Ночная прогулка

– Хороший выбор. Ты кстати прекрасно выглядишь без больничного халата.

– Ну и признание. – Катя засмеялась. И добавила. – Ты тоже сегодня ничего. Надушился чем–то приятным.

– Лосьоном для бритья.

Наслаждаясь молочным мороженым, они неспешно шли по безлюдной улочке. Яблони, посаженные с двух сторон, соприкасались кронами, образовывая купол из листьев и веток, почти не пропускающий солнечный свет. Было такое ощущение, что идешь по волшебному сказочному туннелю.

– Поговорил с отцом? Как он отреагировал на приглашение?

– Честно – сразу пошел в отказ. Начал: где я, где они.

– В смысле?

– Считает себя бедняком, которому не место у богатеев.

– Ты убедил его, что живем мы небогато.

– Даже не стал. Если есть двухэтажный дом, значит, для отца – это богато живут. Вот такой он у меня. Ничего не попишешь.

– Мило.

– Но причина отказа не в этом.

– В чем тогда?

– Он не выходил в общество, на званые ужины, лет двести-триста.

– Но он должен быть в воскресенье. На ужин точно придет моя одинокая тетя, которой необходима мужская компания.

– Я же сказал, что постараюсь вытащить его.

– Есть идеи?

– Да, признаться – и все. Признаться, что мы решили (без него) познакомить его с одинокой и очень симпатичной писательницей.

– Думаешь получиться?

– Не знаю. Но врать больше не буду. Захочет познакомиться – пойдет. Не захочет – я пойму, потому что я знаю, как он любил маму. Времени не так много прошло со смерти матери. Зря я вообще сразу не сказал правду.

– Скажи, что любишь его.

– Не понял. Зачем?

– Просто так. Давно говорил?

– Вообще не помню такого.

– Просто скажи. Хорошо?

– Хорошо.

– Я говорю серьезно. Я лично незнакома с Геннадием Петровичем, но по твоим рассказам я сделала вывод: он – замечательный человек. А ты ни разу не сказал слов любви единственному родителю. Ужас!

– Обещаю.

– Ты – пообещал. – Молчание. – Еще бы извиниться не мешало бы.

– Я понял, Катя.

В центре литературного парка возвышался двухметровый памятник Антону Павловичу Чехову.

От памятника, центра сквера в разные стороны шли дорожки вдоль которых стояли кованные лавочки, а рядом с каждой фонарь. Среди ровно остриженных тополей, мирно соседствующих с молоденькими яблонями, затесались клумбы, в которых были высажены разноцветные анютины глазки, календула и сказочные настурции, привлекающие шмелей и ос.

– И какую песню ты выбрал? – спросила Катя, усевшись на свободную скамью.

– А я не скажу! – Антон достал из футляра гитару, приготовился, проверив звучание струн, и только тогда добавил. – Песня будет собственного сочинения. Только не смеяться.

– Не позволю.

– Песню я посвятил тебе, если что…

– Да ладно? Да ладно! – От переизбытка чувств Катины глаза прослезились, а из легких вырывались странные смешки. – Да ладно?!

– Катя, ты чего? Плакать собралась что ли?

– Да, я просто от неожиданности. Никто ведь мне песен еще не посвящал. Вот я и расчувствовалась. Ох!

– Даешь. Никак от тебя не ожидал такой реакции.

– Все хорошо. Пой уже.

Антон сначала заиграл на гитаре спокойную мелодию, а потом тихим, обволакивающим голосом баритона запел.

Я ждал скорой неминуемой беды,

Как раб в пустыни без воды

Но вторглась Дева в мои миры,

Теперь я – раб от ее пленительной красоты.

Кто ты Дева? Кто? Позволь спросить?

Позволь безропотно любить?

Почему? Почему сердце так болит?

И рвется ввысь, к сиянию небесных светил!?

Туда, где ты!

Туда, где любовь подобно раю

Где в конце пути… услышу шепот я ее устами:

люблю, люблю, люблю.

…

– Странная песня, странная музыка. Короче, извини меня за это недоразумение, – сказал Антон, когда закончил свое произведение, полностью растворившийся в песне, в ее двусмысленных словах, открывающих его душу, мысли, мечты.

Катя без лишних слов и предупреждений нырнула в его крепкие объятья, положив голову на его плечо, и поблагодарила.

