«Не сезон»

Брагин стоит и думает.

Упавший валенок поднимает смотревшая на Брагина и кусавшая бутерброд Вероника Глазкова.

– Ты бы почаще так уходил, – сказала она. – Где-то в это время – когда солнце уже встало. Тебе привычней уходить затемно, и я не высыпаюсь, ведь на мне завтрак, подать его тебе я обязана. Вскипятить чайник не успеваю. Ты секунд за тридцать сметаешь и бежишь на свое озеро – еще недавно я думала, что тебе скоро надоест, но я его недооценила.

– Чудовище? – спросил Брагин.

– Пятиголовое, – пробормотала Вероника. – И на каждой по четыре крыла.

– Что? – поразился Брагин. – Кто тебе сказал?

– Я в твоих записях подглядела.

– В них я не писал, что оно столь замысловатую конфигурацию имеет, – сказал Брагин. – О взаимном расположении голов и крыльев там нет ни строчки, и ты меня не путай. Сеять неразбериху в моем разуме я тебе не разрешаю. Остерегись! Не вторгайся твоим обывательским вымыслом в мои реалистичные… научные предположения.

– У тебя твои предположения, у меня мои, – промолвила Вероника.

– Но мои правильнее! – воскликнул Брагин.

– И на чем же ты, говоря это, основываешься? – осведомилась Вероника.

– Я… мне… я….

– Ты не знаешь, что мне ответить, – сказала Вероника. – Но у тебя получится – ты, Брагин, победишь… и я этого дождусь. Я не старая, здоровье у меня нормальное, зачем ей за мной приходить?… всепонимающей смерти. Если не забирать, а потрепаться, то пожалуйста, я бы поговорила. Расширила круг общения.

ЧЕРЕП-КОПИЛКА с прорезью на затылке. Он стоит на серванте в светлой избе могильщика Ивана Ивановича, к которому заехали Александр Евтеев и Марина Саюшкина.

Взявший череп Евтеев принялся его трясти, и монеты зазвенели, Марина Саюшкина, ухватившая в звоне музыку, похожую на звеневшую в ее голове после взрыва, ритмично задвигалась; Ивана Ивановича приход гостей угнетает.

Удостоверившись в этом, Евтеев поставил череп обратно. В благодарность за счастливые секунды Марина Саюшкина дополнила копилку нашаренной в кармане монетой.

– Вы у нас не были? – спросила Марина у могильщика. – В домике, где с отцом я жила?

– Я по гостям не мотаюсь, – пробормотал Иван Иванович. – Тем более без приглашения, как ты и… не будем показывать пальцем. Из-за тебя, Марина, я мордой бы не скривился, но вы, молодой человек, не понравились мне еще в нашу первую встречу. Те впечатления я сохранил.

– По вам видно, в чем ваши слабые места, – промолвил Евтеев.

– Хмм, – презрительно хмыкнул Иван Иванович.

– Минусы у вас во всех сферах.

– Это неуважение, – заявил Иван Иванович. – Хамского подвида, если классифицировать по степеням… по признакам чего-то… мне ненавистна мысль напрягать голову, чтобы закончить предыдущую мысль, которую подали мне вы, отзывающийся об мне крайне нелестно. Вы или ваша Марина не боитесь того, что к вам в окно кто-нибудь заглянет?

– Иван Иванович нас запугивает? – спросила Марина у Евтеева.

– Не похоже, – сказал Евтеев.

– Очень даже не похоже, – сказал Иван Иванович. – В окна я не заглядываю, однако выглядывать из окна мне случается, и тогда начинает творится ужас – деревья сохнут, трава жухнет… бедная природа. Что мы с ней делаем! Сопротивление она не прекращает. Мирно обновляется и не упускает случая отомстить нам стихийными бедствиями или ослабевшего путника морозом прикончить. Я ее не защищаю.

– Вы гуманист, – промолвил Евтеев.

– Я ее расчищаю, – сказал Иван Иванович. – Подбираю валяющиеся на ее лоне трупы. Зимой с уловом у меня порядок – можете убедиться.

