Ночная прогулка

«А может отец прав?» размышлял Антон.

«Что такого прийти и справиться о ее здоровье? Тем более девушка ему симпатична, и тянет к себе, словно магнит. Ничего не надо ему взамен. Ни свиданий, ни одолжений. Просто убедиться, что с ней все хорошо.

Он пришел на кладбище уже в восьмом часу. Ни души. Тишина соседствовала со щебетанием птиц в кронах берез, поросших то тут, то там. Вечернее одаренное закатом небо, дарило покой.

Долго бродил Антон среди могил усопших, пока по волю случая не наткнулся на могилу матери. Антон ориентировался лишь со слов отца, который рассказывал, где захоронена Антонина Игоревна.

Уже месяц как он на свободе, но только сейчас – решился сюда прийти. Решиться было не просто. Причина – банально проста: прийти на кладбище, значит, принять смерть матери.

До настоящих пор для Антона она была жива и здорова. Она просто куда-то вышла. Может развешивала белье на улице. Может умчалась на поезде в Саратов к родственникам погостить и понянчить внучатых племянников. А может просто отошла в магазин за продуктами.

Ему было проще думать, что вот сейчас, скоро она придет, увидит сына, заплачет и обнимет так крепко, как никогда ранее. И от нее будет пахнуть таким знакомым запахом – душистым земляничным мылом. А её голос с хрипотцой и большие глаза привнесут мир в его душу и растрогают. А дальше – все, как прежде. Словно ничего и не было. Ни срока, ни мучительной смерти. Одна большая–маленькая семья за одним столом – разговаривает, смеется, любит друг друга.

Увидев деревянный крест с черно–белой фотографией матери Антон прослезился. Он возложил скромный букет ромашек на могилку, её любимые цветы, и сел на скамейку.

Говорил долго. В основном про годы, проведенные в неволе. Про стычки, про дружбу и выяснение отношений.

– Многое узнал о жизни. Честно. Тюрьма тоже школа жизни, как институт. Надо закончить институт. Думаю об этом… сейчас, на гражданке, тяжело устроиться на работу. Утвердиться. Словно наказание продолжается. Не знаю, почему. Но я не отчаиваюсь. Иногда, если честно, тошно жить, когда на тебя смотрят, как на прокаженного, при виде справки. Но я справлюсь. Жизнь – ценная штука. Особенно свобода. На свободе – рай. Можно гулять целый день, любоваться небом. Можно идти куда хочешь. Не надо отпрашиваться. – Молчание. – А здесь хорошо. Покойно. Березы шелестят. И птицы поют. Тебе, наверное, нравится? Прости, мамочка. – Голос дрогнул. – Что так долго… не приходил. Были причины. Я надеюсь, ты поймешь меня. Всегда понимала. Мне и сейчас не вериться, что тебя нет. Что ты больше не вернешься. Отказываюсь в это верить. Знаю, глупо веду себя. Отца раздражаю. – Легкий смешок. – Батя молодцом. Люблю его. Ему же тоже грустно. Скучает по тебе. Меня поддерживает. В школе его не видел. Зато сейчас. Как люди меняются. А я еще огрызаюсь. Чем–то вечно недоволен. Ничего не могу с собой поделать. Но стал терпеливей в стократ. Ты удивилась бы. Не хватает тебя.

Молчание. У Антона засел ком в горле, трепыхалось, больно отдаваясь в груди. Но слез не было. Испарились.

– Прости, что подвел тебя. Надеюсь, ты простила. А ты простила, я знаю. Всегда прощала. Я теперь буду часто приходить к тебе. Ты даже не сомневайся. И еще, мам. Я люблю тебя.

Антон поцеловал фотографию на кресте, помолился, обошел могилку и, махнув на прощание, зашагал домой.

Стало легче дышать.

***

– Вы – медсанбат, – говорил сержант. – Медсанбат – белая кровь ВДВ. Повторить!