Растерянный и одурманенный любовью от ее дыхания, щекотавшего его шею, запаха ванильных волос, чувственных и горячих прикосновений рук, Антон обхватил ее стройную талию, прижав как можно ближе к себе, насколько это позволяла мешающая гитара, и поцеловал Катю в усыпанный веснушками лоб.

– Я тебя люблю.

– Ты… что?

– Люблю тебя.

– Я просила не влюбляться, – сказала Катя, высвобождаясь из его объятий.

– Послушай меня. – Антон не выпускал её руку. – Выслушай, хорошо? Я – не дурак. Я знаю, как устроена жизнь. Мне нечего тебе предложить. Разве что кроме признания в любви.

– Я…

– Признайся сейчас, Катя.

– В чем?

– Что ты не лесбиянка.

– Я – лесбиянка.

– Не верю. После того, что случилось между нами. Ты не равнодушна ко мне.

– Я не собираюсь никому… и тем более тебе… доказывать, что-то. – Катя злились, щеки покраснели, глаза опустились. – Я сказала, так уважай…

– Заметь – я тебя уважаю. – Антон отпустил её руку, поднялся со скамьи. – Тогда для чего все это?

– Что?

– Ты понимаешь.

– Чтобы вернуть тебя к жизни.

– Для чего? Чтобы потом её разбить?

– Если собрался уходить – уходи.

– Уйду, не сомневайся. Но только после того, когда ты скажешь правду.

Антон, не дождавшись признаний, схватил гитару и ушёл. Катя сидела на скамье в литературном сквере до самых темно–малиновых сумерек, тихо плакала, вытирая слезы руками и думая о том, что всё испортила одной маленькой ложью.

ЧАСТЬ II

Врывающиеся через открытое окно с забранными занавесками, солнечные лучи разбудили Катю. Она лежала на кровати, укутавшись в белоснежную простыню без одеяла, глядя на потолок, по которому неспешно полз внушительного размера паук. Вставать она не торопилась, хотя слышала льющиеся голоса Виктора и Анны. Они встали ни свет, ни заря, готовились к воскресному ужину, посвященному встрече Виктора с Катей во время ночной прогулки, а также – к дню рождению Виктора. Но по сложившейся семейной традиции о последнем умалчивалось. Глава семейства не любил отмечать сей праздник, и на это были веские аргументы.

Катя уснула только глубокой ночью из-за мыслей, наслаивающихся друг на друга. И сейчас не могла думать ни о ком другом, кроме Антона. Нежные, лишенные грубости прикосновения. Разговоры по душам. Ещё ни с одним мужчиной она не чувствовала себя настолько полноценной, свободной и защищенной.

А потом этот неумелый детский поцелуй в лоб, полный чувственности и искренности, и совсем сбивающее с ног признание в любви, сорвавшееся с губ Антона.

Теперь Катя не знала, придет ли Антон на воскресный ужин. Вообще, встретятся ли они снова и поговорят по душам? Или на этом все? Сложившиеся отношения рухнут от первой ссоры? Сейчас ей казалось, что это вполне возможно. И от этого на душе было скверно.

Скверно, что Антон был прав. А правда всегда больно бьет по самолюбию. Она намеренно соврала, чтобы не усложнять себе жизнь, выстроила стены и записала их отношения в разряд дружеские, сугубо партнерские. Для чего? Ответ лежал на поверхности: она не хотела связывать судьбу с бывшим уголовником. Зачем? Когда столько образованных, целеустремленных, уверенных в себе мужчин готовы бороться за её внимание, за её сердце.

Она придумала эту маленькую ложь, когда лежала ночью без сна в больничной палате. И решение казалось разумным и взвешенным. Катя представляла, что после лечения, она найдет адрес своего героя, назначит встречу, они выпьют по чашку кофе, она поблагодарит за все, что он для нее сделал и предложит быть друзьями… на один день.

Так все просто – в мечтах. А по факту случилась так, что пришел он сам. Такой скромный, зажатый, неуверенный в себе мужчина, не похож на уголовника. Потом его искреннее признание в том, что его сердце вдруг забилось – и он стал живым.

А дальше… а дальше только хуже. Она не могла противостоять Антону, даже не пыталась выстраивать оковы и преграды. Катя сдалась сразу, не выйдя на поля боя, побежденная, раненная прямо в сердце – влюбилась, словно тринадцатилетняя девчушка, в того, кого не планировала.

Влюбилась так, как не влюблялась ни в кого.

