Рециклон: книга I

Я внимательно смотрю в её глаза, такие большие, такие красивые, такие молящие. Нервно сжимаю ладони в кулаки, разжимаю, сощуриваю глаза и, глубоко вздохнув, с трудом выталкиваю сквозь зубы:

– Хорошо, мы поедем. Но ты должна во всём слушаться меня, не поддаваться ни на какие провокации со стороны гостей из твоей прошлой жизни. Если я решу, что нам немедленно нужно покинуть данное мероприятие, ты, беспрекословно, в каком бы ни была состоянии, пойдёшь со мной. Ты поняла?

С едва заметной задержкой жена кивает, потом вскидывает руки и, обняв меня за шею, еле слышно шепчет:

– Спасибо, Серёжа. – И тут же, отстраняясь, нервно бросает быстрый взгляд куда-то в сторону. Торопливо, словно боясь, что её кто-то перебьёт, выпаливает: – Я пойду приготовлю ужин. Я знаю, у тебя, наверное, есть какая-то работа, так что можешь спокойно заниматься ею. Ни о чём не беспокойся. Где-нибудь минут через сорок, как раз всё приготовлю, и мы сможем спокойно поужинать. – После чего она разворачивается и быстро идёт вниз по лестнице, оставляя меня в глубоком смятении и задумчивости.

Глава 5 Город.

На душе у меня скребли кошки, хотя за детей я не переживал, зная, что под чутким наблюдением стариков с ними ничего не произойдёт. Даже более того, им будет хорошо, и они вряд ли заметят наше отсутствие. Дед Макар со своей бабкой умели развлекать детей, этого было не отнять. Меня заботило другое: возвращение в Город. Нет, не то чтобы я давно там не был. Я бывал в городе достаточно часто: по делам, по работе или за покупками. Но, посещая город набегами, я не пересекался со знакомыми людьми, не сталкивался со своей прошлой жизнью, не вливался в отринутый когда-то ритм улиц. А сейчас, слушая тихую музыку, наполнившую салон "Лета", меня неотвратимо несло туда. Слишком много меня связывало с ним. Да что-то много. Вся моя жизнь была вплетена в Санкт-Петербург. И хотя решение покинуть его было продиктовано семейной необходимостью, присутствовали и иные мотивы. Мои страхи, мои собственные воспоминания, от которых я хотел отделаться, избавиться навсегда, отгородившись за спокойным уютом деревни.

Всё началось задолго до знакомства с Наташей. После несчастного случая на производстве, произошедшего с моим отцом, в город меня забрал дядя Саша, немолодой угрюмый мужик, влачивший жалкое существование в старой обшарпанной двухкомнатной квартире на первом этаже достаточно древнего дома. Он так и не удосужился обзавестись семьёй, причины мне не известны до сих пор, так как за время моего проживания у него он не посчитал нужным посвятить меня в подробности своей личной жизни. На воспоминания отца тоже полагаться не приходилось. Мой папа не любил своего брата. Я не знаю, что произошло между ними, но он редко о нём говорил. А если и вспоминал, то отзывался о нём крайне нелицеприятно. Может быть, только пару раз я слышал какие-то светлые хорошие истории, но зачастую они были связаны с их детством, видимо, ещё до ссоры, раскидавшей двух родных людей по разные стороны баррикад жизни. Но, как бы то ни было, после смерти своего брата мой дядя решил позаботиться о племяннике. Тот день я помню отчётливо.

