Младшая сестра

– Спасибо, но не этой зимой. Ты очень добра, что пригласила меня, но я пока слишком недолго пробыла дома.

– Нет-нет, ты обязательно должна отправиться к нам. Поверь, зимой у тебя будет куда больше шансов, ведь об эту пору в деревне собирается много молодых людей. Но, возможно, ты оставила свое сердечко в Шропшире и готова по секрету поделиться со мной прелестной историей любви? Ах, ты должна мне доверять: право слово, я умею хранить тайны и ни разу в жизни не выдала Маргарет.

Эмма в очередной раз отказалась посетить Кройдон с визитом, что, судя по всему, очень удивило и даже обидело невестку.

– Что ж, мне казалось, в нашем доме найдутся кое‑какие развлечения для юной особы твоего возраста; впрочем, тебе, конечно, виднее. Надеюсь, здесь ты отыщешь нечто более заманчивое.

К счастью, Эмма была избавлена от необходимости отвечать, так как появились Маргарет и Элизабет, которые немедленно окружили миссис Роберт вниманием, вернув ей благодушное настроение. Вскоре подали обед. Гостья не преминула сделать столь раннюю трапезу предметом обсуждения.

– Боже, не могу припомнить, когда в последний раз обедала в три часа пополудни! Пожалуй, небольшая перемена распорядка даже забавна. Я рада, что вы не сочли нужным перестраиваться ради меня.

– Я, конечно, перенесла бы обед на любое удобное для тебя время, Джейн, – добродушно ответила старшая мисс Уотсон, – но наш отец давно привык обедать в этот час, и перемены причинили бы ему большое беспокойство. Однако тебе наш уклад, похоже, кажется весьма устарелым.

– Умоляю, только не считай себя обязанной извиняться, мое дорогое дитя. Ты же знаешь, я очень покладиста. Терпеть не могу, когда со мной носятся. В некоторых местах, где я бываю, меня в самом деле холят и лелеют, как самую дорогую гостью, да так превозносят, что это, ей-богу, ужасно утомляет.

– Я знаю, Джейн, тебе достанет доброты мириться с нашими недостатками, – просто и искренне отвечала Элизабет, – хотя, без сомнения, они тебя возмущают. Жаль, что мы не можем обходиться с тобой получше, но я надеюсь, что ты насладишься едой даже в три часа дня. Обед перед тобой, однако на столе пока нет жареной индейки, которую скоро принесут.

– Жареная индейка, Элизабет! – воскликнула ее невестка. – Вдобавок к тому изобилию, какое я тут наблюдаю! Честное слово, мне стыдно доставлять столько хлопот, положительно стыдно: такой обед – и всё ради меня! Право, я вынуждена запретить жареную индейку. Настаиваю, чтобы ее не приносили. Мне невыносимо знать, что вы так потратились.

– Но, дорогая Джейн, – заметила Элизабет, – поскольку индейка уже зажарена, ее лучше подать на стол, чем оставлять на кухне. Кроме того, у меня есть надежда, что отец тоже захочет ею полакомиться, ведь это его любимое блюдо. Словом, мы обязательно должны отведать индейку.

– Что ж, как угодно. Однако, надеюсь, ты не будешь требовать, чтобы я тоже ею лакомилась. Решительно заявляю, что даже не притронусь к индейке.

– Поступай как знаешь, Джейн, – перебил миссис Роберт ее супруг, – однако я не вижу резона лишать себя еды только потому, что от нее отказываешься ты, а посему вынужден попросить Элизабет не обращать внимания на твой вздор.

Покинув столовую, общество мирно расположилось в малой гостиной. Роберт Уотсон, по-видимому, задремал в бержерке [6], а его супруга пространно описывала золовкам свои вечера, знакомства и правила жизни в Кройдоне. Чуть погодя внимание дам привлек скрип колес подъезжающей кареты и последовавший на ним звон дверного колокольчика, что возбудило общее любопытство. Быть может, из Чичестера внезапно вернулась Пенелопа? Так похоже на нее явиться без предупреждения. А может, нагрянул Сэм, хотя его едва ли следовало ожидать. Все терялись в догадках, но распахнувшаяся дверь и одновременно прозвучавший голос Дженни раскрыли тайну: их навестил Том Мазгроув.

