скачать книгу бесплатно
– Лягаш, мы хоть чуточку профессионально тут можем? Чтоб я не начал обзываться, ну, не знаю, подлым говнюком, чем-нибудь типа?
– Ты прав – на самом деле я злюсь на федералов, а на тебе вымещаю.
– Что ли извиняешься, Лягаш?
– Я когда это делал?
– Эм-м…
– Но если тебе придет в голову, куда они – ох, прости, она – могла отвалить, ты же поделишься, верно?
На пляже бытовало древнее суеверие – вроде сёрферского верования, дескать, сожжешь доску – быть невъебенным волнам, – и гласило оно вот что: берешь бумажку «Зиг-Заг» и пишешь на ней самое заветное желание, потом сворачиваешь из нее косяк наилучшей дури, которую можешь найти, все выдуваешь – и желание твое исполнится. Говорили, что внимание и сосредоточенность здесь тоже важны, но большинство знакомых торчков Дока на эту часть забивали.
Желание было простым – чтобы с Шастой Фей ничего не случилось. Дурь была неким хавайским продуктом, который Док приберегал, хотя в данный момент не смог бы вспомнить для чего. Он взорвал. Примерно когда уже собрался переместить пяточку в защепку, телефон зазвонил снова, и у Дока случился такой краткий провал, когда забываешь, как трубка снимается.
– Алло? – немного погодя произнес женский голос.
– О. Я что, забыл это сказать первым? Извините. Это не… нет, конечно, с чего бы.
– Мне ваш номер дал Энсенадский Дылда, в той мозговой лавочке, в Гордита-Пляже? Я про мужа своего звоню. Он раньше был вашим близким другом и Шасты Фей Хепчест?
Нормально.
– А вы…
– Надя Харлинджен. Хотела уточнить, как у вас сейчас с загрузкой.
– У меня с… а-а. – Профессиональный термин. – Конечно, а вы где?
Адрес оказался во внешнем Торрансе между Уолтерией и летным полем – дом с полуэтажами, у подъездной дорожки перечное дерево, на задворках эвкалипт и панорама тысяч маленьких японских седанов, что выплеснулись с главной стоянки на острове Терминал и маниакально выстроились вширь и вдаль по асфальту перед отправкой в автоагентства за пустынями Юго-Запада. По всей улице разговаривали телевизоры и проигрыватели. Деревья в этом районе просеивали свет до зелени. Над головой урчали аэропланы. На кухне в пластмассовом горшке висел карликовый ползучий фикус, на плите варился овощной бульон, в патио, засунув клювики в цветки бугенвиллеи и жимолости, в воздухе вибрировали колибри.
У Дока имелась хроническая проблема – одну калифорнийскую блондинку он не мог отличить от другой, – и тут он обнаружил на все сто процентов классический экземпляр: волосы, загар, спортивная грация – всё, кроме знаменитой на весь мир неискренней улыбки, коя, благодаря комплекту покупных резцов – говоря технически, «фальшивых», – побуждала тех, кому их хозяйка все-таки улыбалась, задуматься, что за реальная и скучная история их там разместила.
Заметив пристальный взгляд Дока:
– Героин, – симулировала объяснение она. – Высасывает из организма кальций, как вампир, – сколько б ни посидел на нем, и зубы пойдут к черту. От дитяти цветов до заширенной шкварки – чпок, как по волшебству. И это самое приятное. А если подольше… ну, в общем.
Она встала и заходила. Не плачет – ходит, за это Док был благодарен: информация продолжает поступать, да еще и ритмично. По словам Нади, несколько месяцев назад ее муж Шланг Харлинджен передознулся героином. Насколько позволила торчковая память, Док припомнил это имя – даже в газетах про него что-то было. Шланг играл с «Досками» – сёрф-группой, собравшейся еще в начале шестидесятых, теперь они считались пионерами электрической сёрф-музыки, а в последнее время занялись поджанром, который им нравилось называть «сёрфаделикой»: диссонирующий строй гитар, специфические модальности вроде пост-Дик-Дейлова «хиджаз-кара», невнятные вопли о спорте и радикальные звуковые эффекты, которыми всегда была знаменита сёрф-музыка: как вокальные шумы, так и самозаводка гитар и духовых. «Перекати-Камень» отмечал: «После нового альбома „Досок“ Джими Хендриксу придется снова захотеть слушать сёрф».
