За любовь

– Анна, вы меня слышите? – склонился к ней какой-то мужчина.

– Да. – прошептала она потрескавшимися губами, во рту было сухо и чувствовался вкус крови.

– Анна? – повысил голос мужчина, голова среагировала на звук резкой болью.

– Слышу. Не кричите, – простонала Аня. – Где я?

– Вы в частной клинике Веллингтон. Анна, сейчас мы введем вам обезболивающее и успокоительное, и вы немного поспите, а позже мы поговорим, – голос был приятный и успокаивающий, Анна кивнула и вскоре провалилась в пустоту.

Когда она вновь очнулась, боль была не такой сильной и девушка почувствовала облегчение. Аня открыла глаза и обвела палату изучающим взглядом, наткнулась на женщину в кресле.

Внутри что-то зашевелилось, что-то липкое, болезненное. Аня всматривалась в заплаканное, осунувшееся лицо, пытаясь ухватиться за ниточку, которая мелькала в голове, но ничего не выходило. От досады хотелось скрежетать зубами. Тут же пришло ощущение, что это уже с ней было. Перед глазами возникла та же женщина только чуть моложе, лицо такое же измученное. А потом начался калейдоскоп картинок, повергающий все ее существо в ужас и страх. В голове мелькали образы: темноволосая женщина в крови что-то кричит, но насильников это не останавливает. Аня содрогнулась и начала задыхаться, зажмурила глаза, но картинка не исчезла, а приняла другую форму: темная комната, из зеркала на нее смотрит девушка с разбитыми в кровь губами, она что-то шепчет, что-то кричит, но сзади мужчина. Аня не могла разглядеть его лица, лишь услышала хриплый голос: «Я хочу, чтоб ты точно знала, кто тебя трахает…».

Сердце дрогнуло, Аня замотала головой, но голос не замолкал. Ее трясло как в лихорадке, слезы катились по щекам. Женщина подбежала к ней и начала гладить по лицу, плача вместе с Анной.

– Девочка моя, все хорошо, родная. Я здесь, милая, я здесь! – она прижала ее голову к груди, не переставая целовать и гладить. Аня начала потихоньку успокаиваться. Образы исчезли, но внутри поселилась пустота и невыносимая боль. Было чувство, что жизнь медленно покидает тело.

– Что происходит? – тихо спросила она, когда окончательно пришла в себя. Аня, по-прежнему, не могла ничего понять, как не пыталась напрячь память.

– Нюра, а ты не помнишь ничего? – спросила женщина со слезами.

У Ани ком встал в горле, она попыталась сглотнуть, но ничего не выходило. В голове проносились смутные воспоминания, связанные с этой женщиной, картинка складывалась: перед глазами стояло детство, юность, университет, но дальше ничего, словно жизнь оборвалась. В сердце разрастался страх, он опутывал как паутина и высасывал остатки сил.

– Бабушка, что случилось? Почему я в больнице? Что происходит? Что вообще произошло? Я ничего не помню! – в отчаянье прорыдала Аня.

– Нюрочка, успокойся, милая. Тебе нужно отдыхать, не надо сейчас… – ласково попросила ее Маргарита Петровна. Но разве это было возможно?! Кто бы смог оставаться спокойным, когда из памяти исчез огромный кусок жизни, а, что огромный, Аня могла даже по палате понять. Это была палата класса «люкс», на которую у них денег быть не могло. От неизвестности и предчувствия чего-то ужасного хотелось лезть на стены. Но облегчать ее муки никто не собирался, бабушка мягко обходила вопросы о случившемся стороной, а врачи говорили, что память должна сама восстановиться.

Однако, как Аня ни старалась, ее память хранила все в тайне. С каждым днем вопросов набегало столько, что голова кружилась.