Повторил.

– Хорошо! Что должен иметь десантник?

– Железный кулак и ни грамма совести!

– Совесть – это роскошь для десантника. Повторить!

Повторил.

– Что главное для десантника?

– Не пролететь мимо земли, товарищ сержант!

– Правильно!

Виктор проснулся. Звонок в дверь. Восемь часов вечера.

Еще не утро, уже не в армии.

Был удивлен пришедшей без предупреждения Анастасии.

Обнялись.

От нее пахло ванилью и как ни странно спиртным.

– Проходи, проходи. – Виктор закрыл дверь. – Не топчись.

– Я на пять минут заскочила. – Анастасия села на пуфик и начала разуваться. – Не ожидал меня увидеть?

– Ну да. Даже не позвонила. Или звонила? А то я уснул.

– Не, я так.

– Удивительно.

– Еще бы! Чаем угостишь?

– Спрашиваешь еще!? Пойдем на кухню. Я как раз купил твой любимый зефир. Как чувствовал.

– Зефир я люблю.

– Ты выпила что ли?

– Было дело.

– Очень не похоже на тебя.

– Да сегодня день такой. Такой необычный.

– И что в нем необычного?

– Да, всё. Заставила мужа отвести детей в школу. Провалялась в постели до полудня. Читала любимую книгу Флэгг.

– «Жареные помидоры» что ли?

– В точку.

– Сколько раз ты читала?

– Затрудняюсь сказать, – Анастасия засмеялась, – но мне порой достаточно пару глав для успокоения души. Чтобы полюбить себя и окружающий мир.

– Ну и книга. Когда-нибудь я прочту.

– Ты? Не смеши меня. Помнишь, я тебе дарила два года назад «Человеческую комедию», стостраничную повесть?

– Ну, я прочел тридцать страниц. Ничего особенного.

– Лучше ничего не говори мне.

Виктор сварил свежий кофе для себя, для сестры – заварил травяной чай в миниатюрном белом чайнике. Разлил по кружкам и вытащил зефир с шоколадными конфетами «Ромашка» и «Красный петушок».

– Угощайся, сестренка.

– Спасибо.

– На здоровье. И что у тебя еще произошло необычного после полудня?

– Я открыла бутылку шампанского.

– Ты?

– О, да! Я! Открыла такая бутылку, налила горячую ванну, включила на полную громкость «Evanescence» и стала наслаждаться жизнью.

– Замечательно. Я без сарказма.

– Знаю.

– Но что с тобой случилось?

– Освободилась от собственного плена.

– С этого места, пожалуйста, поподробнее.

– Про выпивку не спрашиваю. А сигареты есть?

– Есть.

– Покурим? Как раньше, в десятом классе. Пока никто не видит.

– Если мы покурим – завтра нагрянет метель.

– А почему у тебя дома сигареты? Ты же вроде как не куришь?

– На всякий случай.

– Ага, вруша.

Они закурили, и Настя продолжила болтать.

– После божественной ванны, я направилась с салон красоты. Сделала прическу. Ты не заметил? – Косая челка, нарощенные светлые волосы.

– Прости. Я не видел тебя…

– Ладно, проехали. В общем, сделала прическу и легкий макияж. Зашла в пару ужасно дорогих магазинов. Купила то, что давно хотела купить, но не решалась. Жалко было на себя. Стыдно. Вот, посмотри. – Настя показала маленькую, комбинированную из двух оттенков сумочку из натуральной кожи с золотистой застежкой. – Потрогай, какая мягкая и нежная.

– Есть такое. Только сумка?

– Нет. Еще это платье, серьги и брошь с жемчугом. – Настя убрала локоны и показала серьги. – Нравится?

– Да.

– Год ходила, заглядывалась на них, как дурочка. И тут – расслабилась, отпустила ситуацию – и купила. И сейчас я очень рада, что решилась. Нельзя отказывать себе в мечтах. Верно, Витя?

