Люди сороковых годов

Груша, видевшая, что барин часа четыре уже сидит и пишет, вошла к нему.

– Павел Михайлыч, будет вам сегодня писать, вы и без того с дороги устали! – сказала она.

– И то устал, – отвечал он, вставая и, в самом деле, чувствуя даже нервную дрожь.

– Ложитесь-ка лучше баиньки, с богом! – прибавила она и сама уложила его в постель, аккуратно укутала одеялом и потихоньку ушла.

Притворив совсем дверь в спальную, она, впрочем, некоторое время оставалась тут и прислушивалась.

– Слава богу, уснул, кажется! – проговорила она, наконец, шепотом – и на цыпочках ушла в свою светленькую и чистенькую комнатку около кафишенской.

III

Свадьба Живина

С самого начала своей болезни Вихров не одевался в свое парадное платье и теперь, когда в первый раз надел фрак и посмотрелся в зеркало, так даже испугался, до того показался худ и бледен самому себе, а на висках явно виднелись и серебрились седины; слаб он был еще до того, что у него ноги даже дрожали; но, как бы то ни было, на свадьбу он все-таки поехал: его очень интересовало посмотреть, как его встретит и как отнесется к нему Юлия.

Девичники в то время в уездных городках справлялись еще с некоторою торжественностью. Обыкновенно к невесте съезжались все ее подружки с тем, чтобы повеселиться с ней в последний раз; жених привозил им конфет, которыми как бы хотел выкупить у них свою невесту. Добродушный и блаженствующий Живин накупил, разумеется, целый воз конфет и, сверх того, еще огромные букеты цветов для невесты и всех ее подруг и вздумал было возложить всю эту ношу на Вихрова, но тот решительно отказался.

– Убирайся ты, понесу ли я эту дрянь?! – сказал тот ему прямо.

– Экий ленивец какой, экий лентяй! – укорял его Живин и – делать нечего – велел нести за собою лакею.

Приехали они на Вихрова лошадях и в его экипаже, которые, по милости Симонова, были по-прежнему в отличнейшем порядке. Барышни-девицы были все уже налицо у Юлии, и между всеми ими только и вертелся один кавалер, шафер Юлии, молоденький отпускной офицерик, самым развязным образом любезничавший со всеми барышнями.

Войдя за Живиным, Вихров прямо подошел к невесте.

– Здравствуйте, Павел Михайлыч! – воскликнула та, явно вспыхнув и с видимою поспешностью поздоровавшись с женихом.

– Поздравляю вас! – произнес тот в ответ ей.

– Да, благодарю вас, – проговорила Юлия и опять так же поспешно.

– Павел Михайлыч, здравствуйте! – раздался в это время из-за угла другой голос.

Вихров обернулся: это говорила m-lle Прыхина. Она тоже заметно как-то осунулась и как-то почернела, и лицо ее сделалось несколько похожим на топор.

– Сюда, сюда! – кричала она, показывая на свободный стул около себя.

Вихров, не находя, о чем бы больше говорить с невестой, отошел и сел около Катишь.

Юлия же как бы больше механически подала руку жениху, стала ходить с ним по зале – и при этом весьма нередко повертывала голову в ту сторону, где сидел Вихров. У того между тем сейчас же начался довольно интересный разговор с m-lle Прыхиной.

– Я только сейчас услыхала, что вы приехали в деревню и будете здесь жить, – говорила она, втягивая в себя воздух носом, – и мне будет еще нужно серьезно об одной вещи поговорить с вами!.. – прибавила она.

– О какой это? – спросил Вихров.

– Ну, теперь еще не скажу, а завтра. Будемте лучше говорить об вас; отчего вы на здешней-то госпоже не женились? – прибавила она и явно своим носом указала на Юлию.

– Это с какой стати? – возразил ей Вихров.