Аня даже не помнила, сколько ей сейчас лет, не говоря уже о том, как она оказалась в Англии. Но, если день терзал ее вопросами, то ночь разрывала одним и тем же сном: все та же девушка, а точнее, это была она, и скрытый темнотой мужчина. Боль, кровь, слезы и этот голос. Он преследовал ее, он пугал и манил. Она ненавидела его и в то же время хотела слышать снова и снова, но, когда он звучал в ее голове, она испытывала первобытный страх. Леденящий кровь ужас врывался в ее сердце, заставляя кричать во сне.

Аня не выдерживала такой психологической пытки и спустя пять дней решилась поговорить о ней. Все эти дни Маргарита Петровна не отходила от нее ни на шаг. Читала ей, рассказывала смешные истории о своих учениках, кормила, как маленькую, а иногда просто гладила и обнимала со слезами, но Ане было тоскливо и неспокойно, чего-то не хватало. Ее беспокойство усиливали визиты каких-то людей, которых бабушка наотрез отказывалась допускать к ней, Аня тоже боялась видеть кого-то еще, она себя-то не видела, но судя по рукам, могла предположить, как выглядит.

– Меня изнасиловали? – спросила она на пятые сутки, прерывая голос бабушки, читающей ей книгу. Маргарита Петровна нервно сглотнула, побледнела и отложила роман, глаза наполнились слезами, она попыталась что-то сказать, но тут в дверь постучались, и в палату заглянула девушка со словами:

– Извините, вы не могли бы подойти у нас тут посетительница, она очень настаивает.

Маргарита Петровна с облегчением вздохнула и, поцеловав Аню, вышла. Аня была в гневе от такого наглого побега.

Чуть ли не рыча, она встала с кровати и медленно направилась в ванную комнату. Идти было тяжело, голова кружилась, в глазах темнело, но ее обуревало желание увидеть себя.

Когда она подошла к зеркалу, сердце замерло от ужаса, но ничего так и не прояснилось. Она видела перед собой изможденное лицо, обтянутое бледной кожей, которая цвела синими и желтыми, уже изрядно поджившими, гематомами, глаза были тусклыми. Шок от увиденного сменился разочарованием. Аня хотела вернуться в постель, но вспомнила про свет, обернулась, чтобы выключить и замерла.

Дыхание участилось, сердце сжалось. Сквозь прорезь больничной пижамы видна была ее спина, покрытая уродливыми, припухшими красными шрамами. Ее затрясло, внутри все заледенело. Аня подошла к зеркалу вплотную и едва не завопила от ужаса. Это были не просто шрамы, это были буквы, четыре корявые, неровные буквы. SLUT (шлюха) – позорное клеймо жестокости, дикости, безумия и ненависти любимого мужчины на ее спине. Картинки закрутились, вырывая хрипы и рыдания из ее груди, слезы лились, как и воспоминания. Перед глазами проносились три года, а она медленно сползала по стене, захлебываясь слезами и болью.

Когда она очнулась, в палате были бабушка и Белла, которая выглядела не лучше Маргариты Петровны, но сдерживала слезы. Аня всматривалась в нее, пытаясь понять, на чьей она стороне, хотя и так было понятно, иначе она была бы здесь еще пять дней назад.

– Зачем пришла? – резко спросила Аня.

– Ты мне не чужая, как бы ни хотелось обратного, – так же резко ответила Белла.

– Так быстро поверила?! – горько усмехнулась Аня.

– А что, разве есть хоть что-то, что должно было вызвать сомнения? Я еще могла усомниться, когда мне представили все доказательства, но не тогда, когда ты, молча, сносила его издевательства и унижения. Видимо, чувствовала за собой вину.

– Прекратите, убирайтесь отсюда немедленно! – еле сдерживая гнев, сказала Маргарита Петровна. – Достаточно того, что сделал ваш брат – выродок, будь он проклят!

– Вы правы, простите! – опомнилась Белла – Прости меня, Анна! Мне очень жаль. Он – чудовище, знаю, но как ты могла?!

