По дороге в страну вечного мрака

Петр Дубенко

По дороге в страну вечного мрака

Глава первая

Знай Иван Воргин, во что выльется тот визит незваных гостей, так он на все засовы запер бы ворота, входную дверь подпёр бы изнутри поленом и погасил бы все лучины, дабы с улицы изба смотрелась нежилой.

Но грядущее знают только дураки или пройдохи, так что в последнюю ночь зимы тринадцатого года Иван запалил разом пять щепок и, сидя прямо у оконца, остругивал палки под насадки для ваглодок – особого печенья в виде птичек, что в первый мартовский день детвора должна поднять как можно выше к небу, дабы такой обман заставил бы весну прийти пораньше. Готовое печенье уже остывало на столе, а Наталья заполняла смазанный поддон новыми фигурками из теста, едва слышно напевая под нос любимую веснянку:

Вот пришла весна,

Весна красная,

Ай, люли-люли,

Весна красная.

Принесла весна

Золотые ключи,

Ай, люли-люли,

Золотые ключи.

Ты замкни, Весна,

Зиму лютую.

Отомкни, Весна,

Тепло летечко,

Ай, люли-люли,

Тепло летечко.

Сколько Иван знал жену – а это был уже не малый срок – она среди прочих праздников всегда на особь относилась к Авдотье Свистунье1. А уж в этом году и вовсе ждала её с трепетом и нетерпением. Ведь после шести мрачных лет жители Вязёмского стана впервые затевали общее гулянье. И Наталья за неделю начала готовиться к нему. На что-то – что именно так и осталось для Ивана тайной – обменяла у офени2 свистульку, у которой сверху вращалась глиняная птичка. Хвастаясь покупкой, она сияла от восторга, ибо среди жителей трех соседних деревень на празднике столь редкая вещица будет только у неё. Обновила подшивку валенок, подошва которых давно прохудилась; достала из сундука новый платок, ещё год назад подаренный Иваном, но так до сих пор ни разу не одетый; и после долгих раздумий слега перекроила шугаец3, чтобы по́лы его прикрывали заметно округлившийся живот – чужим людям было ни к чему раньше времени узнать о счастье, которого они так долго ждали вдвоем.

Когда со двора донёсся настойчивый стук, и тут же будто эхом отозвался лай разбуженной собаки, Наталья, испуганно вздрогнув, едва удержала тяжелый противень в руках.

– Ты чего? Брось. – Ласково усмехнулся Иван. – Ежели со злом, стучаться бы не стали. Уж коли не таятся, стало быть, свои.

– Свои? – Усомнилась Наталья. – Ночью?

Отложив нож, Иван посмотрел в мутный пузырь окна. Сквозь узор из хлопьев налипшего снега виднелось бледно-розовое небо, на котором дотлевала полная луна, а вдали над самым краем земли из тёмной глубины хвойного леса едва пробивался робкий луч первой весенней зари. Для добрых гостей, и правда, было рановато, так что Иван всерьёз подумал о пистолете, что заряженным хранился у входной двери. Не подавая вида, он бросил косой взгляд на воронец4, где среди плошек и чаш стояла бутыль с конопляным маслом. В его зелёном стекле среди отблесков лучинного огня застыло отражение Натальи – жена не сводила глаз с Ивана, и хотя руки её привычно скользили над тестом, даже кривое зеркало бутылки не могло скрыть нервной дрожи пальцев.

Иван повернулся и с улыбкой подмигнул.

– Ну, мало ли, ночь. Всяко быват. – Он прошёл через светлицу и, оказавшись у стола, кивнул за спину Натальи, где стояла накрытая полотенцем квашня с остатками теста. – Вон лучше глянь, чего у тебя творится.

Охнув, Наталья обернулась и, пользуясь полученным мгновением, Иван ловко подхватил ещё горячую ваглодку, тут же откусив у сдобной птички головёшку.

– Ах, ты… – Обнаружив обман, Наталья с наигранным гневом упёрлась в бока кулаками. – Вот жулик! Ещё губной староста5 был. А сам… Воровство учинил.

Довольно хохотнув, Иван отправил в рот остатки печенья и, отшагнув от стола так, чтобы Наталья не достала его скалкой, боком скользнул к двери. Там поспешно натянул заячий треух, накинул на плечи полушубок и, уже занеся ногу над порогом, обнаружил вдруг, что обут в домашние чуни.

– Тьфу, ты. Вот ведь глянь, башка куриная. Ташенька, валенки подай, а? Вон, в задних печурках6 сохнут.

