По дороге в страну вечного мрака

Богдашка смущённо опустил глаза.

– Да это так. Это бабуся всё. – Нехотя признался он. – Как узнала, почто едем, так и давай наставлять. Токмо успевай запоминать. Я покуда собрался, столь всего наговорила – ого. Вот и ладанку дала. Дескать, с ней в любое пекло смело суйся.

– Вон чего. А для нас, стало быть, оберег не прихватил? О товарищах не думал. – С укором высказал Иван.

– Дык это, Иван Савич… – Богдашка даже покраснел. – Я как то не того. Думал, тебе ни к чему, у тебя ж пистоль.

– Так сам же сказывал, пистоль без толку. – Настаивал Иван.

– И змеиного клинка нет. – Поддержал Селезнёв, опуская голову, чтобы скрыть улыбку.

– Вот коли так, раз ты средь нас один с защитой, первым и пойдёшь. – Постановил Иван. – А мы уж за тобой.

– Да я пойду, не струшу. – Встрепенулся Богдашка и после короткого раздумья рванул оберег с шеи. – А коли хошь, так на, возьми.

На короткий миг Иван даже устыдился. Сколько раз он запрещал себе разыгрывать наивного парнишку. Ведь тот и деревню-то покидал только дважды за всю жизнь, так что бывший губной староста, когда-то служивший в Москве, подьячим главного разбойного приказа, в глазах Богдашки был почти богом. Наивный юнец слушал его с открытым ртом и за святую правду принимал любую чушь, если Иван говорил с серьёзным выражением лица.

– Ладно, не струсишь, вижу. – Сказал Иван с примирительным жестом. – Потому здесь будешь. И не хмурей рожей. Не прохлаждаться оставляем, а кобылу беречь. Не то погрызут волки, что тогда? На своих двоих не выйдем.

– А то, глядишь, ещё нас выручать придётся. – Поддакнул Селезнёв уже без тени веселья. – Кто знает, как оно там будет.

– Вот-вот. Так что, гляди тут в оба. – Дав наставления Богдашке, Иван повернулся к Андрею. – Далеко отсель?

– По ручью две версты. После, от палой сосны вправо. И сотни три шагов.

– Ясно. Ну, пошли что ли, покуда вовсе не стемнело.

Логово пряталось в дремучей чаще, куда от замёрзшего ручья, и правда, вёл свежий след. Пару раз он почти обрывался в непролазных дебрях, но потом, выбравшись на тесный пятачок заснеженной земли, как шерстяная нитка распустился на отдельные волокна, что тонкими махрами вились вкруг землянки. Её крыша чуть выступала над землёй неровным квадратом из еловых лап, припорошенных белым пухом. О присутствии живой души говорили только остатки помоев, красно-тёмным пятном расплывшихся по снегу, и струйка дыма, что выбивалась из под хвойного настила. Проследив, куда несёт сизые пряди, Андрей недовольно качнул головой – идти ко входу в жилище им пришлось бы по ветру.

– Стало быть, в обход надо. – Шёпотом постановил Иван. – Сбоку подкрадёмся, а как впритык будем, так и рванём разом. Глядишь, не успеет.

Андрей снова осмотрел поляну, мысленно дважды прошёлся от опушки к землянке и, наметив самый безопасный путь, согласно кивнул. Не говоря ни слова, даже дышать стараясь через раз, они быстро, но без суеты сняли тулупы. Потом каждый достал пару огромных шерстяных носков, обшитых снизу мехом – их натянули на сапоги, чтобы снег не скрипел при ходьбе. Обнажив правую руку, Иван достал из кобуры пистолет и осторожно взвёл курок, прикрыв его рукавицей, чтобы заглушить щелчок. Андрей взял рогатину наперевес и первым направился к землянке. Иван двинулся за ним, наступая точно в следы, что уже едва виднелись в ранних сумерках заката.