– Уходи, Белла, оправдываться я не стану. Тебе просто не понять, каково это: оказаться в чужой стране, не иметь ни связей, ни денег и быть замужем за животным, у которого всего этого в избытке, – прошептала Аня, глотая слезы от боли и потери еще одного близкого человека. – Где мой сын?

После этого вопроса лицо Беллы стало пепельным, она закусила трясущиеся губы и достала из сумки какие-то бумаги, а затем протянула их Анне со словами:

– Прости, я пыталась его остановить, но он был непреклонен.

После этого девушка быстро встала и покинула палату. Аня смотрела стеклянными глазами ей в след, руки тряслись, а внутри нарастал страх. Она раскрыла бумаги, читала и не понимала ни строчки. Она не могла это принять, перед глазами вертелись фразы: «постановление о разводе», «развод по одностороннему обращению», «постановление суда о лишении родительских прав». Внутри было пусто, словно из нее выкачали жизнь.

– Нет, нет, нет! – лихорадочно шептала она. – Ненавижу тебя, ублюдок, чтоб ты сдох, козел! Господи, как же я тебя ненавижу, сволочь!

Она задыхалась, слезы лились ручье. Прибежавший медперсонал пытался вколоть ей успокоительное, но она вырывалась.

– Анечка, пожалуйста! – услышала она надрывный крик бабушки, и именно в эту секунду ей сделали укол.

Все последующие дни до выписки она была, как овощ из-за транквилизаторов. Маргарита Петровна, казалось, постарела лет на двадцать. Она проклинала Маркуса Беркета за то, что сотворил с ее девочкой. Она до сих пор содрогалась в ужасе при виде ее шрамов, которые Аня отказалась удалять.

Маргарита Петровна считала, что нужно идти в полицию и писать на эту сволочь заявление. Это же просто зверство и никак иначе! Но Аня лишь горько качала головой, обосновывая свой ответ одним словом – бесполезно. И это была правда. Правда, показывающая гниль общества, в котором все решали деньги и власть.

Маргарита Петровна была в шоке от реакции общественности, которая оправдала насилие над ее внучкой, провозглашая ублюдка – жертвой ситуации и мало того, продолжая поливать Анну грязью, коря во всех смертных грехах и даже в этом беззаконии.

Но главный удар все-таки нанес ублюдок Беркет, лишив Аню материнства на основании аморального поведения и приема наркотиков.

Маргарита Петровна готова была разорвать его голыми руками за эту гнусную ложь, но, что она могла кроме, как разлетаться на куски рядом с Аней и бессильно наблюдать, как ее внучка умирает день за днем?!

Есть ли для женщины большее наказание, чем лишить ее родного дитя?! Господи, за что ее девочке такие страдания?!

Маргарита Петровна боялась, что ее девочка не выдержит и сделает что-то с собой. В день выписки она готова была запереть внучку в больнице и не выпускать. Возле главного входа столпилась толпа журналистов, фанатов Беркета, да и просто любопытных. Когда Аня и Маргарита Петровна вышли из здания, все словно с цепи сорвались: журналисты выкрикивали отвратительные вопросы, перебивая друг друга, но их еще можно было понять, а вот крики фанатов повергали в шок.

– Смотрите, шлюха идет!

– Дрянь!

– Я бы тебя вообще убила подзаборная сука!

– Шлюшка!

Маргарита Петровна с ужасом и беспокойством посмотрела на внучку, но Анна была невозмутима. Окинув толпу холодным взглядом, она громко сказала, прежде чем сесть в машину:

– Если кто-то из вас без греха, первым киньте в меня камень!

Аня стойко выносила оскорбления людей. Ее уже это не задевало, ей и не такое приходилось терпеть. В конце концов, ее втоптал в грязь человек, которого она боготворила. Разве может быть что-то хуже?