Вклад лично Шланга в то, что продюсеры «Досок» скромно прозвали «Макахой звука», сводился к мычанию через мундштук тенора, иногда альт-саксофона, в тон играемой мелодии, словно инструмент его был неким гигантским казу, что еще более подчеркивалось звукоснимателями и усилителями «Баркус-Берри». По словам приметливых рок-критиков, на него повлияли Эрл Бостик, Стэн Гец и легендарный новоорлеанский студийный тенор-саксофонист Ли Эллен.
– Среди саксофонистов сёрфа, – пожала плечами Надя, – Шланг считался фигурой внушительной, ибо время от времени импровизировал там, где второй и даже третий рефрены обычно повторяются нота в ноту.
Док стесненно кивнул.
– Не поймите меня неправильно, я люблю сёрф-музыку, сам с ее родины, у меня до сих пор старые коцаные сорокапятки дома лежат – «Песнопевцы», «Мусорщики», «Палтусы», – но вы правы, из худшего блюза кое-что сочиняли сёрф-саксофонисты, им и предъявят.
– Я не работу его любила. – Она произнесла это до того обыденно, что Док рискнул по-быстрому высмотреть, не блестит ли в глазу, но дамочка не собиралась на всю катушку отворачивать краны вдовства – пока, во всяком случае. Меж тем она излагала некую историю: – Нам со Шлангом полагалось бы познакомиться прелестно, в те времена прелесть еще была во всем и вся на продажу, а на самом деле мы встретились убого, у «Оскара» в Сан-Исидро…
– Ох, ё ж. – Разок-другой Док там бывал – и, по милости божьей, благополучно оттуда выбывал: пресловутый «Оскар», сразу через границу от Тихуаны, где туалеты круглосуточно кишели торчками, старыми и новыми, кои только что срастили себе в Мексике срощ, сунули продукт в резиновый шарик и проглотили, а потом вернулись обратно в Штаты и теперь выблевывали.
– Я только забежала в одну кабинку, сперва не проверив, два пальца в рот уже сунула – а там Шланг сидит, со своим пищеварением гринго, собирается массивно просраться. И мечем мы примерно в один миг, везде говно и блевотина, я лицом ему в колени, а усугубляет положение то, что у него при этом стояк… Ну, в общем… Еще не доехав до Сан-Диего, мы вместе уже ширяемся у кого-то в фургоне, а и двух недель не проходит, следуя интересной теории, что двоим сращивать дешевле, чем поодиночке, – мы женимся, оглянуться не успеваем – у нас уже Аметист, и уже совсем скоро вот как она у нас выглядит.
Она протянула Доку пару детских «полароидов». Видом своим девочка пугала – распухшая, краснолицая, взгляд пустой. Поди угадай, в каком она сейчас состоянии, у Дока аж вся кожа заболела от тревоги.
– Все знакомые любезно отмечали, как героин проявляется у меня через молоко, а сухая смесь кому по карману? Мои родители считали, что мы завязли в гнетущем рабстве, мы же со Шлангом – мы только свободу видели, от этого нескончаемого мещанского колеса выбора, где и выбора-то нет на самом деле, – весь мир напряга свелся к одному простому делу, срощу. «Вот мы ширяемся, и чем это вообще отличается от обеденных коктейлей старичья?» – думали мы… Хотя когда это все до такой драмы доходило? Героин в Калифорнии? да бог ты мой. Его ж тут как грязи, хоть на каждый пакет коврик стели с надписью «Добро пожаловать». Мы там были такие счастливые и глупые, ни дать ни взять пьянчуги, хихикали себе туда-сюда в окнах спален, бродили по районам прямолинейного мира, заходили в случайные дома, просились в туалет, запирались и двигались. Теперь-то, конечно, так уже не получится, Чарли Мэнсон с бандой всё разъебали для всех. Закончилась некая невинность – та штука в прямолинейной публике, какая не давала совсем уж их ненавидеть, иногда по-настоящему хотелось им помочь. Такого, наверно, больше нет. Еще одна традиция Западного побережья нынче утекла в канализацию вместе с трехпроцентным продуктом.
