скачать книгу бесплатно
– Охотно верю.
Пока я варила кофе, они обменивались литературными любезностями, неспешно принюхиваясь друг к другу. Немец, как ни странно, оказался на высоте: книги Канунниковой читал, в названиях не путался и к тому же непрестанно нахваливал метрессу, как нахваливают неожиданно получившийся плов. Когда поток панегириков в адрес таланта Аглаи иссяк, сыр был съеден, а кофе выпит, Райнер-Вернер (привычно срыгнув) перескочил на Москву, в которой не провел и суток. Но за это время уже успел поднабраться впечатлений.
– Я гулял всю ночь, – доверительно сообщил он и сунул руку под стол: очевидно, для того, чтобы проверить, не потерялся ли член во время гуляний. – Москва – очень красивый город. И Россия – замечательная страна.
– Ну да, – заметила Аглая. – Замечательная. Если ты родился кедровой шишкой.
– Не понял?
– Давайте обсудим некоторые аспекты нашей будущей работы.
– А как же кедровые шишки? – Несмотря на свой идеальный русский, некоторые вещи Райнер понимал слишком буквально.
– Шишек вы себе еще набьете. Обещаю.
…Аглая оказалась не совсем права. Большинство шишек досталось мне.
Немец проторчал в Москве неделю, и за это время добил меня окончательно. И дело было не в его профессиональных качествах: как профессионал герр Рабенбауэр был почти безупречен (насколько я вообще могла судить со своим слабосильным университетским Deutsche[10 - Немецким (нем.).]), разве что ему не хватало легкости и изысканности Аглаиного стиля. Как редактор своих собственных переводов он был основателен. Как переводчик, работающий с иностранным автором, – любознателен и дотошен.
Но все остальное!
Чем больше я узнавала Майне Кляйне, тем чаще задумывалась о его матери. Не на пресного же нюренбергского папашу пенять, в самом деле! Должно быть, мать Райнера была хамоватой потаскухой, склонной к бродяжничеству, алкоголизму и промискуитету[11 - Промискуитет – (от лат. – смешанный) предполагаемая стадия ничем не ограниченных отношений между полами, предшествовавших установлению в человеческом обществе норм брака и семьи (ред.).]. К тому же ее, еще в младенчестве, наверняка выкрали цыгане. И привили любовь ко всему блестящему.
Райнер-Вернер тоже любил все блестящее: кроме двух серег в ухе, он был счастливым обладателем нескольких цепей с медальонами, серебряного браслета и перстня на мизинце. И хотя немец никогда не представал передо мной в неглиже, я нисколько не сомневалась, что пупок у него проколот, а на детородном органе висят серебряные бирюльки в стиле инь и ян.
Наш совместный завтрак с Аглаей был первым и единственным.
Всю последующую неделю мы встречались на нейтральной территории – и только вдвоем: Аглая была слишком занята романом. После совместного распития кофе где-нибудь в недорогой забегаловке следовали прогулки по городу. Эти прогулки (Райнер уверял, что они необходимы ему для погружения в российскую действительность) были для меня сущей пыткой. Во-первых, Райнер-Вернер не пропускал ни одной юбки, да еще взял за правило обсуждать со мной достоинства и недостатки всех проходящих мимо женщин. Во-вторых, он донимал меня расспросами на весьма специфическую тему: что может понравиться русской женщине в… «Ну, вы меня понимаете, Алиса».
Я поджала губы и высказалась в том плане, что шляться с ним в качестве гида по Москве я, так и быть, согласна. Но в том же качестве вышивать по койкам – извините, нет. Больше на эту тему понятливый немец не заговаривал. Зато переключился на Аглаю.
– Расскажите мне о фрау Канунниковой, – попросил он.
– Без комментариев, – ответила я. Этой фразе научила меня сама Аглая. «Без комментариев» – главное и единственное оружие личного секретаря.
– Но я не смогу уловить дух автора, не зная автора.
– Сможете, – уверила его я и добавила: – Самое интересное в Аглае – это то, что она пишет. Поверьте мне.
Последняя сентенция тоже принадлежала Аглае и была с успехом опробована ею в многочисленных интервью.
– Она была замужем?
– Без комментариев.
– У нее есть дети?
– Без комментариев.
– Как давно вы у нее работаете? Вы – ее родственница?
– Без комментариев.
– Когда вы в последний раз занимались сексом, Алиса?
– Без комментариев, – привычно пробубнила я. И тут же осеклась, а проклятый немец расхохотался, чрезвычайно довольный собой.
– Очень остроумно, Райнер. И, кстати, что мы тут делаем?
Только теперь я сообразила, что мы стоим возле станции метро «Алексеевская». И сердце мое тревожно сжалось. Совсем недалеко отсюда, на улице Бочкова, жила позабытая мною Дашка. Несколько раз я порывалась набрать ее номер и несколько раз клала трубку. Да и что я могла ей сказать? Что живу теперь в Москве и работаю у Канунниковой?
Этого она не переживет.