– Верно.

– А потом я пошла в любимое кафе мужа, который в последнее время зачастил туда после работы. Купила себя «Американо», сырный чизкейк и села у окна в ожидании мужа.

– Дождалась?

– О, да! Пришел в компании коллег. Веселый такой. Шумный. Другой. Словно – и не мой вовсе. Не сразу меня заметил. Ну, еще бы! Новая прическа, макияж, платье. А когда увидел меня, знаешь, что он сделал?

– Расцеловал?

– Мгновенно преобразился. Улыбка сошла с лица. Он извинился перед коллегами и подошел ко мне, такой же удивленный, как ты сегодня, когда открыл дверь.

– Я так понимаю, тебе удалось то, что ты задумывала.

– А что я задумывала? Я хотела покрасоваться перед ним. Хотела посмотреть… на кого он променял меня и мою семью.

– Не понял. Ты сейчас о чем?

– Он изменил мне.

– …

– Знаешь… она оказалось такой молоденькой – чуть за двадцать, наверное. Тощая и высокая. Почти модель. А лицо – загорелое, чистое, без намека на прыщики и другие кожные неприятности. Красивые глаза, полные губы. В такую легко влюбиться. Она тоже видела меня. Покраснела и стыдливо опустила глаза. – Молчание. – Знаешь, я представляла её такой раскрепощенной, наглой и вызывающей. Стервой, которая подкралась к моему несчастному, верному мужу. Дала то, что многим не хватает в семейной жизни. Мы же на чистоту? Я права?

– Боюсь спорить.

– Я права. А тут я вижу, по сути, наивную и скромную девочку. И мне все становится ясно. Кто к кому подкрался, и кто был инициатором.

– Ты уверена, что он изменил тебе?

– Он сам признался.

– Зачем?

– Хороший вопрос, – Настю разбирал смех, – хороший. Я сказала ему, чтобы он был готов к большим переменам.

– К разводу?

– Да. Сказала прямо в кафе. Тихо, чтобы никто не услышал. Не люблю драм.

– И что сейчас, Настя?

– Хочу, чтобы ты обнял меня, я ведь так соскучилась по своему непутевому брату!

Они обнялись. Настя положила голову на грудь младшего брата, который нежно поглаживал ее волосы. Слез не было. Сегодня – она свободна, независима и уверена в себе, чтобы справиться без того, кто видел в ней только домохозяйку и мать его детей. И не время для слез. Она, прежде всего, женщина, которая достойна любви и уважения.

– Лучше?

– Да. Знаю, что ты не любишь нежиться с сестрой, но потерпи еще чуть–чуть.

– Потреплю. И что дальше?

– Решу – завтра. Не переживай за меня.

– С тобой все ясно. Как же дети?

– Переживут. Они у меня – сильные. И со временем все поймут. А ты что думаешь?

– Я в любом случае поддержу тебя.

– Спасибо. Но хватит обо мне. Я пришла не только чтобы поплакать и погоревать о не сложившемся браке. Мне не дает покоя твой звонок среди ночи. Что с потерянной девочкой? Так и не перезвонил.

– Как обычно закрутился.

– Рассказывай по порядку.

***

Виктор встретился в назначенное время с Анной Владимировной возле ворот детского дома, который заметно преобразился после капитального ремонта: большие пластиковые окна, светло–зеленый окрашенный фасад с побелкой колонн и крохотных балкончиков, застланная оранжевым профлистом крыша, разноцветные и яркие турники и песочницы.

– Здравствуйте, Виктор…

– Степанович. Но можно и без формальностей.

– Извините, не могу. Так положено.

– Понял. Здравствуйте, Анна Владимировна.

– Пройдемте в мой кабинет.

Внутри здания пахло свежей краской. Стены коридора были покрашены в приятный расслабляющий небесно-голубой цвет, потолок – побелен, на полу – глянцевая плитка. Много фотографий в рамках, висевших на стенах. Цветы в вазах. Новенькая еще не распечатанная мебель. И конечно снующие туда-сюда дети, с интересом наблюдающие за незнакомцем.