Наталья тут же бросилась к печи, где из кирпичной кладки торчали два голенища. И едва она повернулась спиной, Иван одним стремительным движением ухватил с полки пистолет и, сзади задрав полушубок, сунул оружие за пояс вниз стволом.

Обувшись, он вышел в сени, прикрыл дверь и, бегло осмотревшись, достал из под лавки короткий тесак, которым обычно щепил поленья на лучины. Сунув его в валенок так, что ухватистая ручка осталась торчать снаружи, Иван подхватил с дровницы у торцовой стены маленький колун и, прижав его к правому боку, поверх запахнул полушубок. Всё это заняло несколько мгновений, так что когда Наталья отправила противень в печь и, вытирая руки о подол, подошла к оконцу, Иван уже по узкой тропке из притоптанного снега шагал к воротам.

Но переживал Иван напрасно. За калиткой ждали двое и, увидев их, Иван не сдержал доброй усмешки – настолько нелепо смотрелась эта пара. Безусый юнец, который в запашном тулупе казался втрое больше своих истинных размеров, выглядел карликом рядом со вторым гостем: полная саже́нь роста, богатырский размах плеч и длинная борода в белом налёте утренней стужи.

Иван знал обоих. Парнишку звали Богдан Сусанин – именно он год назад стал губным старостой Вязём вместо Ивана. А бородатый исполин – Андрюха Селезнёв – уже десяток лет хранил порядок и закон в соседнем стане.

– Хорошо друзей встречаешь. – Пробасил Селезнёв с шутливым укором. – Едва не околел, пока дождались.

Вместо ответа Иван откинул полу и с коротким замахом воткнул топор в воротный столб. Потом достал из-за спины пистолет и с тихим щелчком перевёл курок в холостое положение.

– Ты что же, по сю пору стережёшсья? – Уже без насмешки спросил Андрей. – Три года всё же миновало.

Иван опять промолчал. Об истинных причинах его бегства из Москвы в родных местах, конечно же, никто не знал – даже Наталье он поведал только часть правды. Но для губных старост разгадывать чужие тайны было частью ремесла. Так что в разбойной избе звенигородского уезда все прекрасно понимали, что из столицы бывший подьячий уехал не по доброй воле – в здешней глуши он прятался от сильных мира сего.

Всё так же молча, Иван посторонился, чтобы пропустить гостей на двор.

– Пошли греться! Неча снег топтать задаром.

В дверях, где Богдашка даже в шапке не задел притолоку макушкой, Андрею пришлось согнуться чуть не пополам, а когда он, кряхтя, переступил порог, горница сразу показалась тесной. Иван указал на стол, куда Наталья собирала угощения, но Андрей лишь мотнул головой и прошёл к печи. Там сбросил оснеженный полушубок, рухнул на лавку и с блаженным стоном прижался спиной к тёплой кирпичной кладке. Иван с озабоченным видом почесал заросшую скулу – отказ Селезнёва от трапезы не обещал добра. Ногой отодвинув не доструганные палки, Иван присел на край сундука и жестом дал понять, что готов слушать.

Рассказ Андрея вышел простым и коротким. Четыре года назад – перед самым возвращением Ивана – в селезнёвском стане появился бродячий знахарь. Обосновался он вдалеке ото всех, в глухом лесу, где на брошенной заимке имелась ветхая землянка. Поначалу местные о новом соседе даже не знали, ибо он только и делал, что бродил по чащам в поисках трав и кореньев. Но потом в деревни стали приходить люди из тех краёв, где этот странный человек бывал прежде. Каждый со своей бедой и сокровенной надеждой. И вскоре по округе уже из уст в уста передавались басни. О знакомом дальней родни, что годами не мог даже на ноги встать, а недавно так отплясывал на свадьбе, что в лохмотья измочалил три пары лаптей; про кума сводного брата молочной сестры, что за десять лет семейной жизни так и не завёл детей, но теперь плодится, как взбесившийся заяц; про золовку двоюродного деверя соседа, что всю жизнь страдала заиканьем и не могла сказать двух слов подряд, а тут стала тараторить так, что теперь бедолага-муж хочет опять отвести её к знахарю, дабы тот сделал всё, как раньше, а ещё лучше вовсе отсушил жене язык.

Слухи о чудесах быстро разлетелись по округе и к берлоге чужака потянулись люди со всего уезда. И всё бы ничего. Лечил себе отшельник тех, кто приходил к нему с недугом, а сам на свет божий почти не казал носа. Иногда – может, раз в полгода – выходил к людям, купить крупы с мукой, да кулёчек соли. И на том всё.

