Чёрная дыра. Стоять, чтоб услышать

– Видишь там домик? – спросил Женька, указывая сквозь лобовое стекло.

– Да, вижу что-то. Вон тот, из белого кирпича?

– Ага, он. Мои апартаменты! Вот только который день уже попасть не могу – с дверью, что ль, чего или с замком?

– Живёшь здесь?

– Не! Работаю. Но… И живу тоже. Я, знаешь ли, кхм, – кашлянул Женька, – из дома ушёл. Вот здесь теперь и живу. То есть и работаю, и живу. Дома-то у меня всё было, и машина была не хуже этой. Я ведь бизнесом занимался. А до того в милиции служил. Майором был, о! Потом не пошло с бизнесом. Друзья место нашли здесь. Работа не пыльная, денежки хозяин платит.

– А что за работа?

– Да за кладбищем присматриваю. Что-то вроде управляющего. Так, дырку затыкаю.

– Понятно.

Я подумал.

– А знаешь, Евгений! – предложил я. – Кажется, смогу тебе помочь. Я у автосалона этого бросил свою старую тачку. Ты парень не рослый, тебе она в самый раз будет. Рискнём, наведаемся… Авось не запалимся!

Давно уже хотелось прокатиться на новой машине. Вот и подвернулась цель – проверить кое-какие мыслишки. Ведь ежели моя машина, кроме меня, никому не нужна, то нужен ли я сам кому-нибудь, кроме Женьки?

***

Женька тоже видел те машины. И весьма удивился тому, откуда в знакомом автосалоне взялся новый зал. Никого из обслуживающего персонала автосалона в зале не оказалось. На стоявшие там автомобили по-прежнему никто не обращал внимания. Однако Женька так и не решился повторить мой подвиг; сказал, что не хватило уверенности. Так что обратно он уехал на моей старой машине. Она стояла на том же месте, где я бросил её несколько дней назад. И словно и не было обильного снегопада. Увидев авто, Женька так сильно обрадовался, что, даже не справившись о ключах, тотчас уселся за руль и поехал. С тех пор он преимущественно находился в своём авто, припаркованном около офиса. Лишь изредка подходил ко мне, чтобы в очередной раз поблагодарить за помощь. И всякий раз повторял, что в машине ему теперь лучше, чем в доме. Очень хвалил печку и то, что авто не прожорливо. На мои вопросы, чем же он занят в машине, отвечал, что слушает музыку, что он меломан, что в машине замечательная аудиосистема и полно дисков с его любимой музыкой. Иногда отъезжал ненадолго и, возвращаясь, всегда прибегал и предлагал закурить. Всё говорил про какую-то акцию в супермаркете и про то, сколь богат и разнообразен там выбор предоставляемых по акции напитков и табачных изделий.

Однажды захотел посидеть со мной. Очень долго молчал. Казалось, что просидел так не один день. Потом поведал свою историю:

– Сначала падал в бездну. Катился в пропасть, точно. Ничто не могло меня удержать: ни дети, ни жена. Жена бросила. Дети начали забывать. А мама лишь плакала и молилась. Потом вдруг остановился, и появилась у меня идея. Я выучился на права и купил свою первую машину. Потом вторую, третью. Каждая была лучше предыдущей. Помню, совершенно бросил пить и курить. И даже закодировался. Вернулся к жене. Бизнес замутил… С бизнесом, правда, долго не склеивалось… Я не сдавался, нет! Но мне как-то неинтересно, что ли, было этим заниматься. Страсть у меня появилась. К машинам. Всё никак не мог выбрать себе подходящую. И жене вроде сначала нравилось. Но потом… Приревновала она меня, что ли, к этим машинам? Да ещё этот бизнес… В общем, пришлось его продать. Устроился сюда, – Женька кивнул в сторону видневшегося вдали домика. – И вот, значит… Сижу я как-то… в своей машине. Музычку врубил. Хорошо, никто не достаёт. Но и чего-то не хватает. Домой, знаешь, не тянет. Жена пилит: продай да продай машину, купи попроще. А мне это «попроще» как нож в сердце… Тоска, понимаешь? От этой тоски и… достал там… из бардачка… Бросил-то бросил, но было припрятано. Закурил так. Полегчало, блин! Музыка, авто, сигаретка… И захотелось чего-то… для полной радости. Ну и… сгонял до супермаркета. А там… Эх!

