«Не сезон»

ПЕРЕКАШИВАЮЩАЯСЯ от звуков гуляющего по коридору сквозняка стриптизерша Варвара Волченкова подходит к двери занимаемого Евтеевым и Саюшкиной номера и троекратно в нее стучится. Нетерпеливо переминается. Волченковой открывает голый, прикрывшийся подушкой Александр Евтеев, за чьей спиной она видит хитро посматривающую из-под одеяла Марину Саюшкину. Сделав сдвинувший Волченкову шаг вперед, Евтеев прикрыл за собой дверь.

– Чем обязан? – поинтересовался Евтеев.

– К вам женщина.

– Я понимаю, – проворчал Евтеев. – Чего надо?

– Вы мне не грубите, – заявила Варвара. – Я оказываю вам услугу, и в вашем ко мне отношении должна чувствоваться благодарность. Почему вы со мной так разговариваете?

– А вам самой не ясно? – прошептал Евтеев. – В этой комнате сейчас лежит моя дама, а вы тут заявляетесь и громко говорите, что к вам женщина, она здесь для оказания неких услуг – если я вас не отошлю, моя устроит истерику, и я…

– Да нет! – воскликнула Варвара.

– Не устроит?

– Я не та женщина, которая к вам, – сказала Варвара. – Той женщиной является женщина вашего одноклассника.

– Брагина? – спросил Евтеев.

– Не знаю. Она вошла в салун и сказала хозяину, кого она хочет видеть, а он послал меня к вам. А она из салуна вышла.

– Хмм, – почесал затылок Евтеев.

– Одевайтесь, – сказала Варвара. – Она поджидает вас снаружи.

ОТОШЕДШАЯ от салуна Вероника Глазкова из-за наконец-то сделанного макияжа выглядит лучше прежнего. Но руки у нее дрожат – ожидая Евтеева, она сдвигает молнию на сумочке, смотрит на лежащий там пистолет художника-композитора Юпова, вспыхнувшая во взоре ненависть отступает перед непреодолимой опустошенностью.

К Веронике движется Александр Евтеев.

Сумочку она закрывает.

– Привет, – промолвил Евтеев. – Вы от Брагина? Он желает меня видеть?

– Не особенно, – ответила Вероника.

– Конечно, ему не до меня, – с облегчением сказал Евтеев. – У таких озаренных людей, как он, времени на ностальгию не бывает. Ну, посидели бы мы с ним, вспомнили о школе и нашей детской дружбе – я бы с удовольствием, но он-то это перерос. Вот я его и не тревожу. А вы ко мне по какой надобности?

– Поведать вам о нем, – ответила Вероника. – О том, что с ним приключилось.

– И что, позвольте спросить

– Брагин сыграл в ящик, – промолвила Вероника.

– Слышать от вас, от его женщины, такие слова для меня удивительно. С Брагиным вы не ладили?

– Я его любила, – ответила Вероника. – Он ушел, он нас покинул, оставил, вернулся к Богу – этим скорбь не собьешь. А если: загнулся, сыграл в ящик, откинул копыта – выходит как-то задорнее. Полегче для того, кто страдает.

– Он утонул в проруби? – спросил Евтеев.

– Я вам все сейчас расскажу.

МАРИНА Саюшкина на разобранной постели, представитель государства Чурин за столом; они взирают на ходящего по комнате Александра Евтеева.

Он в воодушевлении.

Постукивая себя пальцами по бедрам и животу, Евтеев дозрел до того, что ударно заколотил ими по столу прямо перед носом у представителя государства.

Чурин и Саюшкина занервничали.

– Я только что говорил с невестой исследователя Брагина, – сказал Евтеев. – Из нашего разговора я вынес то, что собираюсь донести и до вас – это имеет отношением к делам государства, поэтому здесь его представитель, так же это касается лично меня, и следовательно Марины, которой в нарушение инструкций я разрешаю меня выслушать и разделить мою эйфорию – да, у меня она и я ее показываю, при том, что прятать свои чувства нас обучали.

– Вас с Брагиным? – спросил Чурин.