– А с такой, что, когда она ехала к братьям, так сейчас было видно, что она до сумасшествия была в вас влюблена, – и теперь-то за этого хомяка идет, вероятно, от досады, что не удалось за вас.

Дальновидную Катишь в этом случае было трудней обмануть, чем кого-либо. Она сразу поняла истинную причину решения Юлии – выйти замуж, и вместе с тем глубоко в душе не одобряла ее выбор: Живин всегда ей казался слишком обыкновенным, слишком прозаическим человеком.

– Ничего этого никогда не было и быть не могло! – возразил ей Вихров.

– Ну да, не было, знаю я вас – и знаю, какой вы хитрый в этом случае человек! – отвечала она.

Беседа их была прервана приездом Кергеля. Сей милый человек был на этот раз какой-то растерянный: коричневый фрак со светлыми пуговицами заменен на нем был черным, поношенным, обдерганным; жилетка тоже была какая-то шелковенькая и вряд ли не худая на карманах, и один только хохолок был по-прежнему завит. Услышав, что на девичнике Вихров, он прямо подошел к нему.

– Не могу и выразить, как я счастлив, видя вас снова посреди нашей семьи! – говорил он, прижимая руку к сердцу.

– И я также очень рад, что вижу вас, – отвечал Вихров, тоже дружески пожимая его руку.

– Здравствуйте! – произнес Кергель и m-lle Прыхиной.

– Здравствуйте! – отвечала ему и та совершенно покойным голосом.

Они давно уже помирились, и прежнее чувство пылкой и скоропреходящей любви в них заменилось прочным чувством дружбы.

Кергель подсел третьим лицом в их беседу.

– Слышали мы, – продолжал он, обращаясь к Вихрову, – что над вами разразилась гроза; но вы, как дуб могучий, выдержали ее и снова возвратились к нам.

– Скорей, как лоза, изогнулся и выдержал бурю, – произнес, усмехаясь, Вихров.

– Ну-с, это я думаю, не в характере вашем, – возразил ему Кергель.

– А как вы поживаете? – спросил его Вихров, заинтересованный чересчур уж бедным туалетом приятеля.

– Что, я как поживаю – дурно-с, очень дурно!.. Без места, состояния почти не имею никакого; надобно бы, конечно, ехать в Петербург, но все как-то еще собраться не могу.

И Кергель при этом горько улыбнулся.

– Monsieur Кергель занимал такое место, на котором другие тысячи наживали, а у него сотни рублей не осталось, – произнесла m-lle Катишь и махнула при этом носом в сторону.

Как и всех своих друзей, она и Кергеля в настоящее время хвалила и превозносила до небес.

– Ста рублей не осталось, – повторил за ней и тот искреннейшим голосом.

– Но какое же место вы желали бы иметь? – спросил его Вихров.

– Всякое, какое дало бы мне кусок хлеба, – отвечал Кергель, разводя руками.

– Вот видите что, – начал Вихров, – губернатором в ту губернию, в которой я служил, назначен мой хороший знакомый, прежний владелец Воздвиженского, – и если я ему напишу, то он послушается, кажется, моей рекомендации.

Покуда Вихров говорил это, Кергель и m-lle Катишь превратились все во внимание.

– Вы бы сделали для меня истинное благодеяние, – произнес первый, не зная, кажется, как и выразить овладевшее им чувство благодарности.

– Павел Михайлыч, вероятно, и сделает это по своей доброте! – подхватила и Катишь каким-то уж повелительным голосом.

– Непременно сделаю, завтра же напишу, – сказал Вихров.

Кергель поблагодарил его только уже кивком головы.

К этой группе, наконец, подошла невеста с женихом. Юлия несколько времени стояла перед ними молча. Она явно выказывала желание поговорить с Вихровым. Тот понял это и встал.

– Я вашего батюшки не вижу, – сказал он, в самом деле заметив, что он до сих пор еще не видал старика.

