Травяное гнездо

Иван рассказывал, что на болоте среди мха часто прятались беглые каторжники и там же умирали – топли. А тех, кого ловили, приколачивали здесь же цепями к деревьям, чтобы остальным неповадно было.

Не могло ли болото и Бориса утянуть?

*

Я уже собиралась ложиться спать, когда ко мне в гости впервые зашел пьяный Иван. Видимо, в другой день он не решился бы меня наведать.

Пьяный Иван был говорлив.

– Почему я должен переживать за наш черствый народ? Я сволочь, что научился не подавать виду? Хотят, чтобы кланялся, не раздумывай – кланяйся, а они про себя думают: «Ой, как ты удивишься, голубчик». Только так и можно кем-то стать, чего-то добиться! Мой приятель был страшный игрок, проигрывался и клялся, что все отдаст. Занимал деньги и снова клялся для пущей важности. Для доказательству резал длинными ногтями грудь. Никогда не забуду, скомканные кровавые деньги в его руке и счастливую улыбку: «Говорил же, отдам».

– Убили?

– Почему же убили, сам вскрылся. Порезал себе горло.

– Ногтями?

Иван вскинул брови и замолчал.

Нравилось ему про тюрьму рассказывать. Смаковал. Убеждал, что не нравится, а сил удержаться не было. И слова специально подбирал, размышлял, что сказать в первую очередь, а после всматривался в мое лицо, ожидая реакции. А мне не жалко: «На тебе – дивлюсь словам твоим». И все вглядывался, пока в глубине его глаз не проявлялся туман, нет шаманская ткань, что скрывает стыдное человеческое и оставляет на поверхности обнаженное естество.

Я незаметно записывала за ним. Хотя почему же незаметно, вполне себе открыто записывала. Только он не придавал этому значения, наверное, считал, что пишу «статейки», так он называл мою работу.

Интересно, почему по пьяни мы так любим плакать? Все может начинаться с куража неистового, а потом обязательно завернется так, что вспомнится и государство, и обиды, и смысл жизни, конечно. И все мечемся из стороны в сторону, как будто изменить что-то желаем, но не можем, и сами не понимаем, почему так, оттого пьем еще больше, чтобы ответы найти, пока сон не накроет.

Мой бывший парень Влад, помнится, в таком состоянии всегда либо плакал, либо совершал попытки все изменить. Однако неуклюжи оказывались порывы, не из-за намерения, а из-за исполнения. Например, был случай, когда они с другом поспорили, кто из них бесстрашнее, поскольку для того, чтобы мир изменить, нужна отвага неимоверная. Чтобы ту самую смелость проявить, они друг другу задания сочиняли. Влад заставил друга на стойке бара танцевать, а друг – его о стол голову разбить. Влад в тот раз, кстати, был уверен, что победил, но мне его три шва, как будто об обратном говорили.

– Я не понимал, что движет этими людьми, какие у них помыслы. Казалось, мы из разных миров. Так вот, что было бы, встреть я древнего человека!

Тема тюрьмы для Ивана была неиссякаема, а поначалу и говорить о ней не хотел. Что он сейчас сказал: «Между нами пропасть непонимания»? Точно, Ваня, у меня теперь так, глядя на вас деревенских.

До Ивана мне не доводилось дружить с преступниками и, наверное, не стоит судить обо всех по нему, но он во мне что-то изменил, казалось, все они страдают от своих преступлений не меньше, чем Ваня. Не от наказаний, а именно оттого, что ужасное совершили. Ведь как потом жить в мире, где себя считаешь самым скверным человеком?

Уже с любопытством не с журналистским, а литературным наблюдала за жителями деревни. Удивительно, насколько в них было меньше хитрости, увертливости, в их некоторой простоте сквозила несвойственная городским жителям необузданность.

Как все-таки многолика наша страна, даже если объедешь ее всю, вряд ли до конца постигнешь. Вот и получается, тут главное – не говорить, а человека увидеть.

– Никогда бы я не смог убить – думал и думал я каждый день. Так кто тогда убил? Кто убил?! Все убивали. Одни трупы вокруг.

Страшно, страшно здесь находиться. Такое ощущение, что бахнут по голове, не от злости, а от лишности. Надо уезжать. Уезжать сейчас самое время. Ведь я не справлюсь. Справлюсь ли я?

Я встала и еще раз проверила: заперта ли входная дверь. Уже невозможно было сосчитать, который раз за ночь.