Оказалось, может. Маркус лишил ее самого дорогого. Забрал ее малыша, ее кровиночку, ее радость, то – единственное, ради чего она жила и до сих пор живет.

О, она ненавидела его всей душой и теперь жалела, что не убила в ту ночь. Сердце разрывалось от бессилия. Она металась, как зверь, запертый в клетке, пытаясь хоть что-то придумать, найти хоть какую-то возможность вернуть сына. Но не было ни одной!

У нее не было ни денег, ни связей и друзей не осталось. Она была, как прокаженная. Только бабушка, как и всегда, была на ее стороне и верила безоговорочно. Аня не видела выхода, кроме как вновь унижаться и просить. Она была готова на все, лишь бы быть рядом со своим ребенком или хотя бы видеть его раз в месяц. Пока дышит, она будет бороться за своего сына.

Сейчас ей нужна была хотя бы маленькая весточка о Мэтти. Она изнемогала от неизвестности и беспокойства. Как ее малыш?! Ведь он все слышал в ту ночь, он ждет маму, он боится посторонних людей. Поэтому она позвонила Мэгги.

– Здравствуй, Меган! – взволновано начала Аня.

– Здравствуй, Анна! – услышала она холодный ответ бывшей свекрови.

– Как Мэтти? – задала она главный вопрос.

– Нормально, если это возможно в подобной ситуации, – женщина тяжело вздохнула, а Аня закрыла рот ладонью, чтобы та не слышала ее рыданий.

– Анна, я понимаю твои страдания…

– Ничего вы не понимаете! – воскликнула с надрывом девушка. – Никто из вас ничего не понимает! Никто не понимает, что, в первую очередь, страдает мой ребенок! Господи, я ненавижу твоего сына, Мэгги, ненавижу! Это же его сын, как он может быть так жесток со своим ребенком, как?

– Ты ошибаешься, Анна, думая, что я не понимаю, – услышала она такой же сдавленный рыданиями ответ. – Ты думаешь, мне легко? Ты моему ребенку всю душу наизнанку вывернула, ты довела его до безумия! Если ты не виновна, почему молчала все это время?

– Почему молчала? Вы не понимаете, что ли? Господи, да что я могла?! Что я могу, куда мне против него! Я молчала, потому что любое мое слово было бы извращенно, я боялась, что случится то, что произошло сейчас! Я держалась за призрачную надежду, что все наладится! Бороться, говорите?! Так давайте, бросьте же вызов своему сыну и верните внуку его мать! Но вы же этого не сделаете?! Вспомните, что такое бедность, и вспомните время, когда ваш муж умирал! У меня так же, как и у вас не было ни единой возможности.

В трубке послышались всхлипы, а потом Мэгги сдавленно прошептала:

– Не сделаю, ты права, Анна! Я так же, как и ты, бессильна, иначе лишусь и внука, и сына – таков его ультиматум. Я не верю тебе, Анна, я знаю, что Маркус не совершил бы такое просто так. Но, как мать, я скорблю вместе с тобой, ибо я против того, чтобы Мэтт был втянут в ваши дрязги. Знаешь, ты спросила, что бы я сделала на твоем месте? Так вот я бы ради сына не ворошила это гнездо, не травмировала бы его сильнее. Я бы ушла, позволила бы времени расставить все по своим местам.

– Вот как?

– Да, Анна.

– Скажи Мэтти, что я люблю его.

– Если бы ты любила, ты бы не предала своего мужа, зная, чем это кончится!

Аню захлестнула боль, в трубке же послышались гудки.

Аня села на кровать и долго смотрела в одну точку, пытаясь собрать себя по кусочкам, но ничего не получалось. В комнату зашла бабушка, села рядом, взяла за руку:

– Анют, может, покушаешь немного, детка?

– Бабуль?

– М?

– Помнишь, ты говорила, что это удивительно, что я осталась чистым и жизнерадостным человеком, после смерти мамы? Думаю, это было неправильно, и жизнь решила внести коррективы, – отрешенно проговорила девушка, глядя в пустоту.