– Наверняка, – реагируя на молчание Евтеева, сказала Марина. – Они же одноклассники.

– Мы не одноклассники, – сказал Евтеев. – Это лишь легенда, оправдывающая мое появление в ваших краях, где занимался исследованиями этот самый Брагин, никогда не отдалявшийся от озера и дававший нам возможность прикрываться в салуне его именем.

– Кому вам? – спросил Чурин.

– Я сотрудник спецслужб, – ответил Евтеев. – Для расследования ситуации со взрывами мы прибыли сюда вдвоем с моим подчиненным – со старшим лейтенантом Семеновым, принятым за наркодилера, а впоследствии убитым в лесу. Брагин, кстати, тоже убит.

– Что творится, – пробормотал Чурин.

– Брагина мы не уберегли, – кивнул Евтеев. – О важности исследований мы, конечно, знали, но первостепенным выступало прекращение взрывов, и тут у нас успех. Невеста Брагина рассказала мне, что ее жених застрелен из пистолета агентом иностранной разведки – застрелен. Из пистолета! Как и старший лейтенант, вплотную подобравшийся к тому, кто взрывает. Среди вас пистолета ни у кого нет, но у агента нашелся. Данный агент, будьте спокойны, уже уничтожен, и я абсолютно убежден: на его совести были и взрывы. Он действовал в нескольких направлениях и нанес нам существенный урон. Ваш товарищ.

– Мой? – поразился Чурин.

– Художник-композитор, – сказал Евтеев.

– Юпов?! – взревел Чурин. – Да как же он посмел изменить нашей родине! Я ей беззавестно служу, а он… падла Юпов…

– Мне он казался скользским, – сказала Марина.

– Вот и выскользнул, – сказал Евтеев. – Родина его в своих клещах не удержала.

У ТРУПА художника-композитора Юпова раскроен череп и вытаращены глаза.

Перетаскивающих его из хибары в сани Ивана Ивановича и Веронику Глазкову он, вынуждая кривится от перенапряжения, сгибает, но изувеченной головой не пугает; относительно хладнокровия Глазкова могильщику не уступает.

Тело исследователя Брагина уже в санях.

Юпова кладут рядом с ним.

– И этого переместили, – выдохнул Иван Иванович. – На сей раз Юпова, гори он в аду за сделанное стране и тебе. Не поделишься, что ты чувствовала, перетаскивая труп того, кто прикончил твоего жениха?

– Тяжесть, – ответила Вероника.

– Закономерно, – промолвил Иван Иванович. – Но ты, милая, сама вызвалась.

– Вам требовалась моя помощь.

– Горе не убило в тебе человека, – сказал Иван Иванович. – Другая бы вопила и гримасничала, как макака, а ты все держишь в себе, печешься об удобствах окружающих. Отсюда ты теперь съедешь?

– По идее меня должны арестовать, – ответила Вероника.

– Кто сказал тебе подобную дикость? – удивился Иван Иванович.

– Его одноклассник говорил мне, чтобы я не волновалась, он, мол, меня выгородит, и я не волнуюсь. Повяжут, так повяжут.

– Никто тебя не повяжет, – сказал Иван Иванович. – У нас этим не занимаются, а народ из области примчится к нам лишь в том случае, если тут представителя государства порешат. Из-за художника-композитора они не зашевелятся. Что касается твоего жениха… он был в почете?

– В небольшом. Специальную следственную бригаду не сформируют.

– А конкретно ты высоко о нем думала? – поинтересовался Иван Иванович. – Может, захоронение поярче ты хочешь ему организовать? Тогда тебе не ко мне – забирай его труп и вези куда-нибудь для отпевания, затем выбивай место на престижном погосте, закупайся цветами…

– Брагина закопаете вы, – сказала Вероника.

– Пока он полежит у меня в сарае, ну а весной зарою. Подальше от Юпова, в этом ты мне доверься. Проводить в последний путь приедешь?

– Закапывайте без меня, – сказал Вероника.

– Не черство поступаешь? – осведомился Иван Иванович. – Как по-твоему?

– Его труп – это не он. Он погиб у меня на глазах. Моего Брагина больше нет.