– Ух, ремонт идет полным ходом! – сказала Анна Владимировна, – устали немного от него. Лишние заботы. Но как хорошо становится. – Она открыла ключом кабинет. – Заходите. Садись. И еще раз спасибо, что помогли вернуть девочку в детский дом.

Виктор сел напротив Анны Владимировны, которая прежде, чем сесть, открыла настежь окно. Кабинет был тесным и узким.

– Не боитесь сквозняков?

– Нет.

– Первый раз в детском доме?

– Так заметно?

– Глаза выдают. Это нормально. – Анна Владимировна посмотрела на часы. – Виктор Степанович, сейчас у меня перерыв. К часу дня я должна готовиться к обеду. Поэтому спрашивайте, все расскажу.

– Да не знаю с чего начать. Можете рассказать мне про Лизу.

– Хорошая девочка. Послушная и дружелюбная. Добрая и ласковая. И что немаловажно: человек родился с большим сердцем и старой душой. Понимаете? – Виктор неуверенно кивнул. – Знаете, есть такие особенные дети – смотришь на них и думаешь: дети как дети. Начинаешь с ними разговаривать и понимаешь – да и не ребенок вовсе, а умудренный жизнью старичок в юном теле. Вот такая у нас… Катя.

– Катя?

– Лиза – ненастоящее имя. Придумала для побега. Кстати, я не ожидала от неё ничего такого «криминального». Обхитрила меня, дежурного воспитателя, вахтера. Вы уж поверьте, это не так просто. – Анна Владимировна задумалась. – Но не буду отрицать, причины для побега были. Узнала от старших девочек, что ее родная мать умерла.

Виктор молчал.

– Просто не понимаю, как дети обо всем узнают. Мать, Яну Олеговну, нашли мертвой на детской площадке. По официальным данным: передозировка. Наркотики любила больше, чем собственного ребенка. Поэтому и лишили родительских прав. Ушла из дома за очередной дозой, закрыла двухгодовалого ребенка в квартире. И вернулась тогда, когда девочке нужна была уже неотложная скорая помощь. Врачи чудом спасли ее.

– Ужас. Отца тоже нет в живых?

– Ничего не скажу. Не владеем такой информацией. Яна сама не знала отца ребенка.

– Бабушка?

– Воспитывал Яну отец, Дмитрий Васильевич. Мать умерла от рака желудка, когда Яне было три года. Сам Дмитрий Васильевич после смерти жены сломался и пристрастился к выпивке.

– Печальная история.

– Если смотреть на ваши решительные глаза эта история закончится для Кати очень даже хорошо. Ох уж мои глаза – они все видят, – Анна Сергеевна улыбнулась Виктору.

– И что мне делать?

– Пройти через бюрократический ад. Кипа бумаг, вереница процедур, долгое ожидание. А если серьезно: пройти обучение в школе приемных родителей, получить разрешение на усыновление, потом встать на учет, обратиться в суд и официально зарегистрироваться через ЗАГС. Ну и выбрать ребенка, что вы уже сделали.

– Ясно.

– Вы не волнуйтесь, я помогу, чем могу. Главное другое: вы сами готовы взять на себя такую ответственность?

– Страшно немного.

– Это нормально.

– Я готов. Давно уже. С бывшей женой не могли завести собственного ребенка. – Голос дрогнул. – И тут я встречаю Лизу. Ах, Катю. И понимаю, что не хочу оставлять ее. Отпускать.

– Вижу, что вы готовы.

– Да? Вы так думаете?

– Совершенно точно. Хотите поздороваться с ней?

– А можно?

– Нужно. Тем более она спрашивала о вас.

– Да? Что именно?

– Хотела извиниться, что обманула. И хотела спросить, взяли ли вы собаку?

