скачать книгу бесплатно
Он вёл машину, по дороге обращая наше внимание на проплывавшие снаружи городские объекты:
– Вот этот район справа называется «Синоп»… А это парк: он полузаброшенный…
Я задержался мыслью на слове «Синоп». Нечто смутное поманило узнаванием, попыталось проявиться в памяти, но так и не проявилось. (Позже я уточнил: ну да, летом 1936 года в пансионате «Синоп» отдыхали Михаил Булгаков и его жена Елена Сергеевна. Это было трудное время для писателя: незадолго до приезда сюда все его пьесы сняли с постановки. И в Сухуме, поразмыслив, Михаил Афанасьевич решил оставить службу во МХАТе. Здесь же он принял решение основательно переработать и расширить свой роман о дьяволе, окончательное название коему сумел придумать лишь через год – «Мастер и Маргарита»… Впрочем, верно ли моё предположение, что пансионат «Синоп» должен непременно располагаться в одноимённом районе? По крайней мере, это наиболее вероятный вариант из всех возможных).
Между тем Андрей продолжал исполнять обязанности добровольного абхазского чичероне:
– Вон, посмотрите, какой красивый дом с мезонином, увитым бугенвиллеей.
– О да, – откликнулась Вера. – Я всегда им любуюсь, когда оказываюсь здесь!
– А теперь обратите внимание на стены этого двухэтажного здания: там следы от пуль. В городе после войны подобных следов сколько угодно. Хотя раньше было больше: центр всё-таки мало-помалу приводят в порядок.
…Немного позже – проезжая по улице Ардзинба – указал на центр небольшого скверика:
– Памятник Дмитрию Гулиа.
Он установлен на ступенчатом гранитном постаменте, высотой метра три, под сенью вечнозелёных пальм: основатель письменной абхазской литературы сидит в кресле, сложив руки на книге и устремив всепонимающий взор на жидкую метушню окружающего социума. Это о нём, побывав на открытии монумента, Константин Симонов написал: «хорошо, когда человек намного больше своего памятника!».
К слову, у меня дома стоит на полке собрание сочинений старшего сына абхазского классика, Георгия Гулиа. Тоже хороший писатель: его исторические романы я читаю с удовольствием.
…Миновало ещё несколько минут, и мы уже парковались подле Центрального рынка.
– Хорошо, если сегодня Илюша будет, – сказал Андрей, выходя из роли чичероне. – Обычно я у него мясо беру.
И пока мы добрались до крытого рыночного павильона, рассказал, как однажды этот Илюша пригласил его и ещё одного товарища к себе в дом – попробовать домашнего вина:
– Хорошее оказалось вино, мы его пили целый день. Потом решили попробовать чачи. Тут-то и началось настоящее абхазское застолье…
В общем, ушли они от гостеприимного хозяина через двое суток, едва держась на ногах.
***
Илюша оказался мужчиной средних лет. Встретил он нас как родных, в том числе меня и Амру. После долгих дружеских объятий, взаимных благопожеланий и коллективной фотосессии с перестановками действующих лиц, непрестанно перемежаемых новыми дружескими объятиями и благопожеланиями, мы вышли из мясного ряда с объёмистым пакетом отборной говядины, приобретённой по цене вдвое меньшей, нежели её можно купить у нас на Кубани.
Далее последовала короткая прогулка по обширному рыночному павильону – так сказать, в ознакомительных целях. Продавцы занимали не более трети прилавков, а покупателей вообще можно было по пальцам пересчитать. Естественно, в столь разрежённой атмосфере наши персоны привлекли внимание всей торговой публики. Индифферентными остались только две большие дворняги, белая и рыжая, поскольку обе мирно дремали: первая – невдалеке от входа в павильон, а вторая – перед сырными рядами. В которых задержались и мы: перепробовали с десяток сортов домашнего сыра и купили – буйволиный и коровий – к вечернему столу.
…Позже – в процессе написания своих абхазских воспоминаний – я наткнулся на несколько публикаций, в которых утверждалось, будто директором этого рынка был Мелитон Кантария, водрузивший вместе с Михаилом Егоровым знамя победы над Рейхстагом. Заинтересовавшись, порыл поглубже – так и есть: в послевоенные годы он постепенно дорос до директора, только не рынка, а мясного магазина на сухумском рынке… В общем, наш знакомец Илюша оказался в некотором роде коллегой знаменитого героя Советского Союза.
К слову, маршал Жуков, приезжавший в гости к Кантарии, предлагал:
– Давай-ка, Мелитон Варламыч, бросай валять дурака на гражданке: поступай в военную академию – перед тобой такая дорога откроется!
Тот отмахивался:
– Поздно мне жизнь менять.
– Да какие твои годы!
– Скажу положа руку на сердце, Георгий Константинович: я в войну столько под пулями ходил и натерпелся голода-холода, что не хочу судьбу искушать. Мне бы теперь спокойно пожить, ничего больше не надо.
– Ну что же, имеешь право, – отступался маршал. – Уж заслужил так заслужил…
И Кантария жил в своё удовольствие. Если на то пошло, по советским временам партикулярный статус директора мясного магазина был вполне сравним с генеральским, если оценивать его в материальном выражении; кто помнит те годы, не даст мне соврать. Мелитону Варламовичу вполне хватало средств, чтобы жить на две семьи и растить троих детей. Правда, закат героя оказался печален: обе жены его скончались одна за другой в начале восьмидесятых, а сам Кантария умер в декабре 1993 года в вагоне поезда, когда ехал в Москву получать статус беженца…
***
Покончив с продовольственными закупками, мы выбрались на улицу и прошлись по небольшому блошиному рынку, где торговали разным подержанным товаром. Я во всех странах, куда меня заносит судьба, непременно посещаю местные «блошки» и нередко возвращаюсь оттуда с весьма неожиданными антикварными безделицами; посему и здесь незамедлительно почувствовал себя следопытом, ступившим на охотничью тропу. Некоторые товары лежали на столах, но большинство из них были выложены на скатёрки и газетки, расстеленные прямо на асфальте: старые значки, тарелки, игрушки, монеты, керамика, медная утварь… стоило Амре задержаться подле бабушки, торговавшей украшениями ветхозаветного производства, как та, воспрянув, принялась демонстрировать бусы-колечки-брошки-клипсы-серёжки, сопровождая показ пулемётными слоганами о том, насколько всё это идёт потенциальной покупательнице, и между речами одним ловким движением застегнула на запястье моей спутницы ажурный браслет из посеребрённого мельхиора, изрядно потемневшего от времени.