– Так и… то, что с вашим мужем случилось…
– Это не калифорнийский хмурый, точно. Шланг бы так не облажался – свою обычную дозу да без проверки. Кто-то наверняка ему баш подменил – знал, что это его прикончит.
– Кто сбытчик?
– Ле-Драно, в Венеции. Вообще-то, Леонард, но все его кличут анаграммой, потому как едкая он личность, ну и воздействует на финансы и чувства близких так же. Шланг много лет был с ним знаком. Тот налево и направо клялся, что героин местный, ничего необычного, но толкачу что за печаль? Передозы полезны для бизнеса, на пороге вдруг целые орды торчков, убежденных, что если кто-то кони двинул, значит в натуре говно хорошее, а им просто нужно поосторожней, слишком не зашириваться.
Док почуял присутствие младенца – говоря технически, карапуза: она тихонько проснулась и стояла, держась за косяк, рассматривала их с широкой заискивающей ухмылкой, в которой уже различались какие-то зубки.
– Эй, – сказал Док, – ты и есть эта Аметист, да?
– Ну, – ответила Аметист, словно бы добавляя «а тебе-то что?».
Ясноглазая, рокенролльная, она мало походила на торчкового младенца с «полароидов». Какая бы гнетущая судьба ни собиралась на нее напрыгнуть, у судьбы этой верняк был дефицит внимания – она отвернулась и кинулась на кого-то другого.
– Приятно познакомиться, – сказал Док. – Правда приятно.
– Правда приятно, – повторила она. – Мам? Сок хочу.
– Ты же знаешь, где он стоит, Сочная Девочка. – (Аметист энергично тряхнула головой и направилась к холодильнику.) – Спрошу кое-что, Док?
– Валяйте, если только не про столицу Южной Дакоты.
– Эта общая подруга, что у вас со Шлангом. Была. Она типа ваша бывшая какая-то, или вы с ней просто встречались, или?..
С кем Доку обо всем этом поговорить, кто бы не был обдолбан, ревнив или легав? Аметист в холодильнике ждала чашка сока, и девочка теперь влезла к нему на диван, совсем изготовившись, чтобы взрослый ей что-нибудь рассказал. Надя начислила еще кофе. В комнате вдруг разлилось чересчур много доброты. В своем деле Док научился мало чему, но среди прочего немногого – что доброта без ценника подворачивается очень нечасто, а если и попадается, то слишком уж ценна, не примешь, слишком легко, во всяком случае – Доку, – ею злоупотребить, тут никуда не денешься. Посему он ограничился лишь:
– Ну, вроде как бывшая, но сейчас еще и клиентка. Я ей пообещал кое-что сделать, а ждал слишком долго, поэтому у человека, с которым она оказалась, у мерзавца-застройщика и прочее, сейчас могут быть очень крупные неприятности, и только займись я делом…
– Вы уже съехали с трассы на этом конкретном повороте, – посоветовала Надя, – и можете кататься по бульварам сожалений какое-то время, но потом все равно придется вернуться на магистраль.
– Да вот штука в том, что Шаста сейчас тоже исчезла. А если неприятности у нее…
Сообразив, что такие развлечения не по ней, Аметист слезла с дивана, бросила на Дока укоризненный взгляд из-за чашки и ушла в соседнюю комнату смотреть ящик. Вскоре до них донесся драматичный дискант Могучего Мыша.
– Если вы этим другим делом занимаетесь, – сказала Надя, – и вообще заняты или как-то, я пойму. Но я вот почему хотела с вами поговорить, – и Док все понял за полсекунды до того, как она произнесла, – мне кажется, Шланг совсем не умер.
Док кивнул – скорее себе, чем Наде. Если верить Сортилеж, это, говоря астрологически, пагубные времена для торчков – особенно старшеклассников, которые по большинству родились с девяностоградусным аспектом, под самым несчастливым углом из возможных, между Нептуном, планетой торчков, и Ураном, планетой неприятных сюрпризов. Доку такое было знакомо: оставшиеся отказывались верить, что те, кого они любили или хотя бы с кем сидели на одних уроках, в самом деле мертвы. Сочиняли разнообразные запасные истории, чтоб только не оказалось правдой. Чья-то бывшая понаехала в город, и они вместе сбежали. В неотложке перепутали с кем-то – как в роддомах младенцев подменяют, – и они до сих пор где-то в реанимации под чужим именем. Особый сорт бессвязного отрицания, и Док прикидывал, что он такого уже повидал, на глаз определить может. Что бы Надя ему тут ни показывала, это не оно.
