скачать книгу бесплатно
В классе продолжилось молчание, как бы согласное с этим промежуточным выводом Кости.
– А вот теперь возникает главный вопрос, – Костя изобразил жест, который как бы показывал, что он вел свою речь абсолютно грамотно и по плану, а теперь подошел к ключевому моменту, – и жест этот не мог не удовлетворить слушателей. – Самый главный вопрос: если в современном обществе не только абсолютного, но и относительного равенства в мировоззрении и принципах мужчин и женщин быть не может, – это слова специально произносились медленно, – то как же, спрашивается, между ними может возникнуть любовь? Откуда ей взяться ввиду таких различий? – Костя развел руками. – Конечно, можно сколько угодно врать друг другу, но… это уже точно не любовь. И даже не попытка ее построить… – Костя нарочно стал делать между предложениями трехсекундные паузы, чтобы усилить эффект важности анализа данного вопроса, и, на мой взгляд, это было совершенно правильно с его стороны. – Любовь ведь на лжи построить невозможно! Скорее всего, тут речь идет просто о фиктивности. Разве можно быть счастливым, когда тебя все время обманывают?!
– Ну это вы обобщаете, Таганов, – вставила Федорова.
– Хорошо, пойдем по другому пути. Предположим, что любовь возможна между людьми, которые вообще не имеют ничего общего. У них разные взгляды на жизнь, искусство, спорт и т. д. Они не проявляют интереса к увлечениям друг друга. И вообще, каждый из них стремится доказать другому, что его занятия и интересней, и важней. Очевидно, что любителям непредсказуемости такой союз вполне может понравиться, – слегка улыбнулся Костя, – хотя слово «союз» тут совершенно ни к месту. Скорее всего, речь идет о конкуренции двух противоположностей, в результате которой немудрено возникнуть и страсти, – совершенно спокойно заметил Костя. – Но это максимум! И страсть – это не любовь! – тут же заявил он, а потом решил добавить: – Да, она кажется полезной. Но мне кажется, что любая страсть имеет свойство не только неожиданно вспыхивать, но и внезапно затухать. И тогда разрушается сразу все! К тому же это довольно напряженно и неприятно.
Костя решил посмотреть на класс – так сказать, оценить плоды своей речи. Плоды эти, в дальнейшем, еще проявятся – я в этом не сомневаюсь, – но сейчас… Сейчас класс просто офигевал. Вряд ли когда присутствующим приходилось вживую слышать столь интригующую речь, – но именно поэтому внимание к Косте было таким колоссальным. Можно сказать, что это был его час X, – ведь ранее на уроках он никогда так не выступал.
– Что-то я пока совсем не понимаю, к чему вы клоните, – снова вмешалась Федорова.
– Сейчас все станет ясно, – предупредил Таганов. – Идем дальше. В «Теории Идеального Общества» говорилось, что дружбы между мужчиной и женщиной нет. Понять, так ли это на самом деле, нетрудно. Пойдем опять от противного. Пускай дружба между мужчиной и женщиной существует. Вот так! – безапелляционно заявил Костя. – Действительно, зачем думать о любви, когда есть дружба?! Однако дружба – понятие непростое! Да, это не любовь, но ведь и дружба, совершенно точно, строится, прежде всего, на взаимопонимании. Люди, называющие себя друзьями, должны не только иметь хороший контакт, но и в определенные моменты чувствовать между собой духовное единение, союз! Это можно даже считать фундаментом дружбы – без него она просто невозможна! Если же этого нет, то тут можно говорить лишь о банальном знакомстве.
Итак, рассуждая о дружбе между мужчиной и женщиной, я опираюсь на их возможное взаимопонимание и духовное единение. Но вот встает вопрос: как же такое возможно в нашем обществе? Что, отношения между мужчинами и женщинами находятся сейчас на такой стадии, что они способны понимать друг друга с полуслова? – вопрошал Костя, наполовину обращаясь к классу, наполовину к себе. – Неужели мы всегда готовы прийти друг другу на помощь? … Да это все явно не про нас, чувствуете? – рассуждал Костя. – Все это даже и слышится всегда как явная ложь! Что ж, следовательно, и никакой дружбы между мужчиной и женщиной нет и быть не может.
– Что же получается? – возмутилась Федорова.
– Получается как раз, что абсолютно прав Саня, когда говорит, что наши две главные противоположности должны стремиться к дружбе – именно стремиться! Потому что дружба – это их удел. Их единственная реальная возможность. Но и до нее еще далеко. Ну а о любви, как вы сами понимаете, не может быть и речи.