Вечера, проведенные с ним, казались бесконечной сказкой, волшебной пылью, что покрывало тело и разум и хотелось парить в небе подобно самой грациозной птице, утопать в переизбытки чувств.

И когда надо было признаться, Катя испугалась. Испугалась, что после признания другого пути не будет.

Только вот зачем ей другой путь?

Без него?

Не поздно все исправить, подумала Катя, встала с кровати и пошла на кухню к Виктору и Анне, которые перешли на совместное пение, сопровождаемое смехом.

***

Анастасия пришли за три часа до назначенного времени. Она хотела помочь, несмотря на то, что знала, что из Анны Владимировны вышла отличная хозяйка и жена ее брату. Она была очень рада за них обоих. Это точно была судьба, думала она, обрести ребенка и жену в одночасье. Словно в сказке.

Настя, заметно похудевшая и похорошевшая за последние годы, стала настоящей самодостаточной женщиной, уверенной в себе, грациозной. Она выглядела много моложе своих лет, особенно в новом кремовом платье от «Ralph», с короткими кружевными рукавами, круглым вырезом у горловины и с застежкой на спине.

– Выглядишь, сестра, как обычно сногсшибательно! – сказал Виктор, обнял и поцеловал сестру в обе щечки.

– Спасибо, дорогой! Хорошо себя ведешь?

– А ты?

Настя засмеялась и посмотрела на Анну Владимировну.

– Здравствуй, Анна, солнце мое ненаглядное!

– Здравствуй.

– Не обижает тебя этот эгоист?

– Ты первая узнаешь.

– Смотри, Витя, ты у нас на мушке.

– На мушке, на мушке. Давай разувайся и бегом на кухню. Нечего языком трепать.

– Думаешь, я пришла помогать тебе?

– Так я и думал. Всё, ушел.

– Красивое платье, – сделала комплимент Насте Анна.

– Ага, сама не нарадуюсь такому чудесному наряду. А прическа как? – Настя покружилась на месте, демонстрируя удлиненное каре с осветленными прямыми волосами.

– Стильно.

– Новый писк моды как мне сказали в салоне красоты. – Настя, сняв босоножки из лакированной кожи белого цвета, схватила два пакета и шепнула. – Есть время? Хочу кое–что тебе показать. – Она указала на пакеты.

– Что там?

– Думаешь, я буду одна ходить такая расфуфыренная на ужине, а вы нет?

– Да не надо было, Настя, тратиться.

– Успокойся. Счет позволяет. Пойдем, примерятся?

– Виктор будут ворчать, я ответственная за второе блюдо.

– Поворчит да успокоиться. Тем более еще уйма времени до ужина. – Настя посмотрела часы. Без пятнадцати два. – Мне просто уже не терпится, чтобы ты примерила одно волшебное платье. А кстати, где моя любимая племянница?

– В саду. Ушла за свежими цветами. Сегодня папа Виктор назначил её дизайнером интерьера гостиной.

– Ясно. Позовешь ее?

– Сейчас, позову.

– А я пока расположусь в спальне для гостей, на втором этаже. Приходите. Вы будите в восторге! Я гарантирую.

После издательства дебютного романа «Ночная прогулка», распечатанного тиражом более 500 тысяч экземпляром, жизнь Анастасии изменилась самым кардинальным образом. Как любил повторять Виктор: «Жизнь дала нам новый вектор, который мы сами и выбрали». Она издала шесть успешных романов–бестселлеров, которые были восторженно приняты как читателям, так и критиками, которые восхваляли Анастасию Шолохову, прежде всего за широту русской души. Она объездила всю страну и ближнее зарубежье с презентациями новых книг, засветилась на всех ведущих площадках центрального телевидения. Ее романы экранизировали, по ею же написанным сценариям. И, конечно, она не оставила свое любимое дело – написание пьес. Пьес, которые ставили на ведущих зарубежных аренах театральных помостов, что, несомненно, радовало Анастасию и приносило огромное удовлетворение в творческом плане.

При всей стремительности бытия, постоянной занятости на работе за прошедшие пятнадцать лет Настя не забывала о главном, а именно о семье. Дети, Арсений и Кирилл, племянница Катя, были на первом месте. И если кто–то болел или нуждался в помощи, она безоговорочно отменяла деловые встречи, поездки, вечеринки и была с теми, кто в ней нуждался. Да что там, Анастасия часто брала детей с собой, если позволяли обстоятельства.

