Торговец дыма

– Спасибо, старина, – с долей облегчения сказал Луис. – Теперь мне спокойней. На чем там я остановился?

– На подборе бленда, – подсказала Джи.

– Ах да. Так вот, после того, как смесь выбрана, начинается работа маркетологов по созданию имени и легенды для сигары, определение форматов витол, разработка и изготовление сигарного банта и коробки так как без этого сигару будет невозможно продать дорого. Это еще творчество, но уже производство. Когда у сигары появился образ, начинается процесс скрутки сигар. Крутильщик сигар, он же – роллер, наматывает лист связующего вокруг группы листов начинки, затем помещает эмбрион витолы в специальную форму, «мольдес», где он находится под прессом в течение нескольких часов. Затем роллер периодически снимает витолы с пресса и переворачивает их, чтобы избежать шва вдоль сторон формы. После того, как витола затвердеет, а её форма закрепится, витола вновь отправляется на стол роллеру, где он наматывает покровный лист вокруг сигары.

– И сколько сигар в смену производит роллер? – спросил Уго.

– Около 150-200 сигар стандартного формата. Соответственно, если формат уникальный, то это количество может быть существенно меньшим.

– Ну теперь-то все, можно курить? – нетерпеливо вопросил один из гостей за соседним столиком.

Его спутники поддержали его улыбками и смехом. Луис ответил тем же и добавил:

– Почти. И тут важно помнить, что за пределами вашего наблюдения остались такие важные этапы скрутки сигары, как подготовка табачного сырья для роллеров, контроль качества скрутки по конструкции, тяге и весу, селекция по цвету покровного листа, на которых занято большое количество работников фабрики и без которых получить безупречную сигару невозможно. Да и свежескрученная сигара еще не является сигарой в той вкусовой кондиции, которая была заложена в её рецептуру бленд-мастером.

– А почему еще нельзя курить? – спросил Уго.

– Потому что для скручивания табака в сигару его необходимо сильно увлажнить, чтобы придать листьям эластичность и избежать ломки и растрескивания. Когда сигара уже скручена и спрессована, из-за избыточной влаги и давления запускается процесс ферментации. Свежескрученная сигара терпка и горька, потому после скрутки сигара должна отлежаться и этот процесс занимает от 30 дней до нескольких лет.

– С ума сойти, – послышалось из-за соседнего столика.

– Ты озвучил мои мысли, сынок! – хохотнул Уго.

Принесли горячее. Официант растерянно посмотрел на нетронутые тарелки с закуской перед Джи и Луисом. На фоне блюда, которое «обчистил» майор, они выглядели особенно необычно.

– Ставьте рядом! – видя замешательство официанта, гаркнул майор. – Луис, тебе нужно поесть, если ты хочешь дожить до конца своей лекции! Тем более даже самая интересная история не стоит того, чтобы отказываться от вкусной еды! Впрочем, как знаешь, это лишь дружеский совет…

Вооружившись ножом и вилкой, Уго набросился на увесистый стейк. Луис ограничился одним-единственным канапе, который съел, скорей, из вежливости, чем из аппетита.

– Так что дальше? – нетерпеливо вопросили из-за соседнего столика.

Санчес поднял вверх указательный палец – мол, минуту! – и, запив канапе вином, продолжил:

– Когда сигара будет полностью готова, начинается процесс упаковки. Каждая сигара облачается в бант, а сигарная семья из 5-25 сигар и более поселяется в коробки. Процесс создания сигарных бантов и коробок тоже весьма сложен и требует времени. Помимо работы дизайнеров, создающих уникальный визуальный образ, способный выделить сигару из сотен собратьев, изготовление сигарной одежды по силам не многим фабрикам в мире.

– Ладно. Допустим, прошли годы, – сказал Уго. – Сигары готовы и упакованы. Что еще нужно сделать, чтобы они попали в руки афесионадо?!

– Теперь их нужно доставить в страну, где они будут продаваться, а для этого – оформить все необходимые документы, определенные санитарными и финансовыми регуляторами. Но даже если сигара в итоге все-таки попала на полку магазина, нет никаких гарантий, что ее купят. И тут проблема заключается в рекламе, которая практически во всем мире ограничена законодателями…

– С ума сойти! – повторили за соседним столиком.