Женька быстро вылез из машины и убежал к себе.

Незаметно пролетела зима. По весне прибежал, чем-то взбудораженный, и постучался.

– День рожденья у меня, – говорит. – Приходи, отметим.

Посидели в офисе. Рассказал, что приходили родные, наговорили приятных слов, что теперь ему тошно жить так, как жил раньше, что рад наступившей весне и тому, что навалилось работы. Говорил, что у него появились помощники, что познакомился с батюшкой, и вместе они воздвигли храм.

– Представляешь, раньше я не понимал! А теперь вот знаю.

И приглашал меня, и я пообещал придти. Но он так сбивчиво мне говорил о том, куда идти, зачем и для чего, что я так и не смог понять, о чём он говорил. Прощаясь, спросил, приходили ли ко мне мои? Но, снова не поняв, о чём он, я напоследок лишь пожал ему руку. С тех пор я его не видел и, куда он уехал, не знаю.

***

А на меня, как снег на голову, свалилась работа. Не то чтобы я думал об этом. Скорее о том, что возможность думать и есть работа. Но в мире говорят, что за всё надо платить. Например, за место под солнцем. Или за кресло. А мне, наверное, предстояло поплатиться за авто.

Началось с того, что приехала женщина. Она остановилась рядом, вышла из машины и пошла прямиком к Женькиному домику. Лишь только вышла, выбежал и я. Хотел было познакомиться, но не вспомнил собственного имени. А представляться Стёпой не захотел, так как чувствовал, что это не совсем моё. Пошел за ней. Из офиса она вышла с букетиком цветов и направилась вглубь. Я шёл до тех пор, пока она не заговорила. И сначала подумал, что обращается ко мне. Но тут же догадался, что говорит она с кем-то, кого я не заметил, и из деликатности отстал. Однако фразы по-прежнему слышал отчётливо. Более того, они звучали в моей голове.

– Помнишь Питер? – спрашивала она кого-то невидимого. – Наше место на канале Грибоедова. Твоя командировка. Да, ты остановился в отеле «Гоголь»! А я гуляла вдоль канала. Ты купил три бутылки испанского хереса в винном магазинчике рядом с гостиницей. Ещё оправдывался, что забрал последние, что были в магазине. Но это потом. Ты вышел из магазина, увидел меня и выронил бутылку. Она разбилась. Это выглядело так смешно, что я не удержалась и рассмеялась. Ты стоял как вкопанный и тоже смеялся. И помнишь кафе? Даже не знаю, как ты уговорил меня отведать твоего хереса? И вообще нёс какую-то чушь… Шопен? Да, да – Шопен. Ты пригласил меня…

Вдруг голос замолк. К женщине подошёл священник с дымящимся кадилом. Я и раньше обратил на него внимание. Он ходил вдоль рядов и то и дело нараспев кричал: «Христос воскресе! Христос воскресе! Христос воскресе!» О чём они говорили, я не расслышал. В голове загудело, и потянуло куда-то, откуда, как казалось, доносилось гудение. Но лишь я очутился в машине, как голос в голове возобновился:

– Ты всегда хотел послужить другим. Знаю, как много ты думал об этом. Наверное, поэтому тебя и отняли у меня. Стоишь теперь где-то на своём посту! А я – на своём.