Быть может, потом, как-нибудь, при случае… Когда Канунникову перестанут читать… Или когда саму Дашку начнут печатать… Но внутренний голос подсказывал мне, что ни того, ни другого в ближайшее время не случится.
– …У меня здесь встреча. Маленькая встреча. На пять минут. А после этого – Музей детектива, как вы и обещали. А потом…
Договорить Райнер-Вернер не успел. А я не успела дослушать. Потому что в поле моего зрения появилась… Дашка.
Только этого не хватало! И что она делает возле метро, ведь у нее же тачка! Появление Дарьи было таким неожиданным, что я не нашла ничего лучшего, как спрятаться за широкую спину дружественной нам Германии. И затихла.
У меня еще была слабая надежда, что Дашка пройдет мимо и юркнет в метро (кто знает, может, бесшабашная «Мазда» скоропостижно скончалась в пробках), но Дашка остановилась возле Райнера. Более того, Райнер нагнулся к ней, и до меня донесся звук поцелуя. А потом и Дашкин голос:
– Держи свой рюкзак, дорогуша.
Я намертво приклеилась к широкому ремню Райнер-Вернера: слово «дорогуша» все объясняло. «Дорогушами», еще с университетских времен, Дарья называла мужчин, с которыми спала. Но как ей удалось переспать с темпераментным куском баварской сосиски и – главное – откуда она выцепила его?!
– Как насчет сегодняшнего вечера? – утробным басом проворковал Райнер.
– Я занята, освещаю презентацию одной попсовой книги, но если ты хочешь… – многообещающим альтом проворковала Дарья.
– Хочу, – Райнер качнулся вперед, обнажая тылы, и это неосторожное движение стоило мне подруги.
Дарья отстранила загребущие лапы немца и во все глаза уставилась на меня. Дернула себя за нос. Открыла рот и снова закрыла его. И снова открыла.
– Ты! – заорала Дарья, готовая броситься мне на шею. – Ты в Москве! А я-то ума не приложу, куда ты делась…
Она уже сделала шаг ко мне навстречу, когда туго соображающий Райнер-Вернер ляпнул:
– Кстати, познакомься, это секретарь Аглаи Канунниковой. Я говорил тебе…
Даже если бы пакостный бундес представил меня как самку американского таракана Periplaneta americana – даже тогда на лице Дашки не отразилась бы такая гамма чувств.
– Ты?! Секретарша этой выскочки? – Видимо, не в силах переварить подобную новость, она повернулась к Райнеру-Вернеру. – Она?!
– Она, – немец слегка опешил. – А вы знакомы?
Дарья не удостоила его и взглядом. Теперь она смотрела только на меня.
– Значит, она. Секретарша. Цепная собака у климактерички с причудами. Бледная поганка. Синий чулок. Целка-невидимка, как ты изволил выразиться.
На немца жалко было смотреть.
– Я совсем не то… Ты не поняла… Это просто цитата из одной русской книги… Я цитировал… Die Shrecken!..[12 - Ужас (нем.).] – не договорив, он схватился за голову.
– Заткнись! – синхронно сказали Райнеру мы с Дашкой.
– Пристроилась? – ехидно спросила Дарья. – И когда только успела?
– Успела, – ссориться с Дарьей не входило в мои планы, но теперь я почувствовала приступ ярости. Целка-невидимка, надо же!
– Значит, подштанники уже не кроишь?
– Нет.
– Конечно, не кроишь. Ты теперь их стираешь. – Дашка расхохоталась, чрезвычайно довольная собой. – Или чем ты там занимаешься, секретарша?..
Закончив уничижительную тираду, Дарья бросила такое же уничижительное «пока», развернулась на сто восемьдесят градусов и двинулась к пешеходному переходу. Через несколько секунд баварское отродье пришло в себя и даже попыталось припустить за оскорбленной Дарьей, но вовремя сообразило, что Аглая в моем лице – верный источник денег за перевод. А роскошная русская девушка Дарья – всего лишь интрижка на стороне.
– Мне так жаль, Алиса… Очень неловко получилось, – промямлило отродье.
– Да уж, – я подождала, пока Дашка скроется в переходе. – Значит, бледная поганка? Синий чулок? И… Как это вы еще изволили выразиться? Целка-невидимка?
Райнер-Вернер затряс пудовым подбородком.
– Нет-нет, что вы… Я был неправильно понят. Это цитата из русской книги. Я просто рассказывал вашей знакомой… Это ведь ваша знакомая, да?.. Я просто рассказывал ей о своей работе. И о той чести, которую мне оказала фрау Канунникова…
– К вашему сведению… Я была замужем. И неоднократно, – здесь я явно преувеличила. В моем активе был лишь «Дервиш взрывает Париж», вовремя сменивший меня на призовую лошадь Тамару Константиновну. А также два неудавшихся гражданских брака – один длиной в месяц, другой – в три дня.
– Я не имел в виду ничего дурного… Я просто счастлив работать с очаровательной помощницей знаменитой писательницы…
– Это которая климактеричка с причудами? – уточнила я.