– Как же вы, Таганов, так резко прошлись по двум полам, а потом заявляете, что они должны стремиться к дружбе? – решила уточнить Федорова.
– Да, так и получается: Саша ведь это и имел в виду, когда говорил, что общество должно быть… Идеальным. Вот, где разгадка! – радостно произнес вдруг Костя. – И вот истинно великий смысл того, что сказал Саша! Да, только при Идеальном Обществе возможна дружба между мужчиной и женщиной. Вот, что он, – Костя с почтением и благоговением на лице посмотрел на Саню, – пытался нам сказать! И никто его вначале не понял!.. – Возникла очередная небольшая пауза. – А ведь мы-то – мы-то с вами живем в неидеальном обществе!.. Ну и что же, – вздохнул Костя, и поправил костюм, и улыбнулся, и распростер руки, – получается, что теория Саши Топорова, в целом, верна. Еще как верна! По сути, он допустил в ней только одну ошибку, когда не сказал про тождественность двух важнейших понятий: Идеальное Общество и Дружба между двумя полами. Все остальное, сказанное им, – абсолютная правда! – заявил Костя, снова с уважением посмотрев на Саню. Очевидно, в данный момент на свете не было человека, более пораженного своим положением, чем Саня.
– Так что давайте не будем его осуждать за то, что там было сказано насчет женщин! – ораторствовал Костя. – В конце концов, Саня, как и все мы, является представителем нашего неидеального общества, и вполне логично, что он, защищая позицию мужчин, винит во всех грехах женщин. Это нормально – и перемен в этом пока не предвидится. Я же для себя сделал следующий вывод: эпоха Идеального Общества еще не наступила, но к дружбе мы все равно должны стремиться.
Костя закончил свой монолог. И даже трудно сказать, чего было больше в его финальных словах: грусти от безысходности или затаенной в недрах души мажорной надежды? Но одно ясно точно: те неопределенность и глупость, которыми сквозила «Теория Идеального Общества» Сани, в монологе Кости обратились во вполне разумный и логичный заряд – заряд для построения совершенно новой теории…
После того, как речь Таганова завершилась, мы еще немного поучились, а потом прозвенел звонок, возвещавший – неужели? – об окончании такого длинного и насыщенного событиями урока. Было видно, что у учащихся накопилось множество вопросов в адрес Кости, касаемых его новой теории, и, конечно, практически каждому хотелось подойти и сейчас же задать ему столь важный для понимания сути вещей вопрос, тем более что страшно утомившаяся за этот урок Федорова мигом – и без д/з! – всех отпустила, но… Костя очень быстро удалился из кабинета, и даже я – находившийся все эти минуты рядом с ним и так надеявшийся на скорейший разговор с лучшим другом относительно такой интересной темы – позволил себе упустить его из виду.
В этот день пообщаться с ним об этом мне так и не удалось. Костя не появился даже на химии, и вообще Таганова некоторое время никто не видел.
Впоследствии его монолог мы стали именовать как «Теория нелюбви».
Глава 10. Долгановщина
Разумеется, блистательный монолог Кости еще долго не мог вылететь из наших мыслей. А уж что говорить о самых первых минутах после той знаменитой литературы?!..
Я скажу так: говорить и думать о чем-либо, кроме как о Теории нелюбви, в те секунды было просто невозможно. Костина теория захватила всех и сразу, и еще очень долго мы не могли забыть, как только что один человек своими рассуждениями буквально «оневозможил» любовь…
Эффект был тем более уникальным и удивительным, что перед следующим уроком – то есть перед химией – мы совсем не думали о химии! И даже ни разу не вспомнили о Бандзарте! Да ведь и не было в те секунды никакого Бандзарта! Был только Костя и его теория – в мыслях, конечно, ибо, повторюсь, живой Костя куда-то исчез.
И стоит ли говорить о том, что сразу после литературы среди нас пошли серьезные споры относительно того, как относиться к теории Кости?! Встречались совершенно разные выражения, например:
– Он прямо как философ! Так все объяснить!..
– Интересно…
– Что за ерунда! Какой бред он нес! – это, разумеется, слова Сергея Бранько.
– Супер! Я теперь буду мечтать об Идеальном Обществе!
– Теперь понятно, что такое рай. Но кто знал, что имя ему – Идеальное Общество!
– Эх, надо все обдумать!..
– Вот это теория!