Велико же было удивление мистера Мазгроува (который сам рассчитывал поразить присутствующих), когда вместо обычной тесной и полутемной малой гостиной, где он надеялся застать двух сестер Уотсон при тусклом свете пары шестирожковых канделябров, его ввели в парадный салон, ярко освещенный люстрой, и в почти ослепившем его сиянии восковых свечей молодой человек увидел на освобожденном от чехла прекрасном диване группу разряженных дам. Том с трудом соображал, где находится, и растерянно озирался по сторонам.

– Право же, мисс Уотсон, – пробормотал гость, сжимая руки Элизабет, – мне следует извиниться за вторжение; не знал, что у вас гости.

– Милости просим, – отвечала Элизабет с чрезмерным, по мнению Эммы, радушием. – Это мои брат и сестра, они приехали только сегодня.

– Да, – отозвался Роберт, который, оглядев элегантного, безупречно одетого, как ему показалось, Тома, весьма сконфузился, вспомнив о своих ненапудренных волосах и утреннем сюртуке, – да, мы прибыли совсем недавно; как видите, даже не сменили дорожное платье, однако поспели как раз к обеду.

При этих словах Эмма невольно вспыхнула и украдкой покосилась на невестку, чтобы узнать, как та воспримет уловку мужа. Джейн одарила супруга взглядом, прямо‑таки излучающим нескрываемое торжество: она явно вознамерилась при первой же удобной возможности настоять, чтобы в будущем Роберт всегда следовал ее советам.

– Никогда не извиняйтесь за свой костюм, уважаемый сэр, – воскликнул Том, пожимая Роберту руку, – по крайней мере, передо мной, ибо я сочту это упреком собственному небезукоризненному виду. Однако дело в том, что я проезжал мимо, возвращаясь из замка Осборн, где провел несколько дней, и не мог, будучи столь близко, не заехать, чтобы осведомиться о самочувствии мистера Уотсона.

Маргарет, которая пыталась привлечь внимание Тома с той самой минуты, как он вошел, больше не могла сдерживаться. Она сейчас же выскажется и заставит себя слушать! Манеры и тон, каким она обратилась к мистеру Мазгроуву, вкупе с очевидными усилиями устроить гостя на стуле рядом с собой, когда все садились, показали Эмме, что ее сестра отнюдь не впала в отчаяние и по-прежнему уверена в предполагаемой привязанности сердцееда.

– Давненько мы не встречались, – ласково проворковала Маргарет, заглядывая Тому в глаза и расплываясь в пленительной улыбке.

– Неделю-другую, – небрежно бросил тот.

– Фи, какой скверный! Прошел уже месяц – целый месяц! Вы должны бы вести счет времени не хуже меня. Хотя весьма любезно с вашей стороны заехать, чтобы поздороваться со мною.

– Не благодарите понапрасну: уверяю, я не знал, что вы здесь. Вас не было на балу, но я решил, что у вас разболелось горло или что‑нибудь в этом роде. Неужто вы отсутствовали целый месяц? Я мог бы поклясться, что видел вас неделю назад. Ваша младшая сестрица, полагаю, приехала после вашего отъезда?

– Эмма? О да, милая Эмма! Вообразите мои чувства при встрече с ней: я была крайне взволнована, но вместе с тем и напугана. Можете себе представить, как я, при всей моей робости, страшилась свидания с новообретенной сестрой. Вы же меня понимаете?

– Совершенно не понимаю, – громко возразил Том. – Я не в силах помыслить, чтобы кто‑нибудь страшился встречи с мисс Эммой Уотсон.

