Палач

Но то, с каким энтузиазмом она трепала себя за задницу, пробудило во мне зверское желание сделать то, что являлось для меня запретом.

Сейчас Олеся своей худощавой и тонкой фигурой напоминала собаку породы борзая. Такая же длинная, белая и косматая. Потому Белкой ее назвал.

– Осталась одна ночь. – я прижался к ней сзади, ущипнув за бока и облизываясь, примерялся, втиснусь ли с первой попытки. – Справишься с палачом?

– Конечно. – она согласно выпятила попу, позволяя делать все, на что я был горазд сейчас. – Но есть одна проблемка, господин. Без вас я не справлюсь с этой проблемкой.

– И какая же?

– Я Палача люблю. Очень люблю. С первого взгляда. Я хочу молиться за него. Если он позволит, я буду делать это каждый день.

Очередное незавуалированное признание в любви сорвало мне крышу. Я сдался.

Эх, тюфяк…

И хотелось бы испортить Олесе вкус победы напоследок, но я сам попал в расставленные сети.

– Ты принята. Сегодня же тебя переселят на мой этаж. Будем с тобой жить-поживать. Авось, что-нибудь и наживем.

После этой ночи Олеся, торжественно променяв свою девственность на мою благосклонность, получила взамен мое покровительство, неприкосновенность, привилегии и особенный статус, который в миг возвысил ее над гаремом.

После той ночи, которую я посчитал брачной, Олеся стала моей неофициальной женой.

***

Олеся справилась с татуировкой за одну ночь, как и обещала.

Мне так понравилась работа, что захотел как-то отблагодарить Олесю и запечатлеть на себе ее образ.

Предложил ей выбрать, в каком образе она себя представляет.

Палач, который олицетворял меня, и Фемида с лицом Олеси на внутренней стороне этой же руки, как инь-янь, черное и белое, но при этом схожее по духу – наши совместные работы, в которые мы вложили немало сил и бессонных ночей.

Так Олеся, в перерывах между постельными утехами и моими рабочими буднями, перекрывала старые «зоновские» наколки, забивая мое тело новыми татуировками.

Она же научила меня работать карандашом и кистью более плавно и реалистично, чем умел до нее.

Олеся, единственная в гареме девушка с геном альбинизма и трагичной судьбой, попавшая в «Иллюзию» не по своей воле, а из-за отца, который продул Амирхану в покер все свое состояние. Пришла в гарем на втором потоке, который набирался уже при мне, и осталась до конца.

Дружил я с ней долго и близко. Пока она не пропала на целый год, как в последующем выяснилось, чтобы отходить беременность втихомолку от меня и родить дочь, которая сидит сейчас со мной за одним столом.

После возвращения Олеси в гарем, я стал холоден и больше не подпускал ее к себе. Исключил ее из разряда близких мне людей. Олеся же напротив, стала куда более приставучей, чем была. Стокгольмский синдром в ней, именно так я назвал ее любовь ко мне, достиг максимального предела и вышел за рамки допустимого. Увивалась за мной хвостиком, подолгу сидела в подземелье, молча наблюдая за тем, как я работаю.

Молча наблюдала, потому что языка у нее не было к тому времени. Амирхан отрезал за провинность. За какую именно, я не интересовался, потому что для себя решил, что с Олесей покончено.

И пробыла Олеся Белкой, моей собачкой, верной и преданной на протяжении десяти лет. Она ради меня осталась в гареме. Как ее не пытались выпроводить, Олеся твердо стояла на своем, что покинет меня только если умрет, причем только от моей руки. Я же, соответственно, не мог исполнить ее просьбу.

Так Олеся, первая и последняя моя фаворитка, если не считать Катю, которая появилась на последнем потоке рабынь, прожила в гареме целых десять лет. Пока ее не отравили.

Почему не женился на ней? Не хотел. Она не нравилась мне внешне, но между нами явно произошла химическая реакция. Любовь ли то была? Не берусь отвечать на этот вопрос.

Жаль ли мне, что ее не стало, или же мне все равно?

Олеся – весомая часть меня. Была, есть и будет. Ее облик до сих пор не стерт в моем сердце, он есть у меня и под кожей, и на поверхностном слое. Ее облик с нордическими чертами лица, всегда на виду.

В отличие от "Палача", которого я сдуру взялся выводить.