Разумеется, это лишь малая часть того, что говорили люди – а, как видите, говорили они многое. И ведь – заметьте! – далеко не все готовы были разом согласиться с теорией Кости, ибо уже одно слово «нелюбовь», впервые упомянутое, кажется, Саней, заставляло воспротивиться многих. Да и мне сначала было нелегко принять все то, что сказал Костя, – и вообще, на свете, наверно, не нашлось бы ни одного здравомыслящего человека, который бы сходу готов был подписаться под всеми словами Таганова! Оттого совсем неудивительным выглядит спор между Саней, воодушевленным невероятным спасением собственной теории, и Арманом, признанным скептиком, всегда старающимся сначала самому докопаться до главного смысла, пусть даже и сугубо индивидуального – армановского – смысла, а уже потом поверить услышанному.
– И все-таки странно, что он так легко рассказал эту теорию. Неужели она действительно верна? – задавался вопросом Арман, который, как мы видим, обладал еще и развитым чувством подозрительности и сомнения ко всему новому, только что открытому.
– Что ж тут странного? Это же Костя! Я думаю, он может любую теорию сделать верной.
– Да, но сегодня он был сродни философу. Платон бы на его месте просто обосрался! Но Костя!.. – уже восхищенно заметил Арман. – Только интересно, откуда у него такая теория выплыла?..
– Что ж тут неясно? Из головы, конечно, – уверенно сказал Саня и добавил: – Не из жопы же! (Здесь я отмечу, что так как я стоял рядом и все видел и слышал, то мне хорошо было заметно, что последнее выражение пришлось одинаково по душе и Сане, и Арману, поэтому впоследствии они несколько секунд дружно смеялись.)
– Сомнения у меня, впрочем, все равно есть, – сказал Арман.
– Какие на фиг сомнения? Откуда? – удивился Саня. – Отбрось их немедленно и верь Косте – он точно прав в своей теории!
– Ну, как же можно без сомнений? – возразил Арман. – Теории для того и создаются, чтобы их можно было обдумать, выразить мнение, в чем-то засомневаться…
– Но ты же согласен с Теорией нелюбви? – спросил его Саня.
– Как ты хорошо ее назвал! – оценил Арман (как Читатель понимает, именно с этого разговора и закрепилось данное именование). – Ну конечно, я согласен! Прекрасная теория! Не нашлось бы, правда, опровержения… И ведь есть наверняка иные точки зрения…
– Забей на них. Нам их незачем знать, – посоветовал Саня. – Пусть идут на хрен все иные точки зрения! Они только все испортят.
– Не думаю, что они испортят Теорию нелюбви. Даже будет лучше, если произойдет столкновение двух теорий: Костиной и… еще чьей-нибудь. Это же интересно! Получится великое философское противостояние!.. – представил себе Арман.
– Эх, Арман… – заключил Саня и махнул рукой.
Заранее замечу, что впоследствии Арман еще не раз будет упоминать о том, что зря сомневался в Теории нелюбви. Это типичные действия Армана.
Ну а тем временем прозвенел звонок, и класс пошел на химию. Хотя… Если б можно было взглянуть на лица учащихся 11б в тот момент, то логично было бы заключить, что они отправляются куда угодно, … но только не на химию!
Бандзарт сразу заподозрил неладное. Он видел, что мы находимся в некой прострации, и не мог понять, в чем дело. Несомненно, это был исторический момент – мы еще никогда не присутствовали на его уроках в состоянии такой отрешенности. Создавалось впечатление, будто сама Теория нелюбви ворвалась в пространство химического кабинета и решила уничтожить напрочь все возможные мысли о предмете Бандзарта.
Конечно, Феликс ничего не знал о прошедшей литературе – Федорова уже в конце пятого урока выглядела такой утомленной, что вряд ли решилась бы что-то кому-то рассказать, а тем более – Бандзарту. К тому же тот, скорее всего, не знал даже, что у нас сейчас была именно литература. Но… Внимательно осмотрев наши лица – а на это у него ушло всего несколько секунд, – он, думается, наверняка догадался, что до этого урока случилось что-то такое, отчего химия в классе отошла на второй, если не на третий—четвертый план.
Сначала он старался не обращать на это внимания, но на десятой минуте урока все-таки позволил себе заметить:
– Да что с вами такое? Какие-то вы странные… Вот, вы, например, Московский, – обратился вдруг Бандзарт к Леше, – скажите: о чем вы сейчас думаете?
– О химии, разумеется, – соврал Леша.