– Нюр, прекрати…

– Я ведь пыталась найти, кто это все подстроил! Хотела выяснить на этой чертовой вечеринке, купила диктофон, чтобы записать разговор, но потерпела полное фиаско. Я думала, что это Сэм, он меня ненавидел с первого дня, но это, однозначно, был не он, иначе он был бы уже удовлетворен, а он просто грязно воспользовался ситуацией. Боже, бабушка, какие же люди жестокие! Я так устала, не могу больше, жить не хочется… – прошептала Аня, повергая женщину в ужас. Маргарита Петровна схватила ее за плечи и затрясла.

– Не смей даже! Даже не вздумай, поняла меня?! – яростно вскричала она, глядя в пустые глаза внучки.

– Кажется, он меня сломал… Знаешь, как я его любила?! Больше жизни. Даже, когда унижал, когда изменял, жалела его, понимала… А сейчас чувствую, как все умирает у меня внутри. Господи, бабушка, помоги мне, что мне делать?! – прорыдала Аня. Маргарита Петровна тоже рыдала, укачивая внучку, как маленькую.

– Жить. Просто живи. Каждому воздастся по делам его.

И она жила. Ее держал Мэтт. Она должна была сделать хоть что-то.

Спустя месяц, так и не найдя выход, она приехала в Лондон, чтобы снова просить, ибо жить так было невыносимо. Тридцать дней дикой боли, тридцать дней агонии. Ее день начинался с новостей о жизни Беркета, которые она стойко просматривала, пытаясь уловить хоть что-то о сыне, глуша боль, когда видела Маркуса с очередной моделью.

Для нее стало настоящим ударом, когда она увидела, как какая-то девица тискает ее сына, сидя вместе с ним на трибуне и болея за команду ее бывшего мужа.

Боль была адской. Ночью Аня, закусывая наволочку и уткнувшись лицом в подушку, рыдала навзрыд, мечтая умереть и не знать этого кощмара.

Она продумывала варианты. Сначала хотела обратиться в СМИ, дать огласку своей истории, но, поняв, что она ничего не получит, кроме пары сочувственных взглядов, если такие вообще найдутся, отказалась от этой идеи. Была еще мысль подать апелляцию, но это было так же безнадежно, как ждать снега в Африке. Еще мелькал соблазн пуститься в авантюры, но у нее не было столько денег, чтобы выкрасть Мэтта.

По всему выходило, что самым верным было поговорить с Беркетом. Ибо все зависело от него.

Когда она приехала в Англию, в Лондоне, как всегда, шел дождь. Холодный ветер пробирал до костей. Аня куталась в промокшее пальто и неотрывно следила за небоскребом на Гайд парк Гарденс. Она ходила взад-вперед, пытаясь унять нервную дрожь во всем теле, но ничего не помогало. Когда подъехал лимузин, она чертыхнулась, потому что хотела поговорить без свидетелей. Но, видимо, не получится, Маркус в лимузине ездил со всем своим эскортом: охрана, секретарь, менеджер, личный помощник. И точно…

Из лимузина стали выходить знакомые люди, что-то весело обсуждая, а потом она увидела и его. Он был, как всегда, безупречен. Сердце сжалось, но она твердым шагом направилась к нему, пока охрана не задержала ее. Она не стала сопротивляться, а просто позвала его.

– Маркус.

Он вздрогнул и тут же замер. Медленно обернулся. Лицо ничего не выражало, глаза тоже были пусты, губы изогнулись в презрительной усмешке.

– Мне кажется, вы ошиблись, мисс, если я не ошибаюсь, проститутки обитают на Сохо, – процедил он. Она проглотила унижение и продолжила:

– Маркус, пожалуйста, выслушай меня!

– У меня нет времени! – отрезал он и развернулся, чтобы уйти, она не могла это вынести.