– Она прелестна, спору нет, а я даже считаю ее довольно красивой, но, возможно, вы не в восторге от смуглых лиц? Скажите, кто вам больше по вкусу: брюнетки или светлокожие блондинки?

Том заколебался. Маргарет была белокура, что само по себе являлось достаточным основанием отдать предпочтение темным волосам и оливковой коже. Но, с другой стороны, он был большим поклонником мисс Карр, тоже светловолосой. Посему мистер Мазгроув ответил уклончиво:

– У вашей сестры, бесспорно, прекрасный цвет лица, и мне очень нравятся смуглые темноволосые красавицы, но порой встречаются блондинки, чья кожа лишена обычной бледности, взять хоть мисс Карр, к примеру. Вы знакомы с Фанни Карр?

– Нет, – надулась Маргарет.

– У нее самый чудесный цвет лица, какой я когда‑либо видел. И вообще Фанни Карр – премилое создание: славная, живая, очаровательная маленькая фея. Правда, только с теми, кто ей по душе: как мне говорили, она может быть весьма неприветливой… Но, мисс Уотсон, – продолжал мистер Мазгроув, вскакивая, чтобы положить конец воркованию Маргарет, – позвольте помочь вам с чаем. Прошу, не стесняйтесь ко мне обратиться, я обожаю приносить пользу белокурым красавицам.

– Не знаю, чем вы можете мне помочь, – ответила старшая мисс Уотсон, – ведь чай еще не заварился и его рано разливать. Разве только вы согласитесь побеседовать с моей невесткой, миссис Роберт, и развлечь ее, пока я вынуждена следить за чайником.

Это поручение вполне устроило Тома, ибо с замужней женщиной можно любезничать, сколько душе угодно, не подвергаясь опасности, и он с превеликим усердием посвятил себя этой цели. Но ничто не могло заставить молодого повесу угоститься чаем, поскольку он еще не обедал.

– Полагаю, вы сели за стол в три часа, – сказал Том, – но я, как вам известно, придерживаюсь холостяцкого распорядка. В замке Осборн никогда не приступают к обеду раньше шести или семи часов вечера.

– Верно, – ответила миссис Роберт, – однако не думайте, будто я привыкла к столь ранним трапезам. У нас в Кройдоне, смею сказать, обедают после четырех, скорее ближе к пяти часам.

– Для меня и это слишком рано, – с высокомерной усмешкой заметил ее собеседник. – Я предпочитаю трапезничать несколькими часами позднее: в семь или даже восемь. Стало быть, к вечеру мне следует вернуться домой.

Тот факт, что мистер Мазгроув еще не обедал, явно внушал ему отрадное осознание своего умственного превосходства над окружающими. Эмма же обнаружила, что, к несчастью, обманулась в своих надеждах, которые осмелилась лелеять, и грядущий обед в родных стенах не ускорит уход гостя. Напротив, когда чайную посуду убрали и принесли карточный столик, легчайшего намека из уст миссис Уотсон хватило, чтобы Том Мазгроув разразился речью, которая начиналась с объявления о необходимости покинуть столь приятное общество, а заканчивалась, разумеется, утверждением о невозможности расставания с ним. Подготовив таким образом почву, Том остался, держа свой обед про запас в качестве темы для обсуждения, к коей возвращался всякий раз, когда другие темы терпели неудачу.

– Итак, дамы, – воскликнул он, – во что будем играть? Ваша любимая игра, миссис Уотсон?

– О, у нас в Кройдоне играют только в vingt’un [7]. В высших сферах эта игра в большой моде.

– Vingt’un… Кхм, ну прекрасно, пусть будет vingt’un, – протянул Том. – Давненько я в нее не играл: леди Осборн предпочитает «мушку». Полагаю, нынче у людей определенного положения «мушка» считается последним писком моды. Впрочем, вы ведь вроде из коммерческих кругов – кажется, так вы сказали, миссис Уотсон?

– О боже, конечно нет! – воскликнула та, краснея, сраженная превосходством в голосе Тома. – И я просто так упомянула vingt’un, однако совершенно согласна с вами: игра довольно глупая, она мне порядком надоела. Может, сегодня сыграем в «мушку»?