– Вы тело опознали? – Это спросить можно.
– Нет. Вот тоже странность. Позвонили, сказали, что уже опознал кто-то из группы.
– Думаю, это полагается ближайшему родственнику. Кто звонил?
У нее с тех пор сохранился дневник, и она не забыла записать.
– Лейтенант Дюбонне.
– А, ну да – Пэт Дюбонне, у нас с ним разок-другой были общие дела.
– Похоже, он вас заметал.
– Спасибо, что не мотал. – (Она смотрела на него эдак вот.) – Еще бы, у меня была фаза хиппи. Все, что я натворил, сошло мне с рук, а к тому, что вешали, рук не прикладывал, потому что у меня один словесный портрет: белый мужчина, длинные волосы, борода, разноцветная одежда, босиком, так далее.
– Совсем как у Шланга, что мне по телефону зачитали. Таких тысячи.
– Я съезжу поговорю с Пэтом. Может, знает что-нибудь.
– И вот еще что было. Смотрите. – Она вытащила выписку с ее счета в местном отделении «Банка Америки», сделанную вскоре после предполагаемой передозы Шланга, и показала на графу поступлений.
– Интересная сумма.
– Я позвонила, пришла, поговорила с вице-президентами, и все в один голос сказали, что все правильно. «Может, вы квитанцию потеряли, не так посчитали что-то». Обычно я дареному коню не смотрю, понимаете, но это просто жуть какая-то. Они все одними и теми же словами излагали, снова и снова, то есть – вот и говори после этого о защитном отрицании?
– Думаете, как-то со Шлангом связано?
– Возникло вскоре после его… его исчезновения. Я подумала, может, так себе кто-то представляет откуп? Местное 47, какая-то страховка, о которой я не знала. То есть вряд ли можно рассчитывать, что это делается анонимно, так? А тут немой набор цифр в месячной выписке со счета и какое-то дебильное объяснение, которым банк от меня отмахнулся.
Док записал дату депозита на спичечной картонке и сказал:
– А у вас лишнего снимка Шланга не найдется?
Еще как нашлось. Она выволокла магазинную коробку из-под бухла, набитую «полароидами»: Шланг спит, Шланг с младенцем, Шланг дербанит, Шланг перетягивается, Шланг ширяется, Шланг под тенистым деревом делает вид, будто весь сжался перед 454-м «большим блоком» от «шева», Шланг с Надей на пляже, сидят в пиццерии, играют последним ломтем в перетягивание каната, идут по Холливудскому бульвару, а перед ними загорается светофор.
– Угощайтесь. Надо было давно выкинуть все, наверно. Отстраниться, да? двинуться дальше, черт, я ж сама всегда эти нотации всем читаю. Но их Амми любит, ей нравится, когда мы вместе смотрим. Я ей про каждый снимок что-нибудь рассказываю, да и ей по-любому хоть что-то понадобится, когда подрастет, чтоб напоминало. Не думаете?
– Я? – Док вспомнил, что у «полароидов» не бывает негативов, а жизнь оттисков ограниченна. Эти снимки, заметил он, уже начали менять цвета и блекнуть. – Еще бы, иногда мне хочется каждую минуту запечатлеть. Арендовать типа целый склад?
Она посмотрела на него, как соцработник какой-нибудь:
– Ну, так… может, чуть слишком… А вы типа с терапевтом как-то?
– Она скорее зампрокурора, наверно.
– Нет, я в смысле… – Надя взяла горсть снимков и сделала вид, что раскладывает в некоем осмысленном порядке – как ремик своей недолгой жизни со Шлангом. – Даже если не знаете, что у вас есть, – медленно произнесла она немного погодя, – иногда действуйте так, будто знаете. Она это оценит, и вам же самому станет лучше.
Док кивнул и взял первую попавшуюся фотографию: Шланг держит тенор, может, где-то на концерте, свет паршивенький, из-за краев снимка торчат размытые локти, короткие рукава рубашек, гитарные грифы.