Зря поспешил. Очень красивая работа, в которую Олеся душу вложила. Надо бы его отреставрировать ради памяти светлой о той женщине, которая подарила мне прекрасную дочь Аврору.

ГЛАВА 7. Фархад

– Останешься на намаз, папа?

Аврора вывела меня из воспоминаний и, переключив во мне чувство сожаления из-за ошибок прошлого на стыд в настоящем, спросила о наболевшем.

О том, что мне стало некогда делать. Опять.

– Нет, не останусь. Спешу. – испытыв неловкое ощущение от того, чем стал пренебрегать по причине постоянного наличия отговорок, я принялся торопливо сметать завтрак с тарелки. – Вот приедут «эти»… И рванем сразу. Вещи собрала?

– Еще вчера. Пап… – Аврора дождалась, когда оторвусь от омлета и подниму на нее глаза. – А ты возьмешь меня на свою работу?

Удивила дочь, не солгу. Хочет попасть на мою работу…

– Когда-нибудь возьму. Но… – я начал было думать, как бы отказать ей помягче, но Аврора сама всё сделала.

– Да, знаю, я еще маленькая… – произнесла она с некой толикой обиды. – Как-нибудь потом. Когда подрасту.

Не девочка у меня подрастает, а самый настоящий пацан, который любит войнушки так же, как и я.

И понимает меня с полуслова.

– Правильно. – поцеловав ее в лоб, я победил омлет и принялся за чай. – Как идут дела с блогом? Много наснимала сегодня?

Но поболтать нам с дочерью не дали.

На сей раз, менеджер звонком потревожил.

С вопросом, в курсе ли я, что Алиева кто-то убрал.

Странно, что менеджер вообще спросил об этом меня.

– Да, Джейсон. Я в курсе, но я не намерен думать об этом еще хоть минуту своего драгоценного времени. – сообщил я менеджеру и окончил разговор.

Думал, что окончил.

Потом началось. Пришлось уйти из кухни и оставить Аврору скучать, так как Джейсон не давал спокойно поговорить. Все звонил и звонил, паразит.

Неужели невдомек, если сбрасываю, то некогда мне?

Пока спорил с менеджером и со спонсором по видеосвязи, что не в состоянии присутствовать в двух странах одновременно, тут и Катя вернулась. Пришлось в быстром темпе срываться, забирать всех детей и покидать дом.

Конечно, я был слишком зол на Катю, которая почему-то выглядела поникшей и зареванной, потому и не спросил, что за повод у нее появился для слёз. Но все же чмокнул ее в лоб. На прощание.

Все равно они перемоют мне кости сегодня, и Катя что-нибудь да скажет потом. К примеру, что сожалеет, что сорвалась, или тому подобное.

Не зря же, стоит Тане появиться, у меня постоянно горят уши. Обсуждают, значит, а что им еще делать, гражданским дамам?

Да и вообще вся эта жизнь светская, а тем более, бабская, меня не касается. Я не гражданский, с малых лет меня воспитывала не мама, а война, клетка и забой, в котором умирали мои товарищи.

Пожелав дамам приятного времяпровождения и как бы между прочим сообщив Кате, что в спальню лучше не заходить, пока не приедет клининговая компания и не приберется, мы с детьми покинули дом на легкой волне.

Благо, с пацанами Тани я так же хорошо ладил, как и со своей детворой. Меня, чудовище и эгоцентриста, как ни странно, всякие дети любят и признают.

Я же не видел нормального детства, которое стараюсь на протяжении полугода подарить и своим детям, и немного дать Таниным.

Я никогда не слыл законопослушным, не чурался того, что из меня выросло в тюремных условиях, где прошли мои школьные годы, и, признаться, считал, что предел моих потенциалов, благодаря которым выбьюсь в авторитеты и стану несметно богат – бесчисленные ходки на зонах, где не зачахну и не покаюсь, а проведу время с огромной пользой.

Близка по духу была и осталась тюремная романтика, которую из каждого утюга пропагандировали во времена дурной и опрометчивой юности. Если вкратце, не дано мне трудиться в офисе, либо за кассой стоять. Мое призвание заключается в другом, хоть это и не было моим осознанным выбором пути изначально.

