доброго здравия и скорой встречи, зияла пустота. Сотни мелких деталей, разбросанных по бумажному телу письма, складывались в картину отчуждения, которая навевала Варгасу мысли о вернувшейся к Дюреру меланхолии. Учитывая, что недостатка в табако Альбрехт не испытывал, Марио рассудил, что у художника снова возникли какие-то проблемы. Что это было – трагедия на личном фронте, или Дюрер вновь попал в плен творческого кризиса – банкир не знал, но решил, что должен помочь немцу, и незамедлительно отправился в путь.

С этими творцами всегда так сложно, подумал Варгас. Любое неосторожное слово способно выбить почву из-под ног ранимого художника. Зная Агнесу Дюрер, Марио невольно грешил и на нее – супругу Альбрехта всегда волновала только прибыль, и ради нее она чуть ли не палкой загоняла несчастного мужа в мастерскую.

С другой стороны, кто знает, может, именно понукания супруги вдохновили немца на создание «Апокалипсиса»?..

Любуясь на шпили городских башен, которые наконец показались на горизонте, Варгас улыбнулся, вспомнив шутку про легендарную серию гравюр. Пожалуй, Агнеса в определенном настроении и впрямь могла бы заменить всех четырех всадников Судного дня…

Экипаж Варгас въехал в Нюрнберг еще до сумерек, чем немало порадовал банкира. О встрече с Дюрером в тот вечер речи не шло, но они со слугой спокойно и без спешки расположились в лучшей городской гостинице. После ужина в трактире по соседству Варгас отправил гонца к Дюреру с сообщением, что он прибыл в город и хочет завтра утром навестить мастера. Мальчишка убежал, а Марио отправился в комнату, чтобы, пыхтя трубкой с табаком, заняться наконец дневником – в последнее время он взял за правило описывать текстом все значимые моменты своей жизни.

И путешествие из Севильи в Нюрнберг определенно было из их числа.

Следующим днем Варгас привычным маршрутом отправился в мастерскую Дюрера. Погоды в Нюрнберге заметно отличались от севильских; март выдался промозглым, и банкир кутался в плащ. Тем не менее пройтись по знакомым местам было Марио в радость, хоть к концу дороги он немного устал – и в очередной раз задумался, что грех чревоугодия необходимо взять под строгий контроль.

Отдышавшись, Марио постучал в дверь мастерской.

Немец, как обычно, открыл далеко не сразу – вероятно, был занят кропотливой работой. Внешний вид Альбрехта подтверждал догадку банкира – растрепанная рубашка и прическа, лоб в испарине, слой щетины на щеках… Похоже, Марио невольно прервал создание очередного шедевра.

– Здравствуй, Альбрехт, – расплывшись в приветливой улыбке, сказал Варгас. – Как же я рад встрече!

– И я, – сухо ответил Дюрер, хмуро рассматривая гостя. – Чем обязан твоему визиту?

Тон и взгляд художника немного насторожили Марио. Удивление Дюрера плохо сочеталось с вчерашними словами гонца, который вечером сообщил банкиру, что Альбрехт будет ждать его завтра утром. Возможно, художник просто заработался, решил Варгас про себя, и с былой непринужденностью воскликнул:

– Ну как же? Решил лично навестить старого друга… и доставить ему лекарство от меланхолии! Сколько там времени прошло с нашей последней встречи?

– Почти два года, – нехотя ответил Альбрехт.

– Точно-точно. Тогда ты приехал в Севилью. А в твоей мастерской я, получается, не был уже лет… пять, верно?

– Входи, – с трудом, но все же поняв намек гостя, сказал Дюрер.

Он отступил в сторону, и Варгас, благодарно кивнув, переступил через порог.

За пять лет, минувших с последнего визита Марио, в прихожей ничего особенно не изменилось – разве что доски пола местами сменили на новые, а краску на стенах обновили. А вот в самой мастерской царил настоящий хаос – количество гравюр просто поражало. Марио почувствовал себя ребенком, которого родители привели в магазин сладостей – вертя головой по сторонам, он с интересом рассматривал каждую причудливую работу немецкого дарования.

Дюрер прошел к столу и уселся на лавку. Варгас ждал вопросов о погоде, дороге, здоровье, но художник без пустых прелюдий вдруг выпалил:

– А где ты берешь табако после раздора с Колумбом?

– Торговцы дымом не раскрывают своих секретов, – с вежливой улыбкой ответил растерянный Марио. – Но, могу тебя заверить, что табако этот – высшего сорта. Я изучают его свойства и опытным путем установил, что лучше всего хранить его не на чердаке, а в подвале. Под раскаленной солнцем крышей он быстро высыхает, а вот в холоде погреба сохраняет свои лучшие качества.

– Кто бы мог подумать, – без тени интереса пробормотал Дюрер, – что с табако все настолько сложно. Учитывая, что его долгие годы курили аборигены Нового Света.

– О, они не так уж и просты, – заметил Варгас. – Все, что касается даров природы, им известно лучше нашего, насколько я могу судить по чужим рассказам. Однако же у нас тут, в цивилизации, даже к дарам природы особый подход… Да и климат в Вест-Индии заметно отличается от европейского.

В прихожей скрипнула дверь, и Марио невольно напрягся – кто бы это мог быть? Однако несколько мгновений спустя Варгас успокоился, увидев Агнес, супругу Дюрера. Бледной тенью она вошла в комнату и вздрогнула, увидев Марио.