– Но если у производителя хватило терпения, знания, навыков, смекалки и средств, сигара завершит свое многолетнее путешествие, превращаясь в ароматный дым в объятьях афисионадо. Надеюсь, после этого рассказа вам стало понятней, что сигара – это намного больше, чем большинство людей подозревает, так что сделайте паузу на мгновение, прежде чем превратить сигару в пепел. Потому что от семечка до ваших рук сигара проделала многолетний путь, впитав труд сотен людей. Не торопитесь. Наслаждайтесь ее дымом.

Луис замолчал. Некоторое время царила гробовая тишина, а потом соседний столик разразился овацией. Уго, поколебавшись мгновение, к ним присоединился.

– Я сопровождаю табак от семечки и до облачка табачного дыма, которое растворяется в воздухе, слетев с губ афисионадо… – сказал Санчес, глядя на майора. – Сопровождаю долгие годы. А ты хочешь, чтобы я занял место в конце этой… пищевой цепочки. Просто потреблял дым. Как думаешь, легко ли мне принять решение?

– Луис, я вовсе не… Точней, я отлично понимаю, насколько важен для тебя табак! И раньше понимал, а теперь – еще лучше. И потому вот, смотри, я… – Уго вытащил из портфеля дорогой хьюмидор, положил его перед Санчесом. – Открой, прошу. Загляни внутрь.

– Прямо сейчас?

– Да. Почему нет? Я настаиваю!

Луис нахмурился, но все же принял хьюмидор, открыл его… и уставился на пожелтевшую от времени тетрадь.

– Что это? – спросил Санчес, покосившись на довольного майора.

– Дневник Марио Варгаса, севильского банкира. И, что еще важней, первого в Европе официального торговца дымом. Я думал, тебе будет интересно на них взглянуть.

Теперь Луис посмотрел на пожелтевшую тетрадь уже совсем иначе. Имя Марио Варгас он определенно слышал прежде, возможно, даже от кого-то из местных. Но в каком контексте его упоминали?..

Туман, только туман вместо воспоминаний…

– Я хочу, чтобы ты знал, мой друг, – продолжил Уго. – Я не хочу торопить тебя с выбором. Испанцы нетерпеливы, но даже они готовы потерпеть пару-тройку недель. Они понимают, как это для тебя неожиданно.

– Спасибо за подарки, я подумаю. Честно, подумаю, – сказал Луис и, закрыв хьюмидор, отодвинул его в сторону.

Весь оставшийся вечер был словно окутан сизой табачной дымкой – Санчес вроде присутствовал в зале ресторана и в то же время находился чертовски далеко от «Сосьедада», от Джи и Уго, который после лечебной дозы «колы» окончательно пришел в себя – помимо неизменного солдафонского задора, его жесты вновь обрели уверенность, а лицо раскраснелось.

Луис худо-бедно поддерживал беседу, даже временами шутил и смеялся шуткам майора. Потом они вместе курили сигары в такси на обратной дороге… но никаких подробностей, никаких конкретных реплик Санчес не помнил.

Лишь когда они с Джи, попрощавшись с майором, вошли в дом Луиса, он сразу спросил у своей очаровательной спутницы:

– Что скажешь? Тоже думаешь, что мне пора отойти от дел?

– Мне кажется, предложение хорошее, – медленно произнесла китаянка. – И безмятежно отдыхать, с сигарой, глядя на океан – это ли не мечта? Но…

– Но – что? – не дав ей договорить, раздраженно спросил Санчес.

– Но решать должен ты сам. – Джи говорила с ним мягко, как с разозлившимся ребенком. – Это ведь правда дело всей твоей жизни. И никто, кроме тебя, не примет это решение.

Луис смерил ее взглядом, потом отвернулся, спросил:

– Я поставлю чайник?

– Нет, я… Я сегодня домой поеду, – неуверенно выдавила китаянка.

– Джи, я…

– Все в порядке, Луис. Просто вызови мне такси, пожалуйста.

Он, помедлив, кивнул и полез за телефоном.

Наверное, это мудро и правильно с ее стороны – уехать, чтобы не попасть под горячую руку.

Но, черт возьми, как же не хочется оставаться наедине со своими мыслями и засыпать в холодной пустой постели!..

Глава 14

Семя раздора

1501 г.

Письмо ушло к Дюреру уже довольно давно, но ответа все не было, и Марио невольно начал переживать. Он считал Альбрехта весьма талантливым, если не гениальным, художником, и потому само предложение обменивать гравюры на табако могло, на взгляд банкира, показаться Дюреру унизительным.