ДЕМОНСТРИРУЮЩИЙ в пьяных ужимках свою радость Александр Евтеев, вихляюще ходя между столами, подливает водку Виктории, «Косматому», представителю государства Чурину; они, как и глядящий на Евтеева из-за стойки Дмитрий Захоловский, разделять его ликование не настроены.

Коллективная жесткость их взглядов переносится и на Марину Саюшкину, поднявшую было рюмку, но, уловив благодаря взорам Чурина и «Косматого» общее настроение, не выпившую.

– Я всех угощаю! – воскликнул Евтеев. – Вы же об этом знаете, ну так пейте бодрей! Потом будете вспоминать, что пили слабо, а халява уже кончится – я бы напоил вас и завтра, но моя работа у вас завершена, и завтра я сваливаю.

– Со мной? – спросила Марина.

– Там увидим, – ответил Евтеев. – «Косматый»! Чего ты будто трезвенник? Надерись, как полагается!

– От легавых я выпивку не принимаю, – процедил «Косматый».

– Я не легавый! – воскликнул Евтеев. – Я от них отличаюсь.

– Поэтому я и пью, – сказал «Косматый». – Но немного. Вашего брата из спецслужб блатные тоже недолюбливают.

– Ладно, – поморщился Евтеев. – Что ты здесь о любви… где ты ее видел? Хотя она существует… барышня! Вы, смотрящая на хозяина.

– Вы мне? – отозвалась Виктория.

– О вас с ним я в теме, – промолвил Евтеев. – Он сказал мне, кто вы ему есть.

– И что вы с этого имеете? – спросила Виктория.

– Я наблюдаю, как вы мучаетесь. Ваше состояние зависит от того, простит ли он вас или не дозреет, а мое ни от кого. Зависело от работы, но данная проблема улажена. Ваш земляк Юпов обезврежен. Вы о нем уже разболтали? – спросил Евтеев у Чурина.

– В общих чертах, – ответил Чурин.

– Ну, ничего, – кивнул Евтеев. – Когда террорист застрелен, хранить его личность в тайне не главное! Ну, почему вы столь угрюмые? Брагина вы не знали, Юпова не выносили – что вас расстраивает?

– Нас раздражаешь ты, – сказал Захоловский.

– Я несколько эмоционален, – согласился Евтеев. – Но вам нужно учитывать то, что моя душа, мой рассудок, они избавились от давившей на них ноши, и я из-за появившейся легкости объяснимо разболтан, поскольку мне легко. Меня ведет! Сверху не сдавливает. Я распрямился, и равновесие в таком положении сохранять сложнее, чем когда согнут. О-ооо! Кого мы видим!

По лестнице словно бы с небес величаво сходят Волченкова, Дрынов и Доминин.

Стриптизерша впереди, сектант замыкает.

– Ты почему не в зале? – спросил у Волченковой Захоловский. – Кто за тебя подавать будет?

– И танцевать, – промолвил Доминин.

– Но это по желанию, – пробормотал Захоловский. – А вы… в первый раз к нам вы спустились. Почему?

– Мы уважение сотруднику спецслужб пришли выказать, – ответил Доминин. – За его отлов досаждавшего всем террориста.

– Он нейтрализован… спасибо, – сказал Евтеев. – А откуда вы узнали?

– Мы были на крыше, – ответил Дрынов.

– Поближе к небу, – добавила Волченкова.

– На крыше мы слышали взрыв, – сказал Дрынов. – Не я или она, а Он. В лесу.

– По моим расчетам взорван дом фермера Каткова, – сказал Доминин.

– Кем взорван? – промямлил Евтеев. – Юпов же не в живых… кто мог взорвать?

– Вы у меня интересуетесь? – осведомился Доминин.

– Да мне просто интересно, – пробормотал Евтеев. – Нет, я не допускаю, чтобы в вашем захолустье кто-то работал на иностранную разведку, а кто-то иной взрывал… взрыв вы ни с чем не спутали?

– А с чем? – спросил Доминин.

