скачать книгу бесплатно
– Если б аэропорт восстановили – сюда из Москвы и Питера прилетело бы народу раз в десять больше, чем сейчас. Отчего же не восстанавливают?
– Наверное, средств не хватает. Говорю же тебе: страна бедная. Налоги никто не платит, все перебиваются кое-как.
– А промышленность? Ведь было же что-то при Советском союзе?
– Что было, того уж нет: всё давно растащили на металлолом. Правда, теперь и металлолом здесь не собирают: слишком низкие приёмочные цены. Нет, вино и чачу производят, как ты видел, и ещё кое-какие пищевые продукты.
– А полезные ископаемые? Раньше в Ткварчеле добывали уголь – это ведь тоже немалый ресурс.
– Сейчас там небольшое совместное предприятие работает – абхазско-турецкое: добывают на вывоз.
– А как вывозят?
– Поездами. Ткварчел ведь соединён железнодорожной веткой с Очамчирой. В советское время уголь отсюда развозили грузовыми поездами по всей стране. В Грузию везли, на Руставский металлургический завод. А теперь только до порта – там перегружают на корабли и отправляют в Турцию… Но это крохи по сравнению с прошлым.
– Всё равно не понимаю. В Абхазии такая благодатная природа: мандарины, апельсины, лимоны, инжир, хурма, персики – чего только здесь не растёт. Одним сельским хозяйством можно жить припеваючи!
– С этим тоже закавыка: Россия запрещает ввозить сельхозпродукцию. Нет, чисто для себя, несколько килограммов – пожалуйста, вези. А если загрузишь багажник доверху, на продажу – обязательно остановят на таможне и заставят высыпать.
– Чудеса, – удивился я. – Из Турции или из какого-нибудь Марокко, значит, мандарины-апельсины везти можно, а их Абхазии нельзя? Что за ерунда получается? Ведь отсюда было бы намного дешевле – прямая польза для России. Тем более никаких затрат не надо: абхазы небось будут рады развезти свой урожай на базары по всему черноморскому побережью!
– Я и сам не понимаю такой политики, – покачал головой Андрей. – Но факт остаётся фактом: запрещено торговать. Сейчас многие здесь даже урожай не собирают: так и висят у людей мандарины на деревьях до зимы, а потом на землю сыплются, гниют.
– Обидно. Выходит, с нашими чинушами народу дешёвых фруктов не видать.
– Да, жаль. Ну что же, нас не удивишь тем, что о народе они думают в последнюю очередь.
Далее мы перешли к обобщениям и принялись расползаться сознанием по развесистому древу истории, политики, философии и прочих областей познания, перемежая рассуждения примерами из собственной жизни, а также из разного рода параллельных источников.
Сложившийся за столом амбьянс, помноженный на открывавшуюся с балкона панораму, весьма способствовал неспешной пульсации мыслей, расширению поля восприятия и дрейфу к границам трансперсонального. «Посмотри на мир, – писал Рэй Брэдбери. – Он куда удивительнее cнов»… Да, он действительно был прекрасен и удивителен, этот мир, когда мы сидели над огнями ночного Сухума, а тени прошлого и будущего выходили из моря и спускались с гор, и всё ближе подступали к балкону, заглядывая через перила… Однако всему хорошему когда-нибудь приходит конец.
Так подошла к концу чача «Дурипш», а вместе с ней и терпение Амры, Веры и Толика.
Первой встала из-за стола Амра:
– Я пойду спать.
– И я пойду, – решила последовать её примеру Вера. Но прежде чем удалиться в спальню, предупредила нас с Андреем:
– Сегодня не засиживайтесь, как вчера.
– И слишком много пластов не поднимайте, – добавил Толик. – Не то надорвётесь.
И тоже отправился смотреть лучезарные абхазские сны. Может быть, даже эротические, это ему дано как никому.
А мы с Андреем допили оставшееся в кувшине вино, после чего благоразумно решили удалиться с балкона, покуда нас не постигла страшная кара двух разъярённых женщин, которым мы мешаем спать.
Спустились на кухню и снова стали пить чачу, теперь уже домашнюю.
***
– Всё-таки надо решить насчёт немцев, – после получасового содержательного диспута не помню о чём, сказал я. – Будем мы искать фрицев или нет?
– Сложный вопрос, – задумчиво посмотрел в потолок Андрей. – А ты считаешь – нужно?
– Конечно! – воскликнул я. – Это же приключение!
– Тогда зачем усложнять? Надо просто позвонить полковнику, чтобы он спросил у Андрея, сына Арсеньича, и тот нам сообщит точные координаты.
– Погоди, я что-то запутался. Андрей – это тот охотник, который обнаружил немцев, так?
– Так.
– А ты узнал об этом от полковника?
