скачать книгу бесплатно
– Ничё, если я с вами?
Мотелла оделила его скептическим ОВ[19 - Зд.: оценивающий взгляд.].
– Эти сандалии у тебя маргинальны, клеша сойдут, с верхом надо что-то делать. Во, погляди, – заводя его в набитый снаряжением гардеробный чулан, из сумрака коего Док выхватил первую попавшуюся на глаза хавайскую рубашку, попугаи таких психоделических расцветок, некоторые проступают только под черным светом, что даже в попугаячьих общинах, и без того знаменитых экстравагантностью окраса перьев, на них бы пялились, а там еще и такие цветки гибискуса, что раз нюхнешь – и уже назально-кислотный откидон случится, – ну и трубчато-зеленый фосфоресцирующий прибой. Очень желтый месяц на небе. Девки с большими сиськами хулу отплясывают.
– Еще можешь вот это надеть, – вручая ему нитку бисера любви из беспошлинного торчкового магазина «Авиалиний Кахуна», который открывался на борту всякий раз, когда лайнер оказывался в международном воздушном пространстве, – только потом верни.
– Ааххх! – Лурд меж тем в ванной, вопит, вжавшись носом в зеркало. – Снимки предоставлены НАСА!
– Тут просто свет такой, – поспешил отметить Док. – Вы отлично выглядите, ребята, отлично, честно.
Так они и выглядели, и вскоре, облачившись в согласованные платья из салона «Династия» в хонконгском «Хилтоне», девушки, повиснув у Дока на обеих руках, проследовали по переулку, где, запертая в гараже с единственным пыльным окошком, сквозь тусклое старое стекло сияла эдакая мечта – сверхъестественно вишневый винтажный «оберн», цветом буро-малиновый, с отделкой грецким орехом кое-где и номерной табличкой «ЛИМ УУХ».
Проездом по магистралям Сан-Диего и Портовой, жизнерадостные стюардии просвещали Дока целым списком достоинств Кренделя и Хоакина, посреди коего он бы обычно отключился, но поскольку интерес ФБР к мальчишкам разжег любопытство и у него, приходилось слушать. Ну а кроме того, отвлекало от излишне самоубийственной, казалось Доку, манеры Лурд пилотировать «оберн».
По радио передавали золотую старушку «Досок», в которой рок-критики отмечали определенное влияние «Пляжных мальчиков», —
Свет не знал таких галлю-цинаций.
Она крикнула: «Газуй давай, ты что?»
Как тут отказать – ей 18,
И она несется в «ГТО»?
Рвем на север с красного в Топанге —
С визгом дым из-под колес идет.
Под капотом моего «мустанга»
Гоночный так сказочно ревет…
[Проигрыш]
Морда к морде – когда ворвались
В Лео Каррилло [Рифф духовой секции],
Гонка гордо, не стихла на Мысе Мэгу…
«Форд-мустанг» и лихой «понтии-ак» —
Мчимся пьяно вдоль океана:
Фанаты моторов только так и жгут.
Бак забыл залить на Сан-Диего —
На парах попробуй покатить, —
А она мне ручкой: hasta lu-ego, – в Кали —
Форнии умеют так шутить…
(Док попытался прислушаться к инструментальной вставке, и хотя сквозняки на «Лео Каррилло» накладывали славные гармонии мариачи, на теноре вряд ли был Шланг Харлинджен, какой-то другой специалист по соло в одну-две ноты.)
Вот я на обочине хирею,
Вдруг – знакомый рев ее движка.
Что же на сиденье рядом с нею?
Красная канистра чистяка…
И рванули мы обратно, мимо
Лео Каррилло [Тот же рифф духовых],
Морда к морде аж до Малибу —
«Форд-мустанг» и лихой «понтии-ак»,
Мчимся пьяно вдоль океана —
А иначе я и не могу…
Девушки на переднем сиденье подскакивали на ходу, визжа:
– ?A toda madre![20 - Зд.: Охуеть не встать! (исп.)] – и: – Ништяк будет, девки! – и все такое прочее.
– Крендель и Хоакин – они та-а-акие потрясные, – до обморока заливалась Мотелла.
– ?Seguro, еse![21 - Зд.: Ну дак еще б! (исп.)]
– Ну, вообще-то, я имела в виду только Кренделя, про Хоакина я ж ничего сказать не могу, а?
– Почему это, Мотелла.
– Ууу, как представишь, каково оно – ложиться в постель с тем, у кого имя другого человека? вытатуировано на теле?