– С ухающей совой, – сказал Дрынов. – Она сидит и орет, ну а мы вслушиваемся. Сова? Она. А террорист молчит. Не думает объявляться. Доказывает взрывами, что он неподалеку, а в руки сотрудникам спецслужб не дается. Схватить его вы предполагаете?

– Он от меня не уйдет, – ответил Евтеев.

– Полномасштабная облава намечается? – спросил Дрынов.

– Знать бы, где ловить, – промолвил Евтеев. – В вашем салуне, выбирая из вас, или в лесных дебрях… черт! Как все сходилось на Юпове!

ЗАГРЫЗАЕМОГО похмельными ощущениями Александра Евтеева везут по чудовищному для него лесу на беспроблемно едущем вездеходе.

Представитель государства Чурин смыслит в вождении, Михаил «Косматый» преуспевает в углубленном созерцании окрестностей, вжавшийся в угол Александр Евтеев дует себе на ладонь. Понюхав ее, испытывает новый приступ головной боли.

– Я его водил побыстрее, – пробормотал Евтеев. – У меня твой вездеход стрелой летал.

– Разящей? – усмехнулся Чурин.

– Мы с Мариной ездили не карать, а к людям присматриваться. Под видом поисков ее отца я вызывал их на разговор и ненароком выпрашивал о взрывах – ради реакции. Движения бровей, хлопанья глазами, отвисания челюсти. По всем этим признакам я думал увидеть промеж них человека, которого мне следует подозревать. Начал я, насколько помню, с Ивана Ивановича. Фермер с лесником были позже.

– Ну и что Иван Иванович? – спросил «Косматый». – В сарае с трупаками тебя не закрыл?

– Поступи он так, – промолвил Евтеев, – я бы его мигом под подозрение взял. Заорал бы из-за двери: «Иван Иванович! Вы тупой лошак! Вы себя раскрыли!».

– Да не ори ты, – скривился Чурин.

– А тебе-то что? – разозлился Евтеев. – Это я с похмелья, и это у меня голова от криков разламывается – от собственных гораздо сильнее, чем от чужих. Логически мыслить мне сейчас затруднительно, но задачу я не снимаю. Применительно к Дрынову.

– Занятно, – хмыкнул Чурин.

– От чего он был со мной столь напыщен? От террориста он натерпелся. Если бы он ее слышал, моя пьяная болтовня могла бы его взбесить, но Дрынов с нами не сидел – ошибочность моих суждений прошла мимо Дрынова, и он изгалялся надо мной не в наказание за нее. Дрынова вело что-то, менее лежащее на поверхности. До взрыва автобуса он обычного шофера уже отличался?

– Не замечал, – ответил «Косматый». – И вот! Затыкать тебя, когда ты трешь о Дрынове, я не стану, но автобуса ты не касайся. Мне это будто финкой в подбрюшье. Не хватает мне автобуса… уважал я на нем прокатиться.

– Ты и в вездеход, чтобы прошвырнуться, забрался? – спросил Чурин.

– Угу. Не на покойников же поглазеть – на это, судя по уровню наших спецслужб, у меня много других шансов будет.

– Гляди, «Косматый», – процедил Евтеев. – Сошью я на тебя дело.

– На меня эти взрывы повесишь? – обеспокоенно спросил «Косматый».

– Терроризмом я не ограничусь. Подведу тебя под еще одну статью… весьма омерзительную.

– И какую же? – осведомился «Косматый».

– Намеренное заражение венерическим заболеванием, – ответил Евтеев. – Подойдет?

– Ты, начальник, меня не стращай, на хапок не возьмешь, – пробормотал «Косматый». – Ну, ты и удумал! Тебя бы за твои задумки…

– К награде? – предположил Евтеев.

– К Ивану Ивановичу! – прокричал «Косматый».

МОГИЛЬЩИК Иван Иванович, досадуя, бродит у развалин дома фермера Каткова.

Запряженную в сани лошадь беспокоит доносящееся из коровника мычание; въехавший в раскрытые ворота вездеход доводит ее истеричного всхрапывания.

Из вездехода вылезают Евтеев, «Косматый» и представитель государства Чурин.