– Не хочу, – сказала Марина.

– А я бы посмотрел, – сказал Евтеев. – Морг у вас где, в подвале оборудован?

– В нем я держу соленья, – ответил Иван Иванович. – Трупы свалены у меня на заднем дворе.

– Ой, – вздрогнула Марина.

– Не срывайся, Марина, не дрожи, – сказал Иван Иванович, – в сарае они. Разложены аккуратно!

Пересекая двор, довольный собой Иван Иванович и идущие за ним Евтеев и Саюшкина движутся к сараю, чья дверь висит на одной петле.

Могильщиком она бережно отодвигается, и Иван Иванович уже внутри, его все тут умиляет; Александр Евтеев, еще не войдя, видит многоярусные лежаки с размещенными на них одеревеневшими трупами.

Протискивающаяся мимо Евтеева девушка осекается и прикрывает ладонью рот.

– Тут они у меня, мои подопечные, – промолвил Иван Иванович. – До весны полежат в сарае, а затем земля растает, и я их закопаю.

– В братскую? – спросил Евтеев.

– Допустимый вариант, – кивнул Иван Иванович. – Они все, как один, земляки, практически братья и сестры, жившие безотрадно… и умеревшие по причине голода. Пьяного обморожения. Взрыва… вот тот от них отличается.

– Какой? – осведомился Евтеев.

– Из последних, – указывая на тело Игоря Семенова, сказал Иван Иванович. – Найден в лесу у дома лесника. Когда он был жив, вы мельком виделись – он заходил в салун. Хозяин погнал его под тем предлогом, что он наркодилер.

– Припоминаю, – пробормотал побледневший Евтеев.

– Разумеется, – сказал Иван Иванович. – Что с вами происходит?

– Со мной? – переспросил Евтеев.

– Вы стали белый, как снег.

– Да бросьте, чего вы, – сказал взявший себя в руки Евтеев. – Я белый человек, и снег белый, и ничего удивительного, что мы идентичны.

– Иван Иванович прав, – сказала Марина. – Тебя что-то шокировало.

– Ты-то не вмешивайся, – процедил Евтеев. – Моя девочка! Иди поиграй с трупами, не влезай в разговор… мы его уже заканчиваем. Я сейчас спрошу о твоем отце, и в зависимости от ответа увезу тебя туда, куда потребуется. Кстати, о наркодилере. Из-за праздного интереса… от чего он погиб?

– От пули, – ответил Иван Иванович.

– Стреляли из ружья? – спросил Евтеев.

– Из пистолета. Безусловно из него, судя по размеру отверстия. Это весьма странно – ружьям-то у нас числа нет, а о наличии у кого-нибудь пистолета я не слыхивал. На кого подумать… не определюсь.

Придерживающий рукой шляпу художник-композитор Юпов вьется на озере вокруг окруженного замысловатой аппаратурой исследователя Брагина.

Порывисто свищет ветер, залепляются снегом глаза, Брагина пробивает дрожь раздражения. Юпова за своей спиной он терпел, но когда перед исследователем возникло его сморщившееся из-за непогоды и размышлений лицо, Брагин не сдержался.

– Вам обязательно торчать рядом со мной? – спросил Брагин. – Я не в курсе, что вам нужно на озере, но оно никак не маленькое, и почему мы нам не разбрестись так, чтобы друг друга не видеть?

– Но вы-то не уходите, – сказал Юпов.

– Я работаю! – воскликнул Брагин. – Непосредственно на этом участке! В данное время суток я на нем… не из-за моей прихоти, а согласно плану наблюдений.

– Составленному вами, – сказал Юпов.

– А кто мне его составит? Вы?

– Попросили бы вашего одноклассника, – сказал Юпов. – Он бы вам понаписал – издеваться он умеет.

– Да и вы тоже, как мне кажется… вы надо мной издеваетесь?

– Я выкладываю все, как есть, – ответил Юпов. – В салуне живет ваш одноклассник, приехавший вас проведать. Он к вам не наведывался?