– Он так слаб, что уж и не выходит из своей комнаты, – отвечала она. – Вот так, одна-одинехонька и выхожу замуж, – прибавила она, и Вихров заметил, что у нее при этом как будто бы навернулись слезы. В это время они шли уже вдвоем по зале.

– Ну, что ж, зато вы выходите за отличнейшего человека, – сказал ей негромко Вихров.

– Дай бог, чтобы я-то была достойна его, – сказала Юлия. – Конечно, я уж не могу принести ему ни молодого сердца, ни свежего чувства, но, по крайней мере, буду ему покорна и честно исполню свой долг.

При этом Юлия так дергала свою жемчужную нитку, что та лопнула у ней, и жемчуг рассыпался. Вихров нагнулся и хотел было поднять.

– Не трудитесь, человек подберет! Подбери! – сказала она почти с каким-то презрением проходившему лакею. Тот собрал и подал. Она бросила жемчуг в пепельницу и снова обернулась к продолжавшему все еще стоять около нее Вихрову.

– Я Живина предпочла другим, потому что он все-таки человек одинаких с вами убеждений, – проговорила она.

– Вы и не ошибетесь в нем, – сказал он на это ей глухим голосом.

В день свадьбы Вихров чувствовал какую-то тревогу и как бы ожидал чего-то; часа в четыре он поехал к жениху; того застал тоже в тревоге и даже расплаканным; бывшего там Кергеля – тоже серьезным и, по-вчерашнему, в сквернейшем его фрачишке; он был посаженым отцом у Живина и благословлял того.

Наконец, они отправились в знакомый нам собор; Вихров поехал потом за невестой. Ту вывели какие-то две полные дамы; за ними шла Катишь, расфранченная, но с целыми потоками слез по щекам, которые вряд ли не были немножко и подрумянены.

Когда невесту привезли в церковь, то ее провели на левую сторону, а жених стоял на правой. Вихрову было тяжело видеть эту церемонию. Он очень хорошо понимал, что приятель его в этом случае сильнейшим образом обманывался, да вряд ли не обманывалась и невеста, думавшая и желавшая честно исполнить свой долг перед мужем. По возвращении свадебного поезда домой, молодые сначала сходили к отцу, потом подали шампанское – и пошли радостные поздравления с поцелуями и со слезами. Поздравил также и Вихров молодую, которая на этот раз обнаружила какой-то стыд перед ним: ей, кажется, по преимуществу, совестно было того, что потом с ней последует.

– Как к вам идет ваш брачный вуаль! – сказал он ей, чтобы что-нибудь сказать.

– Да! – отвечала она, краснея и потупляя голову.

Вихров вскоре после того хотел было и уехать, но за ним зорко следила m-lle Прыхина. Каким-то вороном мрачным ходила она по зале и, как только заметила, что Вихров один, подошла к нему и сказала ему почти строгим голосом:

– Когда вы поедете домой, то возьмите меня с собой в коляску. Мне надобно вам многое рассказать.

– Что такое? – спросил Вихров, начинавший уже несколько и пугаться ее слов.

– Там скажу ужо! – прибавила Катишь еще более мрачным голосом.

Вихров сейчас же после того собрался, и когда раскланялся с молодыми и вышел в переднюю, то m-lle Катишь, в бурнусе и шляпке, дожидалась уже его там. Без всякого предложения, она села первая в его коляску и, когда они отъехали, начала несколько насмешливым голосом:

– Вы теперь едете со свадьбы от одной вашей жертвы, – не почувствуете ли, может быть, жалости к другой вашей жертве?

– К какой моей другой жертве? – спросил ее Вихров.

– К Фатеевой.

Вихров посмотрел на нее.

– Вы, кажется, сами об ней переменили мнение? – спросил он ее.

– Бог с ней, какое бы об ней ни было мое мнение, но она умирает теперь.

– Умирает? – спросил Вихров.