Виктор улыбнулся. Сердце его не обманывало.

***

– Ты решился на удочерение, проведя с незнакомой девочкой одну ночь? – спросила Настя, когда брат закончил рассказывать. Закурила очередную сигарету. На кухне висело облака дыма.

– Да.

– Большой шаг. Уверен?

– Настя, абсолютно. Пойми… это решение не одного дня. Ты, как никто другая, знаешь о моих проблемах со здоровьем. Знаешь, что своих детей у меня не будет. Чуда не случиться. Афганистан перечеркнул родословную.

– Знаю, к сожалению.

– Я могу. И… хочу стать отцом для приемного ребенка. Я не понимаю кто я? На что похожа моя жизнь? Она – фальшива. Искусственна. Работаю, прихожу домой, ем, гуляю и сплю. Сплю по два–три часа, бессонница от наслаивающихся друг на друга мыслей, страхов, ненужных волнений и эмоций. Ни с кем не общаюсь, на работе целый день за компьютером. И так день за днем. Ничего не меняется. И не будет меняться, пока я не изменю. А если не изменить сейчас – потом поздно будет. Не хочу оставаться взаперти.

– Раньше считал по–другому. Помнишь, поссорились из–за этого в прошлый раз?

– Зря с тобой спорил.

– И сейчас тебе ужасно стыдно, и ты извиняешься перед сестрой, так?

– Извиняюсь. И мне стыдно. Я был ослом.

– Братик извинился – вот от чего начнется метель.

– Просто явился маленький ангел и открыл мне глаза на то, как я живу.

– И, по всей видимости, еще и сердце.

– Теперь ты понимаешь, почему я так решил? Представь, как она сможет изменить меня за год?

– Хотела бы я посмотреть.

– И я хочу.

– То есть… что получается, Вить? – рассуждала Настя. – Ты принял окончательное решение, я – приняла окончательное решение. И принятые решения навсегда изменят наши жизни.

– В лучшую сторону, – закончил мысль Насти Виктор.

– Да, в лучшую…

– Сомневаешься?

– Не получается не сомневаться. Я не работаю, пишу пьесы, за которые получаю сущие гроши. А детям хочется дать только лучшее. Алиментов не будет хватать, даже если я снова устроюсь во Дворец Культуры.

– Я помогу.

– Ты же знаешь, что просить у кого–то помощи выше меня?

– Скажу так: во–первых, я тебе не кто–то там. А, во–вторых, раз собралась менять жизнь к лучшему, один раз переступишь гордость, пока не окрепнешь. Хорошо?

– Ну…

– Хорошо?

– Хорошо, – нехотя согласилась Настя. – Но…

– Молодец, что согласилась.

– Ты не оставляешь выбора.

– И не думай об этом, как о подачках брата. Я помогаю тебе, ты – помогаешь мне. Все по–честному.

– Не поняла.

– Работу я не поменяю. Иногда тебе придется водиться с будущей племянницей.

– С большой радостью. А ты уже все продумал.

– Чистый экспромт. Но идея дельная, да?

– Спорить не буду – дельная.

– Тогда по рукам?

– Даже так…

– Дело серьезное. Не каждый день – меняем жизнь к лучшему.

– Витя, когда ты стал таким мудрым? Я без сарказма.

Они пожали друг другу руки.

Засмеялись.

Смеялись от облегчения. Если раньше и были сомнения, то теперь они развеялись, очистив путь от неопределенности и тревог за будущее, в которое верят. Они вместе – семья, которая справится с любыми трудностями и превратностями судьбы.

***

Антон никак не мог выбрать игрушку для неё. Миллион мишек всех цветов радуги, слоники, соседствующие с единорогами, большие и маленькие сердечки, неказистые котики, смешные собаки с выпученными глазками.

– Вам помочь? – спросила продавщица средних лет с радушной улыбкой. Антону она напомнила свою воспитательницу в детском садике.

– Да, девушка.