Похороны отца, небольшое кладбище, несколько десятков людей – все в основном с работы – обступивших гроб, в котором будто живой лежит мой отец, мой папа. Он лежит неподвижно, но кажется, стоит взять его за руку, и он тут же сядет, улыбнётся своей рождающей морщинки вокруг глаз улыбкой, потреплет по волосам и скажет что-нибудь вроде: "– Серёжка, не кисни". Но этого уже не произойдёт. Больше никогда. И это "никогда"гонгом звучит в сердце, или это сердце бухает так в груди, не разобрать. На кладбище ветряно и идёт дождь, мелкий, холодный. Он кидает капли воды на моё лицо и сливается со слезами. Все подходят по очереди ко мне и что-то говорят, наверное, сочувственное или ободряющее, я не помню, мой взгляд прикован к лицу отца. Проходит ещё какое-то время, гроб закрывают, и четверо крепких мужчин начинают опускать его в могилу. Я не хочу этого: я ору, чтобы его не хоронили, но ору беззвучно. Я прикован, прирос к земле и только смотрю, не в силах отвести взгляд. Гроб бухает о дно ямы. Все по очереди подходят к краю и произносят какие-то речи, а потом я вижу, как один из людей бросает пригоршню мокрой земли, и она комом с хлюпающим звуком ударяется о крышку. А у меня перед глазами совсем другая картина: открытое лицо моего папы и липкая земля, размазавшись о лоб, сползает на нос, затекает в правый глаз и ручейком, подгоняемым каплями дождя, стекает на подбородок и дальше к шее. И лицо, словно потревоженное этим грязным плевком, вдруг оживает и пытается улыбнуться, что-то сказать, но земля забивается в рот, и из ямы раздаётся только невнятное "уууу". Я кричу. Кричу в ужасе, закрываю уши ладонями, но звук не прекращается, он нарастает, прорывается сквозь руки. "Уууу"слышу я всё громче и всё отчётливее. Меня трясёт, крик рвёт горло. Вижу протянутые ко мне чьи-то руки. Мокрые и покрытые землёй, они пытаются схватить меня. "Уууу"– голос всё набирает и набирает силу, а я, извиваясь, выскальзываю из земляных рук и бегу прочь. Дальше, дальше, чтобы не слышать, чтобы не видеть. "Уууу"летит за мной, не отставая ни на шаг. И вдруг удар. Сильный, в самое лицо. Боль накрывает меня полностью. Я падаю, кубарем катюсь по мокрой и скользкой земле. А потом поднимаюсь в воздух и, покачиваясь, как лодочка на волнах, которую папа вырезал из дерева и запускал вместе со мной в канале. В одну сторону, в другую, в одну – в другую. В одну, в другую. Шаг за шагом. Шаг за шагом.

Дождь падает на моё сухое от слёз лицо. Здоровенный мужчина стоит рядом и крепко держит меня за руку. Его лицо хмуро, глаза горят застарелой обидой вперемешку с болью. Он молчит. Молчу я. Потом он вдруг, неожиданно резко, садится на корточки и, глядя из-под косматых бровей мне в глаза, глухо произносит:

– Теперь ты будешь жить со мной.

Бумаги на опекунство были оформлены в короткий срок, так как дядя Саша был моим единственным близким родственником. И уже на второй день после похорон я въехал в его квартиру, в которой он благодушно выделил мне одну из комнат. Маленькая, грязная, она была заставлена всяким пыльным хламом. Везде на полу, на продавленном и заляпанном толи грязью, толи краской диване, валялись старые пожелтевшие от времени газеты, потертые журналы, вырванные из книг страницы и прочий мусор, копившийся, кажется, тут десятилетиями. Оглядев свою вновь обретённую комнату, я пришёл в уныние. Перед глазами тут же встала наша с папой квартира – чистая, светлая, какая-то родная. Но та жилплощадь принадлежала Заводу, и со скоропостижной кончиной своего временного владельца вновь отошла предприятию. Так что у меня не было выбора, кроме как заселиться в эту грязную комнатушку и постараться навести в ней порядок.

Помогать мне в этом благом деле дядя Саша сначала наотрез отказался, указав на свою занятость, но уже к вечеру, видя мои тщетные усилия по перемещению тяжёлой мебели, смягчился.