Анастасия была для детей не только мамой и тетей, а словно доброй феей, которая баловала вниманием и заботой, окружая любовью и теплотой. Она вселила в них уверенность в то, что они способны ковать жизнь по-своему. И глядя на повзрослевших детей, уверенной походкой идущих по взрослой жизни, ее сердце наполнялось надеждой, что, в конечном счете, все будет хорошо и превратности судьбы не помешают им сбиться с пути и пройти по жизни достойно, оставаясь при любых обстоятельствах людьми с открытыми сердцами.

Лишь одно беспокоило больше всего Анастасию, особенно, когда дети все меньше и меньше стали нуждаться в помощи матери, у нее не было спутника жизни, с которым бы она разделила скорое приближение старости.

После развода ей потребовалось семь лет (с двумя подростками это казалось практически невозможным), чтобы завести роман с известным писателем, который закончился так же невнятно, как и начался. Оказалось, что у него была семья, ожидающая его в родных краях. Потом у нее было несколько мимолетных интрижек, которые принесли скорее огорчение, чем удовольствие. И даже тесные дружеские отношения с её литературным агентом, незаметно переросшие в ненормальные сексуальные связи, завершились закономерным провалом с поиском нового литературного агента.

– Тетя Настя, приехала! – обрадовалась Катя и кинулась в объятья Анастасии.

– О, дорогая Катюшка! – Анастасия расцеловала племянницу. – Как поживаешь?

– Нормально. А вы?

– Ты знаешь, лучше всех! – Анастасия хохотнула и протянула пакет с платьем. – А это тебе, дорогуша.

– Снова фирменные подарки от крестной? – Катя чувствовала себя маленькой девочкой, которую балует добрая тетушка.

– Тебе очень понравиться!

– Не сомневаюсь. Спасибо. А где Арсений?

– Знаешь, мой Арсений такой уже взрослый мальчик, что не удосуживается говорить матери куда пошел и с кем пошел.

– Я слышала, он заключил выгодный контракт с рекламным агентством.

– Верно. Как только аудитория его блога перевалила за сотню тысяч, предложения льются как из рога изобилия. Но я ничего не знаю. Молчит, как рыба.

Катя достала из пакета платье и на секунду перестала дышать. Дизайнерское волшебство – платье прямиком из другой эпохи, из стильных семидесятых прошлого столетия – длинное, до щиколоток, со сплошным золотистым, зеленым и оранжевым орнаментом, элегантной планкой с пуговицами и юбкой со складками. – Просто сказка. Даже не верится. Я искала что–то подобное. Как ты узнала?

– Лучше тебе не знать. – Анастасия невольно улыбалась, светящиеся глаза и полыхающие щечки племянницы говорили о многом.

– Ну и ладно, не говори. Я пошла мерить свое чудесное платьице! – и Катя юркнула в просторную гардеробную.

– А ты что скромничаешь? – спросила Настя у Анны, которая все еще не соизволила заглянуть в пакет, держа его в руках. – Неужели неинтересно?

– Интересно. Пускай Катя сначала порадуется, потом я.

– Пока она там одевается, прихорашивается, – Настя вынула платье из пакета – тоже длинное, в горошек, со стильными воротником-бантом и женственными оборками. – Чудесное, да?

– Чудесное, – согласилась Аня.

– Иди уже померь его, не томи.

Платья подошли идеально, словно были сшиты под заказ. Катино платье идеально подчеркнуло ее фигуру с узкой талией и длинными ногами, придавало выразительность ее зеленым влюбленным глазам, а разноцветный орнамент подчеркнул ее воздушность, красоту – цветущую молодость. Другое платье в горох наоборот умело скрыло все недостатки фигуры и открыло миру женственность и царскую грацию Анны Владимировны. Анастасия еще заставила Анну расправить длинные русые волосы, забранные в пучок; волосы легли на плечи и осветили ее образ.

– Прятать такие волосы – чистое преступление! Согласна, Катя?

– Я всегда так говорю.

– Красавица – одним словом!

– Ох, не надо вгонять меня в краску, – сказала Анна.

– Папа сейчас не узнает нас.

– Девочки, – Анастасия смотрела на зеркальное отражение, в котором, обнявшись, стояли три женщины в платьях, – теперь мы выглядим сногсшибательно, и можем со спокойной совестью встречать гостей.

– Хрень какая–то, – в конечном итоге рассердился Геннадий Петрович, бросил на диван ремень и начал снимать черные отутюженные брюки. – Сначала просишь меня пойти. А сейчас сам не хочешь. Так дела не делаются, епта.