– Не знаю. Я целыми днями пропадаю на озере… я осведомлюсь у невесты.

– Побывай он у вас, она бы вам сказала, – промолвил Юпов. – Если он только ею не овладел… по приходу. Соблазняет он мигом. Не успел приехать, как одной уже обзавелся – она живет с ним. И это для вас хорошо. Вторую женщину она не потерпит, и ваша останется с вами, станет женой и продолжит быть другом… без друзей жизнь пресна. У меня их нет.

– А что привело вас на озеро? – спросил Брагин.

– Я художник. Здесь я подыскивал точку для зарисовок с натуры.

– На таком ветру? – удивился Брагин. – Он же сдует ваш мольберт.

– Вероятно. Но его порывы навеют мне начало изумительной симфонии, которую я посвящу вашей невесте – той, что не изменила вам с вашим одноклассником.

– Ну да, естественно, я и мысли не допускал, – пробормотал Брагин. – А вы и рисуете, и музыку сочиняете… наверно, и книжки пишете. Мой одноклассник не откуда-нибудь из ваших книг?

– Не оттуда, – ответил Юпов. – Он вполне себе существует в реальности.

АЛЕКСАНДР Евтеев неосознанно ощупывает свой бицепс. Это происходит из-за того, что фермер Катков принимает Евтеева и Саюшкину в комнате сына Бориса, занятий физкультурой на шведской стенке не прерывающего – позорно Борис не выглядит, но Марина посматривает на него с усмешкой, фермера этим озлобляя; Виктор Катков цепляет угрюмым взглядом безучастного Александра Евтеева и для выплескивания негатива гантелю ногой перекатывает.

– Ее отец мне не попадался, – сказал фермер. – Чем еще поинтересуешься?

– Тем же самым, – промолвил Евтеев. – Но не у вас, а у вашего сына. Вы мне позволите?

– Валяй, – процедил фермер. – Никакими секретами он не владеет.

– Как посмотреть, – сказал Борис.

– Что ты сказал? – спросил фермер. – Ты башкой-то думай: тебя спрашивают об Алексее Кирилловиче, о Маринином отце, и больше ни о чем! От этом ты и отвечай! На днях ты его видел?

– Нет, – ответил Борис.

– И на этом умолкни! Не видели, не встречали, мимо не проходил! Ты, Марина, извини – что знаем, о том и говорим.

– Я на вас не злюсь, – сказала Марина. – Искать отца – не моя инициатива. Это он подбил меня его…

– Понятно, Марина, – перебил ее Евтеев. – Мое поведение на сущность вопроса не влияет. А он по-прежнему касается твоего отца. Не взрывов. Или перейдем к ним?

– Лучше давай об отце, – сказал фермер. – Если ты не будешь выпытывать у нас, куда он делся, мы тебе о нем что-нибудь да расскажем. Как он с Мариной приходил к нам на Старый Новый Год. Как советовал мне бороться с колорадскими жуками.

– А о взрывах? – спросил Евтеев.

– Ну, а что взрывы… кто-то взрывает, кто-то гибнет – жизнь идет. Что о ней скажешь… не слишком она распрекрасная. У Марины отец как сквозь землю провалился, у меня жена… мать Бориса. Сын боится худшего, но я-то догадываюсь, у кого она прижилась.

– У лесника Филиппа? – спросил Борис.

– Тише, сын, сдержанней… не распаляй ты меня. Я и без того… вы у нас поедите? Мы бы вам покормили.

– Поедим, – сказал Евтеев. – Чем угостите?

– Деревенским примитивом, – ответил фермер. – Однако занятную компанию за столом я вам обещаю.

НЕ СМУЩАЯСЬ удивленных гостей, Рашид и Махмуд неудержимо освобождают свои тарелки от наваленной в них гречневой каши с жилистым мясом; Евтеев разрезает мясо ножом, Борис никак не может прожевать кусок, засунутый в его рот полностью, Марина Саюшкина ест мясо без ножа и без проблем.

Фермер Катков, обходя с кувшином вокруг стола, подливает всем молока.