– Сергей, – сказал он тогда, – я вижу, ты не справляешься. Я помогу тебе всё расставить и даже выделю пару тряпок и чистящие средства, но на большее не рассчитывай. У меня важная работа, и я не могу отвлекаться на всякую ерунду. Мы поняли друг друга?

Я благодарно кивнул. Выполнив свои обязательства передо мной по расстановке мебели, он сходил на кухню и, вернувшись, поставил на пол у двери обещанные средства, после чего развернулся и ушёл к себе в кабинет. Я потратил на наведение порядка четыре дня, что неудивительно, учитывая мой возраст, но, справившись, казалось бы, с непосильной задачей, я был крайне горд собой и всеми силами пытался обратить внимание дяди на произошедшие изменения в своей комнате. Он зашёл, оглядел вылизанную до блеска жилплощадь, неопределённо хмыкнул, а потом махнул рукой в знак того, что ему не важно, и быстро удалился. Мне было обидно, по-детски обидно, что мои труды не оценили. Впрочем, потом я привык к его отношению ко мне. Он постоянно отмахивался от меня, как от назойливой мухи, ссылаясь на свою нечеловеческую занятость и важность проводимых им исследований. Насколько я тогда понял, он работал в каком-то НИИ, но чем конкретно он там занимался, я не знал.

Моя жизнь у дяди Саши была ничем особым не примечательна. Меня устроили в школу, располагавшуюся во дворе дома. И я, как многие мои сверстники, вел обычную жизнь школьника, за одним лишь исключением: у моих приятелей были родители, а я воспитывался дядей Сашей. Хотя назвать наши отношения "воспитанием"можно было лишь с очень большой натяжкой. Он предоставлял мне комнату в квартире, покупал продукты и давал небольшое количество денег на неделю. На этом его забота о племяннике заканчивалась. А вот требования только начинались. Уборка квартиры и готовка лежали полностью на мне. Про учёбу и говорить нечего. Его мало интересовали мои успехи в школе, единственное, что по-настоящему волновало, так это то, чтобы ни при каких обстоятельствах его не тревожили учителя, и это также лежало в моей ответственности. Выкручиваться я должен был сам. Получать плохие оценки было нельзя, я понял это сразу. С "пятёрками"вышло тоже не очень, так как за выдающуюся успеваемость в течение семестра моего дядю вызвали в школу для вручения какой-то грамоты. Он пришёл, выслушал похвалу от классной руководительницы, даже позволил себе улыбнуться и сказать что-то вроде: "Сергей молодец, я очень рад". Но как только мы перешагнули порог квартиры и дверь захлопнулась за нашими спинами, его прорвало. Он орал так, что дрожали стекла, потом, разорвав мою грамоту в клочья, приблизил своё красное раздувшееся от злобы лицо к моему и прошипел:

– Ещё раз меня оторвут от моей работы, и тебе несдобровать, щенок!