– Не проблема, если только в постель не читать ложишься, – пробормотала Лурд.
– Дамы, дамы! – Док сделал вид, что расталкивает их, как Мо. – Рассредоточьсь!
Док уже сообразил, что Крендель и Хоакин – бывшая парочка из пехтуры, только что из Вьетнама, наконец-то вернулись в Мир, хотя до сих пор, казалось, они выполняют ответственные задания, ибо перед самым отбытием прослышали о некоем безумном плане, в котором фигурировали «конэксы», набитые наличкой США, – их транспортировали, ходило поверье, в Хонконг. Торговля долларами внутри страны официально была чревата многими долгими годами на губе, но раз деньги оказывались в нейтральных водах, если верить различным их знакомым трепачам, ситуация неизбежно менялась.
Они зарегистрировались на рейс Лурд и Мотеллы в Кайтак, а головы им уже до того серьезно вскружили дарвон, бибох, пиво из гарнизонной лавки, вьетнамская шмаль и аэропортовый кофе, что они в широком спектре были неспособны поддерживать обычную самолетную болтовню, и таким вот образом, как рассказывали дамы, едва погасли табло «Пристегните ремни», Лурд с Хоакином и Мотелла с Кренделем соответственно оказались в соседних уборных, где ебли друг дружку до утраты мозга. Катавасия продолжалась на перестое девушек в Хонконге, а контейнеры с наличкой тем временем становились все более труднозасекаемы, не говоря уже – маловероятны, хотя Крендель и Хоакин действительно пытались, когда им это позволяли затишья в восстановлении здоровья, продолжать все более безэнтузиазменный их поиск.
«Клуб Азьятик» располагался в Сан-Педро напротив острова Терминал, из него открывался профильтрованный вид на мост Винсента Томаса. Ночью он казался прикрытым, в каком-то смысле – защищенным чем-то глубже тени: визуальное выражение конвергенции, со всего Тихоокеанского кольца, бессчетных нужд вести дела как можно неприметнее.
Стеклянная посуда за стойкой бара, коя в каком-нибудь другом типе салуна могла бы считаться слишком уж ослепительной, здесь приобрела смазанный прохладный блеск изображений в дешевых черно-белых телевизорах. Официантки в черных шелковых чонсамах, запечатанных красными тропическими цветами, скользили повсюду на высоких каблуках, разнося высокие узкие напитки, украшенные настоящими орхидеями, ломтиками манго и соломинками из яркого аквамаринового пластика, отлитого в такие формы, чтобы напоминать бамбук. Посетители за столиками подавались друг к дружке, потом отстранялись – в медленных ритмах, словно растения под водой. Завсегдатаи стопками хлебали горячий сакэ, запивая его ледяным шампанским. Воздух был густ от дыма опийных трубок и бонгов с каннабисом, равно как и гвоздичных сигарет, малайзийских сигар и «Холодков» системы исправительных наказаний, повсюду в сумраке то ярче, то тусклее пульсировали крохотные тлеющие фокусы осознания. Внизу, для ностальгирующих по Макао и утехам Фелисидад-стрит, денно и нощно не заканчивалась привилегированная партия в фантан – а также в маджонг и го по доллару за камушек – в различных альковах за бисерными занавесями.
– Итак, Док, друг мой, – предупредила Мотелла, когда они скользнули в кабинку, задрапированную какой-то тигриной шкурой, набитой на ситец оттенками лилового лака для ногтей и броской ржавчины, – не забывай, сегодня раскручиваемся мы с Лурд, поэтому, ну, только выпивка, никакой срани под зонтиками. – Дока больше чем устраивало, учитывая их неравенство доходов и прочее.
Крендель и Хоакин возникли, как только клубный оркестр заперколировал живеньким исполнением «дверной» «Люди странны (когда сам странник)», – щеголяя широкополыми панамами, липовыми дизайнерскими очками и белыми гражданскими костюмами, купленными с какой-то вешалки в «Поместьях Кайзера» в Цзюлуне, – вхиляли в ногу, по шагу на такт, помахивая в воздухе указательным пальцем, и вглубь самых глухих пределов клуба.
– Хоакин! Крендель! – вскричали девушки, – Ох нифигасе! Врубись-ка! Так ништяцки смотритесь! – И тому подобное. Хотя немногие мужчины, вообще-то, живут настолько зашибенски, что не поведутся на подобную принародную оценку, Док к тому же заметил, что Крендель и Хоакин переглядываются с мыслью: «Бля, чувак, ну вот как это ему удается».