Ведь Ваня пьян, от него помощи не жди. Чего я сегодня заладила: Ваня, да Ваня?

Запись 8. Бессонница

Мир переломился надвое: на сон и явь, но не всегда можно было отделить одно от другого. Меня мучили бессонница и кошмарные сны. Только неясно, что хуже.

Все-таки бессонница. Ведь когда я не спала, то слышала, как в доме скребутся.

Нет, кошмарные сны. В них мертвецы сменялись пациентами, над которыми не в больнице, а в комнате, похожей на больничную палату, издевались. В стужу раздевали догола, били и резали, а потом пристреливали, как собак. И выли больные дико, но не молили о помощи. Почему-то никогда не молили о помощи?

За окном моросил дождь. А дергались ноги. Шалили нервы.

Казалось, что все бессмысленно, будто с каждым днем я становилась дальше от заветного – цели, с которой приехала в деревню.

Что стало с Борисом Романовичем, куда он делся? Если он сбежал, то каждый день промедления отделяет меня от него на сотни километров.

Неужели Нюра подожгла церковь? Конечно, истории могут быть не связаны, только почему так много совпадений?

Что-то мелькнуло за окном.

Только этого не хватало!

Воображение вмиг воссоздало всех злых духов и призраков, о которых меньше всего хотелось думать. Мертвые лица в цветах, листве, грязи. Матовые тела в болотах. Искореженные больные.

Нужно было собраться и выйти из дома, спастись от галлюцинаций в доме Ивана. Лишь это сулило безопасность.

В окно заскреблись. Я обернулась. Там никого не было, или мне так показалось, потому что мир провалился в пустое небо. В городе не бывает такого неба, оно усмиряется фонарями и миллионами отражателей: машинами, витринами, рекламными стендами.

Мне нужно было решить: пробираться к Ивану через хищную темноту или затаиться в доме.

Поскреблись снова.

Я выбежала на улицу. Ночь нависла ужасная: мокрая, туманная, скользкая. Тень появлялась то в одной, то в другой стороне.

Казалось, что я выучила местность наизусть, но тьма изменила все вокруг, прикрыла деревья и траву, спрятала кусты и знакомые камни. Я панически хваталась за грудь, безумно всматривалась, ничего не видя. Нельзя было останавливаться и прислушиваться, потому что все равно ничего не разберешь, только позволишь страшному наброситься на тебя.

Когда я, наконец, добралась до дома Ивана, призрак маячил где-то за спиной. Обернувшись, я приметила, как нечто спряталось за разлапистое дерево, точно играло со мной, специально запугивало.

Я постучала в ворота, звук раздавался глухо. Бум. Бум. Бам. Бам.

– Иван! Иван! Открой!

Боже, пусть он услышит!

– Что случилось? – Иван показался в окне.

– За мной кто-то гонится!

Жалась к воротам, желая протиснуться сквозь них. Зажмурилась или потеряла сознание. Скользнула ему в руки. Под руку.

– Кто это был? – спросил Иван.

– Я не знаю. За мной следят. В последнее время за мной все чаще кто-то следит.

– Ты уверена, что ничего не надумываешь?

Потом «не надумываешь» перешло в два «не надумываешь», лекцию о паранойе и какие-то сексистские ответвления. В любой другой день я бы принялась возмущаться, но сейчас меня волновало другое.

То, что за мной следят! Не могут галлюцинации быть настолько реальными. Иногда в окне я вижу то зеленые, то красные огни, точно глаза чьи-то. После нескольких секунд колебаний я обычно подхожу к окну и, не выглядывая наружу, прижимаясь к стене, задергиваю занавеску. Вряд ли занавеска спасет, если снаружи окажется призрак, но что еще остается делать? Только смотреть на занавешенное окно и надеяться, что там нет глаз.

Почему я опять не заговорила о духах? Иван ведь наверняка подумал, что я страшусь людей. Видимо, боюсь, что озвучь я такое вслух, придется окончательно поверить в свое безнадежное положение.

*

Продолжая прошлую тему, что не среда во всем виновата, но и люди многое предпринимают, чтобы сегодня было так, как есть, расскажу еще одну показательную историю.

Моя племянница родилась с искривленной ножкой, но она совершенно не осознавала своего несчастья лет до пяти. Ей неясны были слова «инвалид», «калека», коими ее постоянно «одаряли», ни сочувственные взгляды взрослых. Она играла и бегала вместе с другими детьми, не придавая значения тому, что всегда оказывалась проигравшей или последней.