– Добротный еда, качественный, – сказал Рашид, – сготовлен чудесно, животу только радоваться, за стеной такой холод, а мы сидим, кушаем, все вообще в тепле, никому плохой слово не говорим, гостю улыбаемся, девушке улыбаемся…

– Девушка нам известный, – сказал Махмуд. – С ее папа она к приходил, а без папа не был. Где твой папа?

– Он потерялся? – спросил Рашид.

– Как твой мама? – спросил Махмуд у Бориса.

– Да ешь ты, – процедил Борис. – Не напрашивайся.

– Я не прошу, не напрашиваюсь, – сказал Махмуд. – Зимой делов маловато, но, когда не зима, мы трудимся без передыха. На русском есть фраза… от зари до зари. Фермер спуску нам не давать, и мы спину не разгибать, ленивый нас не назвать! Кто не надрываться, тех фермер у себя не терпеть. До нас ты сколько с матом прогнать?

– Шестерых, – ответил фермер. – Нанимал по двое и три раза не угадывал. Те еще были трутни.

– По шестнадцать часов в день не выдерживали? – осведомился Евтеев.

– Двадцать четыре минус шестнадцать получается восемь, – сказал фермер. – Для сна больше и не надо.

– Да, – кивнул Евтеев.

– Все подсчитано, – промолвил фермер.

– Организация производства у вас на высоте, – сказал Евтеев.

– А как иначе, – сказал фермер. – Научная основа заложена.

– Мы учебу не знаем, – сказал Рашид, – и спорить с тобой нам нечем, но умный люди не стал бы тебе советовать, чтобы человек, как мы, подыхал бы у тебя на ферме из-за того, что ты хочешь деньги, и в убыток ты не собираешься – выжимаешь из нас до последний. Для себя мы не оставлять и чуть-чуть – все для тебя, для тебя мы на пашне, снова для тебя мы с рогатыми: не чертями, с коровами, черти же нас не лягают, а они целятся в нас – как копытом, так и в нас… мы же…

В комнату заходит неказистый мужчина с глубоко посаженными глазами и припорошенной снегом козлиной бородкой – Алексей Кириллович Саюшкин.

Отца Марины здесь не ждали.

– А где представитель государства? – спросил Саюшкин.

– Ты бы, Алексей Кириллович, сначала поздоровался, – сказал фермер.

– Успеется. Так, где он?

– Я вместо него, – сказал Евтеев.

– В каком смысле ты? – не понял Саюшкин. – Его, что, сняли? Когда?

– О том, что он уволен и посажен, я не говорил, но вы волнуетесь за него не зря. У вас была назначена с ним встреча? В доме фермера?

– Он, Алексей Кириллович, к тебе обращается, – сказал фермер. – Ты бы сейчас взял и все пояснил, поскольку меня напрягает, что в какие-то темные дела косвенно втянут и я, для сомнительной встречи свою площадь якобы выделивший. Позволения у меня не спросили.

– И у меня не спросили, – сказал Борис.

– Спокойно, Боря, спокойно, – промолвил фермер. – Не мешайся. Ситуация сложная, нервы, как струны. Разговор следует вести обтекаемо. Официальным тоном. Алексей Кириллович!

– Я слушаю, – сказал Саюшкин.

– С чего тебе взбрело присутствие представителя государства в моем доме предполагать?

– Я увидел его вездеход и решил, что он здесь, – ответил Саюшкин. – Привет, дочка.

– Салют, – пробормотала Марина.

АЛЕКСЕЙ Кириллович Саюшкин и его дочь Марина сидят на кровати в комнате Бориса; между ними ощущается напряжение и взаимная отстраненность – друг на друга они не глядят, но сфокусированы всеми чувствами друг на друге; стоящий перед ними Александр Евтеев им не интересен.

Перекладывая из руки в руку гантель, Евтеев следит, какой же это вызывает резонанс, но, похоже, что никакого.

– Задушевного контакта я между вами не наблюдаю, – сказал Евтеев. – Даром, что вы отец и дочь, такая родня – ближе некуда. Меня, что ли, стесняетесь. Если бы я вышел, вы бы, наверное, побеседовали.

– Но ты бы тогда ничего не услышал, – процедил Саюшкин.

– Я мог бы встать под дверью и подслушивать.

– Не выйдет, – сказал Саюшкин.

– Верно, себя мне не переломить, – кивнул Евтеев. – Мою порядочность. Недостойным действиям она воспротивится категорически, да…

– Тебе помешает не она, а расположение комнат, – сказал Саюшкин. – Они смежные – эта и та, которая за дверью, и в которой все еще обедают фермер и остальные. Тайком тебе по ту сторону двери не пристроиться.

– А в открытую? – спросил Евтеев.

– Нам с тобой? – переспросил Саюшкин. – Без уклонений?

– Придет и это время, – промолвил Евтеев. – Но я о той комнате. Вы уяснили?

– Не исключено, – ответил Саюшкин.

– Тут у нас комната и там у нас комната. В этой были бы вы, а я бы ходил по той – открыто. В открытую. Прогуливался бы и прислушивался. И кое-что бы услышал.

– Хрен бы ты нас расслышал, – заявил Саюшкин. – Вздумай мы с дочкой поговорить, мы бы вполголоса говорили.

– О незначительных вещах, – сказала Марина. – Не влезая друг другу в душу.

СЕКТАНТ Григорий Доминин практикуется в созерцании на крыше салуна; пристальный взгляд размеренно гуляет, губы сжаты неплотно, на лице печать веры и сопричастности всему выпускаемому и пропускаемому через себя; небо и то, что под ним, сливаются в Неописуемое Целое.

Дрынов и Волченкова, боясь Доминину помешать, к нему не приближаются.

– Тебе скоро возвращаться? – спросил Дрынов.

– Хозяин меня уже хватился, – ответила Волченкова. – За мое отсутствие мне будет серьезный разнос.

– А ты увольняйся. Становись, как я, вольным человеческим существом. Я считаю себя свободным, и этого меня не лишить, но за ним бы я пошел, куда бы он ни указал… сектантом ты его не называй. Нам надо подобрать ему более почтительное определение.

– Типа мистика? – поинтересовалась Волченкова.

– Типа того, – согласился Дрынов. – Типа духовного воспитателя. Чтобы меня ничего не отвлекало, он надавил на твоего хозяина, и тот распорядился меня бесплатно кормить. Ну, ты в теме.

– Я бы тебе что-нибудь и украдкой плеснула, но тут скрытничать ни к чему – выдача трехразового питания им одобрена. По поводу приятных дополнений в виде алкоголя хозяин четко не высказался. Я его спросила, а он схватил двумя пальцами мое лицо и прошипел: «Сгинь, дура!». Распсиховался мужчина. Он и до моего вопроса на взводе был.

– Вопрос все равно лишний, – сказал Дрынов.

– Наверно.

– Я же не пьющий.

– В таком случае и подавно, – кивнула Волченкова.

– Море накатило на берег и назад не отошло, – промолвил сектант Доминин. – Липкий снег засыпал дома по самые крыши. Из-под него не выбраться. Он намертво все закупорил, и воздух через него не проходит – землетрясение его разметает, и люди смогут дышать, но подобной встряске надлежит идти от Бога, а не от других людей, взрывы устраивающих. Это отнюдь не одно и то же. Какие бы напасти ни насылал на нас Создатель, в них непременно имеется нечто положительное, а действия, совершаемые людьми, позитивной ценности зачастую не представляют, вред и точка. Подойдите ко мне, Дрынов.

– С Варварой? – спросил Дрынов.

– Она мною уже испытана. Теперь я испытаю вас. Идите сюда и встаньте поближе к краю.

– Да зачем, – пробормотал Дрынов. – Вы меня… я и… зачем…

– Ступай, Дрынов! – сказала Волченкова. – Слушай, когда тебе говорят! И не пугайся, раскрепостись, классное испытание! Поверь мне на слово.

– И в чем оно заключается?

– Лишь в том, что он столкнет тебя вниз, – пояснила Волченкова.

– А-ааа, – протянул Дрынов.

– Прочее зависит от того, как ты будешь лежать, – сказала Волченкова. – Если лицом вверх, к небесам, он поздравит тебя криком отсюда, а если вверх спиной, ему придется спуститься и сломать тебе шею. Сам-то ты ее не сломаешь – тут низко. Тебе ясно? Мне наш духовный воспитатель говорил так, и я поняла, что он хочет проверить, насколько я ему предана, готова ли я полностью покориться его воле… столкнуть, он, конечно, не столкнул.

– Нет? – воодушевился Дрынов.

– Ой, я проговорилась… напортила я, ох… подвела вас своей болтливостью. Вы на меня не гневаетесь?

– Гневается Бог, – сказал Доминин. – Гневаются недоразвитые люди. Все о'кэй.

АЛЕКСАНДР Евтеев проявляет упорство, Марина Саюшкина выказывает неуверенность, Рашид по-восточному невозмутим: все они в вездеходе, проламывающемся сквозь лес, застревая в снегу, выбираясь и на короткое время набирая приличный ход, полновесно сотрясаясь и шокируя своим видом и хрипом глядящую на него молодую косулю.

Замеревшая чуть сбоку от направления его движения, убежать она не в силах.

– К леснику ехать мне не хотеть, – промолвил Рашид. – Ты меня отвезти и ты с ним говорить. Коли он тебя не впускать, с ним говорить я – твердо, сильно, насчет жена… осмотреть весь дом он тебе не позволить. И я называть ему время разборка.

– Наметили его порешить? – осведомился Евтеев.

– Такой мысль есть. Фермер с сыном еще бы не спешить и откладывать, но ты сказать, что мучить себя нехорошо. Я, сказал ты, проехаться и поглядеть, там ли жена и мать, у лесника-ка ли она скучать, с лесник Филипп ты давай с культурой! Не грубо! Он редко мимо стрелять.

– А его сумасшедшая тетка? – усмехнулся Евтеев.

– О ней никто со смехом не говорить, – осуждающе пробормотал Рашид. – У нас толковать, что зверь она щадить, а человек убивать, как орехи глотать. Грызть из-за годов, из-за зубов не может, но глотать она очень просто.

– Орех заглотнешь не всякий, – сказала Марина. – Грецкий бы не пролез. И при этом бы не застрял – он грозен не для меня, а для того, в кого я его выплюну. Промеж глаз. Если орех у меня будет.

– Да орехи-то полно! – воскликнул Рашид. – Ты к нам приезжай и всем угощайся! Деревья с грецкий орех, пожалуйста, тряси, ко мне в дом заходи, на лучший место садись, огромный радость мне доставляй…

ВЫШЕДШИЙ из дома в одной рубашке лесник Филипп угрюмо взирает на зашедших на его участок Евтеева и Саюшкину.

Леснику холодно, и он, удерживая на физиономии твердость, тщится это не показать. Тянущиеся растереть замерзающее тело руки им амплитудно отбрасываются, но создаваемый лесником образ настоящего мужчины, подобной, гнетущей Марину Саюшкину разболтанностью, разрушается безвозвратно.

– В дом я вас не пущу, – сказал лесник. – Смолчи вы, зачем приехали, я бы еще посмотрел, но с приятелями фермера разговор у меня короткий. Выметайтесь с моего участка.

– Это мы в элементе, – промолвил Евтеев. – Жена фермера, получается, у вас?

– Она там, где быть ей угодно, – сказал лесник. – Я ее не похищал – она, если ко мне и пришла, то не под дулом.

– Пистолета? – уточнил Евтеев.

– Пистолетов не держим, – усмехнулся лесник. – У нас здесь принято пользоваться игрушками с калибрами помощнее. Крутыми такими ружьями. Когда из него пальнешь, мне и самому из-за отдачи больно, а что говорить о том, в кого я попадаю – наверное, нестерпимо… пока не помрет. Что происходит почти тут же.