Неприязненно поглядев на лошадку, Чурин переносит проявляемое во взгляде чувство и на могильщика.

– Опять он всех опередил, – пробормотал Чурин.

– На чем бы мы ни ехали, раньше его не прибудешь, – кивнул «Косматый». – Он бы и без лошади вперед нас прискакал. Ивану Ивановичу наш пламенный!

– Здорово, «Косматый», – проворчал Иван Иванович.

– Что тут у нас с мертвыми? – поинтересовался «Косматый». – Раздолье тебе сегодня?

– Голяк, – ответил Иван Иванович. – Ни единого трупа не увезти – все под руинами. В апатии я было уже помыслил удочки сматывать, но если вы приехали, вам бы стоило помочь мне разгрести и…

– Обойдешься, – сказал Евтеев.

– Я, парень, не к тебе… я спрашиваю тех, кто постарше и подушевнее. Поможете мне, «Косматый»?

– Извиняй, Иван Иванович, – сказал «Косматый». – Ради твоего барыша корячиться мы не станем.

– Превратное у вас обо мне мнение, – заявил Иван Иванович. – Только и видите, что я гонюсь за наживой, но я-то собирался подключить вас не к вытягиванию трупов – к мероприятию по спасению человека живого.

– Кого именно? – спросил Чурин.

– Того – из-под развалин со мной говорившего. Нерусского помощника фермера.

– Да это уловка, – промолвил Евтеев. – Этого живого он придумал, чтобы мы разгребли завалы и трупы, которыми он пробавляется, для него извлекли. На месте ему не усидеть – чуть что, на санки и погонять… летом-то на чем возишь?

– На горбе таскаю, – пробубнил Иван Иванович. – Здоровье драгоценное укрепляя.

– По снегу ты передвигаешься бесшумно, – сказал Чурин, – а летом твоя несмазанная телега вызывает у меня нарекания, и мне бы вправить тебе мозги, но я не сорвусь, если ты мне сознаешься. Во лжи?

– Я правдив, – ответил Иван Иванович. – Под развалинами кто-то еще трепыхается.

– А побеседовать с ним реально? – спросил Евтеев.

– Со мной он общался. На своем смешном русском заклинал его вытащить. Я сказал ему, что это невозможно, и он приуныл. Коли тебе охота с ним потрепаться, в дальнюю правую часть развалин ступай.

– Ты меня проводишь, – промолвил Евтеев. – Мне думается, с нами и представителю государства пойти следует. Для официальности.

– О чем речь, непонятно, – пробормотал Чурин, направляясь вслед за могильщиком и Евтеевым. – Ты государство не впутывай! Оно тебя ни на что не уполномочивает. Я иду с вами, как частное лицо.

СТАРАЮЩИЙСЯ не оступиться Александр Евтеев осмотрительно продвигается за Иваном Ивановичем по оставшимся от фермерского дома неровностям из дерева и камня.

Представитель государства Чурин, заинтересованно наблюдая, на сами развалины не заходит.

Михаила «Косматого» творящееся на развалинах нисколько не волнует – присевший на сани вор сочувственно внимает горестно мычащим коровам.

– Я разговаривал с ним тут, – сказал остановившийся могильщик. – С той поры он вряд ли куда-то делся.

– Рухнувший на тебя дом свободу передвижений ограничивает, – промолвил Евтеев. – Как ты его окликал?

– Мне что, повторить? – переспросил Иван Иванович.

– Ага, – кивнул Евтеев.

– Пожалуйста. «Эге-ге-гей, я – могильщик Иван Иванович, кто-нибудь выжил?!».

– Я выжил, – ответил донесшийся снизу голос Рашида. – И это я уже слышал.

– Ты и должен был слышать, – сказал Евтеев. – С ума ты не сошел – это повторилось не у тебя в голове, а наяву. Ты там с кем?

– Ни с кем.

– А твой соплеменник? – спросил Евтеев. – А фермер с сыном? С ними что?

– Их не видать. Они, небось, погибнуть – бедный, несчастный… я выжить, но мне сказать, что меня наружу не вытащить, и зачем же тогда я выжить?… вы меня спасать не попробовать?