На пути в две с небольшим сажени, Андрей остановился трижды. Если в чаще раздавался непонятный звук, тихий хруст или шелест хвои, Селезнёв каменел, на весу задержав ногу, и опускал её, лишь убедившись, что тревога была ложной. Четвертый раз он замер в шаге от еловой кровли. Теперь по замыслу им предстояло стремительным рывком обогнуть угол зелёного квадрата и, оказавшись у заглублённого входа, ворваться в землянку. Андрей оглянулся убедиться, что напарник не отстал. Он зна́ком спросил, готов ли Иван к делу и, получив согласный кивок, шагнул вперёд. И тут же с жутким треском исчез в облаке белой пыли. Вместо него осталась лишь огромная дыра, из чёрной глубины которой сначала послышался стон, а чуть погодя вырвался крик боли.

Ещё не осознав, что случилось, Иван тоже бросился вниз. Свободной рукой закрывая лицо, он провалился сквозь толщу хвойных лап, и, расцарапав бок, приземлился на обе ноги. И только тогда понял, что произошло. Землянка оказалась не квадратной. Просто сверху виднелась лишь часть её кровли, снег на которой таял от тёплого дыма, что сочился сквозь ветки. А ту половину, что находилась вдали от очага, покрывал нетронутый белый наст. Туда-то и наступил Андрей, который теперь с воплями корчился на полу, руками обхватив ногу ниже колена.

Быстро оглядевшись, Иван заметил в дальнем углу глиняную печь. В открытом горниле плясал огонь. Его красноватый свет выхватывал из кромешного мрака кусок земляной стены с обрубками корней, что словно щупальца невиданного зверя обхватили изголовье лежака. А над ним расплывчатым сгустком чернела тень таких внушительных размеров, что поначалу Иван принял её за поленницу дров или огромную бочку. Но тут она пошевелилась. Сначала вздрогнула, потом затрепетала и, беззвучно подавшись вперёд, оказалась в потоке света, косым столбом проникавшего сквозь пролом в крыше. Перед Иваном возник человек или что-то в обличье человека. В безразмерном плаще из грязных заячьих шкур; с копной свалявшихся волос, больше похожих на войлочную шапку; и огромной бородищей, в густоте которой сновали жучки и прыгали блохи.

Существо глухо зарычало, оскалив жёлтые зубы с парой огромных клыков.

– А-ну, не балу́й. – Иван вскинул пистолет. – Наземь, живо!

Существо на миг замялось и с интересом посмотрело на Ивана. Их взгляды встретились, и звериные глаза цвета самой беспросветной ночи, вдруг полыхнули адовым огнём. Берендей злорадно усмехнулся, снова обнажив зловещие клыки, и двинулся вперёд. Иван, уже готовый стрелять, вдруг ощутил, что палец на спусковом крючке занемел, и он не может им пошевелить. Пистолет, отяжелев, тянул руку вниз, а ствол дрожал так, что Иван боялся промахнуться даже с двух шагов.

В ужасе он отшагнул назад, но тут же спиной упёрся в земляную стену и так вжался в неё, что обрубок выпиравшего корня зазубренным концом даже сквозь фуфайку впился ему меж лопаток. И эта острая боль привела Ивана в чувство – морок исчез без следа. Он тряхнул головой и, ухватив пистоль двумя руками, твёрдо отчеканил:

– Ещё шаг – пальну.

Хозяин берлоги вдруг замер на ходу, словно зацепил ступнёй незримый корень. Ещё миг он пристально смотрел на гостя, будто не веря резкой перемене, а потом чуть заметно двинул ногу вперёд, словно хотел испытать решительность Ивана. Но едва тот повёл головой, пряча от вспышки пороха глаза, берендей тут же отшатнулся.

– Ну, ладно, ладно. – Просипел он, сделав ещё шаг назад. – Коли так чего уж.

Чуть помедлив, колдун подогнул одну ногу, потом другую, и, только оказавшись на коленях, сравнялся с Иваном в рост.