– Планы изменились, – ответил Антон, бреясь в ванной комнате, совмещенной с санузлом. На его талии – полотенце, скрывающее наготу. Он щурился, от влажности стекло запотело.

– Понял, не дурак, – Геннадий Петрович ворвался в ванную. – Знаешь, сколько раз я менял планы, будучи влюблённым в твою мать?

– Нет.

– Конечно, откуда тебе знать? Тебя даже в мыслях не было.

– Мне неинтересно.

– Слушай ты меня растормошил, нацелил так сказать на некую очень жаждущую любви мадам…

– Батя, хватит!

– Не затыкай меня! – рявкнул Геннадий Петрович и продолжил. – Сам напросился. А теперь будь добрым посмотри на меня и выслушай.

Антон отложил бритву, побрившись лишь наполовину, и злобно посмотрел на отца, держа свои эмоции при себе, не хватало еще ругаться, и спросил:

– Доволен?

– Почти.

– Ну, говори.

– Ты повздорил с Катей. Понятно дело. Который день ходишь сам не свой, озлобленный и подавленный – надо быть идиотом, чтобы не заметить. Три дня я пытался с тобой говорить. Но… то ты не хотел идти на контакт. Ладно, проехали. Говорю – сейчас. Если ты думал, что у Вас у молодых все будет ровно – хрен ты угадал.

– Отец, да ты философ?

– Я не слышал. Продолжу. Не будет всегда идеально – запомни. У всех пар – проблемы, обиды и ссоры. Мы с мамой до твоего рождения частенько ругались. Причем ругались из–за собственного эгоизма. Один раз вообще сильно разругались. Кстати, я был мудаком, поэтому и разругались. Не ценил ее, как должен был. Помню, как она сказала: «Закрой свой грязный рот – и проваливай, жалкий урод!». Обидно было. Но отрезвляюще. Я ушел в тот вечер и нажрался как свинья. Пробудившись утром, я знал, что приду и буду умолять её, буду просить прощения. В ноги брошусь, не смотря на гордость.

Молчание.

Геннадий Петрович, взял пачку сигарет, лежавшую на бачке унитаза, – и закурил. Воспоминания оживили покойную жену. Он любил ее. Даже тогда, когда шли черные полосы. Она была больше, чем друг, жена. Она была неиссякаемым светом, который направлял его по жизни, оберегал, дарил силу и надежду.

– Я к чему эту тираду? Я любил твою маму, поэтому менял планы по жизни, только когда она просила. Понимаешь меня?

– Понимаю.

– Я не спрашиваю, любишь ты Катю или нет. Не дождешься. Просто скажи, как мужик мужику – ты готов поменять планы на сегодняшний вечер? Если – да, я все пойму. Разденусь. И спокойно пойду смотреть телик, епта.

Теперь молчал Антон. С его лица стекала пена для бритья.

– Так и будешь молчать?

– Не знаю, как сказать.

– Расслабься, а не то мы сейчас тут задохнемся, – пошутил, чтобы разредить обстановку, Геннадий Петрович.

Антон рассмеялся.

И когда смех отступил, Антон обнял растерянного и не ожидавшего такого поворота событий отца, и просто сказал:

– Спасибо, пап.

– Да не за что.

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже, мой мальчик.

Они похлопали друг друга по спине, нервно смеясь и чувствуя себя намного лучше, чем мгновение назад и отпрянули друг друга, словно ничего и не было.

Геннадий Петрович бросил недокуренную сигарету в унитаз и пошел надевать штаны.

– Пап…

– Да?

– Не будешь меня заставлять надевать галстук или бабочку?

– Нет. Обещаю.

– Хорошо.

Арсений пришел за час до назначенного времени, чем приятно удивил Анастасию. Он много высказывался, что приходить заранее на семейные праздники традиция крайне сомнительная, от которой надо отказаться. То есть по его личным соображениям опаздывать на встречи – это и есть хороший тон.

Арсений был высоким, хорошо сложенным, однако сутулым от часто пребывания за компьютерным столом и бледным по той же самой причине молодым человеком с проницательным взглядом и пытливым умом. Он часто пребывал в раздумьях, отчего его лоб прорезали неглубокие морщинки. Он носил далеко от современных стандартов красоты длинные усы, уходящие в бакенбарды, на голове – копну, скрывающих уши, русых волос. Одежда соответствовала старомодному образу: светло–коричневые брюки, застегнутая на все пуговки белая рубаха, серый замусоленный кардиган.