Она задумалась о своем некотором отличии ровно перед школой, когда мать сказала ей, что та не пойдет в обычную школу. Именно тогда племянница стала понимать, что есть обычные дети и есть она.

Учительница приходила к ней домой, делала с ней уроки, и с каждым годом моя племянница становилась все более отстраненной и замкнутой. Спустя еще какое-то время мать решила: раз девочка не ходит в школу, то и на улицу ей не стоит выходить. Ведь дети будут смеяться над ее ребенком и искривленной ножкой. Конечно, мать поступала так не со зла, скорее, наоборот, она хотела уберечь дочь, совершенно забывая о том, что девочке нужно общаться с ровесниками. Да, дети будут смеяться, обижать, но даже над здоровыми детьми измываются, к сожалению, это неизбежно. Но ведь найдутся и другие, кто не будет обращать внимание на ножку, кому намного важнее, какой она человек.

Но это была бы другая история. А в нашей: мать везде таскала девочку с собой, неизменно скрывала ножку длинными юбками, просила идти по краю улицы, ближе к домам, как будто желая слить ребенка с окружением, чтобы люди не сплетничали о страшном недуге. Конечно, мать беспокоилась о дочке, но даже самой себе не признавалась, чем на самом деле вызваны ее решения. Мать стыдилась дочери, девочка была ее личным позором. Поэтому мать родила еще раз и еще, пока у моей племянницы не появилось две сестренки и чудесный братик, которых она самозабвенно любила.

На семейных торжествах (пока она еще их посещала) племянница всегда сидела с краю стола, чтобы быстро поесть и пойти заниматься детишками. Она всегда выглядела сиротливо, особенно среди смеющихся людей, опрокидывающих в тарелки жирные куски холодца.

Я иногда пыталась заговорить с племянницей, но ее обременяло мое внимание. И каждый раз у меня возникал вопрос: «Возненавидит ли она жизнь, сможет ли справиться?»

Разумеется, здесь должна бы быть развязка, как сложилась судьба девочки, что с ней стало. Осознала ли мать свои ошибки или убедилась в правоте? Но это единственный раз, когда я не расскажу, чем закончилась история, обещаю, такого больше не повторится в моем дневнике. Я дала все вводные и уверена, что вы сможете догадаться, какой здесь был финал.

Ведь в истории важна была не судьба девочки, а так часто изучаемое мной в последнее время понятие «среда», и как она формируется. Мне кажется, что я приближаюсь к сути. Надеюсь, что так. А то может быть, я тоже иду по краю улицы, сливаюсь с домами и думаю, что всем так лучше будет.

Запись 9. Больница

С сумраком мы пошли с Иваном к больнице. Больница располагалась чуть ли не на границе одной деревни и другой, а может быть, та территория, вообще, ни к чему не относилась. Примечательная больница. Корпус, который располагался ближе к нашей деревне – обычная поликлиника, а тот, что ближе к реке – психиатрическая лечебница.

По дороге я рассказала Ивану, как успешно справилась с миссией, как ловко сфотографировала письмо Зверева. Иван, рассердившись, заявил, что раз на судьбу ничего плохого не выпало, злить реальность я не должна, мол, допрыгаюсь.

Только он сказал не реальность, а что-то другое, кому же он поклоняется? Нет, не про Всевышнего он вещал… Он так естественно про свою веру всегда говорил, что даже не запомнила, не обратила внимание. А надо бы. Иван побольше моего видел, он точно знает, как быть, куда мы все движемся.

Степанов Петр (автор письма) оказался врачом больницы (о чем я и сама догадалась) и другом Зверева по совместительству. «Добрый малый», – сказал Иван, но мне с трудом в это верилось, ведь зачем хорошему человеку дружить с Зверевым. Тем более, я ни разу не слышала, чтобы Иван плохо о ком-то отзывался, поэтому его словам сложно доверять. Ладно, разберемся.

Сегодняшний вечер даже невзирая на то, что мы ходили на разведку, мог стать особенным – нашим первым свиданием, если бы я не рассказала Ивану о письме.