Бандзарт внимательно посмотрел на него и заключил:
– Что-то не похоже… Лучше отвечайте, что с вами произошло! – потребовал он, обратившись уже ко всему классу. – И побыстрее!
Но класс молчал. Может, никто и не боялся сказать сейчас о Теории нелюбви вслух, при живом, рядом стоящем Бандзарте, но каждый просто боялся высунуться. Впрочем, долго так тоже продолжаться не могло, к тому же Бандзарт мысленно давил на нас. Давил одним своим взглядом, показывая, что ждет ответа.
Все постепенно поняли, что находятся под колоссальным напряжением. Каждая секунда только усиливала его, а отсутствие ответа на вопрос Бандзарта грозило впоследствии серьезными мерами с его стороны. На это класс пойти не мог, и, пожалуй, абсолютно правильно поступила Даша, решив взвалить на себя всю ответственность и аккуратно приоткрыть для Бандзарта завесу тайны:
– Просто у нас сейчас был очень необычный урок литературы, – сказала она.
– Необычный? И что дальше? – спрашивал Бандзарт.
– Просто мы еще не отошли от него.
– Что значит «не отошли»? – не понял Бандзарт. – Там что-то случилось?
– Не то чтобы случилось… – замялась Даша.
Тут Бандзарт резко оборвал ее:
– Стоп. Я только сейчас заметил: а где Таганов?
Феликс умел ставить вопросы ребром, причем ребро это у него всегда получалось очень острым, – поэтому никто никогда не знал, как на них отвечать.
Вот и сейчас возникла та же проблема. Несколько человек делали попытки объяснить Бандзарту ситуацию, произошедшую на литературе, и в их числе были Саня, Арман и я, но, похоже, тот наши попытки совсем не оценил. Впрочем, наверно, надо признать, что и «объяснители» из нас вышли никудышные. Действительно, внятно рассказать Бандзарту про монолог Кости у нас так и не получилось. Более того, ярые попытки некоторых других лиц сделать это привели к доселе невиданной вещи – начался всеобщий шум и гомон, который достаточно быстро перерос в так называемый базар-вокзал – фантастика! – на химии! Такое на уроках под началом Бандзарта произошло впервые!
Действительно, ранее Феликс даже шутя и отдаленно не позволял нам устраивать на своих уроках различного рода споры, а о более шумных диспутах речи и вовсе идти не могло! Поэтому стоит ли говорить о том, какую невероятную злость вызвали у него наши «попытки»?! Он с невероятной спешкой поднялся на кафедру и на fortissimo[15 - Очень громко (ит.).] потребовал тишины, а нам уже тогда стало ясно, что Бандзарт просто так не посмеет забыть наши выкрики.
И вот, когда до конца урока оставалось пять минут и Феликс увлеченно рассказывал про водородную химическую связь, – его монолог вдруг охватила пауза. Замечу, что в тот момент мы уже жаждали начала конца урока и с уверенной надеждой полагали, что каких-либо сюрпризов не предвидится, – однако тогда же наступило и начало конца наших надежд. Бандзарт решил подложить нам очередную свинью.
После недолгой паузы, означавшей, как оказалось, конец его монолога, он принялся с большим азартом раздавать нам одинарные листы, которые, кажется, уже лежали специально заготовленными именно для таких случаев у него на столе. За двадцать секунд проделав эту нехитрую операцию, он затем подошел к доске, взял в руки мел и быстро-быстро обозначил на ней несколько формул:
C
H
COOH, K, NaOH, C
H
OH, C
H
OH, Br
, MgO,
– после чего вкратце объяснил нам суть задания:
– Здесь, как вы видите, семь формул. Ваша задача: написать десять уравнений реакций между данными веществами за оставшееся время. Желаю удачи.
– Но позвольте, – возмутилась Даша, – времени слишком мало. Мы не успеем.
– Если не будете говорить лишнего – точно успеете, – резко ответил Бандзарт. – Желаю удачи.
Чуть позже, через полминуты, он добавил:
– Я хочу, чтобы мой урок запомнился вам так же сильно, как и предыдущий.
Ну, все стало ясно – мы сами виноваты, очень уж сильно восхитились теорией Кости. Но каков Бандзарт – как он это все понял!.. И как быстро нам отомстил!..