Об этих своих опасениях Варгас не преминул рассказать во время ужина с Колумбом, которые, как с грустью заметил банкир, в последнее время случались все реже.

– Я думаю, промедление с ответом связано именно с этим, – сказал Марио, глядя на старого друга.

Христофор не ответил. Мерно похлопывая правой ладонью по левой руке, лежащей на столе, он отстраненно смотрел в стену напротив – словно в мыслях заново переживал путешествие через Атлантику и все невзгоды, сопутствующие этих путешествиям. Когда Варгас уже отчаялся дождаться ответа, Колумб очнулся, резко потянулся к бокалу и, отпив вина, хрипло сказал:

– Может, с этим. Может, с чем-то другим. Мы этого не знаем. Ты же сам говорил, что Альбрехта бросает из крайности в крайность – то он считает себя гением, то распоследней бездарностью… А вообще, если помнишь, всеми делами управляет его жена, куда более самоуверенная и предприимчивая.

– Все так. И, уверен, что Агнесс тоже приложила к этому руку. Может быть… может быть, она оскорбилась даже больше самого Альбрехта.

– И черт бы с ней, – равнодушно бросил Колумб.

Марио окинул друга растерянным взглядом. С той самой поры, как Христофор вернулся из третьей экспедиции, он все время пребывал в очень странном состоянии, которое Варгас мог бы характеризовать, как «хмельное». Колумб смотрел рассеянно, не особенно о чем-либо переживал и вообще вел себя так, будто в жизни его ничего особенно не интересовало. Кроме того, он стал куда чаще налегать на вино, что тоже добавляло определенных ассоциаций.

Похоже, последняя экспедиция со всеми ее невзгодами – от необходимости ехать в новый свет вместе с кучкой осужденных уголовников до возвращения в кандалах в страну, где тебя считают героем – все-таки что-то надломила в Колумбе. Раньше он казался Марио романтиком, грезящем о неизведанных берегах, о богатстве не как самоцели, а как к элементу общего тщеславия и признания заслуг.

Но теперь перед Варгасом сидел человек, как будто лишившийся всех былых амбиций, и эта метаморфоза смущала банкира.

– Но что мы будем делать, если Дюрер откажется от нашего предложения? – спросил Марио.

– Ничего. – Колумб отхлебнул из бокала и повторил:

– Ничего.

Он заглянул в кувшин и поманил рукой кучерявого щуплого слугу.

– Я тебя не понимаю, мой друг, – признался Марио.

Колумб вручил кувшин подошедшему мальчику:

– Еще вина.

Слуга энергично кивнул и убежал, а Христофор наконец с неохотой посмотрел на Варгаса.

– Чего ты говоришь?

– Я говорю, что не понимаю тебя, – терпеливо повторил Марио. – Тебе не нужны эти гравюры?

– Да, признаться, не особо, – пожал плечами Колумб. – А должны?

– Но зачем тогда мы предложили обмен?

– Послушай, Марио. – Христофор подался вперед и, кажется, впервые с начала разговора проявил хоть какие-то эмоции, в частности – легкое раздражение. – Ты, верно, забываешь, что на самом деле Альбрехт Дюрер – это всего лишь еще один компрадор. Да, он необычен, и он может платить не только золотом, а чем-то, возможно, куда более ценным. Но на деле он просто покупатель, и наше дело не зависит от него одного. Станет Дюрер покупать табако, не станет – разница для нас невелика. Просто признай это.

– Это так. Но…

– Но дело в дружбе, так? – криво улыбнулся Колумб, не дав Варгасу договорить. – Дело в проклятой дружбе, которая только мешает делам.

– Почему ты так говоришь? Наше дело, если ты вдруг позабыл, выросло как раз из нашей дружбы.

– Наше дело выросло из индейского ритуала, – пристально глядя на банкира исподлобья, напомнил Христофор, – о которой ты бы никогда ничего не узнал, если бы я не отправился в новый свет и не встретил тамошних дикарей. И Дюрер к этому мореплаванию имеет отношение лишь в том смысле, что у него по воле случая оказалась карта Тосканелли. Но карту мог купить кто угодно. И, в любом случае, вся эта история уже далеко позади. Не Дюрер возит тебе мешки с табако. Их вожу я, рискуя репутацией, рискуя свободой и даже жизнью!