– Возможно, придется покинуть вас в спешке, mes chеries[22 - Мои милые (фр.).], – пророкотал Крендель, погрузив одну руку в афро Мотеллы и впутавшись в поцелуй определенной длительности.
– Ничего личного, – добавил Хоакин, – кое-какая срочная командировка, – охватывая Лурд, вероятно, еще более страстным объятьем, прерванным хорошо известной басовой партией от группы, запрятанной в рощицу комнатных пальм.
– Отлично! – Мотелла, хватая Кренделя за галстук, несший на себе цветистый пейзаж тихоокеанской лагуны психоделических оттенков. – Ложись!
За две секунды Хоакин исчез под столом.
– Это что? – Лурд, не теряя головы.
– Какая-то психологическая срань из ‘Нама, – Крендель, увиливая танцем, – стоит кому-нибудь сказать, он выполняет.
– Нормалек, толпа, – прорезался Хоакин, который всю войну старался деньжат заработать, а ЗВ[23 - Зона высадки.] не признал бы, если б она даже подбежала и стала шмалять ему в жопу ракетами, – мне тут ништяк – ты же не против, правда, mi amor?[24 - Любовь моя (исп.).]
– Наверно, мнится мне, будто на свиданке с кем-нибудь очень низеньким? – а руки сложены и ослепительная улыбка, которая с одной стороны, может, чуть выше, чем с другой.
К Доку подошла миниатюрная, идеально сложенная «росинка»-азиатка в клубном наряде – при ближайшем рассмотрении она вроде бы смахивала на Нефрит.
– Тут пара господ, – пробормотала она, – которым так хочется увидеться с этими мальчонками, что вплоть до раздачи двадцаток направо и налево?
Хоакин высунул голову из-под скатерти:
– Где они? Ткнем пальцем еще в кого-нибудь, а на двадцатку подымемся.
– На сорок, – поправила Лурд.
– План бы сгодился, – сказала Мотелла, возвращаясь с Кренделем, – но только тут все вас знают, да и, вообще-то, обсуждаемая публика уже на подходе.
– Ой, блядь, это Блонди-сан, – сказал Крендель. – Тебе не кажется, что кипятком ссыт? По-моему, ссыт.
– Не, – ответил Хоакин, – он-то ничем не ссыт, а вот насчет его напарника я что-то не очень уверен.
Блонди-сан носил светлый тупей, который в Южной Пасе не обманул бы ничью абуэлиту[25 - Бабулю (искаж. исп.).], и черный деловой костюм смутно бандитского покроя… Весь взвинченный, колючеглазый, он одну от одной курил дешевые японские сигареты, и за ним влекся рында-якудза по имени Ивао, духовная чистота чьего дана давно скомпрометировалась склонностью к неспровоцированной раздаче тумаков; глаза его скользили туда-сюда, а лицо морщилось в потугах мысли – он пытался расчислить, кто тут станет его первоочередной мишенью.
Док терпеть не мог видеть настолько попутанных личностей. Кроме того, чем глубже Крендель с Хоакином влезали в дискуссию с Блонди-саном, тем меньше внимания обращали на Лурд и Мотеллу, а дамы от такого пропорционально сходили с ума и становились более подвержены тем грандиозным эмоциональным бедствиям, к коим обе имели вкус. Ничего хорошего никому сим не предвещалось.
Где-то тут опять случилась Нефрит.
– Так и думал, что это ты, – сказал Док, – хотя мы с тобой не вполне плескались во взглядах. Получил в конторе твою записку, но чего ты так сбежала-то? могли б потусить, знаешь, покурить дряни…
– Типа с теми уродами в «барракуде», что сидели у нас на хвосте от самого Холливуда? Это кто угодно мог быть, а нам не хотелось бед на твою задницу, чувак, тебе их и так хватает, вот мы и сделали вид, что нам В
уколоться надо, а оттого, наверное, чутка пришпорились, поэтому, когда тебя увидели, подсели на измену и свинтили?
– Ты тут себе «сингапурских слингов» не мути, – посоветовала Мотелла, – такого говна вот не надо.
– Это моя старая школьная подружка, мы выпускной вспоминаем, геометрию, расслабься, Мотелла.
– И где эта школа у вас была, в Техачапи?
– Уууу, – завела Лурд. Девчонки уже дергались, и крепкие напитки не улучшали им настроения.
– Снаружи поговорим, – шепнула Нефрит, откаблучивая прочь.