Естественно, его задание не имело никакого отношения к теме – Бандзарт просто решил проверить наши остаточные знания, которые он любил называть «нашим ликбезом»; впрочем, ранее мы так часто имели дело с подобными заданиями, что, конечно, нисколько удивлены не были. Поразила, еще раз повторюсь, его феноменальная и моментальная оценка ситуации. Ну а если Читатель ждет моих слов о том, как мы справились с заданием, хотя слово «справились» здесь едва ли уместно, – то я скажу ему, что, по большому счету, ни хрена мы не справились. Кто-то, как я, написал пять реакций, кто-то – три, а некоторые – и того меньше. У Сани, к примеру, обозначилась на бумаге только реакция калия с бромом… Даша – похоже, лучшая в эту пятиминутку, – сумела написать аж восемь реакций! – но как же жаль будет, если Бандзарт за «минус две реакции» сразу влепит ей «3», и как же рад я буду, если удача в виде милосердия Бандзарта все же ей улыбнется.
В целом – увы, это опять так – настроение наше после химии заметно ухудшилось. И даже Теория нелюбви на время утратила свое чарующее действие… Добился-таки Бандзарт своего!..
Но радость от выхода из кабинета химии у нас все же была, ибо где-то недалеко мысленно всем уже виднелось очертание дома. Однако… Судя по всему, эта пятница все никак не хотела выпускать нас так просто из школы, потому как, выйдя в центральный коридор второго этажа, мы увидели Долганова. Первая мысль была – поскорее удрать, ибо такое внезапное появление физрука на горизонте наших путей к дому вряд ли могло означать что-то хорошее. Но… и тут нас постигла неудача. Во-первых, мы бы и так, наверно, не успели – Долганов уже перегораживал нам наш заветный путь, – а во-вторых, громкий голос физрука не мог не заставить нас остановиться:
– 11б, все бегом в мой кабинет!
Про кабинет Долганова я обязан сказать особо, ибо, располагавшийся аккурат напротив раздевалок – то есть рядом с залом, – он представлял собой, наверно, нечто среднее между комнатой в общежитии, и сараем, и каморкой Раскольникова, и комиссионным магазином. Здесь было много различного хлама – от древних, с царского режима, ящиков и явно ненужного этому «кабинету» тряпья до каких-то старых, полностью покрытых пылью кубков, неизвестно почему не поставленных на Доску почета, что находится перед входом в зал. Вообще, пыль занимала особое положение в этом параллелепипеде – строго говоря, она была везде и, наверно, не слишком хорошо сочеталась с фразой «Физкультура – залог здоровья!», аккуратно выложенной на одной из стен большими красными буквами, которые, к слову, тоже были достаточно паразитированы этой пылью. На столе, который, в принципе, целиком и полностью значился одним из мест работы Долганова (вторым таким местом был, естественно, зал), лежало много бумаг, всевозможных наклеек (в основном посвященных «Зениту»), флажков, значков и небольших плакатов, а также лежала целая куча спортивных газет (их Долганов, очевидно, любил покупать ежедневно); ну а на самом верху этой кучи располагался наполовину съеденный бутерброд с сыром и колбасой; рядом стоял чай. Стены кабинета были полны различных картин, иллюстрирующих какие-то спортивные события, и вырезок из газет – кажется, еще советских; по бокам стояли два шкафа, из которых заметно выглядывала различная, большей частью спортивная, одежда. Немалое место в комнате занимал диван, и он тоже был забит всевозможными предметами, порой мало имевшими хоть какое-то отношение к спорту, – но, что интересно, у любого, кто взглянет на него, практически наверняка возникнет чувство, будто на нем кто-то каждодневно спит. Проглядывали и подушка, и простыня, и наволочка, и даже теплый плед – очевидно, для зимы, – и все это выглядело крайне мятым и потрепанным. Из этого следует, что предметы, обитающие на столе, наверняка время от времени меняют свое местоположение, – значит, комната приобретает еще большую захламленность. Нельзя не упомянуть еще и окна. Хотя правильнее будет сказать «окно», ибо одно из тех двух, что есть в кабинете, полностью замуровано; другое же закрыто плотной и крепкой решеткой (первый этаж!) – такой, что сам смысл окна едва ли остается в живых; ну а не менее плотные и достаточно засаленные черно-оранжевые занавески по вечерам и ночам этот смысл убивают окончательно.