– Мордой вниз. – Потребовал Иван и свободной рукой нащупал за спиной короткую верёвку с уже готовой петлёй на конце. – Ну!!!

Чародей послушно лёг на землю. Иван остался в стороне, пока не приближаясь.

– Руки за спину!

Иван отшагнул назад, прошёл вдоль стены, оказавшись сбоку от берендея, и, не опуская пистолет, прыжком оседлал распростёртое тело. Дуло тут же упёрлось пленнику меж лопаток, а через миг руки берендея, сведённые за спиной, стянула верёвка. Другой её конец в шесть витков обвился вокруг ног – от скрещенных стоп до колен.

Только тогда Иван убрал пистолет в кобуру, правда, курок всё равно оставил взведённым и застёжку поверх рукоятки набрасывать не стал.

– Андрюха, ты как?

Селезнёв отозвался сдержанным стоном. Вглядевшись в полумрак, Иван заметил, что правая штанина у Андрея разорвана в лоскуты и насквозь пропитана кровью.

– Идти сможешь?

– Да отсюда… Хоть на карачках поползу. – Проскрежетал Андрей сквозь стиснутые зубы.

Покидали поляну они уже в тусклом свете ущербной луны, застрявшей в кудлатых обрывках туч. Первым шёл Иван. Набросив верёвку на плечо, он по снегу волок за собой связанного берендея. Позади, пользуясь рогатиной как костылём, на одной ноге прыгал Селезнёв.

Глава третья

Сразу же, едва Назарьевский лес остался позади, бесшумный ветерок, что едва колыхал ветки молодых сосен, стал крепчать и обретать голос. Сначала в морозном воздухе повис серебристый туман. Потом над заснеженным простором с лёгким присвистом закружилась позёмка, а к середине пути разыгралась такая пурга, что вешки из еловых веток, торчавших по обеим сторонам дороги, растворились в непроглядной белой круговерти. Вдобавок, служебная кляча – ровесница Ивана – на глазах теряла силы и замедляла шаг, а порой, на особенно длинных подъёмах копыта её словно врастали в рыхлые намёты. Чтобы хоть как-то помочь несчастной животине, Иван шёл на лыжах, привязавшись верёвкой к заднему брусу саней. Богдашка мёртвой хваткой вцепился в оледенелые вожжи и без устали бубнил молитвы всем святым, которых мог вспомнить, а когда список иссяк, перешёл на загово́ры от бабуси. Андрей, нога которого чудовищно разбухла, беспрестанно стонал и тихо вскрикивал, когда розвальни тряслись на кочке. И только пойманный берендей, неподвижным столбом лежавший вдоль плетёного бо́рта, всё это время ликующе хохотал и гортанным голосом выкрикивал что-то вроде заклинаний на непонятном чужом языке.

Когда ночная тьма сгустилась до того, что в ней исчезли даже кружева метели, Иван всерьёз стал подумывать о ночлеге в поле. С пути они сбились, а несчастная кобыла держалась на последнем издыхании. Так что самым разумным казалось устроить над санями что-то вроде шалаша, чтобы спрятаться от холода и ветра. Но когда Иван уже свистнул и знаком приказал Богдашке остановиться, вдруг сквозь вой ветра и надрывный смех берендея пробился слабый отдалённый гул. Иван тут же одной рукой зажал колдуну рот, а с другой торопливо снял рукавицу, рывком распустил узел на подбородке и поднял одну лопасть треуха. Прислушался, тая́ дыхание, а в душе безбожно матерясь на громко колотившееся сердце. И вскоре звук повторился. А когда через равный промежуток послышался третий точно такой же раскат, сомнений не осталось – это гудел единственный колокол сельского храма.