Колумб выкрикнул последнее слово так громко, что слуга, который как раз вернулся с новым кувшином, содрогнулся и едва не расплескал вино. Христофор, увидев это, тут же вскочил и схватился за глиняную ручку.

– Аккуратней, – строго произнес мореплаватель, обращаясь к худому кучерявому мальчишке.

Тот шумно сглотнул и, кивнув, пробормотал:

– Простите, сеньор.

– Проваливай, – бросил Колумб и, усевшись обратно за стол, налил себе вина.

– Никто не отрицает и не оспаривает того, что вся идея с продажей табако в Европе принадлежит тебе, – терпеливо сказал Марио, наблюдая за тем, как хмельной напиток наполняет бокал. – И не обязательно об этом постоянно напоминать.

– Да? А мне почему-то кажется, что обязательно, – саркастически заметил Колумб.

Он потянулся кувшином к бокалу друга, но тот выставил перед собой руку и покачал головой. Христофор поджал губу и, отставив вино в сторону, сказал:

– Ты даже близко не представляешь себе, что это такое – жить в чужом краю, Марио. Когда мы с тобой ехали за картой Тосканелли, ты изнывал от жестких коек на постоялых дворах и от жесткой пищи придорожных трактиров. А как тебе нары трюма старой карраки, Марио? Смог бы ты несколько месяцев спать на деревянной полке? А если при этом твоя нога прикована к крюку, торчащему из пола? Матросы смотрят на тебя, обсуждают тебя, поплевывают в тебя, когда ты пытаешься уснуть, а они думают, что уже спишь и ничего не чувствуешь… Это для тебя достаточно мягко?

Колумб схватил бокал и залпом влил его в себя. Марио молча наблюдал за тем, как он утирается тыльной стороной ладони и наливает себе еще.

– И после этого ты хочешь, чтобы я спокойно реагировал, когда ты переживаешь из-за какого-то там… художника? – продолжил Христофор. – Но не мы зависим от него, Марио. Это он зависит от нас. Это он жаждет получить табако. Жаждет настолько, что недавно написал мне.

До Варгаса не сразу дошел смысл услышанного.

– Он… что? – Банкир заерзал на скамье. – Альбрехт… я не пойму, Альбрехт написал тебе? Но… зачем?

Колумб снова криво улыбнулся – он был уже довольно пьян, судя по этой гримасе – и, вытащив из-за пазухи свернутый в трубочку лист, бросил его на стол.

– Читай. У меня секретов от компаньона нет.

Марио дрожащей рукой взял со стола письмо и медленно его развернул. Он сразу узнал почерк Дюрера – и по размашистым буквам догадался, в каком состоянии немец писал это послание Колумбу.

Строчки предательски заплясали перед глазами Варгаса, когда он углубился в чтение.

«…не знаю, кому из вас принадлежит идея обмена табако на гравюры, но она кажется мне поистине унизительной. Неужто вы мните, что я буду работать на удовлетворение своих желаний?.. Уверен, вы нарочно, нарочно, нарочно одурманили меня вашим табако, чтобы я жизни без него уже не знал и согласился на любые ваши условия! Но я взываю к вашему благоразумию, Христофор. Зачем нам нужны посредники? Продайте мне табако напрямую, но не просите гравюр. Я не могу рисовать по нужде. Я заплачу золотом!!! Но иначе мне придется обратиться к вашему конкуренту, чего мне бы не хотелось – учитывая нашу давнюю дружбу».

Читая это, Марио невольно поймал себя на мысли – а не сон ли все это? Этот трактир, этот хмурый хмельной Колумб, это письмо от Альбрехта, адресованное не ему. И как немец теперь именует его, старого знакомца, в переписке с Христофором? «Посредник»? Все, что он заслужил годами дружбы и поддержки?

Нет, это точно сон, уверенно подумал Марио.

Только вот почему он все не заканчивается?..

– Когда ты получил это письмо? – спросил Варгас, посмотрев на Колумба.

Тот задумался ненадолго.

– Неделю назад.

– Неделю!.. И сказал мне только сегодня?

– Как только возник повод, – пожал плечами Колумб.

– И что же теперь ему ответить? – пробормотал Марио.

Он посмотрел на письмо Дюрера в своей руке и отбросил его в сторону, словно оно вдруг стало нестерпимо горячим.

– Ничего. Я уже ответил ему.

– Ответил? – эхом повторил банкир. – И что же ты ответил?