Зачем я это сделала?! Неужели иначе не смогла бы разузнать о враче. А теперь Иван на меня не смотрит, потому как считает мое поведение глупым. Конечно, ему меня не понять, у него нет необоримой страсти создать грандиозное, важное для мира. Да, он помогает деревенским, завоевал их расположение, но разве смог бы он понравиться совершенно незнакомым людям? Не так-то просто такое уметь: распознавать поведение не только близких людей, но и настроение, состояние общества. Что он об этом знает?! Скорей всего, и знать не желает, но это не отменяет ни значимости моей статьи, ни того, что ради нее можно позволить некоторое сумасбродство. И уж точно можно забрать письмо у вредного старика, который явно что-то скрывает.

На фоне поликлиники психиатрическая больница выглядела солидно: с двумя колоннами у крыльца, богата сандриками и лепными узорами. Как будто из Санкт-Петербурга вырвана и сюда привезена.

На мое замечание Иван сказал, что некогда здесь лежала дочка какого-то министра, и чуть ли не для нее одной вся больница строилась. Да и до сих пор сюда направляют лечиться людей из богатых семей.

– Не надо! – раздалось из психиатрической больницы.

Вздрогнув, я подняла голову, пытаясь разглядеть, откуда доносился голос. Иван заметил мое волнение, поэтому заговорил:

– Здесь и жена Зверева лежала.

– У Зверева есть жена? – я перестала вглядываться во тьму больничных окон.

– Была. Умерла не так давно.

– Как звали? – я снова запрокинула голову. Мне показалось, что в одном из окон кто-то промелькнул. Кто-то белый, с словно непроницаемая мгла лицом. – Не Элечкой?

– Элечкой.

Он замолчал, на мгновение я испугалась – не отгородится ли он опять. Ох уж эти опасные для Ивана темы: чужие письма и жизни, тюрьма. Ну и дружок у меня.

Д р у ж о к.

Мы обошли больницу, над служебным входом что-то блеснуло, у меня снова захватило дух, но, оказалось, это всего лишь блик от камеры. Зато возле входа уже интереснее – следы от колес грузовика. Во сне с церковью тоже был грузовик.

В темноте я споткнулась, Иван ловко поймал меня.

– Надо идти по следам, – сказала я и включила фонарик на телефоне.

Интересно, какие у Товарища были отношения с Элечкой? Любил ли он ее? По любви ли отдал в больницу? Кричала ли она ему: «Не надо»?

Следы от грузовика вели к асфальтированной дороге.

– Ну как же так?! – я взмахнула руками. – Единственная нормальная дорога в деревне и, конечно же, грузовик поехал по ней.

– Да уж, не повезло. Чем теперь займемся? Может быть, чай попьем?

Я ушам не поверила: «Чай?» Да ведь он ко мне домой напрашивается!

На улице окончательно стемнело, нет, даже помрачнело: фонарей слишком мало для таких широких дорог, увенчанных то огромными надвигающимися холмами, то черным лесом. Из оврагов поднимался призрачный туман и будто укрывал деревню дремой. Ночь была непроглядной.

Когда мы завернули на мою улицу, стало светлее от пробивающегося из окон света.

– О, сторож, вернулся! – воскликнула я.

– Он теперь часто здесь будет, дела летние уже закончились.

Иван прошел мимо моих ворот.

– Здорово, Митяй! – крикнул Иван.

У сторожки стоял мужчина с седой щетиной и стрижкой – площадкой, с маленькими глазками на тяжелом, будто срубленном или высеченном ножом, лице. Митяй был таким огромным, что непонятно, как умещался в низкой сторожке. Он невнятно поздоровался, протянул руку.

– Это Саша, – представил меня Иван.

Разговаривая с Иваном, Митяй не сводил с меня взгляда, я старалась не смущаться и быть дружелюбной, поскольку давно хотела с ним познакомиться – нужно, чтобы кто-то еще подтвердил, что по ночам неладное происходит под моими окнами.

Поговорили ни о чем, потоптались, и я уже было подумала, что раз нас увидел сторож, то Иван постесняется идти ко мне в гости. К счастью, как только мы подошли к моему дому, Иван спросил:

– Ты камином пользоваться умеешь?

– Нет, не умею. Один раз попыталась с ним разобраться, да чуть волосы не сожгла.

– Хочешь, попробуем его разжечь?

– Да, я бы этого хотела.

Уже вскоре затрещали, зашипели поленья.

– Может, выключим свет? – предложил Иван.

Уверенная, что сегодня меня непременно ждет романтическое буйство, я поспешила выполнить его просьбу. Когда шла к Ивану, исполняла походку «мисс грация-акация», однако мне внезапно почудилось, что в доме, кроме нас, кто-то есть.