А мне подумалось о Питере и о каком-то отеле «Гоголь», о котором, не знаю где, но слышал и раньше, как и о том, что в том доме молодой Гоголь писал свои «Вечера на хуторе». Подумал, что непременно съезжу, и даже порадовался, что появилась цель. Только долго думать не пришлось. Вдруг, независимо от меня, авто дёрнулось и покатилось по площадке. Едва успев ухватиться за руль, я выехал вслед за женщиной. Её машина, стремительно набирая скорость, мчалась в сторону города. Разогнался и я. Внезапно среагировав, бездумно совершил обгон и, вернувшись на свою полосу, обнаружил, что по встречке на меня несётся фургон. Сообразив, что от столкновения не уйти, что сзади её машина, решил принять удар на себя. В самый последний момент вспомнил о чём-то похожем, о чём-то роковом, несомненно случившемся со мной, но почему-то до сих пор недодуманном и в то же время до боли ясном и напрочь позабытом. Однако в следующее мгновение я уже сидел рядом с водителем фургона.

– Фу ты, чёрт, – ругнулся водитель. – Что это было?

Я видел, как женщина с побледневшим лицом и дрожащими руками пытается объехать вставшую на пути махину. Выскользнув из грузовика, я обнаружил свой автомобиль совершенно невредимым и с работавшим двигателем. Снова сев за руль и отъехав на обочину, хотел было обдумать произошедшее. Но не тут-то было. Авто тотчас рвануло с места и взлетело. Ещё через несколько мгновений я оказался на незнакомой трассе. В тот же миг и таким же, вероятно, образом, как и минуту назад, я смог остановить несущуюся по встречке фуру.

И с той поры, наверное, я провёл год в точно таких же, не прекращавшихся ни на миг мгновениях. Незаметно сменялись времена года. Днём и ночью перед глазами мелькали трассы, города, летевшие навстречу фургоны. И не находилось минуты, чтобы подумать. Со временем я смог осознать, в чём заключалась моя миссия, и научился отслеживать места столкновений. Мгновенно перемещаясь, я побывал во многих городах. Но у меня не было возможности насладиться лицезрением ландшафтов и пейзажей. Так я стал охотником. И заметил, что таких, как я, много. Иногда мы работали группами, подчас спонтанно меняясь машинами. Порой не успевали даже познакомиться и разлетались в противоположные стороны. Со временем от напряжённого графика у меня начались видения. Тогда я превращался в собаку, с остервенением кидавшуюся на машины, чувствовал себя частью стаи и, словно утратив человеческую природу, весь обращался в инстинкт. Наверное, это длилось бы ещё не один год, если бы однажды меня случайно не сбило машиной. В тот момент я настолько, видимо, свыкся с образом собаки, что, на какое-то время позабыв о своей миссии, ощущал себя лишь собакой. От мощного удара и нестерпимой боли я истошно завыл и запрыгал на голове. Последнее, что запомнил, это как меня отшвырнули в канаву.

***

Очнулся валявшимся на полу в какой-то двигавшейся клетке. Я лежал у чьих-то ног и скулил. Посмотрев вверх, увидел, что это раб Божий Стефан.

– А-а, – прохрипел я. – Хозяин!

– Да заткнёшься ты наконец! – вскричал сидящий напротив Стефана.

Подняв глаза на него, узнал Бешеного. Инстинктивно обнюхав его ноги, я сморщился и процедил:

– У-у, вонючка.

Бешеный замахнулся, чтобы ударить меня, но Стефан перехватил его руку.

– Остынь, Бешеный, – произнёс Стефан. – Хватит с него побоев. Видишь, на нём живого места нет?

– Зря ты, Стёпа, с ним цацкаешься, – прошипел Бешеный. – Пляшешь под его дудку… Дай я пришибу его, как бешеную собаку!

Я вскочил на четвереньки и зарычал на Бешеного. Тот отпрянул, и в его глазах я прочёл знакомый ужас. Стёпа погладил меня по голове, и я положил голову ему на колени.