– Ну да, от Василькова Валерия Николаевича. Он уже в отставке, служил миротворцем в Абхазии.
– А кто такой Арсеньич?
– Анатолий Арсеньевич, да его все знают. Андрей – это сын Арсеньича.
– Тогда почему надо звонить полковнику?
– Потому что Андрей ему рассказывал о немцах.
– А-а-а, понятно. Так звони, чего ждать-то?
– Сейчас не могу.
– Почему?
– Потому что неудобно: ему на днях сделали операцию.
– Кому? Полковнику? Или Андрею?
– Полковнику. Он ещё не оклемался как следует: только-только в себя приходит.
– А телефона Андрея у тебя нет?
– Нет… Давай так: я позвоню Валере позже и всё выясню, а к следующему твоему приезду мы уже точно будем знать место.
– Ладно, раз так.
После этого мы стали вспоминать, где советские войска остановили немцев, дабы представить, какое расстояние отсюда было до линии фронта; затем стали углубляться дальше в мировую историю, дрейфуя по векам и эпохам, странам и материкам… Через час или два – когда добрались до конкисты, Эрнана Кортеса и первого похода на Теночтитлан – Андрей вспомнил:
– Ё-моё, у меня же есть текила! Ты давно пил текилу?
– Давненько, – признался я.
– Так давай на неё перейдём, – предложил он. – А то чача надоела.
– Можно для разнообразия, – согласился я. – Только давай будем пить её правильно.
– А как же! – горячо поддержал Андрей моё предложение. – Только правильно и никак иначе!
Он снял со шкафа большую бутылку текилы. Затем поставил на стол солонку, нарезал лимон, и мы стали пить кактусовую самогонку как два правильных индейца, вспоминая избиение жрецов во время праздника жертвоприношений богам и отступление испанцев в «Ночь печали», сепаратистский разброд в империи ацтеков и осаду Теночтитлана, а также коварную Кортесову наложницу Малинче и нерешительного Монтесуму, как две капли воды похожего на нашего Горбачёва…
Дальнейшее в памяти туманится, однако я отчётливо помню, что пол подо мной пришёл в подозрительное движение. Оттого, когда Андрей предложил наконец расходиться из-за стола, я не стал возражать. И мы, выпив на посошок, отправились по своим спальням.
Раздевшись, я забрался под одеяло. Протянув руку, принялся с индейской вкрадчивостью перемещать ладонь по топографическим округлостям Амры – но она не замедлила рявкнуть:
– Отстань, я спать хочу!
Что поделать, у каждого свои слабости. Подумав об этом, я закрыл глаза – и понял, что пространство моей жизни готово укоротиться на один день. Хотя что такое один день по сравнению со всем остальным? Сущий пустяк, право слово.
Придавленный упомянутым обстоятельством непреодолимой силы, окурок моего сознания погас.
Глава четвёртая.
Сухумский променад
Утром я вышел к столу последним.
Амра принесла мне кофе и положила в тарелку овсяную кашу.
– Что это? – удивился я. – Не хочу каши.
– Ешь, – строго сказала она. – Хватит пьянствовать, начинаем здоровый образ жизни.
– Да я вообще есть не хочу.
– А я говорю: ешь! – приказала мучительница.
– Каша – это полезно, – серьёзным голосом проговорил Толик, с аппетитом уплетая овсянку.
Не ощущая в себе должного уровня когнитивных способностей для продолжительного спора, я предпочёл внять трюизму Толика и подчиниться диктату Амры. Морщась, впихнул в себя несколько ложек каши… Хотелось опохмелиться, но это было чревато остракизмом на весь день, потому пришлось ограничиться чашкой кофе.
Вера укоряюще посмотрела на нас с Андреем:
– Что-то вы разгулялись, мальчики. Вторую ночь угомониться не можете и нам спать мешаете. Этак вы долго не протянете.
– Хватит пласты поднимать, – коротко поддержал её Толик. – Здоровье поберегите.
Андрей и я, мучимые похмельем и сознанием своего имморализма, откликнулись искренними голосами:
– Да-да, сегодня допоздна сидеть не будем.
– Завязываем с пьянством. Надо же когда-то и выспаться…
Вера поставила нам в пример Толика, который в последнее время стал меньше пить и по утрам всегда ест кашу. Затем принялась пересказывать свежеприснившийся, а потому ещё продолжавший её волновать ночной кошмар:
– …Началось с того, что я собиралась отнести какие-то вещи кому-то в дом. А Толик вызвался мне помочь, хоть мне и самой было нетрудно с этим справиться. Сходили, вещи отдали, говорю ему: «Пойдём», – а он мнётся… «Мне, – заявляет, – нужно остаться». И я вдруг соображаю, что шёл он сюда не для того, чтобы мне помочь, а собирался встретиться с бабой. Понимаю, что зовут её Наташа. И моментально он исчезает в двери, ведущей в другой большой дом… Я иду за ним, там длинный коридор, я прохожу по нему и вижу, что в большой комнате много людей, но Толика нет, а люди на меня смотрят с ухмылками. Я понимаю, что пробежала мимо двери, из-под которой был виден свет, и догадываюсь, что мой ненаглядный уединился там с Наташей. Возвращаюсь к этой двери с мыслью, что сейчас её разобью… И тут я проснулась, не удалось мне разоблачить охальника!