Уже с трудом переставляя лыжи с наростами отсыревшего снега, Иван двинулся на звук, который с каждой пройденной саженью слышался всё громче и ясне́й. Розвальни тронулись следом. Богдашка повеселел и перестал твердить молитвы, вместо этого бодро погоняя кобылу. А та и сама побежала резвее, забыв, что совсем недавно собиралась рухнуть посреди заснеженного поля. Андрей тоже больше не стонал и, приподнявшись на руках, напряжённо вглядывался вдаль, будто надеялся сквозь зыбкую стену метели разглядеть огни не спавшей деревеньки. Даже берендей умолк, словно благовест, звучавший из чернильной тьмы, подавил его колдовские силы.

И как ни странно, но как только под низким сводом из лиловых туч перестали раздаваться заклинанья, буран пошёл на убыль. Вскоре – версты три проделав по целине – они вернулись на дорогу и дело пошло ещё лучше. К тому времени восточный край неба окрасился розовым светом зари, и метель почти стихла. А когда путники въехали на околицу Вязём, над волнистым простором свежих намётов уже стелилась только лёгкая позёмка.

Наталья встречала у открытых ворот и по зипуну, белому от снега, Иван сразу понял, кому они обязаны спасеньем – только настойчивые просьбы жены могли в такую погоду загнать звонаря на колокольню среди ночи.

Вдвоём они завели в дом Андрея, который уже вовсе не мог наступать на покалеченную ногу и если случайно задевал ей хоть что-то, даже по касательной, слегка, то орал, как оглашенный, по матери вспоминая всех святых и проклиная тот день, когда по дурости пошёл в губные старосты.

Его уложили на полатях у печи. Ножом вспороли сапог – красный от крови, он будто прирос к разбухшей стопе. Осмотрев рану, Наталья озадаченно поджала губы, а когда вконец обессиленный Андрей прикрыл глаза, она кивком отозвала Ивана в сторонку.

– Лекарь надобен. – Тихо сказала она. – Срочно. И чтоб искусный, не нашинский коновал.

Иван не ответил. Устало вздохнув, он прямо на пол сбросил армяк, тяжелый от снега, что стал подтаивать в тепле. Снял с бедра пистолет в кобуре и аккуратно положил на лавке у окна. Туда же раздражённо бросил засапожник, что изрядно натёр ему голень.

– Боль унять я отвар сготовлю. Но это так, надолго не поможет. – Спокойно продолжала Наталья. – А после, как отёк схлынет, тут уж травками не взять. Инше, коли промедлить, как бы после ногу отнять не пришлось.

– Ладно. Завтра… – Иван осёкся и, бросив быстрый взгляд в окошко, поправил сам себя. – Сегодня всё едино в город ехать. Оттель привезу. Туда – день, там – день, и оттуда. Так что к понедельнику вернусь. Дотянет?

Однако, Наталья словно не услышала последнего вопроса:

– В город? – Испуганно переспросила она. – Это в Москву что ли?

– Да нет, что ты. В Звенигород токмо. – Иван усмехнулся, но поймав настороженный взгляд жены, стал серьёзен. – А как инше? Берендея нешто для себя споймали? Нынче его в город надобно. Там разбойная изба, тюрьма при ней. Али в погребе нашем держать его станем? Так что надобно ехать. Придётся.

– Но ты-то почто? – Вскрикнула Наталья и сама себе зажала рот. Андрей, пребывавший в жарком забытье, слабо простонал, но не проснулся. Переждав, Наталья повторила уже тихо. – Ты-то почто? Вдруг тебя узнает кто, вспомнит?

– Кто? – Иван пожал плечами. – Не дури, Ташенька, три года прошло. С кем в приказе был, уж на других службах давно. До меня им дела нет. А Голицын, дьяк тогдашний, так и вовсе нынче в Польше пленником сидит.

О судьбе бывшего начальства Иван случайно узнал год назад. После того, как летом десятого года Шуйского ссадили с трона, его сначала постригли в монахи, а потом отдали Ежи Мнишеку. Его дочь Марина в это время как раз родила тушинскому вору9 сына. Его окрестили Иваном, как бы в честь деда, что в народе прозывался Грозным, и всюду, на всех встречах и во всех бумагах величали не иначе, как законный царь Руси.