Ощущение сна только усиливалось с каждой секундой. Видимо, дело близилось к рассвету, и скоро он снова проснется.

Колумб оперся на стол и мягко сказал:

– Что я не буду торговать с ним у тебя за спиной. И что если его не устраивает названная тобой цена, то он может идти куда угодно. Так поступают с зарвавшимися людьми, которые слишком много о себе мнят, Марио. Которые считают себя незаменимыми. Поверь, я знаю – ведь так поступили со мной. И так мы поступим с Альбрехтом. Либо он согласится на наше предложение, либо пусть покупает у другого. Да хоть у нашего конкурента, кем бы он ни был.

Варгас кашлянул в кулак и, поколебавшись, допил отстатки вина из бокала. Увы, капли влаги не могли смягчить пересохшее от волнения горло. Хотелось курить, но повторять ошибку Родриго де Хереса банкир не собирался: попасть в чертоги инквизиции не входило в его планы.

– А ты не боишься, – глядя в черноту пустого бокала, сказал Марио, – что со временем этот «наш конкурент» следом за Дюрером уведет у нас и всех остальных клиентов?

– А вот эту проблему нам уже нужно решать, тут я с тобой совершенно согласен.

– И как мы это сделаем?

– Да очень просто. Как только мы выясним, кто это. – Христофор посмотрел на друга исподлобья. – Мы сдадим его инквизиции.

Марио не поверил своим ушам.

– Ты… ты не перестаешь меня удивлять, мой друг, – пробормотал банкир, глядя на улыбающегося и явно довольного собой Колумба. – Неужели ты действительно считаешь, что единственный способ нам сохранить наше дело и наших клиентов – это донос?

– Да, безусловно, так и есть, Марио. Мы ведь с тобой занимаемся, по сути, контрабандой, мы торгуем растением, курение которого церковь считает богомерзким, дьявольским ритуалом. Так что тут все очень просто – если не донесем мы, донесут на нас. Уверен, что хочешь стать тем, на кого донесут?

– Нет, конечно, нет. – Марио нервно затопал каблуком под столом. – Но… я не могу сдать человека. Его же будут… пытать. А если до пыток не дойдет, то точно запрут в тюрьме. Это же, по сути, значит уничтожить человека, которого я и в глаза-то не видел.

– И как в тебе это сочетается? – усмехнулся Колумб. – Ты переживаешь из-за какого-то молодого художника из Нюрнберга. Считаешь его ценнейшим клиентом только потому, что он твой друг… который предал тебя, тайно отправив мне письмо! И при этом боишься бороться за своего клиента… за всех своих клиентов. Странно видеть, что банкир, многие лета отдавший службе известному дому Дельгадо, настолько мягкотелый.

Лицо Марио ожесточилось. На миг ему захотелось выплеснуть содержимое кувшина Колумбу в лицо. Но, сдержав себя и чуть поостыв, Варгас сказал:

– Ты путаешь мягкотелость с благородством, Христофор.

– Скорей, это ты пытаешься прикрыть слабость красивым словом, – покачал головой Колумб. – Когда я предлагал тебе торговать табако, я надеялся, что говорю с человеком опытным и хватким. Способным быть жестким при необходимости. И сейчас эта необходимость точно есть. У нас есть конкурент, и нам надо от него избавиться.

Марио опустил голову и тихо сказал:

– Я уверен, мы обойдемся и без доноса. Я просто… не смогу потом жить с той мыслью, что из-за меня человек лишился жизни. Это не то же самое, что борьба на финансовом рынке.

– А, по мне, это она и есть, – сказал Колумб. – И, по-видимому, ты ее уже проиграл.

Варгас не нашел, что на это ответить.

Глава 15

Дневник памяти

2024 г.

Океан ворчал штормовыми раскатами волн. Бушующий ветер рвал листья прибрежных пальм и под протестующие вскрики чаек гнал к скалам один водяной вал за другим, смешивая бирюзу морских волн с черным вулканическим песком побережья. Слушая бурчание стихии, Луис сидел на террасе, надежно защищенной от ветра полукругом каменной ограды, и постепенно расслаблялся после рабочего дня.

Это был один из его любимых способов дхьяна – созерцать океан, неспешно потягивая ром «Флор Де Канья».

Почему именно «Флор Де Канья»?