С момента моего пробуждения в фургоне, в котором нас перевозили, не переставая лаяла овчарка. Конвойный, как ни силился, не мог её успокоить. Тогда я посмотрел ей в глаза и зарычал. Овчарка заскулила и забилась под лавку, на которой сидел хозяин. Теперь уже у конвойного не получалось её оттуда вытащить.

– Ты бы лучше поучился у психа, – говорил Стёпа Бешеному. – Ведь это наш билет, если сами не оплошаем. Так что молчи и учись. Отлежимся в дурке, и на свободу. А там и дела продолжим.

– Нет, нет, нет, нет, нет, нет! – всполошился я. – Никаких больше дел! Повторяй за мамой, повторяй за мамой, ну же, повторяй, повторяй! Повторяй: я больше не буду этим заниматься… Повторяй, повторяй!

Стёпа усмехнулся и повторил. Я вскочил на ноги и зарычал на Стёпу.

– Очень серьёзно повторяй, – устрашающе произнёс я, нависнув над сидящим. – "Обещаю, что больше не буду этим заниматься!"

– Обещаю…

Стефан перепуганно сглотнул и повторил фразу слово в слово.

– Так, хорошо! – прокричал я, порыкивая.

То ли почуяв, то ли заметив что-то за зарешетчатым окном, я заорал во всю глотку:

– Стоя-а-ть! Стоп машина!

Охранник было дёрнулся, чтобы меня урезонить, но я тяжёлым взглядом припечатал его к стене. Прокричал ещё что-то, но вместо слов из гортани вырывался пронзительный лай и, видимо, был настолько реален и устрашающ, что овчарка принялась метаться и, кусая хозяина за ноги, явно просилась наружу. Заключённые ошарашенно взирали на меня, конвойный нервно барабанил по стене, фургон остановился.

– Открывай клетку, я выхожу! – приказал я охраннику.

Тот дрожащими от ужаса пальцами сначала открыл клетку, потом и дверь фургона. Выскакивая, я выкрикивал Стёпе:

– Помни об обещании! Мама тебя ждёт! Проповедь закончилась! Тебе пора на причастие! Слышишь меня, раб Божий Стефан?! Раб Божий Стефан! Раб Божий…

Служебный пёс, вырвавшись из рук охранника и отбежав на какое-то расстояние от остановившегося фургона, уставился на меня и начал истошно лаять. Я обессиленно свалился на мостовую. На дороге образовалась пробка. Водитель и конвойные с трудом успокоили собаку и загнали её в машину. На меня уже никто не обращал внимания. Военные вызвали подмогу и, озираясь по сторонам, решали, что делать дальше. Отдышавшись, я встал на ноги и пошёл вдоль улицы. Меня никто не преследовал. Улица мне что-то напомнила, и вскоре я узнал канал Грибоедова. До вечера бродил вдоль канала. Догадавшись, что снова невидим, я не мог сосредоточиться на своих действиях. То мне казалось, что я иду нормально, то вдруг ощущал себя бегущим на четвереньках. Отовсюду, где бы я ни появлялся, раздавался лай собак. Доселе я и не представлял, сколько собак может скрываться на одной лишь улице. Собачий лай преследовал меня и ночью. Так я добрёл до Казанского собора. Там собак было меньше. И я прилёг на скамейке. Очнувшись, попробовал осмотреть себя, но не увидел ничего, кроме скамейки. Я сел и попытался себя ощупать. Странно: вроде бы и чувствовал своё тело, но при попытках нащупать что-то руки мои, едва прикасаясь, тотчас проваливались в пустоту; я даже не смог определить, во что одет. Однако ощущая под собой лавку, я сидел на ней и не проваливался; когда же шёл по земле или стоял, то стоял твёрдо и шёл твёрдо. Но когда прикасался руками, руки словно сливались с предметами, и я ничего не чувствовал. И всё же когда лежал, сидел или стоял, то мог ощущать это своим телом, и даже мог облокотиться, в том числе и руками. Ещё я перестал слышать свой голос. Когда же пробовал что-то сказать, то у меня ничего не выходило. При этом я слышал всё, что происходило вокруг. Разве только видел расплывчато, как человек, который плохо видит без очков. Отовсюду до меня доносились рычание и лай собак. И, намереваясь хоть как-то укрыться от них, я поспешил забежать в собор. В соборе было мрачно, но тихо. Собак там не было слышно. Желая понять, что происходит со мной, я пытался заговаривать с людьми. Но то ли они меня не слышали, то ли у меня не получалось что-либо выговорить. Я не знал, чем занять себя внутри этого огромного здания. И не понимал, чем заняты остальные. Я слышал лишь тяжёлую, сдавливавшую уши тишину. Вдруг почувствовал присутствие кого-то, кто отличался от всех там присутствовавших. И сразу же понял, что почувствовал. Просто я оказался рядом с местом захоронения великого полководца Кутузова. Тут же перед глазами развернулись батальные сцены – вспомнилось всё, что когда-то видел в кино. И тотчас подумалось, что и я на войне. Там, за стеной, притаился враг. И мне предназначено его одолеть. Теперь я твёрдо знал, что мне следует предпринять. И не заметил, как вновь очутился у скамейки. Собаки испарились. В сквере у храма прогуливались люди. Я присел и уже готовил себя к битве.