Может, я неправильный, испорченный, бракованный, в чем-то неуспешный, неисправимый и не переобучаемый. И да, несомненно я чудовище и эгоцентрист. Может, меня стоило бы перебрать где-то, где перебирают таких, как я, изменить заводские настройки или вовсе спустить в утиль, потому что не чинюсь. Может, я недочеловек, не образован, неромантичен, нетерпелив и ни с кем не считаюсь. Но дети меня любят.

Однозначно я скрытный социопат с непомерными амбициями, который признает патриархальный уклад везде, где только можно его ввести, с манией величия и задатками маньяка.

Может быть, я псих-женоненавистник, и по мне плачет психушка, куда попаду однажды и где проведу остаток жизни, потому что испытываю глубокую душевную боль и жалость, когда приходится убивать мужчину, и абсолютную нирвану и безграничное счастье, когда жертва женского пола, и к тому же легкая на передок.

Пусть так. Зато дети меня любят.

***

Перед тем, как закончить спорить с Джейсоном, тот снова напомнил, что я медлителен. Надо бы скорее расшевеливаться, пока есть шанс всё вернуть на круги своя.

Мой косяк, что всё про*бал. Всего лишь рассчитывал осесть на дно, оставить в прошлом то, что по праву наследования передалось мне в единоличное пользование, владение и распоряжение. Да и гори оно все синем пламенем, то движимое и недвижимое, забирай, кто хочет, мыслил я буквально недавно. Но меня, к счастью, разубедили не совершать фатальных ошибок, за которыми неминуемо последовали бы вооруженные конфликты и куда более сумасшедшие правители, чем Джамал и его бредовая подпольная доктрина черно-белых рабов из пробирки.

Войны за передел криминального мира, начавшиеся с момента свержения императора «Иллюзии» – одной из пузатых теневых транснациональных корпораций, имеющей ветви по всему свету, продолжаются и вовсе не планируют затихать.

Кому-то, кто затеял войну, не сидится на месте, ибо пятая точка его интенсивно подгорает. Кто-то следует безрассудному, однако рабочему, проверенному плану, активно истребляя лидеров криминальных фракций, чтобы подминать под себя всё.

Я не знаю, кто это такой, но знаю, что это определено мой клиент, с которым предстоит иметь дело лично.

ГЛАВА 8. Фархад

Все трудней дышать пронзительным воздухом,

Все труднее небу слать проклятья,

Все трудней бежать – полжизни ты отдал бы,

Чтоб забыть тот бой за спиной…

Ария, «Дезертир».

Время поджимало; нельзя было тянуть до завтра, и несмотря на внезапно разыгравшуюся непогоду, о которой узнал до прилёта в Россию, я был вынужден бросить семейные дела и сорваться сюда пулей. Пришлось резко изменить планы и прибыть в военный лагерь, который мы разбили в окрестностях каменистых гор Кавказа.

Небольшая часть пленных, насмерть замученных, были аккуратно сложены друг на друга у входа в шатёр для допроса.

Я же, находясь в гневе, что череда неудач и подвохов, начавшаяся с утра, продолжала преследовать меня, расположился у большого деревянного стола с лежащей на нём картой местности, где был нанесён подробный стратегический план обороны и примерный радиус нахождения противника.

Навис над картой и пытался обуздать собственный нрав. От лагеря до гарнизона и казематов, высеченных в скале, в которых хранились боеприпасы, оставалось рукой подать. Противник вычислил наше местоположение, подошёл близко и направил сюда несколько отрядов, чтобы нас перебить. Мои солдаты, профессионалы своего дела, умело отразили первую и пока что единственную атаку.

Каждый из противников был взят в плен живым. С каждым предстояло говорить мне лично.

Так и происходило всё это время, пока я здесь. Только вот разговор с пленными что-то не клеился.

Не факт, что в горах не прячется ещё рота. А может, и не одна рота, а целый батальон выжидает удобного момента. Со стороны, откуда пришли "Джамаловцы", мы, готовые отразить повторную атаку, ожидали появление новых отрядов противника. Место, где был разбит лагерь, у нас выгодное, и даже если явится батальон, мы сможем его нейтрализовать своими силами.

Единственное препятствие, которое могло послужить нашему поражению, заключалось в том, что повалил снег. Стеной повалил, покрывая следы даже от протекторов бронетехники, не говоря о человеческих следах.

С наступлением сумерек приходилось постоянно быть начеку, но видимость из-за того же снега становилась всё паршивее. Противник мог незаметно для нас уже подобраться к лагерю, и погодные условия ему в этом замечательно бы поспособствовали.