– После рассказов о духах мне стало казаться, что они, действительно, существуют, – сказала я, как будто бы шутя, но между тем стянула с дивана плед и укрылась им чуть ли не с головой.

– Так, они есть, – отозвался Иван.

– А если я их видеть начну? – все тем же невозмутимым тоном продолжила я.

– Значит, у тебя все в порядке с ощущением мира.

– Другие бы, наоборот, сказали, что не в порядке.

Закипел чайник. Я медленно поднялась, исподтишка озираясь. Страх вязко облеплял, парализуя. Сложно сказать, сколько минут прошло с тех пор, как я встала, до того, как я, протянув Ивану чашку, села возле него. Он должен был бы отодвинуться, но не шелохнулся, отчего чувства мои сразу же переменились, и я напрочь забыла о призраках. Прикрыв глаза, я слегка подалась вперед.

Поскреблись, я вздрогнула, Иван это заметил.

– Мыши здесь везде, – проговорил он, – их бояться нечего.

Я досадливо откинулась на диван, не решаясь сказать, что мыши не могли бы меня так запугать. И даже если это мыши, им ничто не мешает предвещать нашествие духов.

– Зачем ты взялась за это дело? – спросил он.

– Ты про дело Новикова? – я оживилась. – Его родственники искали. Они уверены, что он исчез не по собственной воле, ведь зачем ему сбегать из деревни. Они думают, что с ним случилось ужасное, поэтому, как только Борис пропал, они обратились к правительству вашей области за объяснениями и помощью. Но ни в правительстве, ни глава ваш Иннокентий ничего вразумительного не сказали, а вскоре дело закрыли. Вот родственники и решили как-то иначе действовать. Подключили СМИ. Притом для местных медиа тема показалась незначительной, а в Петербурге значительными оказались связи.

– Как это понимать?

– Никак иначе, хорошие знакомые им помогли дело просунуть.

– Ясно. Удивляет только, что в петербургской редакции интересуются теми, кто в деревнях пропадает.

– Ничего удивительного. Ты даже не представляешь, какие войны за информационный повод иногда разворачиваются. Могу еще предположить, что редактор откуда-то знала – не все так просто с исчезновением. Хорошо все-таки, что родственники о Новикове беспокоились, – я незаметно придвинулась к Ивану.

Он хмыкнул.

– Показушники! Если бы беспокоились, то он не жил бы в нашей деревне.

– Да, я понимаю, о чем ты, – отозвалась я, вспомнив короткую беседу с его дочерью. – Или ты хочешь сказать, что здесь живут только те, кто никому не нужен?

– А ты разве не заметила?

– Ну, ты сам никому нужным быть не хочешь.

– Это не имеет значения. И никак не опровергает мою мысль. Ведь и ты не зря здесь появилась.

– Ты о чем?

Он замолчал, ему будто бы стало неловко. И тут я догадалась, что он имел в виду.

– Считаешь, что я никому не нужна?

– Я пойду, – он поставил чашку на стол.

– Почему?

– Потому что ты не отвечаешь, почему взялась за это дело, а о другом я говорить не хочу.

– Может быть, останешься на ночь? Как-то мне страшно сегодня, – призналась я таким насмешливым тоном, что Иван не увидел печальной искренности моих слов, не смог отделить одно от другого.

– Нет, мне завтра рано вставать. Хочу в лес сходить, пока совсем холодно не стало, – его голос раздавался уже не в доме, а где-то рядом, а может быть, отдавался эхом.

Невидимые лапы с еще большей силой сжали горло, я уже пожалела о своем тоне.

Вот если бы я ничего не сказала, лишь посмотрела на него, он мог бы остаться, успокоить, проследить за мышами. Я всегда говорю лишнее. А может быть, дело не во мне, а в нас. Даже когда у нас все хорошо начинается, уже через секунду все закружит, забурлит так, что он хочет исчезнуть, провалиться, уйти.

– Почему-почему?

Да, может, я спасать желаю, – шепотом сказала я.

Или спастись.

Мыши под полом заелозили, подтверждая, что ночью мне не заснуть.

Запись 10. Посвящение

Темнело, а я все пялилась в пустой экран ноутбука, не зная, с чего следует начать статью, но и ничем другим не могла заниматься. Меня не отпускала мысль: зачем Нюре столько книг.

Читает она плохо, закончила два класса всего, так, может быть, книги все-таки не имеют к ней отношения?