А поверженного Шуйского и всю его родню Мнишек вывез в Польшу, где поместил под стражу в свой родовой замок. Там и умер два года спустя последний русский царь из рода Рюрика. А брат его Дмитрий с женой Екатериной, Скуратовой по девкам, так и остались в заложниках у польского магната.

А заговорщики, одержав победу, тут же поспешили устроить собор всей русской земли, но созвали на него почему-то только москвичей. Впрочем, из других мест никто бы не приехал, ибо окраины к той поре снова полыхали в огне смуты. Так что на сход, прозванный в народе шутовским, собрались только главы семи самых знатных и древних боярских родов: Мстиславский, Воротынский, Трубецкой, Романов, Шереметев, Лыков-Оболенский и, конечно же, Голицын. Только не Василий, что стоял в то время во главе разбойного приказа, а его двоюродный дядя Андрей.

Но даже такой собор не смог прийти к единому решению, и дабы не рассориться с концами бояре промеж себя постановили, что покуда не найдут достойного царя, станут править общим кругом. Почти сразу в Польшу отправилось посольство – звать на русский трон королевича Владислава. Юнец пятнадцати лет, да к тому же чужак, не связанный узами родства ни с одним боярским кланом, устраивал всех участников семичленной думы. Каждый надеялся втайне, что именно он сможет вертеть таким царьком, как захочет.

Большинству же простых людей до чёртиков надоела эта карусель, и они хотели только одного: чтобы у них, наконец-то, появился государь. Хоть какой-нибудь, лишь бы он принёс на окровавленную землю мир, покой и порядок. И не важно, будет это настоящий сын Ивана Грозного, чудом избежавший смерти в детстве, или подлый самозванец, в котором нет и капли царской крови, или вовсе польский королевич, который до сего дня на Руси даже не бывал. Всё равно. Лишь бы этот счастливец сел на трон как можно быстрее и разом покончил с кровавым разгулом.

Владислав, конечно, согласился – а кто бы отверг столь щедрый подарок. Он даже торжественно принёс клятву, что до приезда в свою новую столицу станет православным. Да вот беда, отец будущего царя – король Польши и заодно великий князь Литовский Жыгмонт – взял сынка под стражу и обещал отпустить только после того, как ему отдадут Смоленск и Северские земли.

Дабы уладить эту неприятность к Жыгмонту поехал сам патриарх Московский Филарет, а в миру Фёдор Никитич Романов. Его сопровождало полсотни знатных людей, и среди них тогда уже бывший дьяк разбойного приказа Василий Голицын.

Но с самого начала разговор не задался. Жыгмонт требовал отдать ему то, что уже считал польской землёй. Бояре твёрдо стояли на своём: мол, небольшие уступки обсудить, конечно, можно, но Смоленск – русский город, был таким издавна и останется впредь. В переговорах сильно помогало то, что осаждённый Смоленск сдаваться не спешил, а все приступы поляков кончались неудачей.

Как бы долго всё это продолжалось – неизвестно. Но в один прекрасный день Жыгмонт утратил последние крохи терпения, и без худого слова взял Филарета под стражу. А с ним и всех его послов – чтоб не мешали. Вот так бывший дьяк разбойного приказа Василий Голицын оказался в почётном польском плену, где и сидел по нынешний день уже два года.

Встретить других сослуживцев Иван тоже не боялся. Когда в Москву с гусарами вошёл Жолкевский, в Кремле началась такая чехарда, что за полгода во главе разбойного приказа побывал десяток дьяков. А потом, когда настало время двух народных ополчений, про сыскную службу так и вовсе забыли – стало не до того. За два следующих года одних подьячих бросили в тюрьму, других выгнали вон из столицы, а кто-то из неё бежал сам. Так что нынче главный разбойный приказ начинал работу с чистого листа, и в нём вряд ли нашёлся бы кто-то, с кем в прошлом знался подьячий Воргин.