– За девушку спасибо. – Смех с легким смущением. – Кому выбираете?

– Эээ, знакомой…

– Девушке?

– Девушке, да. Но не своей. Знакомой.

– Поняла. Сейчас.

Через некоторое время Антон держал в одной руке белого плюшевого медвежонка с грустными глазами, в другой – приятного на ощупь симпатичного слоненка со смешным хоботом.

– Мишка, наверное, будет банально? – спросил у продавца Антон.

– Я бы сказала традиционно.

Когда Антон вышел из магазина, небо затянуло серыми облаками. Накрапывал мелкий дождик. Было свежо, даже прохладно. В воздухе витал запах пропитанной влагой земли и свежей травы.

Антон все равно не торопился, такую погоду он любил, шел неспешно по знакомым со школьной скамьи дворикам, сплошь украшенными молоденьким березами, кустами сирень, гортензиями и барбарисами. Почти у каждого подъезда – клумбы с нежными анютиными глазками, лилиями и ромашками.

Хоть что–то остается неизменным в этом непостоянном мире, подумал Антон и вышел на пересечение двух улиц. Зашумел транспорт, загалдели мимо проходящие люди.

Он перешел дорогу и пошел по центральной улице. Свернув к больнице, он остановился перед входом. Посмотрел на время. 17:50. Не было желания встречаться с родными девушки, которое наверняка еще не ушли.

Он подождал десять минут, прежде чем решиться зайти вовнутрь.

Жутко волновался. Последний раз Антон так волновался, когда прибыл в колонию строго режима, ожидая побоев и неминуемых издевательств со стороны сокамерников.

И потом он увидел её.

Она сидела на скамейке в белом халате и в розовых тапочках, вытянув ноги в спортивных штанах. И о чем–то оживленно болтала с высоким и подтянутым мужчиной лет за сорок, с густой шевелюрой и открытой улыбкой. Он был одет с иголочки: белая рубаха с золотистыми запонками, черные со стрелками брюки и вычищенные до блеска туфли. В руках он держал элегантную кожаную сумочку.

Для бой-френда – старый, для отца – молод, задумался Антон. Зачем я пришел? Опозориться? Надо уходить, пока не заметила.

Но она заметила его. Махнула рукой, озарилась улыбкой и что–то шепнула собеседнику. Не время отступать, Антон как можно уверенно зашагал к спасенной принцессе.

Мужчина, поспешно оглянулся, и протянув руку, представился:

– Виктор.

– Антон.

Крепкое рукопожатие.

– Рад знакомству. Спасибо, что помогли Кате в трудную минуту. – Он нежно посмотрел на Катю. – Я пошел. Не буду мешать. Завтра приду ближе к 10:00. Принесу то, что ты заказала.

– Быстрей бы утро.

– Приятного общения. – Виктор поцеловал в щечку Катю, улыбнулся и снова обратил свое внимание на Антона. – Знаешь, Антон, что я сказал ей за пару минут до твоего прихода?

– Не надо… – попросила Катя.

– Нет, – ответил смущенный Антон.

– Я сказал: если он придет, значит, это не просто так. Ты мне уже нравишься. Жду тебя на воскресный ужин, который особенный для нашей семьи. Катя объяснит. Отказ не принимается, договорились?

– Договорились.

– Я смотрю, ты уже все решил? – спросила Катя.

– Я ушел, пока не получил.

– Пройдемся? – предложила она, вспорхнув со скамьи.

– Да, давай.

Они вышли из больницы и пошли по асфальтированной дорожке. Дорожка кружила по периметру больничного городка.

– Я знала, что ты придешь.

– А я был не уверен.

– Сомневался?

– Еще как. Не пойми меня неправильно.

– Твой поступок всполохнул наш городок. Ко мне сегодня зашла в палату бабушка – божий одуванчик и поинтересовалась, приходил ли проведывать меня тот молодой человек, что спас жизнь.