Пусть Читатель не удивляется, что я смог так подробно описать кабинет Долганова – за несколько лет учебы под его классным руководством я бывал здесь очень часто и, конечно, не мог не обратить внимание на еще одну, наверно, самую важную особенность: для классного руководства пространства здесь явно не хватало. И дело не столько в хламе, занимавшем, действительно, немало места, сколько в изначальной площади этой комнаты – она была крайне мала. Настолько мала, что треть нашего класса, если не больше, стабильно не могла здесь поместиться, и некоторые классные вопросы приходилось решать в коридоре (символичное место для нашего класса, не правда ли?). Зал же практически все время был кем-то занят, если не считать того памятного дня, когда мы с Костей его отмывали, хотя иногда Долганов, зазывая туда нескольких из нас, решал классные вопросы и там, на скамейках, и совершенно не парился, что кто-то там в этот момент бежит, или разминается, или играет в волейбол. Вопрос «Хватит ли здесь пространства, чтобы хоть как-то поместиться?» встал перед нами и сегодня, когда мы уже заходили внутрь, однако прежде нас ожидал приятный сюрприз: оказавшись в параллелепипеде, мы увидели, что в главном кресле Долганова сидит – кто бы мог подумать? – Костя, собственной персоной.
Мы успели перекинуться с ним несколькими фразами – в частности, он сказал, что все время урока химии просидел здесь, у Долганова, – ну а затем пришел сам физрук. Та часть нашего класса, которая дошла до кабинета, каким-то чудесным образом поместилась целиком и полностью, правда, некоторые, в том числе и я, оказались совсем уж прижатыми, притиснутыми к стене, так что данное положение никак нельзя было назвать удобным. Костя освободил кресло для Долганова и встал по правую сторону от него. Физрук же уселся и сразу, не заметив даже наш сокращенный состав, заявил:
– Вот что, друзья! Я собрал вас всех здесь, чтобы предупредить о скором Дне учителя. Он будет отмечаться 4 октября, так как пятое число выпадает на воскресенье, – весьма умно заметил Долганов. – Ко мне сегодня подходила Дарья Алексеевна и сказала, что ей от вас нужен какой-то театральный номер. Я к этим темам равнодушен, но мы тут с Костей посовещались и пришли к выводу, что номер должен быть посвящен теме учителя, – не менее умно подчеркнул Долганов. – Ваш друг уже успел набросать несколько вариантов, так что вы сейчас все обсудите и решите, кто и с чем выступит. Предлагаю это сделать немедленно. Я же вам вряд ли смогу помочь, да и вы уже – люди взрослые, так что я тут постепенно буду собираться, ну а вы – шагом марш в зал, – скомандовал Долганов очень бодрым и довольным голосом.
Так мы оказались в зале. Там бегали по кругу несколько мелких под присмотром другого препода, но нас это не волновало. Мы аккуратно пошли вдоль стены и плюхнулись на скамейки. Конечно, все это было типично по-долгановски: дать нам задание и потребовать самостоятельности. При этом он, дескать, как бы ни при чем – но главное, чтобы мы что-нибудь да выдумали. Фраза же «Вы уже – люди взрослые» звучала из его уст и в седьмом, и в восьмом, и в девятом классах… – поэтому практически ничего нового мы на сей раз не услышали. Куда новее и удивительнее была бы ситуация с более активным и заинтересованным в продвижении дела Долгановым, но… видимо, на это можно не надеяться – физрук наш верен консервативным принципам.
Разумеется, в зале все сразу обступили Костю, и многие тут же начали спрашивать его, где он пропадал, – мол, не веря тому, что Костя мог целый урок просидеть в одном помещении с таким нудным человеком, как Долганов.
– Мы обсуждали варианты номера. Он же сказал, – отвечал на такие вопросы Костя.
Далее, как и следовало ожидать, на Костю посыпались вопросы о Теории нелюбви, но он сразу заявил:
– Нет, об этом позже. Все, что касается теории, – потом. Лучше подумаем о номере, ведь, похоже, нам опять выпало все делать самим, – заметил Костя.
В этот момент из кабинета вышел уже одетый по-уличному Долганов, крикнул нам «Пока», потом весело помахал рукой и направился к выходу.
– Ну да, так и есть, – заключил Костя.
– А может, попросить помощи у Щепкиной? – предложил Арман.
– Только в крайнем случае, если все будет совсем ужасно, – ответил Костя. – Может, мы и сами сделаем такое, от чего вся школа будет в потрясении.
– Ну да, надейся… – пессимистично заключила Люба.
– Кстати, а что вы с Долгановым надумали? – поинтересовалась Карина.
– Думал только я – он лишь слушал, – честно ответил Костя. – Но если в общем смысле, то идея проста: показать один день из жизни школьного учителя, разумеется, со всеми важными деталями. Ну, что скажете?