– Всё одно, боязно как-то. Мало ли кака проруха выйти может. – Призналась Наталья.

– Думаешь, мне сия прогулка в радость? – Грустно улыбнулся Иван. Он нежно погладил жену по щеке, а потом приложил ладонь к животу, в котором, ему показалось, что-то шевельнулось. – Я б от вас двоих ни шагу. На всю жизню бы остался. Но как спокойным быть, коли таков зверь под боком? Так что надобно свезти. И чем быстрей, тем лучше. Потому и еду. Дабы от вас беду отвесть. Чего другого ради, шагу бы не сделал.

Наталья со вздохом закрыла глаза и положила свою ладонь на руку мужа.

– Да ведаю. Самой соседство таково не в радость. А токмо… Чего ж тебе-то ехать? Ты не при службе нынче. Губной староста Богдашка, вот и пущай везёт. А то ведь…

Наталья умолкла на полуслове, заметив, как Иван вдруг потемнел лицом:

– Богдашка!

Словно ошпаренный, он выскочил из дома и тихо ругнулся, увидев, что ворота всё ещё открыты. Запереть их должен был Богдашка. Сразу после того, как распряжёт клячу и выгрузит из саней берендея. Поначалу, опасаясь, Иван хотел заняться этим сам, но парнишка заявил, что староста здесь он и уж со столь простым делом справится сам. К тому же, у него оберег с одолень-травой, так что лучше пусть нечистая сила сама его боится. Иван не слишком верил в бабкины предания, но пример с утихшим ветром не прошёл задаром. Да и обижать мальчишку тоже было ни к чему. В конце концов, какую угрозу мог представлять пленник, связанный по рукам и ногам?

Однако, теперь, при виде распахнутых настежь ворот, в душе Ивана шевельнулось недоброе чувство. Если по-хорошему, так за это время Богдашка успел бы раз пять закончить то, что ему поручили. Но он до сих пор этого не сделал.

До колен утопая в снегу, по заметённой тропке Иван прошёл вдоль дома, и хотя отяжелевшие ноги уже слушались с трудом, чуть не бегом поспешил к длинному бараку из нетесаных брёвен. Он чуть не снес хлипкую дверь, влетев в неё плечом. Взгляд заметался по сараю и когда, наконец, замер на санях, стоявших вдоль дальней стены, от накатившего страха Иван перестал дышать. Богдашка был там. Он лежал на спине, безвольный, обмякший, запрокинув голову, так что виднелся только подбородок, и тихо натужно хрипел. Одна рука болталась в воздухе, запутанная в вожжи, что паутиной ремешков свисали с потолочного крюка; другая протянулась через борт, словно Сусанчик до последнего мига борьбы пытался что-то подобрать с земли и защититься. А рядом, буквально в двух шагах застыл берендей. Находясь уже спиной к мёртвому Богдашке, он с трудом стоял на сведённых вместе ногах, туго перехваченных верёвкой, и, согнув перед собой связанные руки, прижимал к груди огромный колун.

Когда Иван ворвался, оборотень замер, захваченный врасплох, и в это бесконечное мгновение, что они, не дыша, пристально смотрели друг на друга, Ивану показалось, что средь невыносимой тишины он слышит, как над крышей задевают друг друга боками мохнатые тучи. Первым в себя пришёл берендей. Зарычав, он тряхнул косматой гривой и длинными прыжками бросился прочь от Ивана, словно надеялся сбежать, просочившись сквозь стену из плотно подогнанных брёвен. Но в следующий миг стало ясно, куда и зачем он так спешил. В другом конце сарая, рядом с огромной поле́нницей из осиновых кругляков стоял большой берёзовый чурбак, на котором обычно кололи дрова. Берендею оставалось сделать всего пару небольших скачков. Ивану даже показалось, что пленник на ходу начал перехватывать топор, чтобы воткнуть его в плаху, а потом…