– Наверное, нет, – ответил Евтеев. – Не потянем.

– Вы даже не пытаться, – вздохнул Рашид. – Очень для меня неприятно.

– Такова твоя доля, – сказал Евтеев. – Кстати, пока ты еще в сознании, ты обязан поспособствовать следствию. Высказать мне свои догадки о том, кто вас подорвал. На кого думаешь?

– Не знаю… на лесник.

– С чего он вдруг взрывать вам вздумал? – спросил Евтеев.

– У нас случился разборка. Из-за обыкновенный размолвка. На ней мы показать большой крутизна, и лесник с тетка отступить и затаить большой обида… будто бы наш мстительный южный люди. Какой же здесь холод… помирай я у себя, я бы весь испотел. Вонял бы, как ишак. Хороший он животное… скучаю я по родине.

ПРИТЯНУВ к себе лошадиную морду, Иван Иванович смотрит лошади в глаза. Освобождает для обозрения ее зубы, оценивает их состояние, неудовлетворенно отпихивает голову, поправляет упряжь; действия могильщика отслеживаются стоящим позади него Михаилом «Косматым».

Александр Евтеев и представитель государства Чурин сидят в вездеходе.

– Ты ее нормально кормишь? – спросил «Косматый» – По всем правилам?

– Она у меня ест мертвечину, – ответил Иван Иванович. – То бишь травяную, а не людскую – сено, в общем. Померевшего человека я транспортирую уже в дохлом виде, а с травой не так, для нее я сам – смерть. С косой.

– Ну и за сколько покосов ты управляешься? – осведомился «Косматый». – Тебе же следует обеспечить твою лошадь месяцев на семь, новая трава раньше не вырастет, и если ты поленишься и снизишь количество покосов, тебе….

– Ты, «Косматый», чего? – вопросил Иван Иванович.

– А чего…

– Увлеченности сельским хозяйством я за тобой никогда не замечал. На тебя что, лошадь моя повлияла?

– На лошадь ты не сваливай, – пробормотал «Косматый». – Во мне и до нее дремал кто-то могущий проснуться, когда я совсем устану… и это свисток-парадокс.

– Ты скоро, «Косматый»? – поинтересовался из вездехода представитель государства Чурин.

– Я с Иван Ивановичем, – промолвил «Косматый». – Вы ведь к леснику? У вас типа ментовская операция, и мне с вами, культурно говоря, ехать в падлу. Я бы не поехал, даже не будь здесь его, упокоителя нашего. Вашего возвращения я бы не ждал – побрел бы пехом и, не дойдя, испил бы горчайшую чашу… поедем, Иван Иванович?

– Покатим, – кивнул могильщик.

БЕЗ ПОНУКАНИЙ со стороны Ивана Ивановича мотающая головой лошадь рвется вперед по прорубленной в чащобе просеке, будучи подгоняемой заходящим солнцем и далеким волчьим воем; натягивающий вожжи могильщик наваливается спиной на Михаила «Косматого» и едва не сбрасывает его с саней.

Уперевшемуся рецидивисту подобное давление видится симптоматичным.

– Узрев на дороге труп, – промолвил «Косматый», – ты мне, наверно, расчистить для него место укажешь. Слезай, приехали, скажешь ты. Гнидой будешь, если скажешь.

– Одного мы между нами разместим, – пробурчал Иван Иванович, – а куча и не предполагается: не война нынче, и не эпидемия.

– Выходит, у тебя недобор.

– Я не алчный, – сказал Иван Иванович. – От дополнительной копейки не откажусь, но чего себя накручивать. Хвала Богу за то, что имею.

– Хлеб твой насущный покойниками подванивает, – заметил «Косматый». – С огорода-то не подъедаешься? Чем он у тебя засажен?

– Он у меня не раскопан.

– А живность, кроме лошади, есть? – спросил «Косматый».

– Она была у фермера, и что с ней теперь станется, неизвестно. Прискорбно, «Косматый». Сельская тема тебя не отпускает.