Последнее слово он выплюнул вместе со слюной и, развернувшись, бормоча под нос ругательства, скрылся в своём кабинете. После этого случая я решил, что лучше учиться хорошо, но не выделяться среди других учеников. Шли месяцы. Дядя продолжал пропадать на работе, а возвращаясь домой, сразу же запирался в своей комнате. Но где-то весной всё резко изменилось. К нам в гости стала приходить женщина. Невысокая, худенькая, в очках, с плотно затянутым хвостиком тонких волос на голове. Я не мог назвать её красивой, но и некрасивой тоже. Она была мила и, по странному стечению обстоятельств, носила такое же имя. Когда она в сопровождении дяди пришла к нам в первый раз, я был дома и делал уроки. На звук поворачивающегося ключа в замке я не обратил внимания, так как прекрасно знал, что будет дальше. Топающий шорох отряхиваемых ботинок о коврик, хлопанье закрывающейся двери, срабатывающий щелчок собачки замка, пара тяжёлых вздохов, выпускаемых через ноздри. Шелест куртки о висячем и никогда не используемом на вешалке пальто, два толчка падающих попеременно ботинок, еле уловимый трущийся звук одеваемых тапочек и шарканье в шесть шагов до соседней со мной комнаты. Потом противный скрип давно не смазанных петель межкомнатной двери и возвращение её назад с силой, уже без скрипа. Но сегодня всё было иначе. Звук открываемой двери, а следом незнакомый, чуть квохтающий, звонкий звук. Услышав его, у меня всё похолодело внутри, и я лишь через несколько секунд понял, что это смех. Дядин смех. Я даже не представлял, что его голосовые связки способны издавать такое. Но, несомненно, это был он, потому что следом за смехом загремел его басовитый голос, о чём-то кому-то рассказывающий. А вторил ему женский смех. Я замер, превращаясь в слух. В прихожей же продолжалось какое-то барахтанье, разговоры, потом вдруг что-то шлёпнулось о пол, и следом последовал очередной взрыв двойного смеха. Топот по коридору, хлопок двери соседней комнаты. Какое-то время было тихо, толстая межкомнатная стена, как всегда, гасила все звуки. Я же, повинуюсь нестандартности ситуации и снедаемому любопытству, тихо, на цыпочках прошёл к выходу из своей комнаты и осторожно приоткрыв дверь в коридор, прислушался. Из запретного дяди Сашиного кабинета раздавались стоны и скрип, по-видимому, кровати, хотя на чём спал дядя, я, конечно, не знал. Потом крики резко оборвались, и наступила тишина, а вслед за ней раздались шаги. Я от неожиданности резко захлопнул свою дверь и бросился на кровать, притворившись спящим и уповая, что хлопок двери никому не был слышен. По коридору прошлепали босые ноги, дошли до туалета. Звук спускаемой воды и в обратный путь. Снова закрывающаяся дверь. Осознав, что мой выверт остался незамеченным, я сполз с кровати, снова сел за учебу и полностью погрузился в решение задач по алгебре. За домашним заданием время пролетело быстро. Даже не услышал, когда и как ушла дядина гостья. От уроков меня отвлек бой часов, извещавший, что в Москве шестнадцать часов по полудню, и я, встал из-за стола, направился на кухню греть ужин.

Когда я, пройдя коридор, вынырнул на нашу малюсенькую кухню, то обомлел, застав там дядю Сашу в одних трусах и с сигаретой в руках. Раньше я никогда не видел его курящим. Увидев меня, он не отвернулся, как делал это всегда, а наоборот повернул ко мне свои синие глаза и улыбнулся уголками губ, от чего усы чуть приподнялись, и добродушно сказал:

– Ну что, Серёжка, поужинаем?

А потом, привстав, открыв дверцу шкафчика, извлек оттуда коробку конфет и добавил:

– А потом чайку с конфетками попьём, да?

Я оторопело смотрел на него. Видимо, на моей роже было написано абсолютно всё, потому что дядя засмеялся и, словно извиняясь за своё такое нетипичное поведение, сказал:

– Я сегодня добрый, пользуйся.

Заметив мою нерешительность, он перестал улыбаться и в своей обычной манере повысил голос:

– Давай, Сергей, поживей.

Я тут же засуетился, достал сковородку с вчерашним пюре и сосисками, водрузил её на газовую плиту. Поджёг газ и, не зная, что ещё делать, неуверенно опустился на стул напротив своего опекуна, вперив взгляд в стол.

На кухне повисла тишина, нарушаемая лишь скворчанием разогреваемой еды.

– Знаешь, Сергей, – вдруг тихо и задумчиво проговорил дядя Саша, – бабы они такие… Эх, всё с ног на голову переворачивают.

Я поднял на него глаза. Он сидел и как-то странно смотрел на меня. Потом поднялся, прошёл к шкафчику с чистой посудой, извлек оттуда тарелку, взял ложку и, повернувшись к плите, положил себе еды.