Но ничего не происходило.

Кроме того, что снег продолжал валить.

Ожидание изматывало меня. Равно как и изматывали пленные, которые молчали как партизаны.

– Веди следующих. – обратился я к солдату, который тут же покинул шатёр, чтобы исполнить приказ.

Уставший карать за этот вечер, уставший от криков и хруста костей, я не мог позволить себе взять и уехать домой, к семье. Хотя больше всего на свете хотелось поступить именно так.

Я должен.

Не имел права подвести тех, кто рискнул примкнуть ко мне. Моя армия, в разы малочисленная, нежели армия Джамала, состояла из верных мне людей из разных преступных кланов, а также военных, отсидевших за тяжкие, и наемных киллеров-профессионалов.

От Алиева, чья братва основалась и пустила корни в этих краях достаточно давно, ко мне примкнули все. Основная часть пришла сразу, после финального боя с Джамалом, где Алиев потерпел фиаско, остальные переходили постепенно, на протяжении полугода.

«Алиевцы» и показали нам удачное место, где мы развернули военную базу, они же снабдили нас недостающим оружием и техникой.

Среди них были и те, которых считал товарищами и даже друзьями, прошедшими со мной сквозь годы и с которыми я общался на равных.

Но и среди противников, несмотря на подавляющее большинство незнакомых мне лиц, попадались старожилы "Иллюзии", с которыми меня что-то да связывало. Тяжело было смотреть в глаза каждому из них и добиваться правды особо жестокими методами, вспоминая при этом, как когда-то я с кем-то из них отдыхал вместе, убивал вместе и бухал тоже вместе, а сейчас он ждёт от меня скорой смерти, а я, испытывая мучения и угрызения совести, организовываю ему максимально мучительное времяпрепровождение.

Но пленные не оставляли мне выбора; они не хотели решать дела по-хорошему, не шли на контакт, в итоге погибали один за другим. Они все были изрядно истощены, многие ранены, у некоторых даже прослеживалось обморожение конечностей, но они ни в какую не желали упростить себе существование.

Кроме проклятий, ничего мне услышать не довелось. Они лишь глумились, с победой во взгляде наблюдая за тем, с каким рвением рою для них братскую могилу. В голос кричали, что я сдохну следующим, ибо мне с их лидером не потягаться.

Несмотря на старания, личность их новоиспеченного лидера так и оставалась для меня засекреченной.

Поначалу, часа два точно, я держал себя в руках, но после океана вылитого на меня словесного дерьма, последнее самообладание, с которым рассчитывал провести остаток дня, с грохотом сорвалось с петель. И тогда я взялся за топор, почувствовав при этом чуть ли не оргазм от прикосновения к родной, идеально заточенной стали.

– Мне нужно знать имя того, кто управляет армией Джамала. Отвечай. – в очередной раз обратился я к одному из пленных, чья очередь пришла «говорить» со мной с глазу на глаз.

Вызывал их по двое в шатёр для допроса и пытал в своё удовольствие. Поначалу буйных приглашал, и тех, кто рвался поскорее высказаться. А потом, как только смельчаки закончились, все подряд пошли в разнос.

И вот уже который по счету солдат не раскололся.

Шатёр забит трупами практически до потолка. Я в полном отчаянии и еще в более полном негодовании.

– Говори. Иначе отрублю тебе пальцы. – дабы не быть голословным, я прислонил лезвие топора к его правой кисти, привязанной к подлокотнику стула.

– Руби сразу, Палач. Со мной ты время своё теряешь. От меня тебе ничего не добиться. – хрипел очередной храбрец, говоря, по сути то же, что я уже слышал от его мертвых сотоварищей. – Ты предал братьев своих ради пиз*ды, ты предал господина. Великий Джамал верил в тебя, изменник. Он считал тебя своим сыном, наследником. А ты как отплатил Джамалу за его великодушие?

Я не удержал эмоций, когда услышал про великодушие Джамала и про то, что я что-то ему еще и должен был после всего, и треснул пленника кулаком по лицу.

Сплюнув кровь, пленник осыпал меня очередной порцией брани и оскорблений.

Я терпел, потому что должен был узнать, кто управляет остатками армии Джамала. Есть кто-то, за кем они пошли. И этот кто-то очевидно представляет для моей семьи опасность. Я должен узнать врага в лицо, чтобы не допустить непоправимого.