Так бы всё и было дальше, да вот беда – с год назад начал пропадать в округе скот. Восемнадцать коров. Летом поиск ничего не дал – зелёная чаща окрестных дубрав могла бесследно поглотить даже стадо в тысячу голов. Но вот когда осенний холод выкосил подлесок, а чуть погодя ещё легли сугробы, и скрыть кровавый след стало уже невозможно, тайна, наконец, раскрылась. Останки всех пропавших животин нашли в одном месте. Полянку в три сажени шириной сплошь завалили голые скелеты, припорошенные снегом, а в камень замороженная плоть недавних жертв хранила укусы огромных клыков и длинные рваные шрамы от удара большой когтистой лапы. И обнаружился этот могильник как раз близ заимки, где обитал пришлый знахарь.

По всему выходило, что травник этот самый настоящий берендей, то бишь человек, способный по хотению стать медведем. А на этот счёт судебник ясно утверждал – чародеи и волхвы ничем не отличаются от татей и душегубов. Просто одни для своих чёрных дел берут в руки топоры и фомки, а другие пускают в ход загово́ры и присухи. Но и тех и других служилым разбойного приказа надлежало карать без жалости и пощады.

– Так что ехать за ним пристало. И нынче же, без промедления. – Закончил Селезнёв, выжидающе глядя на Ивана.

Тот пожал плечами.

– Ну, коли надо, так езжай. Ко мне ты с этим пошто?

В это время Наталья поднесла две кружки с подогретым мёдом. Довольный Андрей принял одну из них и тут же, обжигаясь, сделал большой глоток.

– Эх, благодарствую, Наталь Кирилна. – Он вытер рукавом усы и повернулся к Богдашке, который не спешил пить, а, сложив трубочкой губы, шумно дул в посуду. – А мы гостинцы-то забыли, а? Не поленись, Богдашка, сбегай к саням. Там под соломой свёрток. Ну?

Парнишка скорчил недовольную гримасу, но возражать не стал. Отставил кружку, кряхтя, поднялся и направился к двери. И едва он скрылся в сенях, Андрей саркастично ухмыльнулся.

– Хех, езжай. С кем? Вот с ним что ли? На такое дело?

Продолжать Андрей не стал, только махнул рукой со вздохом. Иван тоже промолчал. В звенигородском приказе каждый знал, что Богдан Сусанин стал губным старостой Вязём только потому, что так сошлись звёзды. При Воргине он был приставом на кормовом окладе, то есть за службу получал не серебро, а зерно, яйца и мясо. Но даже столь скромное место Богдашка получил не по заслугам, а за умение открыть любой замок. Навесной, нутряной, накладной, с одним язычком, плоской или круглой скважиной – не важно. А Ивану в наследство от прежних служак досталась пара кандалов: четыре стальных браслета, между собой соединённых тяжёлой ржавой цепью с огромной замычкой в середине. Ключ от неё потерялся так давно, что уже никто не помнил, был ли он когда-то. Так что каждый раз, едва возникала нужда кого-то заковать, начиналась истинная мука. И только Богдашка мог без труда, всего одним движением ржавой железяки, подчинить непослушный механизм. Он и сам не понимал, как это получалось – делал по наитию, и только.

Со временем оказалось, что Богдашке по силам справиться с любым рукотворным запором. Сусанин тут же стал нужен всем старостам уезда, а коль скоро услуги отмыкальщика со стороны стоили немало, Ивану и пришлось взять парнишку на службу. Хотя с таким помощником ему только прибавилось забот.

А когда Иван решил оставить службу, доброй замены ему не нашлось. За шесть лет смуты служилый народ поизвёлся, а вот лихой люд, напротив, вырос числом, сбился в шайки и перестал бояться не то, что бога, даже чёрта. Так что сыскать охотников не помогал даже оклад в семь рублей на год. Но свято место пусто быть не может. И потому глава разбойного приказа решил, что пока Вязёмский стан возьмёт под охрану бывший пристав. Само собой, на время – пока не найдётся кто-нибудь получше. Но с тех пор прошёл почти год, а Богдан Сусанин так и служил покольным7 старостой Вязём. Правда, это не помогло ему избавиться от прежних прозвищ – за юный возраст односельчане звали его Богдашкой, не иначе, а особенно бойкие девки за писаную красоту и вечно розовые щёчки сократили фамилию парня в нежное Сусанчик.