После завтрака Толик вышел за калитку, расшеперил треногу этюдника – и принялся с ловкостью матёрого напёрсточника жонглировать кисточками, запечатлевая Сухумскую бухту на фоне красноплодной яблони, макушка которой ярко выпирала из-за забора соседнего (нижнего – если не забывать, что весь квартал располагался террасами), довольно просторного подворья. Я слонялся без дела по переулку, попинывая камешки, любуясь открывавшейся взору нерукотворной сухумской ведутой в обрамлении моря и гор, и сожалея о том, что не тянет меня сочинить какое-нибудь гениальное стихотворение, а паче того – что я не умею рисовать.
Впрочем, не я первый, не я последний. Даже Антон Павлович Чехов писал из Сухума: «Если пожил бы я в Абхазии хотя бы месяц, то, думаю, написал бы с полсотни обольстительных сказок. Из каждого кустика, со всех теней и полутеней, на горах, с моря и с неба глядят тысячи сюжетов. Подлец я за то, что не умею рисовать…». Возможно, и я, пожив месячишко-другой в Апсны, умудрился бы накропать если не шедевральную нетленку, то хотя бы увлекательные путевые заметки. Однако несколько дней – слишком малый срок, ничего толком не успеть.
С другой стороны, Айвазовскому-то и одного дня хватило, чтобы на борту военного корабля «Силистрия» сделать рисунок «Русская эскадра у берегов Абхазии». А если быть точным, то гораздо быстрее: пожалуй, за час-полтора… И Толик, вон, уверенным темпом продвигается к финалу. Видно, тут всё дело в отпущенной человеку мере таланта; а время – штука относительная, для каждого оно течёт по-разному. Возможно, время – это вообще абстракция, возникающая исключительно в нашем сознании для посильного восприятия мира ввиду отсутствия в нём иного организующего начала. По крайней мере, именно так полагали Аристотель и Лейбниц, и даже, кажется, Эйнштейн.
Пока я рефлексировал относительно непроявленности собственных смыслов, из-за калитки вышла Амра. И, устроившись у Толика за спиной, принялась подбадривать его тоном завзятой футбольной тиффози:
– Давай, Толик, шуруй! Вот здесь, поярче яблоки выписывай, поярче! Вот так, молодец, вот так! Давай-давай жми мастихином посильнее!
Наконец Толик бросил работу и принялся вытирать руки тряпицей.
– Яблоки не получаются, цвет не тот, – посетовал он. – Я не все краски взял из дома. Придётся дописать позже.
Я тоже приблизился, заглянул через его плечо:
– А мне нравится.
– Да нет, не годится так, – махнул он рукой. – Расписываться надо, как минимум несколько дней расписываться…
И понёс этюд на балкон – сохнуть.
Я поднялся по лестнице следом за ним. Обнаружив на столе кувшин с вином, налил себе стакан – выпил. Ощутил, как живительное тепло побежало по жилам, проникая во все закоулки моего измученного нечаянной трезвостью организма. Близлежащий континуум тотчас стал свежее и постижимее. Жизнь заиграла благоприятными красками, кои не омрачила даже Вера, выглянувшая в этот момент из спальни и с укоризненным видом покачавшая головой:
– Ай-я-яй…
Затем Вера скрылась. А Толик принялся рассказывать мне разные истории о женщинах, случавшихся в его жизни. И рассказывал минут двадцать – до тех пор, пока снизу, от калитки, не раздался голос Амры:
– Ну что, едем?
– Едем! – бодро отозвался я.
Через несколько минут я, Вера и Амра уже рассаживались в автомобиле Андрея. Нам предстояла прогулка по центру Сухума.
Толик решил остаться:
– Лучше схожу на море, – сказал. – Город я уже много раз видел.
Понятное дело: после возвращения из эмпирей художнику необходимо побыть в одиночестве, дабы снова посильным образом вписаться в окружающий биоценоз.
А наша уменьшившаяся на одного бойца номада тронулась в путь: вниз по улице Услара и после поворота направо – по Кодорскому шоссе на северо-запад…
***
– Сначала заедем на базар: куплю мяса, – сообщил Андрей. – Хочу сегодня приготовить плов.