– Имя. Последний раз спрашиваю.

И снова в ответ полетели плевки, смешанные с кровью и сипящее предсмертное дыхание вместо внятного ответа на один и тот же вопрос, который я задавал каждому пленнику, сюда вошедшему.

– Подчинись мне или умри, паскуда!

Взревел я и приставил к его шее топор.

– Никогда… – прохрипел солдат, подняв на меня свирепый взгляд и косо улыбнувшись. – Тебе не победить. Близится тот час, когда тебя поймают и посадят на кол. Ты сдохнешь в адских мучениях, Палач… Наблюдая за тем, как по очереди еб*т твою шлюху в метре от тебя…

Мышцы на лице моем дрогнули от прилива неконтролируемой ярости.

Про себя я стерплю проклятия и унижения. Но в адрес Кати – никогда.

Ему придется за это ответить.

Сверкнуло в полутьме лезвие топора, возвышаясь над макушкой пленного на миг, и тут же опустившись, располовинило его голову, как полено.

Расправившись с одним, я, всё ещё на взводе, взялся за второго.

Тот, к счастью, оказался более разговорчив.

– Если бы не то, как обошёлся ты с нами в день, когда штаб наш взлетел на воздух, мы бы не считали тебя врагом, Фархад. – это был первый пленный, который назвал меня по имени. – Но ты не посчитался с нами. Не все успели выбежать. Далеко не все. Полегло много. Ни за что полегло. Мы бы за тебя пошли. Но ты не оставил нам выбора.

Признание солдата проникло прямо в сердце. Тяжело стало дышать.

Я опустил глаза и отошёл от него на несколько шагов.

Солдат прав по-своему, ведь именно так он видит со стороны мой поступок. Однако я знаю куда больше. И не факт, что именно этот солдат не принимал участие в экспериментах Джамала.

– Всех пленных вывести на поляну. Немедленно. И этого тоже. – отдал приказ своим и, тщательно вымыв руки от крови, я вышел из шатра.

***

Замер в центре поляны, вокруг которой и разбит наш лагерь. Наблюдал за тем, как пленные – кто-то с надменным выражением лица, кто-то с унижением, страхом и болью в глазах, – по моему приказу становятся в одну шеренгу.

– Мусульмане! Братья одной веры! – громко говорил я, подняв руки к небу. – Аллах смотрит на вас сейчас! Он всё видит и слышит! Прошу вас от его имени! Всем мусульманам, правоверным и нет, сделать шаг вперед! – отдал я очередной приказ с запрокинутыми к небу руками.

Толпа засомневалась.

– Ну же, братья! Смелее! Во имя Аллаха! Повинуйтесь! Я перед вами стою безоружный! Хочу знать, сколько вас таких, как я, которые любят Аллаха!

Около трети пленных нерешительно выдвинулись из строя, образуя новую шеренгу.

Довольный тем, что смог убедить их поступать так, как требую, я продолжал раздавать команды.

– Всем христианам выйти из строя также на шаг вперед!

Остальная часть солдат, за исключением нескольких человек, послушно переместилась, примкнув к мусульманам.

– Всем, кто исповедует другие религии, также выйти из строя на шаг вперед.

Лишь двое солдат остались позади нового строя.

– Атеисты? – я продолжал стоять на месте, вглядываясь в их лица.

Те молча качнули головами, ожидая вердикта.

– Хорошо. – заявил я то, что считал неприемлемым прежде.

Сердце подсказывало, что я должен быть терпимее. Тем более, сейчас. Когда на кону важный момент.

– Всем вернуться в строй! Кроме тех, кто состоял на службе у Джамала более десяти лет и входил в командирский состав!

Никто из солдат не покинул строй. Все зеленые.

Даже ни одного рядового, кто ходил под моим командованием, когда я был начальником личной охраны семейства Ибрагимовых.

– Таковых тут не будет, командир!

Азамат, мой заместитель и близкий товарищ, который стоял позади меня всё это время, поравнялся со мной. Закурив сигарету, тот сделал пару глубоких затяжек, с подозрительным прищуром анализируя колыхающиеся умонастроения среди пленных. А после пренебрежительно качнул головой и смачно плюнул на снег.

– Борзометр зашкаливает. Дай-ка проверю поближе.