– И своих целовальников8 нет. – С горечью добавил Андрей. – Слыхал, небось? Всех на Москву сгребли, собор стеречь.

– Слыхал. – С неохотой подтвердил Иван.

Едва Москву очистили от ляхов и на окраинах покончили с последним самозванцем, в столицу стали созывать людей на земский собор – выбирать государя. Однако, с таким поворотом были согласны не все, и князь Пожарский, дабы на корню пресечь возможную крамолу, повелел выборным из подмосковных станов не только явиться самим, но и привезти с собой служилых по разбойной части, дабы те помогли держать город в строгости и порядке. Всех губных старост, конечно, трогать не стали, дабы вовсе не оставить без пригляда глухомань. Но из дюжины звенигородских служак в уезде остались двое – Андрей Селезнёв и Богдашка Сусанчик.

– Вот и выходит, Вань, акромя тебя не с кем. – Подытожил Селезнёв как раз в тот миг, когда в дом вернулся Богдашка.

– Нет там ни шиша. – Сообщил он, надув губы. – Три раза́ обшарил всё. Пусто.

– Фух, ты. Чего ж я, нешто вовсе не взял? Выходит, дома позабыл. – Андрей хлопнул себя по лбу. – Не голова стала, а котелок пустой.

Подождав, пока Богдашка сядет рядом, Андрей вручил ему кружку с остывшим мёдом и, как бы извиняясь за пустое беспокойство, дружески потрепал за плечо. А потом тут же повернулся к Ивану:

– Ну, чего скажешь?

– Так я чего? – Раздражённо переспросил Иван. – Я уж год в приказе служу.

– Так ведь и я тебя прошу не в службу. В дружбу.

Это был сильный довод. Да, дела разбойного приказа Ивана больше не касались. Но Вязёмы не Москва, здесь жизнь утроена иначе и люди держались не писанных на бумаге сводов, а древних устных правил, в наследство полученных от давно уже забытых предков. Их никто не читал, не держал в руках и даже никогда не видел, но все свято соблюдали. Ибо иначе в русской глубинке просто не выжить.

И всё же, Иван колебался. С одной стороны, он должен был помочь Андрюхе. Но для этого пришлось бы оставить Наталью. Она так долго ждала этот день, так готовилась встречать любимый праздник. И вот как теперь объяснить, почему она снова будет праздновать одна? А ведь хуже всего, что Наталья не станет возражать, плакать и уж тем паче упрекать. Просто тяжело вздохнёт, пожмёт плечами и уйдёт в бабий закут. Но её смиренное молчание для Ивана было самым тяжким наказанием. Оно било в сотни раз больней, чем слёзный скандал или яростный припадок.

Да и самому Ивану, если честно, надоело. Сколько можно? Злоключений, что испытал Иван за два десятка лет службы в разбойном приказе, другим хватило бы на десять жизней, а схватки, коим он давно утратил счёт, не оставили на нём живого места. После двух переломов в один год при сырой погоде запястье левой руки ломило нестерпимо, а пальцы немели и гнулись с великим трудом. В одном бедре застряла дюжина дробин, другое – поперёк рассёк удар ножа. Ржавый штырь пропорол правый бок и только чудом не задел кишки, а свинцовая пуля оставила дыру меж пятым и шестым ребром. В свирепой битве с шайкой лесных татей он потерял три коренных зуба, а правый глаз с тех пор видел как через туман. Тогда он смог увернуться от шестопёра, но его шипы оставили глубокий шрам от уха до ключицы, и с тех пор любое резкое движение шеей отзывалось острой болью в голове. Так что теперь он хотел лишь одного – покоя, тихой жизни рядом с Натальей и вдали от шишей, разбойников и татей.

– А чего вдруг взяли, будто береденей? – Иван попытался пройти меж двух огней. – Может, шатун просто? Ведь случалось прежде.

– Может, и так. – Нехотя согласился Андрей. – Но Михайлову нешто растолкуешь? Слушать не желает. Заладил, как ужаленный, ей-ей. Имать, мол, зверя и дело с концом. А поперёк слово скажешь, так ярится, ажно слюни во все стороны летят.

– А чего тут толковать? – Искренне удивился Иван. – Будь он беренедей, так сразу пакостить бы начал. Чего ж он три года безобидно сидел и токмо нынче в разнос пошёл?

– Ох, и умён ты, Вань. – Саркастично усмехнулся Селезнёв. – Вот токмо дальше носа ни хрена не видишь.