– В страшнейшей чахотке; вчерашний день, как я увидала вас, мне сейчас же пришла в голову мысль, что не подействует ли благодетельно на нее, если она увидит вас, – и сегодня я была у ней. Она в восторге от этого свидания, и вы непременно должны ехать к ней.

Вихрова точно кинжалом ударило в сердце это известие.

– Послушайте, я сам теперь измучен и истерзан нравственно и физически; мне очень тяжело будет это сделать.

– Вы должны ехать к ней – это ваш долг, – повторила Катишь каким-то даже гробовым голосом, – через неделю, много – через две, она умрет.

Совесть Вихрову говорила, что, в самом деле, он должен был это сделать.

– Но для чего она, по преимуществу, желает видеть меня? – спросил он.

– Да чтобы полюбоваться вот на милые черты, – отвечала Катишь и с каким-то озлоблением развела руками.

– Но ведь для нее не я один представляю милые черты!

– Тсс, тише! Не смейте этого говорить про умирающую! – перебила его басом Катишь. – То-то и несчастье наше, что ваши-то черты милей, видно, всех были и незаменимы уж ничьими.

Понятно, что добрая Катишь все уже простила Фатеевой и по-прежнему ее любила.

– Где же она живет? – спросил Вихров.

– Я вам покажу; завтра в одиннадцать часов заезжайте ко мне – и поедемте вместе. Теперь еще о Кергеле: написали вы об нем губернатору или нет?

– Нет еще.

– Сегодня же извольте, сейчас написать, – приказывала Катишь, – и кроме того: отсюда сестер милосердия вызывают в Севастополь, – попросите губернатора, чтобы он определил меня туда; я желаю идти.

– С какой же целью?

– С такой же, что не желаю, во-первых, обременять старика-отца, у которого и службы теперь нет.

Катишь и никогда почти не обременяла его и жила всегда или своими трудами, или подарками от своих подруг.

– Наконец это и интересно очень: война, ружья, пальба, может быть, убьют меня. Сегодня же напишите! – заключила она, вылезая, наконец, из экипажа перед своим домом.

Вихров очутился на этот раз под каким-то обаянием m-lle Катишь. Приехав домой, он сейчас же написал письмо к Абрееву – как об ней, так и об Кергеле, выразившись о последнем, что «если вашему превосходительству желательно иметь честного чиновника, то отвечаю вам за г-на Кергеля, как за самого себя»; а Катишь он рекомендовал так: «Девица эта, при весьма некрасивой наружности, самых высоких нравственных качеств».

IV

Свидание с Фатеевой

На другой день, как нарочно, стояла мрачная, сырая погода. У Вихрова было очень нехорошо на душе. Главное, его беспокоило то, что о чем будет с ним говорить Фатеева? Не станет ли она ему говорить о прежних его чувствах к ней, укорять его?.. Но, во всяком случае, это свидание будет, вероятно, несколько сентиментальное. Тому, что будто бы m-me Фатеева была очень больна, как говорила m-lle Прыхина, – Вихров не совсем верил; вероятно, сия достойная девица, по пылкости своего воображения, много тут прибавляла. Часу в одиннадцатом, однако, он велел заложить экипаж и поехал в город. Катишь уже ожидала его в небольшой зальце своего дома и была по-прежнему совсем готова – в шляпке и бурнусе. С тем же серьезным лицом, как и вчера, она села в экипаж и начала приказывать кучеру, куда ехать: «Направо, налево!» – говорила она повелительным голосом.

Вихров при этом невольно заметил, что они проехали все большие улицы и на самом почти выезде из города въехали в глухой и грязный переулок и остановились перед небольшим домиком.

– В каком захолустье она живет! – проговорил он.

– Да, она немножко нуждается в средствах, – отвечала Катишь. – Хорошо то, по крайней мере, – продолжала она, вводя Вихрова по небольшой лесенке, – что Клеопаша приучит меня к званию сестры милосердия.

– Приучит? – повторил Вихров.