– Я пойду есть к себе. Ты как поешь, угощайся конфетами, и если хочешь… – он оборвал себя на полуслове и вышел из кухни.

Я последовал его советам, а после проследовал к себе в комнату и, радуясь шоколадному послевкусию во рту, завалился на кровать почитать перед сном. Естественно, спустя сотню страниц я уснул.

Изменения в характере дяди и его отношении к жизни, которые я видел тем вечером, оказались, так сказать, "цветочками". Мила сотворила с ним нечто невообразимое. За следующую неделю он претерпел существенный сдвиг в личности, и я, откровенно говоря, не узнавал обычно желчного, хмурого и вечно всем недовольного мужчину. Передо мной явилась совсем иная, в корне отличная сторона моего родственника. Во-первых, он перестал торчать в кабинете, а всё больше времени проводил со своей подругой вне стен квартиры; стал улыбчивым и разговорчивым. В отношении со мной стало проступать дружеское, если даже не родственное, участие. Он стал интересоваться моей жизнью, спрашивать, как идут дела в школе, много ли у меня друзей, нравится ли мне какая-либо девочка в классе. А однажды он вообще убил меня наповал, дав просто так достаточно крупную сумму денег, сказав, что я заслужил поощрение за время проживания с ним. Когда я попробовал отказаться, он настоял, сообщив, что пусть это неуклюже с его стороны совать мне деньги, но только так он видит способ извиниться за свою грубость. Я оторопел тогда: дядя Саша извинился передо мной! С его подругой у нас тоже сложились отличные отношения. Она часто оставалась у нас, и я имел счастье общаться с ней. Она живо интересовалась моей жизнью, шутила на разные темы, старалась дать совет на тему "дел сердечных". В общем, Мила была действительно милой, и мне это искренне импонировало.

Но, как кто-то сказал, не помню уж кто, а может, никогда и не знал: "всё хорошее когда-нибудь заканчивается". Всё кончилось в один день.

Я вернулся из школы и, приготовив ужин, ждал дядю Сашу, так как накануне мы условились поиграть в новую, только что вышедшую стратегию. Договаривались, что придёт он к шести вечера, но ключ в замке повернулся лишь около восьми. Я, еле сдерживая беспокойство из-за его опоздания, кинулся в прихожую поприветствовать дядю и обомлел. В квартиру ввалился, да, именно так – не вошёл, а ввалился – взъерошенный, помятый и явно пьяный дядя. С трудом закрыв за собой дверь, он оглядел заплывшими глазами коридор, меня и, нащупывая стену, медленно опустился на пуфик.

– Дядя Саша, – тихо и настороженно протянул я.

– А!? – он метнул на меня какой-то дикий и злой взгляд. – Че?

– Что с тобой? – спросил я и тут же пожалел.

– Что со мной? Что со мной? Жопа! Мне полный швах! Я идиот, кретин, дурак влюблённый! А эта… – он задохнулся от злости, – эта сука! Мразь! Ненавижу, гадина! – Он размахнулся и сильно впечатал кулак в стену так, что тонкая зашпаклёванная стенка пошла мелкими трещинами, а с его ладони брызнула кровь. Он ошалело уставился на свою руку, потом громко и смачно ругнулся матом, перевёл дыхание и продолжил, ни к кому не обращаясь, – меня он, по-ходу, выкинул из своего внимания и вёл пьяный диалог с самим собой.

– Как я мог не заметить, не понять. Какого дьявола молодая, красивая… с таким как я. Любовь!? В жопу любовь! Дебил. Я-то всё думал, что ей интересен именно я. Рассказал всё. Всё! Всё показал. Все наработки. Всё! – он застонал как-то по-детски. – А сколько она тут оставалась, она же копировала материалы. День за днём! Трахала меня и мой мозг и воровала, трахала и воровала. Сука! – увидев, обхватив голову руками, взвыл дядя Саша. – Сука!