Андрей снова взял кружку, сделал несколько глотков и медленно вытер усы рукавом. Иван его не торопил, терпеливо ждал, вращая между пальцев засапожный нож.

– Ты об другом подумай. – Наконец, Андрей вернулся к делу. – Положим, он, и вправду, не берендей. Просто знахарь. А все беды от лесного зверя. Чего тады? Тады облава нужна. Верно? А раз так, то соберут в приказах людей, кого смогут, да всё вокруг мелкой гребёнкой чесать станут. И вот как мыслишь, что они там сыщут? М?

Клинок замер в руке на половине оборота; Иван сощурил один глаз, над другим бровь медленно поползла вверх. После долгого молчания он едва слышно ругнулся. Намёк Андрея был прозрачен, словно родниковая вода.

За шесть кровавых лет звенигородский уезд обезлюдел – от сотни деревень осталось только два десятка, да и в них половина дворов пустовала. И пока нивы брошенных посёлков снова зарастали лесом, там, где чудом сохранилась жизнь, людям не хватало земли. Свободных полей, конечно, было много: сей – не хочу. Но каждая распаханная четь общине обходилась в рубль разных податей и сборов. Даже в хороший хлебородный год налог съедал половину урожая, а уж если непогода на корню губила все посевы, то зимой в закромах гулял ветер.

Вот и стал обедневший крестьянин пахать ничейные делянки. Приезжал весной на брошенное поле, очищал его, засевал и уезжал восвояси, чтобы вернуться осенью для жатвы. Да, без должного ухода земля родила плохо – с таких наделов едва собирали треть от того, что могли бы. Но утаённый налог окупал это с лихвой.

Конечно, по закону это было воровство – страдала государева казна. И разбойному приказу надлежало пресекать такие злодеяния. Но губные старосты жили бок о бок с общиной и потому не замечали её наезжих пашен. За умеренную плату, это уж само собой. Но смерды быстро смекнули, что лучше иметь дело с местным стражем порядка, чем связаться с мытарем и через то лишиться большей части урожая. Такой негласный договор был выгоден всем, так что никто не роптал. Но вот теперь явление загадочного зверя ставило всё под угрозу.

– Сколь наезжих пашен у твоих вязёмцев? – Напрямую спросил Андрей.

– Три.

– А у моих четыре. – Честно признался Селезнёв. – И коли их найдут… И мою голову с плеч, и пахарям несладко станет. А раз так, то берендей он, али простой знахарь, мне без интереса. Отвезу в приказ и ладно. А дале не мои заботы. На что он Михайлову дался, ума не приложу. Но коль так нужон, что аж невмоготу, вот и пусть ему. А мне… Мне главно дело, чтоб от пашен отвести. Ну, как, Вань, пособишь? Боле тянуть нельзя. Не то уйдёт, паскуда. Проведает как ни то и поминай, как звали. А тады уж на́верно не миновать облавы.

Иван закрыл глаза и тяжело вздохнул. При таком раскладе он уже не мог остаться в стороне. Если община лишится тайных пашен, то их семейство тоже ждёт голодная зима. А теперь, когда Наталья на сносях, такого допустить Иван не мог. Так что, прогнав остатки сомнений, он поймал взгляд Натальи и, глядя в синеву её бездонных глаз, лишь виновато улыбнулся. А Наталья молча направилась к запечку, где хранилась походная сумка мужа.

– Вот и добро. – Мгновенно ожил Андрей. – Да ты не горюй, Наталь Кирилна. Дорогу уж видать, так что мы прям нынче в путь. К полудню места достигнем, там раз-два, чик-вычик, и к вечеру вернёмся. Так что ещё отпраздновать успеем. Не пропадут твои старанья. К темну́ верну тебе Ивашку в полной цельности. Да ещё с гостинцем.

Глава вторая

Обещая Наталье вернуться к вечерней заре, Селезнёв не врал – он правда думал, так и будет. Однако, к закату они добрались лишь в один конец. А всё потому, что трое мужчин едва поместились на старых розвальнях Андрея и служебная кляча с трудом волокла такой груз по руслу Вязёмки, что ледяной жилой рассекало волнистое море сугробов, стелившихся между двух краёв земли.

Ехали молча. Иван, сидя на заднем брусе, так что пятки почти касались снега, смотрел на свежие следы и старался придумать хоть что-нибудь, что могло бы оправдать его в глазах Натальи. Селезнёв, привалившись к плетёной боковине саней, вроде, как дремал, хотя на самом деле, пытаясь угадать любой возможный поворот, он мысленно уже который раз врывался в лесную землянку. И лишь Богдашка, правя клячей, суетливо ёрзал на облучке. Временами он даже садился вполоборота и, явно порываясь что-то сказать, набирал в грудь воздух. Но, видя задумчивость старших друзей, только вздыхал и снова смотрел на дорогу.