– Да, я ведь у нее провожу все дни мои и ночи – и только вот на свадьбу Юлии выпорхнула от нее.

Потом они вошли в крошечное, но чистенькое зальце, повернули затем в наугольную комнату, всю устланную ковром, где увидали Клеопатру Петровну сидящею около постели в креслах; одета она была с явным кокетством: в новеньком платье, с чистенькими воротничками и нарукавничками, с безукоризненно причесанною головою; когда же Вихров взглянул ей в лицо, то чуть не вскрикнул: она – мало того, что была худа, но как бы изглодана болезнью, и, как ему показалось, на лбу у ней выступал уже предсмертный лихорадочный пот.

– Благодарю вас, что вы приехали ко мне, – говорила m-me Фатеева, привставая немного со своих кресел, и сама при этом несколько покраснела в лице.

– Еще бы не приехать! – подхватила Катишь. – Однако вы сегодня изволите сидеть, а не лежать! – прибавила она Фатеевой.

– Это вот я для него встала, – отвечала та, показывая с улыбкою на Вихрова.

– Зачем же для меня? Бога ради, лягте! – произнес тот.

– Нет, я не настолько больна, могу еще сидеть, – возразила Фатеева. – Ну, садитесь, только поближе ко мне.

Вихров сел очень близко около нее.

Катишь держала себя у подруги своей, как в очень знакомом ей пепелище: осмотрела – все ли было в комнате прибрано, переглядела все лекарства, затем ушла в соседнюю заднюю комнату и начала о чем-то продолжительно разговаривать с горничною Фатеевой. Она, конечно, сделала это с целью, чтобы оставить Вихрова с Фатеевой наедине, и полагала, что эти два, некогда обожавшие друг друга, существа непременно пожелают поцеловаться между собой, так как поцелуй m-lle Прыхина считала высшим блаженством, какое только существует для человека на земле; но Вихров и m-me Фатеева и не думали целоваться.

– Давно ли вы больны? – спросил ее тот.

– Месяца два или даже больше, – отвечала с какой-то досадой Фатеева, – и главное, меня в деревню не пускают; ну, здесь какой уж воздух! Во-первых – город, потом – стоит на озере, вредные испарения разные, и я чувствую, что мне дышать здесь нечем!..

– Но нельзя же вам быть без докторского надзора.

– Мне решительно не нужно доктора, решительно! – возражала Фатеева. – У меня ничего нет, кроме как лихорадки от этого сырого воздуха – маленький озноб и жар я чувствую, и больше ничего – это на свежем воздухе сейчас пройдет.

– Но здесь все-таки скорее пройдет при помощи медика, – говорил ей Вихров.

– Никогда! – возражала Фатеева. – Потому что я душевно здесь гораздо более расстроена: у меня в деревне идет полевая работа, кто же за ней присматривает? Я все ведь сама – и везде одна.

– Ну, бог с нею, с полевою работою!

– Как, друг мой, бог с нею? Я только этим и живу. Мне на днях вот надо вносить в опекунский совет.

– Вы об этом не беспокойтесь. Вы пришлите мне сказать, сколько и когда вам надо заплатить в совет, я и пошлю.

– Merci за это, но еще, кроме того, – продолжала m-me Фатеева видимо беспокойным голосом, – мне маленькое наследство в Малороссии после дяди досталось; надобно бы было ехать получать его, а меня не пускает ни этот доктор, ни эта несносная Катишь.

– Чем несносная Катишь, чем? – говорила та, входя в это время в комнату.

– Тем, что не пускаешь меня в Малороссию.

– Успеешь еще съездить, когда совсем поправишься, – отвечала та как бы совершенно равнодушным голосом.

– Да, у вас никогда не выздоровеешь, – все будете вы говорить, что больна.

– Ей всего недели две осталось жить, а она думает ехать в Малороссию, – шепнула Катишь Вихрову; у него, впрочем, уж и без того как ножом резала душу вся эта сцена.