Первая причина крылась в прошлом Луиса. после теракта, в котором погибла его семья, он просто не мог оставаться в Мадриде. Он хотел сбежать, неважно куда, лишь бы подальше от города, где упокоилось его прошлое и связанное с ним будущее. Именно тогда на глаза Санчесу попалась реклама этого рома в сигарном журнале – тихоокеанский берег, пальмы, безмятежное синее небо и умиротворенный человек, сидящий на песке со стаканом…

С той поры «Цветок тростника» стал фактически синонимом безмятежности… и одиночества, которым Луис буквально грезил, готовя побег из Испании.

Вторая причина выбора «Флор Де Канья» была куда менее лирична – как выяснилось по прибытию на Никарагуа, иного рома здесь в принципе не водилось. Владелец бренда, ушлый магнат, искусно наладил дружбу с властями и постепенно добился того, что в стране у него просто не осталось конкурентов. С первых дней после переезда Луис усвоил важную вещь: здесь можно без проблем открыть сигарную фабрику, но любую попытку сделать новый бренд рома мигом приравняют к государственной измене и вышлют дерзкого «предателя» из страны без права возвращения обратно.

Санчес терпеть не мог подобные закулисные игры – он верил в теорию честной конкуренции и старался не иметь общих дел с людьми, которые во главу угла ставят не развитие своего бизнеса, а потопление чужого. А поскольку таковых, увы и ах, хватало и на этой благостной земле, Луис быстро прослыл в среде местечкового истеблишмента мизантропом.

Впрочем, первые симптомы нелюдимости зародились еще в Мадриде – городе, отнявшем у него старую жизнь, выжавшим из него все соки однообразной работой и сводящий с ума кучей бесполезных знакомств. Люди, которых Луис встречал на извилистом жизненном пути, зачастую были добры и обязательны, но, увы, не слишком интересны продавцу дыма. Поэтому он редко заводил друзей – слишком ценил свое время, чтобы тратить его на бессмысленный нетворкинг.

За последние несколько лет продавец дыма по-настоящему позволил войти в свое пространство жизни только одному человеку – Джи. Майор Уго настойчиво колотил в дверь его сигарного мира армейскими ботинками, но Луис опасался его впускать.

«Уж лучше довольствоваться одиночеством, чем остаться ни с чем» – такое правило выработал для себя Луис много лет назад.

Хотя, конечно, тут еще вопрос, насколько одинок человек, курящий сигары. Дым так же зыбок, как прошлое, возможно, прожитое кем-то до тебя, а ты в сегодня видишь лишь его сизоватый призрак.

Человек – тоже дым «большого взрыва», лишь на время ставший материальным.

Луис ухмыльнулся и покосился на стол. Взгляд его тут же зацепился за дневник Марио Варгаса, который лежал среди сигарных принадлежностей. Единственный по-настоящему ценный подарок, который преподнес ему майор Уго – а, возможно, и вовсе единственный (не считать же таковым предложение передать весь бизнес безликим испанским воротилам).

Дневники торговца дымом стали для Луиса новым способом медитации. Погружаясь ненадолго в далеко прошлое, которое он физически не мог застать, Санчес будто бы вместе с Варгасом заново изобретал табачный бизнес. Луису казалось, что между ним и Марио, несмотря на существенный пласт времени, разделяющий их, во время чтения возникает метафизическая связь.

Марио Варгас был первым торговцем табака в Европе, но, увы, официальная история стерла его имя.

Наверное, потому, что официальные летописцы, во все времена мало общего хотели иметь дело с дьявольским дымом, а неофициальных в то время просто не существовало. Возможно, к исчезновению имени Марио приложили руку писари Колумба или Инквизиции, но узнать истинные причины сегодня уже не удастся.

В дверь дома постучали, и знакомый голос охранника Хосе позвал:

– Дон Санчес?

– Входи, Хосе, я здесь, на веранде, – весело отозвался продавец дыма.

Послышались шаги, и смущенный охранник, выйдя на террасу, остановился перед Луисом.

– Как дела? Как семья? – спросил Санчес, жестом приглашая гостя присесть.

– Все… все хорошо, сеньор.

– А как здоровье?

– Не жалуюсь. Франко сказал, что вы просили меня зайти. Что-то случилось?

Хосе неопределенно повел плечами и опустился в кресло. Он выглядел растерянным. Луис решил не мучить добродушного гостя понапрасну и, взяв со стола коробку сигар протянул ее со словами: