Кровь на камнях

– Ахрнеть не встать, – прохрипел я, – а вы не очень гостеприимный народец, а?

Индеец не ответил. Пронзив меня пристальным взглядом, он осторожно положил сумку на пол неподалеку и скрылся в соседней комнате. Девушка же начала доставать тушки кроликов из корзины и раскладывать рядом с очагом.

Я напряг мышцы и попробовал ослабить путы. Выглядели те не шибко толстыми, может удастся их разорвать? На лбу выступила испарина. Затекшие ладони и усталые ступни плохо слушались, в кожу будто сто иголок воткнули.

«Петухи проклятые…».

Спустя минуту бесплодных попыток стало очевидно – хрупкая видимость веревок оказалась обманчивой. Они даже не шелохнулись, когда я дергался.

«Говно…».

Прислушался. Если не считать копошения индианки да щебетания птиц и криков обезьян, ничего не было слышно. Раскрашенный туземец, скрывшийся в соседней комнате, вел себя тихо. Может уснул?

«Да и насрать…».

Несмотря на легкий туман, обволакивающий разум, да боль в горле, я решил обдумать положение. Все равно большего не оставалось.

«Итак, вряд ли это место для съемок фильма или затянувшийся розыгрыш на телешоу».

Первые сомнения, что я попал куда-то не туда, появились во время созерцания здоровой пирамиды на берегу. С тех пор они только крепли с каждым часом.

«Ахренеть, но как это возможно вообще?! Это ж бред полный!».

Однако все, что представало предо мной, точно не являлось бредом или белой горячкой. Я отчетливо различал запах готовившегося мяса и методичное шварканье ножа. Видел спину точеной индианки, которую облегала зеленая накидка. Ощущал крепкие путы на руках и ногах. Точнее… уже нет. Конечности окончательно затекли.

«Ладно, допустим, я в… где? Заблудился и попал в резервацию? Или очутился на диких землях туземцев? Чет не припомню, чтоб таковые были в Мексике. Предположим я в… где? В прошлом? И что делать? Что делать-то?! Говно!».

В животе заурчало, когда по хижине начал распространяться запах крольчатины. Вскоре к нему добавился аромат кукурузы. Я сглотнул слюни.

«Надеюсь, меня не собираются морить голодом…, а вообще, что со мной собираются делать в принципе? Зачем я им, нахрен, сдался?».

Если б хотели убить, то, наверное, уже сделали это. Закололи на берегу или выбросили в океан. Моментов предостаточно. Для чего такие хлопоты – вести на остров, потом в деревню, связывать…

«Уж не хотят ли меня зарезать на одной из пирамид как в том фильме Мэла Гибсона?».

От одной мысли об этом меня бросило в пот. Даже думать о подобной участи не хотелось, но она, как назойливый комар, возвращалась снова и снова, жаля мозг. И спрея от такой проблемы еще не изобрели.

«Спрей…».

Разум сделал причудливый виток размышлений, вернувшись к моим вещам.

«Куда они положили спрей? Обратно в сумку? Или тот крашенный с собой забрал? Говно… я не помню! Но надо попробовать вернуть вещи. И произвести на этих чудиков впечатление. Вдруг сойду за бога или типа того? Кому эти петухи поклоняются?».

Думы прервал туземец, появившийся из соседней комнаты. В руках он снова держал копье. Окинув меня хмурым взглядом, он что-то коротко бросил девушке и направился к выходу. В сумраке дома тускло блеснули очки, заплетенные в волосы аборигена.

«Очки… телефон!».

– Э! Мобилу! Мобилу верни! – крикнул я, чуть не закашлявшись.

Туземец остановился и бросил через плечо:

– Майнг.

Я лихорадочно вспоминал, как они называли сотовый, впервые увидев его.

«Как же… как же… говно, ну как же?!..».

Воин переступил через порог, когда в памяти, наконец, всплыло искомое слово.

– Ниино! Это мое ниино!

Он замер. Колокольчики тихо звякнули над проемом. Индеец медленно обернулся и внимательно посмотрел на меня. Я затаил дыхание.

«Понял? Понял, нет?».

Сердце громко стучало в висках.

Туземец неспешно поднес руку к волосам. Дотронулся до очков. В раскосых глазах заплясал огонек сомнения.

– Мое ниино! – надавил я, вложив в голос всю твердость, на которую остался способен.

Повисла напряженная тишина. Даже индианка бросила готовить и воззрилась на нас.

Индеец с прищуром наблюдал за мной. Его тонкие пальцы играли собственными волосами… а затем огонь сомнений в его взоре внезапно потух.

– Майнг, – сухо бросил абориген и вышел из дома.

Я зажмурился и разочарованно выдохнул:

– А-а-а, говно!

Девушка молча вернулась к готовке еды.

– Это мои вещи! – гневно крикнул я ей в спину. – Мой телефон, моя сумка! Верните мне их!

Она не ответила, но я заметил, как напряглись мышцы спины под облегающей накидкой.

– Верните вещи и освободите меня, твари!

Индианка вздрогнула и выронила нож, которым разделывала мясо. Быстро подобрала его и продолжила. Ко мне так и не обернулась. Ничего не ответила.

– Да пошли вы…

Я устало откинулся на кровать. Горло разболелось сильнее. Его жгло и першило. Дико хотелось пить. Все тело покрылось липким потом. Комариные укусы зудели и чесались.

Однако попросить воды у этой косоглазой красавицы не позволяло, не пойми откуда взявшееся, чувство ущемленной гордости. Горечь и обида обуяли меня. Мысль о том, что лучше сдохнуть, нежели молить о глотке живительной влаги, теперь казалась очень даже привлекательной.

Я вздохнул и закрыл глаза. Сонливость накатывала сама собой. Через минуту организм провалился в болезненную дрему. Снился какой-то бред. Что Ира, обиженная на мои слова об увольнении, привязала меня к креслу и насильно кормит протухшими ананасами. А я глотаю, ору от бессилия и ничего не могу сделать. И еще у подчиненной откуда-то взялось косоглазие… а консервы в определенный миг стали пахнуть, как жареное мясо кролика…

Сон прервался. Я тихо чихнул и поднял веки.

Надо мной склонилась та самая индианка. В руке она сжимала нож с черным и заточенным лезвием.

Глава 6

– Че надо? – прохрипел я. – Убери эту хрень!

Косоглазка проигнорировала мои слова и села рядом с ложем. Только сейчас я заметил, что в левой руке она держит широкую миску из глины, поверх покрытую узорами, напоминающими падающий дождь. Внутри виднелись куски мяса. Их аромат вызвал очередную бурю в моем животе. Несмотря на боль в горле и легкий озноб, голод вернулся с удвоенной силой.

– Т’уль, – тихо молвила индианка.

– Тюль? – не сразу сообразил я. – Какие занавески?

Она не ответила, а стала молча разделывать крольчатину на кусочки поменьше.

«Ну, по крайней мере, сдохнуть от голода не дадут… пока».

– Это мне? – все же решил уточнить.

– Т”уль, – повторила косоглазка, не отрываясь от миски.

– Ну, тюль, так тюль, – выдохнул я и закашлялся.

Незнакомка подцепила ножом один из кусочков и поднесла к моим губам. Еда была горячей, словно только что с углей. Но невероятно аппетитной. Я даже не заметил отсутствие соли или перца – так сильно проголодался. Последнее, что ел, так это испорченный гамбургер, а нормальной пищи во рту и вовсе давно не было.

С жадностью набросился на мясо, опалив себе небо нагретой едой. Слегка поморщился, но с удовольствием разжевал и проглотил, благо пища оказалась мягкой, хорошо прожаренной. Индианка уже подцепила второй кусочек и ждала, пока разжую. Несмотря на связанные руки, довольно быстро управился с ужином, однако это оказалось не все. Забрав нож с миской, косоглазка отнесла их к очагу и вернулась с хлебной лепешкой и еще одной глиняной чашей.

Я принюхался к лепешке:

– Кукуруза что ли?

– Чим, – молвила индианка.

Ее тонкие уста чуть подернулись в улыбке, но через миг она испарилась.

«Так, надо запомнить… чим – это кукурузный хлеб… нахрена? Понятия не имею».

С лепешкой тоже управился довольно быстро и сразу почувствовал блаженное насыщение. С облегчением выдохнул. Тем временем девушка протянула мне чашу. Заглянув, я увидел там воду желтоватого цвета.

– Это еще что за саки?

– Поцоле, – словно поняв, о чем спрашиваю, ответила она.

Только я вот ее вообще не понял:

– Поцоле?

– Поцоле.

Я принюхался. Пахло все той же кукурузой. Вскинув взор на незнакомку, решил испытать удачу.

– Поцоле… чим?

В глазах девушки промелькнуло удивление. Теперь улыбка по-настоящему появилась на ее губах.

– Чим! Чим! – и поднесла чашу ко мне.

– Понял, кукурузная вода, значит…

Напиток оказался сладковатым и освежающим. Напомнил бульон от картофеля с излишним крахмалом. Сухость во рту прошла, даже боль в горле притупилась.

– Спасибо, – искренне поблагодарил я.

Косоглазка не ответила. Она молча стала собирать посуду, намереваясь уйти.

– Меня Максим зовут, – попробовал я наладить контакт.

Девушка подняла взор и настороженно посмотрела на меня:

– Майнг.

– Понятия не имею, че это значит, – с моих уст сорвался вздох, – но мое имя… – тут я указал подбородком на себя, – Максим. А твое? – кивнул в ее сторону. – Как твое?

С минуту она продолжала смотреть на меня и, кажется, о чем-то думала. Затем медленно подняла руку и ткнула пальцем мне в грудь.

– Майнг… Мак… сим.

– Да! – громко прошептал я и закивал. – Похрен, пусть будет майнг Максим. А твое как? – и вновь кивнул на косоглазку.

Та опять ненадолго задумалась, но потом ее личико просветлело, и она выдала:

– Иш-Цацке.

Я чуть не прыснул, но вовремя сдержался:

– Иш-Цацке? Любишь всякие цацки что ли? Глядите, какая цаца.

Разумеется, она ничего не поняла. Только улыбнулась открытой и светлой улыбкой. Мне от нее даже стало неловко. Будто подшутил над умственно отсталым.

– Цацке, – уже серьезно повторил я. – Так попроще будет… наверное.

Индианка на секунду замялась, затем кивнула, положила ладонь на грудь:

– Цацке.

Взяла посуду и вернулась к очагу.

Я же выдохнул и откинулся на кровать.

«Ну, прогресс есть, уже хорошо».

– Цацке, – внезапно вновь позвал девушку.

Та обернулась через плечо.

Я демонстративно повел связанными руками:

– Может, отпустишь?

С мгновение она недоуменно взирала на меня, потом быстро мотнула головой:

– Майнг.

И вернулась к хозяйским делам.

Я разочарованно вздохнул:

– Но попытаться стоило.

Уставший и разморенный духотой, мой организм довольно быстро погрузился в сон.

***

На этот раз стук был куда более грубым. Я сразу догадался, что это Анас.

Оторвавшись от монитора, недовольно буркнул:

– Входи.

Татарин переступил через порог, закрыл дверь и положил на стол передо мной кипу бумаг. На губах работника играла привычная улыбка, но сейчас она мне казалась немного другой. Чуть печальнее, что ли?

«Жалеет, что отдал мне банку с ананасами? Пусть забирает, я все равно больше двух колец не съел».

– Это отчет по продажам за месяц? – уточнил я, ткнув пальцем в бумаги.

– Ага, шеф, – кивнул Анас, – он самый.

– Чет большой, – я начал пролистывать, – сомневаюсь, что вы на столько наработали.

– Тут еще заявление Ирусика в конце, – добавил татарин.

Я вскинул голову:

– Какое заявление?

– Об увольнении, шеф, – улыбка Анаса стала шире и… еще печальнее? – Да мое тоже там имеется.

Секунду я недоуменно таращился на эту улыбочку, потом откинулся в кресле и выдохнул:

– Это что за бунт на корабле?

– Прости, шеф, – развел могучими руками татарин, – но гребцы на галере сдохли.

– Да че ты несешь?!

Я вдарил кулаком по столу. Банка с ананасами подпрыгнула, и пара сладких капель упала прямо на отчеты.

– Вот видишь, Максимка, – нарочито весело хмыкнул работник, – Ирусик права, совсем себя извел работой, на подчиненных срываешься.

– Это вы мне свинью подложить решили?! – я подался вперед. – Че, завидно стало, сколько монтажка денег приносит?! Так от этого ваша зарплата зависит!

Анас простонал и закатил глаза:

– Да кто тебе завидует, аллах с тобой! Платишь ты хорошенько, спору нет. Но знаешь, здоровье-то оно богатырское, конечно, но денежек важнее. Потому, – продолжая улыбаться, он виновато повел плечами, – мы решили, ну их. Лучше подыскать место потише и поскромше.

Мое лицо исказилось от злобы. Виноватая улыбочка Анаса злила лишь сильнее. Я чувствовал, что вот-вот сорвусь и выйду из себя. Кажется, больше года работы без отдыха давали о себе знать.

– Вот, значит, как запели? – проскрежетал сквозь зубы. – Я из кожи вон лезу, чтобы мы, наконец, встали на ноги, а вы…

– Э, нет, шеф, – невесело возразил татарин, – поправочка, не ради нас, а ради себя. Будем честны, я с Ирусиком для тебя мало что значим. Доход с шиномонтажика – это весь твой интерес. А у нас, представь, – он вновь развел руками, – есть и другие хотелочки.

Я сидел и испепелял его взглядом, но Анасу, судя по всему, оказалось похрен. Он все так же стоял и виновато улыбался. С долей сожаления да осуждения. И это невероятно бесило. Я взял пластмассовую вилку, которой недавно ел ананасы, и стал вертеть меж пальцев, чтобы хоть как-то успокоиться.

– Раз решили, то проваливайте. Обойдусь без вас. На ваше место полно желающих найдется.

– Конечно-конечно, шеф, – залыбился Анас, демонстрируя все тридцать два безупречных зуба, – почеркушку только свою на заявлениях оставь.

Не выпуская вилки, я взял бумаги и импульсивным росчерком поставил подписи, затем едва ли не швырнул листы в рожу этому типу. Тот подхватил заветные документы и помахал ими в воздухе.

– Спасибо, шеф. За месячным окладом мы чуть позже забредем.

Я промолчал. Лишь крылья носа дернулись от сдерживаемого гнева.

Анас ухватился за ручку двери и уже хотел выйти, однако вдруг обернулся через плечо и печально вздохнул:

– А ведь Ирусик права, шеф. Никто не хранит кукурузу в корзинке с дырками. А ты своим эгоизмом продырявишь собственную корзинку. Будь к людям добрее.

– Убирайся.

Татарин снова снисходительно улыбнулся и, выдохнув, скрылся за дверью.

Раздался треск. Это сломалась вилка в руках. Через секунду она уже летела в мусорное ведро. Я откинулся в кресле и зарычал, как раненый тигр. Меня всего трясло, словно в лихорадке.

***

Я проснулся от того, что тело бил сильный озноб, будто в лихорадке. Со стоном, открыл глаза.

В хижине сгустился полумрак, а за порогом свет приобрел оранжевый оттенок. Кажется, дело шло к ночи. Очаг больше не горел. Чуть тлеющие угли ярко выделялись в темной комнате. В воздухе различался едва уловимый запах еды – ароматы мяса кролика и душок кукурузы.

Я прислушался. Тишина. Только снаружи доносилась усиленная трель насекомых. Даже птицы почти не щебетали, явно готовясь ко сну.

Горло першило жутко. Так сильно, что на глазах выступили слезы. Судя по испарине и ужасному самочувствию, у меня поднимался жар.

«Говно… этого еще не хватало… я ж температуру не переношу…».

Облизав пересохшие губы, позвал:

– Цацке…

Вместо своего голоса услышал какой-то жалкий сип. Будто очнулся после трехнедельного запоя. Постарался откашляться. Боль в горле усилилась.

– Цацке!

На сей раз голос прозвучал убедительнее, но я по-прежнему хрипел, как дряхлый старик.

Из соседней комнаты донесся шорох. Словно легкая ткань касается пола. Через минуту в проеме появился силуэт косоглазки. Отсюда я не мог сказать наверняка, но по неуверенным движениям сделал вывод, что она спала. Через миг догадка подтвердилась – девушка зевнула.

– Майнг? – тихо спросила она.

– Пить хочу, – простонал я, – воды дай.

Цацке потерла лицо и покачала головой.

– В смысле?! – говорить было больно, но жажда мучила сильнее. – Дай мне воды! В сумке, – кивнул, – есть бутылка. Можешь анальгин заодно дать, мне не помешает.

Она продолжала стоять в проходе, тупо таращась на меня. Я и сам спросонья не сообразил, что хрен меня поймет.

– Говно… – закатил глаза, кивнул опять на сумку, – дай!

Цацке вновь быстро замотала головой:

– Ма’

– Че ма?!

Я готов был взорваться, жар начинал плавить мозги.

– К’угуль чач.

– Я по-вашему не бельмеса, слышь?! Что еще за кукушка?! – закашлялся и простонал. – Просто открой сумку и дай мне анальгин.

И вновь Цацке быстро замотала головой. Казалось, еще чуть сильнее, и та отвинтится да упадет с плеч. Когда девушка заговорила, я услышал в ее тоне нотки священного страха.

– Ма’! К’угуль чач!

– Да иди ты в жопу! – в сердцах бросил я и откинулся на ложе.

Тело покрылось холодной испариной. К горлу подступила тошнота. Вкупе с вечерней духотой, жар становился невыносимым.

«Как она там воду кукурузную называла?».

Охваченный лихорадкой, я туго соображал, но старался вспомнить изо всех сил, пока Цацке не ушла обратно в комнату. Судя по нервным движениям, именно это она и намеревалась сделать.

Я опять застонал, напряг все извилины. И, наконец, вспомнил.

– Поцоле! – прохрипел. – Поцоле дай!

Вот теперь поняла. Она подошла к очагу и достала из темного угла какой-то кувшин. В сумраке я не смог разглядеть, украшен ли он чем-нибудь, но сосуд имел форму вазы для цветов, только сделан из глины. Следом показалась знакомая чаша. Цацке наполнила ее, пересекла комнату и поднесла к моим губам. Я сразу уловил уже знакомый запах кукурузного напитка. С наслаждением осушил миску до дна.

– Может, все-таки дашь анальгин? – безо всякой надежды поинтересовался я и кивнул на сумку.

Косоглазка вцепилась пальцами в чашу, резко мотнула головой, испуганно прошептала:

– К’угуль чач.

– Ладно, я понял. Решила обречь меня на мучительную смерть… о-о-о…

Я не переносил высокой температуры. Как только та достигала тридцати восьми градусов, сразу пил жаропонижающие. Потому и таскал на всякий случай с собой аптечку. Сейчас же колбасило так, будто были все сорок. Ощущения просто омерзительные.

Губы снова быстро пересохли. С них сорвался тяжкий стон. Я закрыл глаза и вдруг почувствовал нежную ладонь на своем, покрытом испариной, лбу.

– Ах-мен, – услышал взволнованный шепот иднианки.

– Да, – просипел я, – если не дашь анальгин, то скоро дела будут аховые.

Цацке не ответила. Она резко поднялась и выбежала из хижины.

– Ну, ахренеть…

Мой взор обреченно скользнул по сумке. Та лежала на полу совсем рядом. Так близко, и так недосягаемо одновременно. Даже если мне каким-то чудом удастся доползти и дернуть за молнию, как достать таблетку из аптечки? А как проглотить? Вместе с упаковкой? О, сейчас я пребывал в таком самочувствии, что готов был сожрать всю пластину целиком! Лишь бы не ощущать этот сраный жар!

Решил-таки рискнуть. Просто лежать, дрожа от озноба, и прислушиваться к дикому биению сердца, обливаясь потом, оказалось выше моих сил.

С трудом подобрался к краю ложа. То сильно заскрипело и еще больше прогнулось.

«Если сейчас провалится, будет весело».

Но кровать выдержала. Хоть где-то повезло.

Постарался пошевелить конечностями, но они так затекли, что отказывались служить. Мысль о том, что я не смогу открыть сумку, даже если очень захочу, окатила, как холодной водой. Жаль, жар от этого не ослабел.

«Зубами отдеру!».

Балансируя на краю, все же попытался принять более удобное положение, но в последний миг не удержался и рухнул носом об пол. В голове словно бомба взорвалась. Всего передернуло.

– Сука… – разлетелся мой стон по всей хижине.

В висках пульсировало так, будто кто-то намеревался разорвать меня изнутри. Нос дико болел. Осторожно приоткрыл веки, боясь увидеть кровь, потоком хлеставшую из разбитой «шмыгалки». Но, каким-то чудом, обошлось без перелома. На мгновение опустил веки, выдохнул. Собрал всю волю в кулак и перекатился к сумке. Перед взором все поплыло. Предметы двоились в глазах.

«Еще немного… еще чуть-чуть…».

Я взял паузу, чтобы отдышаться. На каменном полу было прохладнее, нежели в кровати. Это чуть притупило ощущения жара. Но желание добраться до спасительной таблетки лишь усилилось.

«Говно… за что мне это все…».

Зажмурился, невольно прислушался к сердцебиению. Громкое, учащенное и неприятное.

«Надо достать эту сраную таблетку!».

Полный решимости, я ощутил новый прилив сил. Стиснув зубы, кувырнулся еще раз и опустился лицом прямо на сумку. Синий нейлон тут же пропитался вонючим потом. Я ухватил зубами за подвес «молнии». Потянул. Та не поддалась. Застонав, потянул сильнее. Безрезультатно. Еще сильнее. Тот же эффект. Сгорая от жара и нетерпения, я дернул со всей силы и в следующий миг ощутил, как во рту остался оторванный подвес.

– Сука! – со злобой выплюнул я.

На языке появился металлический привкус.

– Как теперь тебя открыть, падла?!.

Попробовал ухватиться за замок, но это оказалось не так просто. В конце концов, попытки с четвертой, удалось-таки это сделать. Потянул в сторону и, о чудо, «молния» поддалась! Сумка стала открываться. Внутренне весь торжествуя, я расстегнул ее настолько, насколько смог, и зарылся в нее носом. Да, спрей и бутылка «Топо-Чико» лежали на дне. Видимо, «очкарик», руководствуясь какими-то мотивами, вернул «прыскалку» обратно. Но сейчас это мало меня интересовало. Взор приковала желанная аптечка. Жар и озноб усилились. Видимо, лежание на холодных камнях проходило не так благоприятно, как казалось изначально.

«Как же открыть тебя?».

Зубами замки я здесь точно не подцеплю. Тем более открывать надо с обеих сторон. Мною начало завладевать отчаяние. Заветная таблетка была так близко и так далеко одновременно. Но я зашел слишком далеко, чтобы останавливаться на полпути и не попробовать. Ухватился за край аптечки. Отполированная поверхность так и норовила выскользнуть из зубов, потому приходилось до боли стискивать челюсти. Со стоном потянул вверх. Не поддалась. Уже не боясь что-либо порвать, я рванул что есть силы. Аптечка даже не приоткрылась. Она выскользнула изо рта, напоследок больно заехав по резцам.

– Тварь! – в отчаянии выкрикнул я и в изнеможении опустил голову прямо в сумку.

Щека коснулась прохладного стекла бутылки. Это принесло небольшое облегчение.

«Как же… как же открыть тебя?..».

Сердце бешено стучало в висках. Тело била дрожь и накрывала волна жара вперемешку со слабостью и испариной.

Я выдохнул, закрыл глаза, пытаясь придумать способ, что позволит добраться до таблетки.

Глава 7

Березы за окном стали отбрасывать тени, небо окрасилось в оранжевые цвета. Гул машин стал громче, люди возвращались с работы домой. А я все сидел, откинувшись в кресле, и отрешенным взором пялился в потолок, на белой краске которого играли слабые блики.

В основном зале стояла тишина. Лишь трещали электрические лампы. Ира и Анас ушли, а я даже не заметил когда. Да, завтра вернутся, чтобы доработать оставшиеся дни и получить выходное пособие, но то, что они оставили меня, ощущалось уже сейчас. Руки непроизвольно вцепились в подлокотники кресла.

Весь день коту под хвост. И теперь еще искать новых сотрудников.

«Говно!».

Хотелось рвать и метать! Взять эту треклятую банку с ананасами и со всей дури запустить в полет! Оставить сахарные пятна на полу и мебели!..

Я шумно втянул носом воздух, закрыл глаза и медленно выдохнул. Внутри все клокотало, но разум начинал брать контроль над чувствами. Прислушался к гулу машин, отдаленным крикам детей на спортивной площадке, шелесту листьев под окном…

Поднял веки. По-прежнему отрешенный взор остановился на сейфе, вмурованном в стену.

– Хм…

«Может, это знак? Мне действительно пора отдохнуть? Сезон выдался удачным. Могло быть, конечно, лучше, если бы кое-кто не прохлаждался на работе… так, спокойно, – вдох-выдох, – пусть катятся нахрен, если их что-то не устраивает. А я и вправду немного отдохну».

Очередные крики детей заставили поморщиться.

«Вот только надо выбрать, где сейчас не сезон… меньше народу, больше кислороду».

Остаток вечера прошел в изучении туристических сайтов. За окном уже зажглись фонари, когда я нашел, наконец, то, что искал. Мексика. Ривьера Майя. Период дождей как раз начинался с мая и шел до конца октября. Мои губы расплылись в довольной ухмылке…

***

– Майнг… Мак… сим.

Я услышал знакомый нежный шепот и застонал, ибо тот вырвал меня из объятий пусть болезненного, но все-таки сна. Чувства сразу обострились. Жар вернулся, как и общее ощущение паскудности да омерзения. А еще мочевой пузырь напомнил, что его давно не опорожняли.

– Убирайся, – глухо молвил я, не поднимая головы, – дай мне просто умереть.

– Майнг Мак… сим, – косоглазка позвала настойчивее.

– Как вы затрахали меня все…

Я поднял голову и повернулся на бок. Цацке сидела передо мной на коленях и с долей испуга рассматривала меня. В сумраке я не сразу заметил, что она вернулась не одна. Позади возвышалась фигура какого-то лысого мужика с приплюснутой и вытянутой головой, будто ее положили под пресс. Цацке развернулась к нему и что-то быстро проговорила. Тот спешно залопотал в ответ, и через пару секунд девушка уже бежала разводить огонь в очаге. Вспыхнуло пламя, на удивление ярко осветив комнату. Видимо, индианка подбавила дров. Я увидел, что приплюснутый – морщинистый старик с какими-то дурацкими татуировками и полностью обвешанный деревянными бусинами. Шея, запястья… все в бусинах. Еще и нос проколот какой-то хренью. В руках человек держал мелкие вязаные мешочки. Доверия они у меня не вызывали, как и их владелец.