– Нет, пожалуйста, умоляю! – закричала Аня, паника затопила ее с головой.

Вырвавшись из рук охраны, она подбежала к Маркусу, схватила за куртку.

– Умоляю тебя, пожалей нашего сына, прошу тебя, позволь видеть его, я молю тебя! Не будь так жесток! Я же не для себя прошу! – рыдала она. Он стоял, смотрел на нее, его губы задрожали.

– Когда ты трахалась со всякими ублюдками, ты не думала о нашем сыне! Тебе было плевать, что когда-нибудь ему скажут, что его мать – грязная шлюха, что его будут этим тыкать постоянно! Ты жила в свое удовольствие и в ус не дула. А теперь что? Очнулась? Так поздно, дорогуша! Ушел поезд. Больше дураков здесь нет, так что проваливай, пока я не закончил то, что начал.

Она чувствовала, как все затухает в ней, в глазах темнело, пальцы все еще судорожно сжимали его куртку. Она смотрела в его лицо, пытаясь найти мужчину, которого любила, но на нее смотрели черные пустоты, и не было в них ничего, ни боли, ни раскаяния.

– Если когда-нибудь узнаешь правду, проси прощения у Бога, может Он тебя простит! – прошептала она и отпустила его, медленно уходя.

Она ничего не чувствовала, дождь смывал слезы, ветер обжигал, но она не замечала. Внутри была оглушающая пустота. Больше не было боли, отчаяния, больше ничего не держало. Она не заметила, как попала в свой номер, как скинула мокрую одежду до белья. Аня подошла к зеркалу и безразлично посмотрела на свое истощенное тело, повернулась спиной, коснулась рубцов на спине и усмехнулась. Девушка открыла окно – снова холод. Обвела отрешенным взглядом ночной Лондон и шагнула на подоконник. Страха не было, не было ничего, кроме безысходности и желания оборвать этот ад, который уничтожал ее восемь месяцев. Шаг, еще…

– Анна! – услышала она смутно знакомый голос. Дверь загудела от ударов. Но Аня не хотела возвращаться. Дверь с грохотом отворилась:

– Анна…– услышала она мужской крик, в глазах потемнело, и больше не было ничего.

Глава 27

Москва, 2012 год

Он бегал взад-вперед, пытаясь успокоиться, но ничего не выходило. Ярость и в то же время паника разгорались, как пожар, в его душе. Мысли роем проносились в голове, усиливая лихорадку. Он не знал, что ему делать, кроме одного – он больше не намерен плясать под дудку этой суки – Мейсон. Все это зашло слишком далеко. Да и теперь, когда он был почти у цели, он не мог так рисковать.

Причиной подобных рассуждений мужчины стал телефонный разговор, состоявшийся пару часов назад. Он не ждал, что Мейсон позвонит, да и после всего горел лишь желанием придушить гадину. Хорошо, что она не догадалась позвонить два месяца назад. В тот момент он бы даже не раздумывал. Он вообще тогда ни о чем не думал, кроме Анны.

Когда увидел ее, стоящую на подоконнике, мир для него померк. В ту минуту в голове была только одна мысль – удержать и не отпускать, не отпускать никогда. Всю дорогу, пока он шел за ней, он понимал, что с ней происходит что-то не то. Она была, будто не в себе: потерянная, отрешенная, безразличная.

Однако, он и представить не мог, что она решится на такой кошмарный шаг. Он ненавидел себя, Мейсон и Беркета.

Что они сделали с невинной девочкой, преследуя каждый свои цели?!

Когда она потеряла сознание и начала падать, он знал, что если не успеет, то лучше ему прыгнуть следом. Жизни без нее он не представлял, особенно, по собственной вине. Но Бог был милостив. Не к нему, конечно, но все же. Он успел, схватил ее мертвой хваткой и не отпускал.