Вдруг рядом со мной сел подросток, второй уселся прямо на меня. Я подвинулся. Ребята сидели и беззастенчиво матерились. Мимо нас на скейтборде промчался третий. Пронёсся ещё раз, и ещё. В очередной раз остановился чуть вдали и подал какой-то знак одному из сидящих. Парень рядом со мной, ответив на приветствие, выкрикнул лаконичную фразу:

– Есть чё?

Парень на скейтборде, кивнув в ответ, отъехал за угол собора.

А я ощутил некую силу, прозвучавшую в этом коротком вопросе. И ещё то, с какой значительностью произнёс паренёк эту фразу. И подумал о роковом смысле, должно быть, заложенном в этих словах. Паренёк же, поднявшись со скамейки, высокомерно обратился к сидящему товарищу:

– Ты со мной?

Товарищ продолжал сидеть с поникшей головой.

– Струсил, – презрительно выдавил из себя поднявшийся и, посвистывая, отправился вслед скейтбордисту.

– Есть чё? – невольно вырвалось у меня. И, обрадовавшись тому, что у меня получилось, я с удовольствием, смакуя каждое слово, повторил столь поразившую меня фразу: – Есть чё? Есть чё?

Оставшийся парень, вдруг вытаращив глаза, вскочил с места и убежал.

Я же без промедления проследовал за угол собора. После того, как скейтбордист передал что-то мальчишке, он сразу же пустился в сторону Канала Грибоедова. Но, как бы быстро он ни ехал, я не отставал. Иногда я чувствовал, что бегу за ним на четвереньках. Время от времени, нагоняя проворного молодца, вставал на ноги и успевал шепнуть ему на ухо:

– Есть чё?

Парень замирал и оглядывался. Тогда я принимался без остановки повторять вдруг полюбившуюся мне фразу:

– Есть чё? Есть чё? Есть чё? Есть чё?

В какой-то момент парень рухнул со скейтборда и, бросив его, кинулся наутёк. Я не отставал. Иногда запрыгивал ему на спину и, вцепившись, шептал и шептал на ухо:

– Есть чё? Есть чё?

Неожиданно парень оказался на проезжей части, и его чуть не сбило машиной. Я прыгнул под колёса, и авто встало как вкопанное. Мальчишка метнулся во двор. Я настиг его и там.

– Есть чё? – повторял я. – Есть чё?

Забежав в подъезд, парень помчался по лестнице. У двери в квартиру я встретил его протяжным воем, чем, вероятно, выразил свою радость.

В квартире были мужчина и женщина. Мужчина выкрикнул парню что-то грубое, но, не обратив на это внимания, парень кинулся в объятья женщины.