Потом с трудом поднялся, опираясь на стену разбитой рукой, оставляя на ней кровавый след, и с еле передвигая ноги, поплёлся в сторону своей комнаты. Я шёл позади, следя, чтобы дядя не споткнулся и не упал. Один раз он качнулся слишком резко, но я успел вовремя подставить плечо и, обняв его за пояс, удержал на ходу. Кажется, он не понял, кто его ведёт, но интуитивно опёрся на меня. Так мы вошли в его комнату, в которой я так ни разу и не был, даже когда наши отношения потеплели. Его кабинет был для меня табу, поэтому сейчас, помогая своему опекуну добраться до постели, я фактически нарушал данное им распоряжение, но ничего не мог поделать. А как ещё мне вести? Не с закрытыми же глазами. И, пользуясь подобным оправданием, я во все глаза охватывал взглядом таинственное место.

В дальнем углу размещался огромный письменный стол из тёмного лакированного дерева, явно старой работы. На столе высился монитор новейшей модели, системного блока видно не было – видимо, был спрятан в ящике стола. Рядом со столом примостился какой-то странного вида полупрозрачный куб, отдалённо похожий на душевую кабинку, только меньше. От него тянулись в сторону стола, словно лианы, многочисленные провода. Наверное, это единственное, что действительно было странным в комнате. В остальном это была обычная спальня, да значительно больше по площади, чем моя, но ничего примечательного тут не было: большая двуспальная кровать, по стенам стеллажи с книгами и шкафы для одежды.

Охватив в одно мгновение всё пространство, я довёл дядю Сашу к кровати, куда с облегчением его и усадил. Мужик он был тяжёлый, и явно это была непосильная ноша для одиннадцатилетнего мальчика, но я справился. Переведя дух и пожелав дяде спокойной ночи, я покинул спальню, естественно, затворив за собой дверь.

Утро ворвалось в мою реальность грубым и безжалостным криком. Продрав глаза, я увидел, уже забытое за время "счастливой жизни", злое и раздражённое лицо моего дяди. Он стоял над моей кроватью и орал, так что капли слюны разлетались по моей постели.

– Какого хрена ты был в моей комнате? Я разве не говорил тебе, что это запрещено?!

Я вылупился на него, не успев до конца проснуться и сориентироваться.

– Что молчишь!? А! – бесновался тем временем дядя Саша.

– Ты был очень пьяный, я просто помог добраться… – начал я тихо, но был перебит ещё более сильным всплеском ярости.

– Был пьяный!? Не мог!? Как ты смеешь такое говорить тому, кто тебя содержит, щенок! – я сглотнул в ужасе слюну, настолько злобно он выкрикнул последнее слово.

– Я… я… – заикаясь, попытался объясниться.

– Что ты якаешь, а!? Ты хитростью проник ко мне в комнату? – сощурив глаза, медленно проговорил дядя и вдруг поднял руку, замахиваясь. Я весь сжался, ожидая боли, но он в последний момент сдержался, выругался и, бросив на меня ещё один уничижающий взгляд, быстрым шагом покинул мою комнатенку.

Я же остался лежать в кровати, боясь пошевелиться, боясь встать и сходить в туалет, хотя и нуждался в посещении уборной очень сильно. Спустя несколько десятков минут позыв в туалет стал настолько сильным, что мне ничего не осталось делать, как идти, и, дрожа от страха наткнуться на дядю Сашу, я вышел в коридор и стал пробираться к туалету с ванной. Но он мне не встретился. Когда с физиологическими потребностями было покончено, и я вышел обратно в коридор, то заметил, что в прихожей нет его кроссовок, но портфель стоял на пуфике. Это означало только одно: он ушёл и ушёл ненадолго, в магазин или ещё куда, так как если дядя уходил на день, то всегда брал с собой портфель. Для меня это было шансом на спасение, но действовать нужно было быстро.