– Уводите вы меня весьма искусно, – сказал Евтеев.

– От чего? – спросил лесник.

– От убитого из пистолета. Не вами? Наркодилера не вы пристрелили?

– Кого? – удивился лесник.

– Его труп у вашего забора обнаружен, – сказал Евтеев. – Иван Иванович показания уже дал.

– И труп нам показал, – сказала Марина. – Он на секунду воскрес и прокричал ваше имя.

– Вы мне голову-то не морочьте, – пробормотал лесник. – Для живущего в лесу я довольно развитой человек, и оживающими трупами и какими-то бредовыми показаниями меня с толку не сбить. Двигайте-ка вы прочь! Никакого наркодилера я не знал.

– А о взрывах вам что-то известно? – поинтересовался Евтеев.

– Мне? – переспросил лесник. – Мне нет.

УНЫЛО шатаясь вокруг стоящего у забора вездехода, Рашид нарывается взором на оставленный гусеницами след. Он теряется вдали, и Рашиду, направляющему взгляд как можно дальше, мерещатся теплые пейзажи его родимого края; растроганный Рашид прогибается вперед и, не отрывая ног, тянется к ним грудью.

Из калитки выходят Александр Евтеев и Марина Саюшкина.

Калитка захлопнулась. Потревоженный звуком Рашид вернулся.

– Он вас впускать? – спросил Рашид. – Какая у вас новость?

– Жену фермера мы не видели, – сказал Евтеев. – На участке ее точно нет.

– А в доме ли она, не в доме, вы не знать, потому что туда не входить, – вздохнул Рашид. – Лесник вам не разрешать.

– Может, тебе разрешит, – промолвила Марина. – Мы же особо не напрашивались, ну а ты ему жалостливо скажи, что ты его умоляешь, и когда он пошлет тебя матом, пообещай ему твоего фермера предать. В их будущей войне.

– Э-ээээ, – протянул Рашид.

– Тогда он, – сказала Марина, – впустит тебя в дом, ты эту женщину, скорее всего, там не найдешь, и войны не будет.

– Ловко, – усмехнулся Евтеев.

– Э-ээээ, – протянул Рашид.

– Ты же не хочешь воевать, – сказала Марина.

– Война я не бояться. На нее я не ходил, но я на война глядел и имел знакомство с опытный народ, который в война разбираться. Он бы мне без обмана сказал, что шанс не на наш сторона. Я, Махмуд, фермер и сын Борис – нас всех четверо. Лесника с теткой поменьше, но у нас на всех только один ружье, а у них не сосчитать, и попадать они уметь лучше нас. Фермер стрелять слабовато, а как стрелять я, все равно. Ты догадываешься, от чего?

– От того, что ружье тебе не достанется, – ответил Евтеев. – Твой властитель бей его из рук не выпустит.

– Командиру так и положено, – сказала Марина.

– Я и говорю, – кивнул Евтеев. – Будь среди них снайпер, фермер бы своими амбициями поступился, но это если по уму, а тут и не снайпера, и не… а сын?

– Борис стрелять более метко, чем отец. Однако ружье ему не давать из-за отцовский любовь, ведь в человек, у кого ружье, лесник вгонять пуля в первый очередь. А как он поступать с безоружными, я разведаю на себе.

СУДОРОЖНО мыслящий, вцепившийся в спинку стула с Анной Катковой, лесник Филипп жену фермера слегка раскачивает; она, откинув голову, по-видимому, грезит о другой жизни.

Тетка лесника, находясь у окна, тасует колоду и выкладывает на подоконник отдельные карты. Пиковый король, бубновая шестерка, пиковая десятка, бубновая девятка.

О чем говорит такой расклад, скривившая губы Изольда Матвеевна не знает.

– Фермер у меня допрыгается, – процедил лесник. – Поймет, что значит засылать ко мне незнакомых хмырей и девиц… ее-то я помню. Она дочь этого… Саюшкина. Тоже мужик мутный! Я не удивлюсь, если он комбинирует заодно с ними. Помогает им плести сеть.