– Мам… мам… мам… мам…

– Что с тобой? – встрепенулась мама и удивлённо уставилась на сына. – Что же такое произошло, что ты вдруг вспомнил про маму?

– Есть чё? – нечаянно вырвалось у меня.

– Мам… мам… Я… Я… больше… не… буду… от… отвечаю…

Я выглянул в окно. Во дворе уже собралось достаточно собак. Впереди выделялись два огромных дворовых пса: один вислоухий и без хвоста, другой с ободранной шерстью, похожий на волка. Мне показалось, что в одном из них нетрудно определить вожака. Примечательно, что оба разительно отличались от остальных. Все, собравшиеся во дворе, то лаяли вразнобой, то, позёвывая, виляли хвостами, то проделывали и то, и другое одновременно. А эти молча, целенаправленно и как-то по-человечьи смотрели на окно. Я чувствовал, что в окне они видели меня, и от этого меня пробирал страх. Оставаться в комнате было неловко, и я решил первым ринуться в бой. Почуяв в похожем на волка вожака, я шагнул сквозь стену и прыгнул на него. Волк отпрянул и оскалился. Вся свора залилась протяжным лаем. А я вдруг неожиданно почувствовал, что совершенно перестал быть собакой и, стоя перед оскалившейся сворой, трепетал от накатившего на меня ужаса. И замер, боясь сделать хотя бы движение и понимая, что именно в этом моё спасение – один лишь шаг, и меня разорвут на части. Собачья стая разрасталась с каждой минутой, и шлейф её протянулся почти до канала. У канала образовалось столпотворение из людей и машин. А я всё стоял и заворожённо смотрел в человечьи глаза вожаков. Вдруг в своей голове услышал хрипловатые голоса. То была настоящая человеческая речь. И показалось, что раздавались голоса из скалившихся и рычащих звериных пастей.

– И чего это она пялится?

– Думает, что у нас типа собачья свадьба.

Боковым зрением я увидел вдалеке силуэт женщины.

– Может быть, она на него пялится?

– Нет, конечно! Она пялится на тебя. Узнала знакомую Жучку. Или как тебя там – Пират, что ли?

– Не-е, я Бобик. Пиратом кличут вислоухого, в котором я щас квартирую.

– Ха! А я вообще – в сучку влез!

– Не, она мне мешает! – Бобик-Пират зарычал на женщину.

Несколько бодрых псов подхватили инициативу и, дружно облаивая зазевавшуюся прохожую, припустились проводить её куда подальше.

– Слушай, Святоша! – Видимо, Бобик обратился к тому, кто мне показался вожаком. – А в кого он вселился?

Я напрягся. Похоже, речь обо мне. Тотчас же сквозь меня проскочило несколько псов. Я понял, что надо следить даже за своими эмоциями.

– А вот тут ошибаешься, Бобик, – прохрипел Святоша. – Вовсе это не он вселился. Скорей наоборот.

– Да? И кому это, кроме нас, до него ещё дело?

– Демона растревожил, – пояснил Святоша.

– Да? – изумился Бобик. – И за что же такая честь?

– Хм! Лаять да рыкать? – усмехнулся вожак. – Ну, если в соборе ему нечем было заняться, кроме как мечтать о геройстве…

– Тебе видней, Святоша! – усмехнулся Бобик. – Да только и я слыхал, что лаять и рыкать – удел для наиболее продвинутых…

Святоша внезапно залаял и завыл одновременно. Вся стая словно взбесилась.

– Эй, Святоша, хорош ржать, – осадил приятеля Бобик. – Ты же это, святой отец как никак.

– Ну, Бобик, пёс тебя подери! – принялся кататься по земле Святоша. – Ну, удружил! Такой шутки я даже при жизни не слышал! Ведь это не просто шутка! Ведь это так оно и есть!

– Так что со психом-то будем делать? – спросил Бобик, когда вожак успокоился.