Я попыталась вспомнить, что случилось в тот миг, когда я открыла травяную книгу. На самом ли деле она была магической или мне просто хотелось так думать?

Даже если книга самая обычная, важно другое – насколько местные верят в то, что там написано. Насколько в это верит Нюра? Про магию она, конечно, упоминает, но вся ее магия – полы во дворе скоблить, а к травам интереса я у нее не замечала. И не зря ли я прицепилась к книге? Пусть возле сгоревшего алтаря и в книге были схожие символы, но если вспомнить историю о священнике, то Нюра к церкви привязана и вряд ли бы стала ее поджигать. Наверняка книга не ее.

Хотя любопытно, конечно, какого такого птичьего защитника они ждут. Может, Нюра даст почитать книгу, если я ее попрошу? Ведь могу я себе позволить просвещение в нерабочее время, не все же мне статью о Новикове писать!

Отодвинув ноутбук, я посмотрела в окно, пытаясь разглядеть, нет ли какой птицы на дереве, наблюдающей за мной в эту минуту. И сама над собой рассмеявшись, я сделала глоток мятного чая. Тут же от страшной догадки меня бросило в жар. Я вскочила со стула.

А мята ли это?

Боже, я схожу с ума! В чем я подозреваю человека, который заботится обо мне и помогает найти улики? Просто смешно! Все из-за зелено-красных глаз в окне.

Я снова посмотрела в окно, чтобы проверить, дома ли сегодня сторож.

И вот соседи, которых я раньше сторонилась, теперь стали мне нужны.

Конечно, это все предубеждения, и никаких ведьм и колдунов не существует, но откуда тогда взялось ощущение невесомости, полета, когда я перелистывала страницы? Оно точно было!

Больше не мешкая, трясущимися руками я собрала всю траву, которую когда-либо приносила мне Нюра, и выбросила в мусор.

В дверь громко постучали.

– У тебя почему ворота не заперты? Темнеет же уже, – раздался голос Нюры.

– Ты чего так поздно? – спросила я, открывая замок.

– Да я мимо проходила, решила траву тебе занести.

Она протянула тряпичный мешочек.

– Спасибо, – выдавила я из себя. – А куда мимо проходила?

– Гости приезжали, показывала им все. Мне пора уже, – она махнула рукой и поспешила уйти.

Какие дела могут быть в деревне с заходом солнца? Все это очень подозрительно! Гости еще какие-то.

Наспех обувшись, я побежала следом за ней. Стараясь быть незамеченной, я кралась вдоль забора, непроизвольно согнувшись.

Моя догадка оказалась верной, Нюра вместо того, чтобы повернуть на свою улицу, пошла в лес.

В лес! Ночью!

Машинально проверив в кармане телефон, я ускорилась, чтобы не потерять Нюру из вида.

Лес был хмурым, он не упирался, а подпирал темные тучи.

Нет, не стоит мне туда идти!

Но, слыша, как отдаляются шаги, я рванула вперед. Мрак леса поглотил меня также стремительно, как он поглощал все остальное, вместо деревьев остались только тени, вместо кустов – очертания. Мощные сплетения ветвей сложились в сумеречный туннель.

Нюру невозможно было разглядеть, приходилось полагаться только на слух. Слева? Справа? Ломкий звук прыгал из стороны в сторону, я с трудом понимала, где он берет начало. Я шла за Нюрой на достаточном расстоянии, чтобы слышать ее, и молилась, чтобы она не услышала меня. К счастью, разница в возрасте влияла и на разницу в слухе.

Влажная листва под ногами мерцала темным, будто смолой облитая, я крепко сжимала в руках телефон, готовая в любую секунду включить фонарик. Вдали показалось призрачное сияние, сквозь густую листву пробивался свет.

Подойдя ближе, я увидела, что на краю маленькой полянки развели костер. Свет от костра мерцал на боках золотой чаши, возле которой скучились парень в странной шапке и четыре женщины, по осанке я поняла, что молодые, и страшно удивилась, поскольку молодые в деревне не жили.

Видимо, это и есть «гости». Но что привело их сюда?

Когда Нюра появилась на поляне, присутствующие ей поклонились. Парень долго кивал, прежде чем достать из сумки травы. Когда он, что-то шепча, разложил их в центре поляны, каждая из женщин подошла к ближнему дереву и дотронулась до него. Затем они по очереди взяли траву с земли и уткнулись в нее лицом. Я хмыкнула.