Опрометью метнувшись в комнату и наскоро напяв на себя одежду, я бросился в прихожую, практически на ходу влетая ногами в кеды и хватая свои ключи от квартиры. Закрыв дверь, я был готов броситься на выход, но практически перед самой дверью услышал звук срабатываемого размагнителя кодового замка и, в каком-то предчувствии, помчался вверх по лестнице. Добежав до третьего этажа, я замер, прислушиваясь. Человек, вошедший в парадную, прошёл несколько шагов по нашей трёхступенчатой лестнице и воткнул ключ в замок. Этот звук я не мог спутать ни с чем, и, с облегчением вздохнув, я медленно, готовый в любую секунду дать деру, спустился на первый этаж и благополучно покинул парадную.

Весь день я болтался на улице, благо была суббота. Но прятаться от дяди на свежем воздухе бесконечно я не мог. Во-первых, начало темнеть и стало холодать, во-вторых, очень хотелось есть, а в-третьих, все мальчики уже разошлись, и становилось страшно. Хотя идти домой было не менее страшно. Перед глазами встал образ разгневанного дяди Саши с замахнувшейся лапищей, а его злой крик "Щенок", он уже так называл меня, всплыло вдруг в памяти, и сердце трусливо ойкнуло в груди.

"Мужчина может бояться – это нормально. Любое живое существо испытывает страх, но только настоящий человек, настоящий мужчина может с холодной головой отсеять глупый, инстинктивный, нерациональный ужас и принять верное решение,"– вдруг всплыла в памяти однажды сказанная папой фраза. Я сел на скамейку рядом и задумался.

– Почему я так испугался дяди Сашу? – спросил я сам себя и, через некоторое время, сам себе ответил: – Потому что я нарушил правила и чувствую себя виноватым.

– Что я должен сделать?

– Извиниться и понести наказание – от мысли о наказании у меня опять предательски сжалось сердце, но, сильно сжав кулаки, я заставил страх отступить. – Я должен! – сказал я с уверенностью, которую, на самом деле, не испытывал. – Должен, – повторил я громче и, резко вскочив на ноги, направился в сторону дома.

Когда я зашёл в квартиру, было уже около двенадцати ночи. За своими размышлениями на улице я не заметил, как пролетело время. Дядя Саша, обычно спящий в это время в своей комнате, не спал. Он сидел на кухне и курил, о чём свидетельствовал стоящий сизый туман в коридоре. Услышав мою возню в прихожей, он поднялся из-за стола, так что заскрипел стол под его руками, и, нетвёрдой походкой, вышел в коридор.

– Где ты шлялся!? – прорычал он, и я в приступе накатывающего ужаса понял, что он опять пьян.

– Где ты шлялся, щенок!? Я кого спрашиваю!? – проорал он вновь.

Собрав всю свою утекающую смелость в кулак, я поднял на него глаза и твёрдым, насколько это было возможно, голосом сказал:

– Я думал, дядя Саша. И понял, что я виноват. Я больше никогда не зайду в твою комнату. Я просто хотел тебе помочь.

Я замолчал, ожидая его ответа.

– Ты думал? – он почему-то засмеялся. Но не так, как тогда, когда к нам домой приходила Мила, а злым, тонким смехом. – Понял, что виноват, – то ли вопросительно, то ли утвердительно повторил он.

– Да, я понял… – начал тихо выталкивать слова я, но в ту же секунду меня отбросило в сторону. От неожиданности я потерял равновесие и распластался на полу, сильно ударившись лицом о кафельный пол прихожей. Лицо тут же свело болью, а во рту появился солоноватый привкус. Ничего не понимая, я с трудом перевернулся на спину и увидел стоящего надо мной дядю Сашу. Он улыбался.

– Будет тебе уроком, – сказал он, грозя мне пальцем. – А теперь, пшёл вон в свою комнату. И не дай чёрт, я увижу тебя рядом со своим кабинетом. Убью! – медленно и зловеще протянул он.