– Да пёс его знает! – Вожак встал на задние лапы, передними облокотился мне на плечи. – Пусть постоит, подумает. Не всё ему кресла просиживать! Может быть, к нам, а, Рэмбо?

Волчья пасть обожгла меня смрадным дыханием.

– Распускай стаю! – приказал вожак. – От них никакого толку. Сами помытарим. Следи за ним денно и нощно. А сделает шаг – рви нещадно. Всё равно он наш, со всеми потрохами.

***

В общем-то я никогда особенно не жаловал собак и всегда их боялся. В последние годы спасался от них преимущественно в автомобиле, а там, где чувствовалось их скопление, старался не отходить от машины. Стоя во дворе, я вспомнил об этом.

Так простоял не один день. Святоша с Бобиком были рядом. Я не всегда мог их видеть, но каждую секунду ощущал их присутствие. Иногда в голове возникали хриплые голоса. Поговорить бы с ними, но знать бы как.

Мимо и сквозь меня сновали люди. Я слышал их говор, но говорить по-прежнему не мог. Оставалось думать. Но как же это тяжко – стоять и думать одновременно! Так не хватало моего кресла, о чём лишь стоило подумать, как мохнатые стражи словно срывались с цепи. И с лаем кидались до тех пор, пока я не сосредотачивался на том, что стою. И понял, что это всё, о чём позволено думать. Со временем мне разрешили смотреть по сторонам. Собаки перестали обращать на это внимание. И однажды я вдруг увидел авто – то самое, на котором когда-то приехал в Питер. И догадался, что оно столь же призрачно, сколь и я, и, возможно, охранявшие меня псы. Рискнул подумать о машине, и псы не воспрепятствовали. Подумав, почувствовал, что преображаюсь. Теперь я видел себя в том же облике, в каком приехал на этой машине. На мне опять были пальто и костюм шефа. Осторожно сунув руки в карманы, обнаружил ключи, банковскую карту и карточку клиента гостиницы «Гоголь», узнав эти предметы на ощупь. Собаки словно не замечали произошедших во мне изменений. Подумав, успею ли добежать, чтобы спрятаться, решил, что это вряд ли поможет. Конечно, я понимал, что Святоша и Бобик вовсе не собаки. Да как-то не хотелось думать о них. Всего-то хотелось сесть в авто и поехать, куда захочу. Собаки не отреагировали на эту, казалось, крамольную мысль, но, только попытался сделать шаг, как тотчас набросились и, прежде чем снова замер, успели изрядно покусать. Тогда я закрыл глаза и стал просто думать о том, как сажусь в машину, включаю зажигание и трогаюсь с места. Собаки будто ничего не услышали, и я продолжил мечтать. Вот уже выезжаю из двора. Притормозив, оглянулся и увидел себя стоявшим с закрытыми глазами. Из ран, нанесенных разъяренными псами, на землю хлестала кровь. Слизав её с земли, собаки принялись за раны. Напившись крови, сгрудились у моих ног. Подумав, что, должно быть, они попортили мне одежду, оглядел себя, но оказалось, что одежда в порядке, в салоне никаких следов, и даже в теле я не ощущал дискомфорта.

Отъехав на безопасное, как представлялось, расстояние, я не нашёл ничего лучшего, как тотчас предаться привычному занятию. Думать, расположившись в удобном кресле, было куда приятнее, чем без толку стоять неведомо для чего. Но только подумал об удобном кресле, как в горло мне вцепилась невидимая мохнатая пасть, а в плечи вонзились незримые когти. Тут же пришлось вспомнить, где я на самом деле нахожусь, что всё ещё продолжаю стоять во дворе, а машина, одежда шефа и удобное кресло всего лишь фикция. И даже после того как лихая сила выпустила меня из своих объятий, я долго не мог успокоиться, меня преследовал тошнотворный запах звериной пасти, и, чувствуя во рту вкус собственной крови, я какое-то время не мог дышать, будучи вынужденным глотать нестерпимо-приторную вязкую жижу.