Азамат, один из наиопаснейших людей страны, бывший контрактник, активный путешественник по горячим точкам, имевший отличный послужной список ранее, но по воле судьбы ушедший в криминал, вызвался помочь мне разговорить толпу. Он один из тех, кто ходил под моим руководством ранее. Он перешел на мою сторону после распада «Иллюзии», узнав с первых уст правду и в одночасье став лютым врагом преступного клана Джамала.

Азамат, неторопливой хромой поступью, которую заработал в результате контузии, с сигаретой, зажатой в зубах, прошелся вдоль шеренги, останавливаясь и пытливо заглядывая в лицо каждому.

Его незаурядная личность, вызвавшая животный испуг у некоторых пленных, с давних пор была уважаема и почитаема в криминальных кругах. Его имя было известно каждому из врагов и конкурентов, но все с ним старались не пересекаться и не иметь никаких дел вообще. Он вызывал страх и ненависть даже у «иллюзионистов». И неспроста.

Азамат, мое ему уважение, заслужил такое к себе отношение, ибо не сломился, когда судьба намеревалась поставить его на колени. Потерял семью, от него отвернулись те "доблестные", на чью помощь он надеялся и уповал. Его в одночасье предали все, и тогда Азамат перешел на «темную сторону», взявшись мстить своим обидчикам за смерть жены и детей. И отомстил, заработав себе громкое имя и престиж.

Как только закончил обход, Азамат громко подтвердил свои предположения, абсолютно не стесняясь в выражениях.

– Перевелись старики, командир! Всех важных перебили, суки! Так говорю, Лютик? – он вызывающе толкнул в плечо одного из солдат, высокого, сгорбленного и набыченного, с которым, вероятно, имел давние разногласия.

Поскольку пленный солдат не отреагировал на пинок ни ответными выпадами, ни взглядом, Азамат, продолжая отрываться, отвесил ему смачный подзатыльник, активно провоцируя несчастного на дерзость.

Пленный, стерпев и это, промямлил робко.

– Майор Азамат… Так точно… Весь командирский состав «безопасников» был причислен к изменникам и истреблен еще при жизни господина Джамала…

Азамат, обладающий достаточной крепкой комплекцией, но низким ростом, резко схватил пленника за грудки и поднял его над головой.

– Что-что? Повтори-ка!

– М-м…майор… в-весь к-командирский состав…

Азамат отбросил пленного и расхохотался.

– Какой из тебя Лютый? Лютик ты позорный! Оступился Джамал Хоттабыч, выбрав тебя узловым секьюрити своей «иллюзорной» задницы! Тьфу, мрази! Марионетки тупоголовые! Тошно на вас всех смотреть!

Азамат, закончив трепетный монолог, подошел ко мне.

– Надоумил Хоттабыча отдать приказ на зачистку начальства, скорее всего, Дарбеев. Калмыцкий «студент по обмену», кличка Монгол. Недолго пробыл на твоем месте, от силы пару недель, но за это время кое-что преуспел.

– Помню, кто это. – кивнув Азамату, я на пару секунд опустил взгляд, проматывая в памяти фрагменты последних минут жизни узкоглазого палача по кличке Монгол, которого я пришил на автостоянке за то, что к жене моей приставал. – Очень хорошо помню.

Переведя дыхание, я настроился на более продуктивный диалог с пленными, которые, пока мы с Азаматом переговаривались, успели зашептаться между собой.

– Кто из вас считает, что убивать детей даже по приказу Джамала – норма?! Неважно, присутствовали ли при этом, убивали ли сами, или это происходило за вашими спинами! Кто знал о секретных экспериментах "Иллюзии"?

Несколько пленных переглянулись между собой.

Кто-то пожал плечами, словно впервые слышал об этом. Кто-то из солдат стоял смирно, не опуская головы. В их глазах читалось, что сказанное мною бред чистой воды, придуманный для того, чтобы ввести в заблуждение и посеять смуту в их ряды.

Кто-то не верил мне, кто-то удивился.

Из всех лишь один вышел из строя.

У меня руки в миг зачесались допросить его в шатре, но я совладал с желанием. Решил повременить.

– Кто-нибудь еще? Что, смелые перевелись? Ты, к примеру! – я указал пальцем на первого попавшегося. Того, кого я не знал в лицо. – Ты в курсе, что делал Джамал в своей лаборатории?