– А как там, Вихров, в моем новом именьице, что мне досталось, – хорошо! – воскликнула Клеопатра Петровна. – Май месяц всегда в Малороссии бывает превосходный; усадьба у меня на крутой горе – и прямо с этой горы в реку; вода в реке чудная – я стану купаться в ней, ах, отлично! Потом буду есть арбузы, вишни; жажда меня эта проклятая не будет мучить там, и как бы мне теперь пить хотелось!

– Выпей оршаду! – сказала ей Прыхина.

– Нет, гадок он мне – не хочу!..

– Расскажите ей что-нибудь интересное; не давайте ей много самой говорить! Ей не велят этого, – шепнула Прыхина Вихрову.

– Что же ей рассказывать, я, ей-богу, не знаю! – отвечал ей тоже шепотом Вихров.

– Ну, да что-нибудь, досадный какой! – возразила ему Прыхина. – Павел Михайлович хочет тебе рассказать про свою жизнь и службу, – сказала она вслух Фатеевой.

– Что же он хочет рассказать? – спросила та.

– Ну, рассказывайте! – обратилась к нему настойчиво Прыхина.

Вихров решительно не находил, что ему рассказать.

– Что же мне такое рассказать вам? – как бы спросил он.

– Что же, вы побед там много имели? – спросила его сама уже Фатеева.

Вихров и на это не знал, что отвечать. Он поспешил, впрочем, взглянуть на Прыхину. Та легонько, но отрицательно покачала ему головой.

– Какие мои победы? Стар я для этого становлюсь, – отвечал он.

– Ну, не очень еще, я думаю, стар, – возразила с улыбкой Фатеева. – В той губернии, где были вы, и Цапкин, кажется, служит? – прибавила она, нахмуривая уже свои брови.

– Там же, – отвечал Вихров, потупляясь.

М-lle Прыхина при этом даже несколько сконфузилась.

– Что же, вы видали его? – продолжала Фатеева.

– Видел раз.

– Переменился он или нет?

– Мало, бакенбарды только отпустил.

– Мне сказывали, – продолжала Фатеева с грустной усмешкой, – что жена его поколачивает.

Понятно, что Клеопатра Петровна о всех своих сердечных отношениях говорила совершенно свободно – и вряд ли в глубине души своей не сознавала, что для нее все уже кончено на свете, и если предавалась иногда материальным заботам, то в этом случае в ней чисто говорил один только животный инстинкт всякого живого существа, желающего и стремящегося сохранить и обеспечить свое существование.

– При его росте это не мудрено, – отвечал ей Вихров.

– Да, росту, да и души, пожалуй, он – небольшой, – произнесла как-то протяжно Клеопатра Петровна. – А помните ли, – продолжала она, – как мы в карты играли?.. Давайте теперь в карты играть, а то мне как-то очень скучно!

– Но тебе не вредно разве это будет? – спросила ее Прыхина.

– Нисколько, мне скука вреднее всего!.. А вы будете со мной играть? – прибавила она, обращаясь к Вихрову.

– Если вы хотите, – отвечал ей тот.

– Ну, так вот мы и станем втроем играть, – продолжала Клеопатра Петровна, – только вы выйдите на минутку: я платье распущу немножко, а то я очень уж для вас выфрантилась, – ступайте, я сейчас позову вас.

Вихров с Катишь вышли в зало – у этой доброй девушки сейчас же слезы показались на глазах.

– Какова, а? – спросила она, указывая головой на дверь Клеопатры Петровны. – Видеть ее не могу, и все фантазирует: и то-то она сделает, и другое… Уж вы, Вихров, ездите к ней почаще, – прибавила она.

– Непременно, – отвечал он, исполненный почти рыданий в душе.

– Потому что доктор мне сказывал, – продолжала Катишь, – что она может еще пожить несколько времени, если окружена будет все приятными впечатлениями, а чего же ей приятнее, как ни видеть вас!