Когда вдали показался Назарьевский лес, сквозь прорехи свинцовых туч на землю пролилось расплавленное солнце, и в позолоченных сумерках заката убежище берендея напомнило Ивану крепость. Вдоль опушки тянулся огромный снежный вал с пиками остроконечных намётов на гребне, а позади дремучий вековой сосняк вставал неприступной стеной, за которой в неподвижном сиреневом мраке таился смертельно опасный зверь. А может, просто знахарь, обвинённый в колдовских делах лишь по нелепой ошибке.

– Вон там, у отвершка встань. – Распорядился Андрей, указав туда, где береговой обрыв разрезала промоина ручья, и потому лес отступал от реки на десяток шагов.

Поравнявшись с указанным местом, Богдашка натянул поводья. Клячу уговаривать не пришлось – она тут же замерла и потянулась губами к снегу. Андрей поднялся, легко переступил через низкий борт и подхватил со дна лыжи – две широкие доски с кожаной петлёй. Просунув в них ноги, Селезнёв запустил руку в глубину соломенной подстилки и выудил рогатину с верёвочной лямкой. Набросив её на плечо, он проверил, чтобы древко не болталось при ходьбе, и в довершение заткнул за пояс два коротких тесака.

Иван в это время закрепил на ремне длинный кинжал, поправил засапожник в особых ножнах на внутренней стороне голенища, а после достал из провощённого мешка пистолет. Богдашка тут же оживился:

– А пистоль-то зря достал, Иван Савич. – Самодовольно заявил он.

Иван взглянул на парня с удивлением. Пищали в их глухомани встречались – да, их было не больше десятка стволов на пару сотен служилых, но всё же диковинкой тоже не назвать. А вот заморский пистолет с кремневым замком имел только Иван, который привез столь дорогую вещицу из самой Москвы. И все недолгое время их совместной службы Сусанчик изводил слёзной просьбой дать хотя бы подержать оружие в руках, потрогать рукоять с шероховатой насечкой и вхолостую щёлкнуть спусковым крючком. А уж когда Иван в хорошем настроении позволил выстрелить в дощатую мишень, парнишка чуть не задохнулся от восторга. Но теперь, на вожделенную вещицу Богдашка почему-то смотрел с пренебрежением.

– Супротив берендея пуля ведь без толку. – Пояснил юноша, всем видом давая понять, что говорит с глубоким знанием дела. – Покуда он человек, стрели́ть его почто? Не́почто. В таком разе наперёд всего к пенькам его не пущать, вот чего надобно. Потому как дабы обернуться, ему потребно в какую чурку нож али топор воткнуть, а после над ней перескоком. Вот тогда он медведем и станет. А уж коли таково случится, так пуля ему что? Стрелить в него, что камушком бросаться. Тогда уж ему токмо змеиный кинжал страшен.

– А это что за диво? – Серьезно спросил Иван, пред этим подмигнув Андрею.

– Так это ежели змеюку убить… – С готовностью затараторил Богдашка. – Ну, вдоль полоснуть али башку отрезать. В таком разе гадская кровь на сталь ляжет, вот и станет клинок змеиным. И коли им берендея хоть царапнешь, тут ему конец. А боле ни чем другим его не взять. Тады токмо одолень трава защита.

– Не слыхал. – Признался Иван, с трудом сдержав улыбку. – А ты, Андрюха?

Селезнёв лишь мотнул головой, точно зная, что если будет говорить, сразу рассмеётся. Богдашка просиял. Бросив вожжи, он зубами стянул одну рукавицу и достал из во́рота тулупа толстую нить с оберегом.

– Вот, одолень-трава. С ней всяка нечисть не страшна. Никто не тронет. Даже берендей. Подойти не смогёт, потому как одолень-трава она…

В поисках нужного слова Богдашка сдвинул на затылок заячий треух, взъерошил густой каштановый чуб, наморщил тонкий воробьиный нос и прикусил верхнюю губу с нежным пухом вместо усов. А потом махнул рукой и объявил:

– Одолень-трава, словом. И весь сказ на том.

– Ты где это набрался? – Озадаченно спросил Иван. – Андрюха, глянь-ка, Богдашка-то у нас не токмо отмыкальщик знатный, но и в нечисти дока.