– Приветствую, Агнес! – весело воскликнул банкир.

Супруга Альбрехта, однако, его радости не разделила. Более того, и в голосе, и во взгляде ее было плохо прикрытое раздражение.

– Доброго утра, сеньор Варгас. Альбрехт, будь добр, когда вы… тут закончите, зайди ко мне в кабинет. Нам надо кое-что обсудить… – Женщина опасливо посмотрела на Марио. – По твоему делу.

– Да, конечно, милая, – заверил художник.

Агнес еще раз обожгла гостя недобрым взглядом и скрылась.

– Что это с ней? – негромко спросил Варгас, едва из прихожей донесся звук закрывшейся двери.

– На то есть много причин, – внимательно глядя на банкира, медленно произнес Дюрер. – Но, право, мне не хочется их перечислять. Давай лучше перейдем к делу. Ты привез мне восемь арроба табако, верно?

Недоумевая, что происходит, Марио медленно кивнул. Дюрер, ненадолго задумавшись, снял с шеи ключик и открыл им замок ящика, который после этих нехитрых манипуляций выдвинул из стола. В ящике лежали два кошеля.

– Бери, – сказал Альбрехт. – Я подготовил их заранее. Не думал, правда, что ты сам зайдешь, но…

– Постой-ка, – с долей недоумения произнес Марио. – Но ты же обыкновенно рассчитывался гравюрами?

– Я решил, что деньгами рассчитываться проще и правильней, – отчего-то глядя в сторону, ответил на этой Дюрер.

Варгас нахмурился.

– На то есть какие-то причины? Ты не справился с гравюрами? У тебя творческий кризис?

Альбрехт задумчиво посмотрел на гостя.

– Сейчас я кое-что тебе покажу, – произнес он. – Подожди секунду.

Марио кивнул, и художник, встав из-за стола, наклонился и достал из-под лавки нечто, завернутое в грязную тряпицу. Сорвав ее, Дюрер положил на стол новую медную гравюру. На ней был изображен некий футуристический образ – мальчик, парящий по звездному небу, в окружении странных существ. Эта работа показалась Марио слишком необычной даже для Альбрехта, но инициалы «А. Д.», которыми подписывал свои работы Дюрер, тут же приковали к себе его внимание.

– Нравится? – спросил художник, видя, как банкир буквально пожирает глазами гравюру с мальчишкой.

– Я бы сказал «интересно», – уклончиво ответил Варгас.

– А если без виляний? Скажи честно, что думаешь. Я назвал ее «Мальчик в звездах».

Теперь уже Альбрехт пожирал гостя глазами. Марио, поняв, что смолчать или слукавить не выйдет, выговорил:

– Она правда необычная, и… ее будто не ты писал. Нет в ней какой-то… изюминки.

– Мне тоже так кажется, – продолжая неотрывно смотреть на банкира, произнес Дюрер.

Его тон показался Варгасу странным – будто бы где-то там, в фоне, присутствовали нотки едкого сарказма. Не понимая его причин, Марио неуверенно добавил:

– Но все равно, рука мастера чувствуется.

Из груди Альбрехта вырвался нервный смешок.

– Ты же сейчас не всерьез, верно?

– Что ты имеешь в виду? – окончательно растерялся Варгас.

Некоторое время Альбрехт изучал его, словно ждал какой-то определенной реакции, потом многозначительно хмыкнул и произнес:

– Это не моя работа, Марио. Кто-то скопировал мой стиль и сделал эту… бездарную дешевку, да еще и подписал ее моим именем!

– Ого. Мне кажется, когда кто-то начинает повторять за тобой, это говорит о признании мастера, – заметил Варгас, все еще не понимая, почему Дюрер так с ним неприветлив. – Так что, думаю, это повод для радости, а не грусти.

– Возможно. Если только речь не идет о продаже подделок.

И снова – пытливый взгляд, снова ожидание… чего?

– Мне кажется, или ты пытаешься меня… не знаю, спровоцировать? – без обиняков спросил Марио.

– На что спровоцировать?

– И сам не знаю.

– Не знаешь? Или… не хочешь признавать?

– Да боже мой, Альбрехт, почему ты стал изъясняться загадками? – вспылил Марио. – Ты в чем-то меня подозреваешь? Ну так скажи прямо, а я попробую ответить.

Дюрер помедлил, видимо, прикидывая, можно ли верить Варгасу или нет, после чего вздохнул и сказал:

– Около трех месяцев назад я получил посылку из Нового Света, от знакомого конкистадора. В посылке находились две мои гравюры… как он считал, но его смутил стиль и нюансы гравюр. Одну ты видел – она на столе. Вторая стоит у стены.

Дюрер указал на другую работу. На ней была изображена голая старуха, которая восседала на козле лицом к хвосту. Четыре ангела-младенца держали животное за ноги.

– Постой-ка, – подойдя ближе и прищурившись, произнес Марио. – Это же «Ведьма, сидящая на козле задом наперед». Ты оплатил табак в том числе и этой гравюрой, в прошлый твой приезд в Севилью! И она хранится у меня дома!

– В том-то и дело! – воскликнул Дюрер. – Когда я увидел «Ведьму», сразу подумал, что ты продал ее Колумбу. Однако же, присмотревшись, я понял, что эта работа – лишь достаточно неплохая подделка, не более: многие детали не совпадают с моим оригиналом. Но как кто-то мог даже скопировать «Ведьму», если она хранится у тебя дома, задумался я…