На этих словах в зало вошла знакомая Вихрову Марья, глаза у которой сделались совсем оловянными и лицо сморщилось.

– Что, Маша, забыла уж моего Ивана? – не утерпел и пошутил с ней Вихров.

– Ну его к ляду, судырь, бог с ним! – отвечала она. – Пожалуйте-с, вас просит Клеопатра Петровна.

– Вы старайтесь ей проигрывать, у ней теперь денег нет – и это будет ее волновать, если она будет проигрывать, – шепнула Вихрову Катишь.

Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным столом, закутанная в шаль. На первых порах Клеопатра Петровна принялась играть с большим одушевлением: она обдумывала каждый ход, мастерски разыгрывала каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья и рассеянности с самого же начала стал страшно проигрывать. Катишь тоже подбрасывала больше карты, главное же внимание ее было обращено на больную, чтобы та не очень уж агитировалась.

– Как, однако, вы дурно играете! – воскликнула Клеопатра Петровна Вихрову.

– Да, я давно уж не играл – и, кроме того, несчастлив очень – ничего не идет.

– Зато вы в любви счастливы, – произнесла опять с какою-то горькою усмешкою Клеопатра Петровна.

Вихров на это промолчал и даже немного потупился.

– А вот я так наоборот: в картах счастлива, зато в любви несчастлива, – прибавила с прежнею горькою ирониею Фатеева.

– Счастлива и ты, – подхватила Прыхина.

– Кто же меня еще любит? Разве вот он еще немножко любит, – проговорила Клеопатра Петровна, указывая на Вихрова.

– И он любит, – отвечала Катишь. – Ведь вы любите ее? – отнеслась она к Вихрову.

– Люблю, – отвечал он, и слезы против воли послышались в его голосе.

– Нет, уж нынче не любит, – подхватила Фатеева. – Однако будет играть! Мне что-то очень нехорошо!.. – прибавила она, кладя карты и отодвигая от себя стол.

– Конечно, будет! – подхватила Прыхина уже встревоженным голосом.

– Будет сегодня! – повторила еще раз Фатеева, протягивая Вихрову руку.

– Ну, так я уеду, а вы отдохните, – говорил он, пожимая ей руку.

– Да, я отдохну; только вы смотрите же, приезжайте ко мне скорее!

– Непременно приеду, – отвечал он.

– Как можно скорее! – повторила Фатеева.

– Да поцелуйтесь же, господи, на прощанье-то! Гадко ведь видеть даже вас! – воскликнула Катишь, видя, что Вихров стоит только перед Фатеевой и пожимает ей руку.

– Ну, поцелуемтесь! – произнесла и та с улыбкою.

– Поцелуемтесь! – сказал и Вихров.

Они поцеловались, и оба при этом немного сконфузились.

Катишь вышла провожать Вихрова на крыльцо.

– В самом деле, поскорее приезжайте; ей очень недолго осталось жить, – проговорила она мрачным голосом и стоя со сложенными на груди руками, пока Вихров садился в экипаж.

Случалось ли с вами, читатель, чтобы около вас умирало близкое вам существо? Не правда ли, что при этом, кроме мучительнейшего чувства жалости, вас начинает терзать то, что все ваши маленькие вины и проступки, которые вы, может быть, совершили против этого существа, вырастают в вашем воображении до ужасающей величины? Вам кажется, будто вы-то именно и причина, что пропадает и погибает молодая жизнь, и вы (по крайней мере, думается вам так) готовы были бы лучше сами умереть за эту жизнь; но ничто уж тут не поможет: яд смерти разрушает дорогое вам существование и оставляет вашу совесть страдать всю жизнь оттого, что несправедливо, и нечестно, и жестоко поступали вы против этого существа. В такого именно рода чувствованиях возвратился герой мой домой. Его, по обыкновению, встретила улыбающаяся и цветущая счастьем Груша.