Чувствуя эйфорию и ужас, покрывал поцелуями каждую черточку, впервые прикасаясь к столь желанному телу. Такого потрясения в его жизни никогда еще не было. Он сидел на полу, его трясло, мозг кипел, разрывался и не знал, что нужно сделать в первую очередь, но одно он понял точно – игре пришел конец.

И сейчас, когда позвонила эта тварь – Мейсон, охваченная своей дьявольской идеей, он готов был ее убить, и это не было пустой угрозой.

Все эти два месяца он не отходил от Анны. Наконец-то, у него получилось быть с ней, не вызывая подозрений и косых взглядов. Все было логично и понятно. К счастью, Анна не противилась его помощи и поддержке. Возможно, сказывалось ее состояние, но ему было все равно. Он давно научился не упускать свой шанс. Вот и сейчас не упускал: окутал своей заботой, любовью, поддерживал, аккуратно давил на нужные кнопочки. Пусть это мерзко, но каждый выживает, как может. А без Анны Беркет ему жизни нет, в этом он уже убедился, поэтому ни за что не позволит суке все испортить. То, что все пойдет прахом, когда Беркет узнает правду, Джо не сомневался, и собирался сделать все, что в его силах, чтобы не допустить этого.

***

Лондон.

Двумя месяцами ранее…

Маркус стоял под проливным дождем, смотря ей вслед. Нестерпимо хотелось броситься за ней. Взгляд фиксировал, въедался в ее тоненькую фигурку.

Его бросало в дрожь, но он не смел шелохнуться – смотрел, запоминал, знал, что это последняя встреча. А еще боялся. Страх опутывал, скользил по нему, ногти впивались в кожу ладоней до крови, но он не чувствовал, ему просто нужно было сделать что-то, чтобы не последовать за ней. Кивнув кому-то, кто стоял рядом, он хрипло и, как можно, спокойней произнес:

– Проследи за ней, чтобы не наделала глупостей.

После этих слов, покрепче стиснув зубы, он быстрым шагом зашел в дом. Сил осталось лишь на вдох, все было истрачено на борьбу с самим собой, с проклятой тягой к ней. Оставшись один, он сел на край кровати и уперся взглядом в одну точку.

Господи, как же он устал! Он думал, со временем станет легче. Ни хрена.

Когда ее увезли в больницу, он едва окончательно не свихнулся. Метался, как зверь в клетке, состояние было на грани, а точнее – за гранью. За гранью разумного, за гранью человеческого.

Боже, он ведь мог убить ее! До сих пор поверить не мог, что докатился до такого зверства, до такого садизма, безумия, скотства! Маркус готов был удавиться, он ненавидел себя. Но, разве это уже имело значение, разве что-то уже имело значение?! Пока она была в беспамятсве, он вообще ничего не соображал, рвался к ней. Ему нужно было увидеть ее, почувствовать и просто убедиться, что она есть, что она дышит.

Он примчался в частную клинику, в которой оплатил лучшую палату и лучших врачей – то малое, что он мог сделать, хотя это все так омерзительно: сначала искалечить ее, а потом предоставить лечение, будто она – кукла, а не человек. Все в нем сломалось в ту зверскую ночь. Он постоянно спрашивал себя, почему это случилось с ними, за что, но ответа не находил. Не было его.

А ведь он с самого начала знал, что Анне не место в его жизни. Он проклинал себя за то, что не нашел в себе силы отпустить ее. Но где их найти, если не было его без нее, загибался он, как наркоман без героина. Вот только, если у наркомана, от дури зависело сознание и тело, то у него от Анны зависело все – вся его поганая жизнь!

После его зверства весь мир кипел, как и он. Дикий огонь сжигал его изнутри. Не вытерпев, Маркус приехал в больницу, хоть и понимал, что не имеет никакого права на этот визит после всего случившегося. Но Маркус не мог больше терпеть эту муку и страх, ему нужно было увидеть ее. Хотя бы краем глаза.