– Серьезно?

– Серьезнее некуда. Я в палате – маленькая знаменитость. Представляю, что будет завтра, когда они узнают о нашей вечерней прогулке.

– Будет что обсудить.

– И посплетничать. – Катя указала на игрушку, которую держал в руках Антон. – Это мне?

– Ах, да. Я такой идиот.

– Очень мило. – Она взяла плюшевого мишку и крепко обняла его, прижав к груди. – Мне нравится. Очень мягкий и пахнет приятно. Тоже обнимал его?

– Нет.

– Я шучу.

– Прости, я немного напряжен.

– Расслабься, я не кусаюсь.

– Стараюсь.

– Я знаю, как разрядить обстановку. Я расскажу тебе смешную историю. Хочешь?

– Да.

– Был мой день рождения. Двенадцать лет. Мы с отцом решили – торт приготовим сами. Двухъярусный торт с черничным вареньем, со взбитыми сливками и со сладкими цветами из белого шоколада. Готовили долго. Не буду вдаваться в подробности. Мы провели на кухне полдня и к праздничному вечеру были измотаны. Когда торт был готов – я очень гордилась собой. Такой в магазине не купишь. Все подружки будут завидовать, какая я прирожденная домохозяйка. И вот… ты еще не устал от моей болтовни?

– Нет.

– Гости собрались. Началась трапеза, много поздравлений и подарков. Много интерактивных и забавных игр, где я была ведущей. Любила быть в центре внимания. Все было хорошо. Как и положено на день рождения – празднично и весело. И тут время подошло к долгожданному чаепитию. Я устремилась на кухню к отцу, который начал украшать торт свечками. Я зажгла двенадцать свечей. Когда все было готово, папа сказал: «Понесем вместе, чтобы не уронить». Я согласилась. И мы зашли в комнату с гордо поднятыми головами, предвкушая похвалы и удивленные лица гостей. Торт для нас был кондитерским чудом. Ты уже догадался, что произошло?

– Ты уронила торт? – предположил Антон.

– Не я. Отец. Он встал на брошенный псом мяч и оступился. Хорошо запомнила, как падает отец с подносом в руках и на доли секунды наш торт зависает в воздухе, как крученый мяч на футбольном поле. И я, дурочка, прыгаю за тортом. – Катя засмеялась. – Конечно, я не спасла кондитерское чудо. Зато умудрилась упасть прямо лицом в торт. Не самое приятные ощущения – холодный белковый крем в глазах. В общем было не до смеха. Я заплакала и убежала в ванную. Недолго плакала. Когда увидела себя в зеркале – засмеялась. Сквозь слезы.

– Праздник был безнадежно испорчен?

– Нет. Я умылась. Переоделась. Надела детскую корону. И праздник продолжился. Отец уехал за тортом. Купил почти такой же, только трехъярусный. Мы снова зажгли свечи, словно ничего не было. И я загадала много желаний под овации гостей. Загадала, что больше никогда не буду прыгать за тортами.

Антон засмеялся.

– У тебя красивая улыбка, – призналась Катя. – Улыбайся чаще.

– Постараюсь.

– Разрядила обстановку своей историей?

– Да.

– Но я отвлеклась от главного. Спасибо, что помог мне в трудную минуту.

Катя неожиданно для Антона просунула руку в его ладонь – и сжала. Что–то, под самым сердцем, или внутри оного, вспыхнуло, разгорелось и озарилось россыпью искорок, затуманивая взор Антона. А потом невидимые электрические нити двух тел сплелись в единый узор, такой простой и непостижимый, такой человечный и спасительный.

– Не за что, – все, что мог вымолвить Антон, все еще держа ее руку, чувствуя, как по телу пробегают электрические разряды, а бешено бьющейся сердце наполняется жизнью.

– И если не хочешь тащиться на семейный воскресный ужин, то можешь отказаться. Я поговорю с отцом, он не обидеться. Поймет.