– Я, Иван Иванович, ломаю голову на тем, чем заняться, – признался «Косматый». – После того, как в моем прежнем мире я выпал в осадок, мне думалось, что долго я не протяну, печаль с тоской меня порубают, но я их удары выдержал, и они свои сабли попрятали. Пожить, я еще поживу. Из салуна меня не гонят, хозяин там кореш наиславнейший, однако существовать старушкой-приживалкой мне наскучивает. Хочется чувствовать себя мужиком. Не бабкой-старушкой, немощной дурой… силушки у меня, конечно, в обрез, но мужик – это мужик, и урывать пропитание ему надлежит самому: воровством, грабежами, честным трудом, наконец.

– Ты склоняешься к честному? – спросил Иван Иванович.

– Звучит совсем незаманчиво. Вставай ни свет, ни заря, и крутись, как белка в колесе, как балеринка под храп из зала… но коровы мычали так жалостливо. Если построить у коровника домик, я бы в него, глядишь, и переехал. Кто впереди нас на лыжах?

– Почтальон, – ответил Иван Иванович.

Размеренно передвигающий лыжами почтальон Гольцов, оглянувшись, пугается догоняющих его саней, но лошадь, не доезжая до него, встает, и Гольцов видит сидящего вместе с могильщиком Михаила «Косматого» и впадает в боязнь, предыдущую значительно превышающую.

– Куда путь держим? – спросил Иван Иванович.

– По работе, – пробормотал Гольцов. – Почему вы за мной припустили?

– Лошадь нас понесла, – пояснил «Косматый». – Вздумала проверить, сделает ли она лыжника. Чего ты весь скукожился?

– Я не о себе волнуюсь, – ответил Гольцов.

– А о ком? – спросил «Косматый».

– О стариках.

– О нас, что ли? – поинтересовался Иван Иванович.

– О тех, кто пенсию ждет и без нее умрет, – ответил Гольцов. – Как вы прознали? Вам не стыдно? «Косматый» -то рецидивист, но о вас, Иван Иванович, я… зря! Все вы сволочи!

– Слова ты не выбираешь, – сказал «Косматый», – но сейчас и не надо – говори, как умеешь. Разъясняя нам, от чего ты нас оскорбляешь. Говори!

– Я везу пенсию, – сказал Гольцов, -, а вы ограбить меня нацелились. Как мне оставаться спокойным?!

– Мы не думали тебя грабить, – промолвил Иван Иванович.

– Нет? – удивился Гольцов.

– Нет.

– И не думали, и не станете? – осведомился Гольцов.

– Ты, почтальон, ополоумел, – сказал «Косматый». – Ладно бы тебя настигли незнакомцы, но нас-то ты знаешь, и тебе бы не психовать, а ликовать, что в лесу к тебе подъехали мы. Пристраивайся за нашими санями, и тебя никто не обидит. Деньги ты через лес довезешь.

– Спасибо, «Косматый», – сказал Гольцов. – Не обижайся на меня, я же не сдуру – я из-за подхода с умом. Я ведь что подумал: сани у Ивана Ивановича не прогулочные, Иван Иванович перемещается на них одиноко, а тут «Косматый» – преступник. А Иван Иванович – могильщик. Они меня грохнут, заберут наличность, труп в сани и поскакали… лыжи бы с трупа сняли?

– Даун ты, почтальон, – сказал «Косматый». – Насчет лыж ты смешно, признаю…

– Лыжи мы бы не сняли, – переглянувшись с улыбающимся рецидивистом, усмехнулся Иван Иванович.

– На ваши сани вы бы положили меня на спину, и лыжи бы торчали! – захохотал Гольцов. – Выше вас! Куда вам до моих лыж!

ПРИНИМАЯ в своем доме Александра Евтеева и представителя государства Чурина, морально раздавленный лесник Филипп опущенную голову поднимать не желает. Евтеев въедливо рассматривает интерьер, Чурин настороженно глядит на понурого, но опасного лесника; по вызывающей гримасе Изольды Матвеевны несложно определить, что она подумывает схватить ружье и перестрелять всех пришедших.