Рука по привычке скользнула к правому бедру, но схватила пустоту, и, вспомнив, что всё оружие оставил в избе, Иван скрипнул зубами от злости на самого себя. Он кинулся вперёд, проскользнул в загон меж двух жердин ограды, больно ударившись об одну из них головой. Потом пронырнул под брюхом клячи и, рискуя сломать шею, перескочил над деревянной кормушкой, приземлившись у чурбака за миг до того, как стальное лезвие колуна вонзилось в растресканный срез древесины. Толчок ногой и плаха полетела в сторону, а топор с глухим стуком упал на землю, обухом отбив Ивану пальцы. Тут же Иван врезался плечом в грудь берендея и тот со злобным рыком навзничь рухнул в кучу колотых поленьев. В горячке Иван схватил одно из них и уже замахнулся для смертельного удара, когда вдруг обострённый слух уловил за спиной безмятежный стон, сменившийся сладким чмоканьем губ. Иван обернулся и уставился на сани, где как ни в чём не бывало сонно ворочался Богдашка. Он повернулся на бок, и, сунув под голову обе ладони, коротко буркнул что-то себе под нос с улыбкой райского блаженства на кукольном розовощёком лице.

Обескураженный Иван сначала гневно засопел и даже хотел, было, швырнуть в губного старосту поленом. Но тут же от чувства внезапно схлынувшей угрозы по всему телу разошлась приятная слабость. Осторожно присев на опрокинутый чурбак, Иван выронил из ослабевших рук дровину. А потом тихо засмеялся, хотя и сам себе не мог бы объяснить причину смеха.

Успокоившись, он повернулся к берендею. В полутьме сарая под хищное клацанье зубов сверкнули два по-волчьи чёрных глаза, и Воргин тут же стал серьёзен. Противный холодок мурашками прошёлся по мокрой спине и отозвался мелкой дрожью где-то внизу живота. Но взгляд Иван всё же не отвёл, хотя отвернуться очень хотелось.

А в следующий миг появилось подкрепление – в сарай ворвалась Наталья с вилами наперевес. Она встала в распахнутых дверях и, тяжело дыша, осмотрелась. С животным ужасом в глазах мельком глянула на берендея средь разваленных поленьев; растерянно посмотрела на спавшего в санях Богдашку, и перевела удивлённый взгляд на Ивана. Тот облизнул сухие губы, грязной ладонью растёр по лицу пот и, устало вздохнув, пожал плечами:

– А ты говоришь. Вот как ему без меня ехать? Губной староста, так его растак. Он же сам сгинет, и нам бед принесёт. Так что собери ествы для двоих и через три дня жди.

Глава четвёртая

– Да уж, ну, Селезнёв… Некстати учудил. Слышь, некстати. – Глава звенигородской разбойной избы Зарах Петрович Михайлов почесал жёсткую щётку бороды и звонко цокнул языком. – И как вот нынче быть? А?

Отгоняя сон, он энергично повёл плечами и, облизнув короткие толстые пальцы, рывком выдернул из светца почти прогоревшую лучину. Потом выудил из стоявшей рядом кружки новую, и сунул её край в слабый затухавший огонёк. Когда красноватое пламя взвилось над почерневшей щепкой, Михайлов закрепил её в металлической развилке на стене и, снова повернулся к Ивану. Тот сидел у края стола, который занимал половину тесного закутка, где в общем приказном бараке звенигородского кремля располагалось письмоводство губных старост. Притиснувшись к печи, Иван приложил к горячим кирпичам ладони – окоченевшие пальцы уже не гнулись. Рядом, обжигаясь и кряхтя от наслаждения, Богдашка прямо через край жадно хлебал из большой миски куриный бульон.

Они приехали поздней ночью, едва не загнав в пути молодого жеребца. За двадцать с лишним вёрст Иван сделал лишь один привал. При этом всё время проверял взведённый курок пистолета и, даже отходя в сторонку по нужде, старался не терять из виду розвальни, где рядом с чародеем беспечно спал Богдашка.