Как полагается Арсений со всех поприветствовал и осторожно так спросил у Виктора:

– Дядя Витя. Кстати, ээ… как его, забыл…. Антон – спаситель придет?

– Да.

– И как он вам?

– Один раз видел. И очень много наслышан.

– Катя про него рассказывала?

– Скажу по секрету, кажется, моя дочь в него по уши влюбилась.

– Ничего себе…

– Но я тебе ничего не говорил. Окей?

– Окей.

Они вошли в дом, Виктор направился на кухню, а Арсений пошел искать Катю, чтобы успеть уединиться с ней до прихода особо почетного гостя.

Катя спряталась в своей уютной комнате на втором этаже.

Она думала о том, что будет говорить гостям, если Антон не придет, а она была уверена, что он не придет. И от этого еще больше расстраивалась.

Улыбаться сквозь слезы с ноющей болью в сердце всегда тяжело, а самым близким людям – вдвойне. Виктор уже обо всем догадался, просто не подавал вида. Так уж было заведено между отцом и дочерью, причем молчаливым согласием – он не вторгается в ее личное пространство, пока она сама не захочет излить душу. За это Катя уважала отца, который, в свою очередь, внимательно ее слушал и высказывал собственное мнение на всплывающие проблемы, причем без лишних нравоучений.

Еще утром, до дневной суеты, заваривая себе очередную порцию кофе, Виктор спросил у Кати:

– Все нормально?

– Да, пап, – она допивала апельсиновый сок, отложив мобильный телефон.

– Уверена?

– Ну да…

– По тебе не скажешь.

– Сейчас приведу себя в порядок и не буду такой растрепанной и бледной.

– Прическа и косметика, подозреваю, не помогут.

– Помогут. Не переживай. И не думай обо мне. У кого сегодня день рождения?

– У кого? – Виктор налил в крохотную чашку крепкий черный кофе. Глотнул. – Хорошо!

Виктор сел напротив Кати – за круглый кухонный стол, заправленный матерчатой кремовой скатертью и украшенный вазочкой с благоухающими садовыми розами.

– Прости, что лезу. Не хочу, чтобы ты сегодня грустила и истязала себя.

– Обещаю, не буду.

– Хорошо. – Виктор понял, что Катя не хочет открываться ему и потому сменил тему. – Не верится, что мы встретились шестнадцать лет назад. Шестнадцать!

– И мне.

– Что-нибудь помнишь?

– Горячее какао.

– И все?

– Отрывками. – Она задумалась. – Но больше всего запомнился портрет красивой женщины, вкусный какао и мягкое кресло, в котором я уснула. А ты все помнишь, да?

– Словно это было вчера.

Он нисколько не лукавил. Эти воспоминания были особенными, настолько теплыми и нежными для дел сердечных, что не раз помогали ему справляться с депрессией.

– Не удивил. Учитывая, как часто ты рассказывал эту историю на разных семейных праздниках.

– Можно признаться?

– А взамен ты не потребуешь от меня откровений?

– Нет.

– Тогда давай.

– Что–то или кто–то подсказало мне не отпускать тебя, когда ты уснула на кресле, а я смотрел на тебя и не мог налюбоваться этим прелестным личиком. – Виктор взял холодную руку дочери и нежно поцеловал её. Катя в ответ обняла Виктора и положила голову на его плечо. – Не объяснить словами.

Виктору не хватает слов, объяснить ей, как он любит – всецело и всеобъемлюще. Как отец дочь – просто так. А нужны ли слова, когда и без слов все ясно?

Когда постучали в дверь, Катя вздрогнула, вернувшись из воспоминаний в реальность.

– Да, войдите? – сказала она, успевая убрать с лица выбившиеся пряди волос и натянуть полуулыбку.

– Можно побеспокоить?

Арсений вихрем ворвался в ее владения.

– Ой, Арсюшка. – Они обнялись, посмотрев друг на друга, оценивающее и в то же время скованно. – И давно ты носишь такие шикарные бакенбарды?

– Месяца три, – просиял Арсений и уселся на плетеный стул. – Тебе нравится?

– Очень.

– Я тоже заметил, что ты отрастила волосы.

– Мне идет?

– Похорошела.

– За комплимент спасибо. Почему поздно так?

– Я пришел за час до пьянки!