Райнер-Вернер умоляюще прижал руки к груди и принялся что-то лепетать по-немецки. Потом снова перешел на русский. Как же он был мне отвратителен!
– Я надеюсь… Что этот прискорбный случай… это страшное недоразумение не повлияет на наши отношения.
– Повлияет. Еще как повлияет, – заверила я Райнера-Вернера и пошла в сторону метро. Пришибленный случившимся Райнер поплелся за мной.
Какое счастье, что завтра этот дебил убирается восвояси! Я, конечно, ничего не скажу Аглае, но… Интересно, где он познакомился с Дашкой? Нет, спрашивать его об этом я не буду. Много чести.
Терпения у меня хватило только до эскалатора. Я искоса посмотрела на топчущегося рядом немца и спросила:
– Где вы познакомились?
Он несказанно оживился. Но еще больше оживилась малосимпатичная мне область райнеровского таза. Райнер – совершенно непроизвольно – повилял бедрами и заискивающим голосом произнес:
– О, это знакомая моего приятеля. Он тоже немец, но уже несколько лет живет в России, изучает инвестиционный климат… У него много друзей среди богемы – актеры, музыканты, журналисты. Два дня назад он пригласил меня на вечеринку. Годовщина какого-то журнала. Там мы познакомились… И Дарья пригласила меня на кофе…
Зиппер Райнера заскрипел, а поясной ремень щелкнул языком. Пригласила на кофе, как же!.. Сколько же нужно было его выпить, чтобы забыть рюкзак? А характеристики, которыми снабдило нас с Аглаей это чмо? Интересно, когда у него развязался язык – до кофе или после койки?
– А вы знакомы с ней? – В голосе немца сквозило жгучее любопытство.
– Знакомы.
Сейчас он наверняка скажет: «Надо же, как тесен мир!»
– Надо же, как тесен мир! – промурлыкал Райнер. – Ну, вы больше не дуетесь?
Я не дулась, но в Музей детектива мы так и не пошли.
…Первое, что я увидела, вернувшись в квартиру Аглаи, был большой бумажный пакет, стоящий у двери. Я присела перед ним на корточки и заглянула внутрь. Из пакета торчали головки желтых гвоздик. Их было безвкусно много – я насчитала не меньше четырех десятков. Какой-то сумасшедший поклонник, не иначе. И то, что цветы у двери, легко объяснимо: Аглая никому не открывает, потому что к ней никто не ходит. А с парламентерами из жэка и «Мосэнерго», как правило, веду переговоры я. На меня никто не пялится и не просит оставить автограф на счете за свет.
Впрочем, происхождение цветов легко выяснить.
Я спустилась к консьержке, и она сообщила мне, что цветы действительно принесены Аглае; что принес их парнишка в «шапке козырьком назад, как называется, забыла, тьфу ты, черт»; что содержимое пакета проверено, взрывчатки не обнаружено и мин нет.
И передайте привет нашей писательнице, она такая талантливая, такая талантливая, мы все ждем ее новую книгу!..
Гвоздик в пакете было ровно сорок восемь – я обнаружила это уже в квартире, когда вынула их, собираясь поставить в две вазы (в одну они не помещались). Это не слишком мне понравилось, это не соответствовало правилам – ведь количество цветов в букете должно быть нечетным.
Даже такое – сорок восемь!
Не сорок семь и не сорок девять – сорок восемь! Делится на две вазы без остатка – в любых возможных вариантах. А может быть, Аглае исполнилось сорок восемь лет, я ведь до сих пор не знаю ни месяца, ни дня ее рождения… Ей исполнилось сорок восемь, и кто-то поздравил ее таким оригинальным способом.
Очень оригинальным: нечетное число – для живых, четное – для мертв…
Один цветок все-таки лишний.
Его нужно отделить от общей массы, и тогда все встанет на свои места. Я заберу его к себе в закуток, будет очень мило. Успокоенная этой мыслью, я отогнала Ксоло, вертевшуюся у меня под ногами. И она с пакетом от цветов в зубах отправилась на лежанку.
А через несколько минут на кухне появилась Аглая.
– Очень мило, – сказала она, мельком взглянув на гвоздики. – У вас появился поклонник?
– У вас. Эти цветы – ваши.
– Сомневаюсь.
В эту же секунду я тоже засомневалась. Я посмотрела на букет ее глазами; этому я, слава богу, научилась за три месяца – смотреть на все ее глазами. Гвоздики и вправду были слишком просты для утонченной Аглаи, от них попахивало почетными грамотами, одеколоном «Красная Москва» и колоннами пролетариата, стершего зубы на стройках социализма.
– Ну не выбрасывать же, – протянула я.
– Зачем же выбрасывать? Поставьте их у себя.
Остаток дня я провела в окружении гвоздик.
Из-за них я потратила целых полтора часа на очередное письмо, с которым обычно справлялась за двадцать минут. Из-за них я прочно застряла на термине «рогами шевелить» и плотно примыкающему к нему словосочетанию «рогач беспредельный», которые украшали страницы первого романа Аглаи. А теперь должны стать украшением ее глоссария.