Почти полное отсутствие освещения на парковке могло оказаться намеренным – предполагать ориентальную интригу и романтику, хотя стоянка выглядела и как место преступления, поджидающее следующего злодейства. Док заметил «файерфлайт» 56-го года с тряпичной крышей, – казалось, он тяжело дышит, словно гнал всю дорогу досюда, собирая розовые квитки, а теперь пытается прикинуть, как бы ему незаметненько чпокнуть капотом да поглядеть, как там полусфера поживает, – и тут появилась Нефрит.
– Я тут долго не могу. Мы на поляне Золотого Клыка, а девушке не надо без нужды сложностей с этой публикой.
– Это тот же Золотой Клык, о котором ты в записке предупреждала? Что это – банда какая-то?
– Если б. – Она замкнула уста на молнию.
– Ты не расскажешь мне после всех этих «берегись» и прочего?
– Нет. Вообще-то, я просто очень извиниться хотела. Мне так срано из-за того, что я наделала…
– А это… что, еще раз?
– Я не стукачка! – воскликнула она, – легавые нам сказали, что снимут обвинения, если мы тебя просто на место преступления затащим, а они ж уже знали про тебя, поэтому что тут такого, и я, должно быть, запаниковала, и вот честно, Лэрри, ты очень типа прости меня?
– Зови меня «Док», все четко, Нефрит, им пришлось меня выпустить, теперь они мне просто хвоста везде привесили, вот и все. На. – Он нарыл пачку покурки, выстукал одну о ладонь, протянул ей, она взяла торчащую, прикурили.
– Тот мусор, – сказала она.
– Должно быть, ты про Лягаша.
– Этот, такой гнутый кусок пластика.
– Он к вам в салон, случайно, не заходил?
– Заглядывал время от времени, не по-легавому, не ждал халявы или как-то – если этого парня и намасливали, скорее частным порядком, с мистером Волкманном.
– А – не принимай на свой счет, но – не сам ли это Лягаш посадил меня на экспресс «Буэнас Ночес»[26 - Спокойной ночи (искаж. исп.).] либо заказал кому-нибудь?
Она пожала плечами:
– Все это пропустила. Мы с Бэмби так офигели, когда ворвалась эта бригада громил с топотом, что и тормозить там не стали?
– А что насчет этих тюремных нациков, что спину Мики прикрывать вроде бы должны?
– То они тут повсюду, то их нет. Очень жалко. Некоторое время мы были их гарнизонной лавкой – уже даже различать их могли и все такое.
– И все исчезли? Это до или после того, как веселуха началась?
– До. Как облава, когда народ знает, что? будет? Все вымелись, кроме Глена, он один… – она умолкла, словно бы стараясь припомнить слово, – остался. – Она выронила сигарету на асфальт и растерла окурок острым носком туфельки. – Слушай – с тобой тут кое-кто хочет поговорить.
– В смысле, мне надо быстро отсюда сваливать.
– Нет, он считает, вы сможете друг другу помочь. Новенький тут, я даже толком не знаю, как зовут, но у него наверняка неприятности. – Она зашагала обратно ко входу.
Из береговых туманов, как известно окутывающих саваном этот кусок портового района, теперь явилась еще одна фигура. На Дока никогда не бывало особенно легко нагнать жуть, но он все равно пожалел, что задержался. Личность он опознал по тому «полароиду», что ему дала Надя. Шланг Харлинджен, свежачком из потустороннего мира, где смерть со всей прочей своей побочкой напрочь уничтожила всю стильность, коей тенор-саксофонист мог располагать, когда передознулся, и в результате он теперь ходил в малярном комбезе, розовой рубашке на пуговицах из пятидесятых с узким вязаным черным галстучком и древних остроносых ковбойских сапогах.
– Здоров, Шланг.
– Я бы к тебе и в контору зашел, чувак, да подумал, там могут быть вражеские глазницы. – Доку занадобилась слуховая трубка или что-то, ибо – со всеми гудками и склянками из порта – Шланг имел наклонность впадать в почти неразличимое торчковое бормотание.
– А тут тебе ничего не грозит? – спросил Док.
– Давай-ка запалим и сделаем вид, будто вышли покурить.
Азиатская индика, густо ароматическая. Док приготовился к тому, что его тут же сшибет на жопу, но нет – он вдруг обрел периметр ясности, а оставаться в нем было не так и трудно. Уголек на кончике смазывало туманом, и цвет его менялся все время от оранжевого к ярко-розовому.