– Ничего, если эту?
Не глянув, Надя ответила:
– Валяйте.
В комнату вбежала Аметист, вся взбудораженная:
– А вот и я, – пропела она, – спасаю вам день!
Несколько позднее Дока прибило к Древесному кварталу, к дому тетки Рит, где он обнаружил своего кузена Скотта Хруста – в гараже, вместе с бандой. Скотт играл в местной группе, известной под названием «Корвэры», пока половина состава не решила влиться в миграцию на север – в те годы все переезжали в Хамболт, Винляндию и Дель-Норте. Скотт, для которого секвойи были биологически чуждым видом, и барабанщик Эльфмонт решили остаться на пляже – они ходили и клеили объявы по всем окрестным школам, пока не собрали себе вот эту новую команду, которую назвали «Пиво». Банда играла в основном чужой материал по барам, и теперь ее членам что ни месяц на самом деле почти удавалось платить себе за жилье.
Нынче они репетировали – вернее, сегодня как раз пытались точно выучить ноты к музыкальной теме из телевизионного вестерна «Широкий дол», который недавно начали гонять повторно. Все гаражные стены были в полках, заставленных банками с пурпурными беконными корками – верной наживкой для развращенного прудового окуня, за которым тетка Рит периодически ездила в Мексику и с полным багажником его же возвращалась. Наверняка Док бы утверждать не мог, но ему всегда казалось, что в сумраке эта дрянь светится.
Солист «Пива» Хьюи пел, а ритм-гитара и бас заполняли паузы:
Ши… Ро…
Кий дол!
[Гитарный запил]
Ши
РОКИЙ Дол! [Тот же гитарный запил]
До
Чего, широк, на о, гонек зайдешь —
Всю ночь, верхом —
И-что-ты в нем
найдешь?
Широкий Дол! Да! Еще ширше – ши
Рокий Дол! На шару ширка – ши
Рокий Дол! Вширь? шар кати хоть – ши
Ро Кий-Дол!
– Это у меня типа корни, – пояснил Скотт, – мамаша моя терпеть не может Сан-Хоакин, а я вот не знаю, чувак, я как туда ни приеду – играем у «киванисов» в Чаучилле или еще где, и у меня такое странное чувство, будто раньше я там жил…
– Так ты там и жил, – заметил Док.
– Нет, типа в другой жизни, чувак?
Док предусмотрительно приволок целый карман уже свернутых панамских, и вскоре все уже бродили вокруг, пили супермаркетовую газировку из банок и ели домашние печеньки с арахисовым маслом.
– Что-нибудь рокенролльная сорока на хвосте приносила, – поинтересовался Док, – про сёрфового саксофониста по имени Шланг Харлинджен, он еще в «Досках» раньше лабал?
– Передознулся, что ли, который? – уточнил басист Левшак.
– Якобы передознулся, – поправил Скотт, – но ходил странный слух, что он вроде как выжил? его привезли в неотложку где-то в Беверли-Хиллз, но все тишком, кое-кто говорил, ему забашляли, чтоб и дальше делал вид, будто умер, а он сейчас где-то ходит среди нас замаскированный весь, типа волосы другие и все такое…
– Зачем так напрягаться? – спросил Док.
– Ну, – подхватил Левшак, – он же не певец смазливый, которого всем цыпам невпадлу завалить, не гитараст невъебенный, от которого весь музон изменится навсегда, он же просто сёрфовый сквозняк, такого заменить легко. – Со Шлангом все ясно. Касаемо же «Досок», то они в последнее время капусту гребли лопатами, жили все вместе в доме в каньоне Топанга со своей обычной свитой – фанатками, продюсерами, свойственниками, странниками, с таким трудом пришедшими из такого далека, что их взяли в дворню. Смутно намекали, что возродившийся Шланг где-то среди них, хотя таких, кто мог бы им быть, никто не признавал. Может, кому-то и казалось, но все плыло, словно в тумане дури.
Погодя, когда Док уже садился в машину, из окошка бунгало высунула голову тетка Рит – и завопила:
– Вот надо было тебе ходить к Мики Волкманну беседовать. Отлично ты подгадал. Я тебе что говорила, умник хренов? Права я была?