Мысленно миссис Роберт решила непременно сохранить в памяти важное обстоятельство, что леди Осборн предпочитает «мушку», а по возвращении в Кройдон поразить старых знакомых завидной осведомленностью о вкусах и привычках ее милости.

– Поскольку я и сам предпочитаю «мушку», а не vingt’un, – заявил Роберт Уотсон, стыдясь выглядеть приверженцем чужих пристрастий, но из привычной угодливости опасаясь противоречить мнению сильных мира сего, – не вижу ничего дурного в том, чтобы сыграть в нее. Но если бы мне нравилась другая игра, то я уж точно не позволил бы леди Осборн с ее предпочтениями соваться в наши дела.

Эмме подумалось, что леди Осборн, по всей вероятности, чрезвычайно далека от желания или потребности влиять на выбор карточной игры в доме Уотсонов. Если бы благородной даме довелось узнать об этом споре, она бы, возможно, сочла дерзостью, что ее увлечения делают образцом для подражания. Однако собравшимся суждено было играть именно в «мушку», и Эмма, которая терпеть не могла карты, с тоской вспоминала отрадные тихие вечера, когда она за рукоделием болтала с Элизабет или читала отцу кого‑нибудь из любимых авторов.

Компания засиделась до вечера, и Тома Мазгроува, разумеется, стали уговаривать остаться к ужину. Но тот, твердо решив называть свою следующую трапезу обедом, почувствовал необходимость отказаться, хотя, по правде говоря, охотно принял бы приглашение, если бы тщеславие позволяло ему следовать своим желаниям.

Миссис Уотсон шепотом предложила золовке пригласить Тома к обеду на следующий день, и Элизабет с удовольствием исполнила ее просьбу. Назавтра, сказала она, у них к обеду ожидают нескольких знакомых, и, если мистер Мазгроув согласится сесть за стол в пять часов, возможно, в прочих отношениях обед покажется ему приятным. Том принялся возражать и отнекиваться – не потому, что колебался с принятием окончательного решения, а лишь из желания придать своему согласию больше изысканности.

– Я прекрасно осведомлена о приятельских отношениях мистера Мазгроува с моей золовкой, – жеманно проговорила Джейн Уотсон, – и, если сейчас он отвергнет приглашение, из этого можно будет заключить, что меня, несчастную, он презирает и избегает.

– Дражайшая миссис Уотсон, – воскликнул Том, – вы не дали мне договорить! Подобное обвинение – не шутка. Даже если за мной пришлет сам лорд Осборн (что вполне вероятно), я откажусь ради вас. Только не ждите, мисс Уотсон, что я займу сколь‑нибудь заметное место за вашим гостеприимным столом. Я буду счастлив присутствовать в качестве зрителя, но к еде не притронусь.

– Прекрасно, поступайте как вам угодно и помните: в пять часов.

– Какой очаровательный молодой человек! – воскликнула миссис Уотсон, как только Том вышел из гостиной. – Ей-богу, мне еще не встречались столь благовоспитанные и обходительные джентльмены. Я считаю себя хорошей судьей: и в доме моего дорогого отца, и у дядюшки, сэра Томаса, у меня было немало возможностей судить об окружающих – больше, чем у иных молодых женщин, – и, право же, на мой скромный вкус, мистер Мазгроув весьма недурен. Какая пленительная живость, и вместе с тем какое внимание к чужим словам: кажется, он и впрямь глубоко понимает и ценит чувства и настроения других людей. А какой изящный поклон! Поверьте, я в полном восторге.

Элизабет бросила на младшую сестру торжествующий взгляд, как бы говоря: «Ну, что ты скажешь?» Однако поколебать мнение Эммы было непросто.

Маргарет же скромно опустила глаза и, попытавшись вогнать себя в краску, проворковала:

– Рада, что Том тебе понравился. Я знала, что так и будет! И разве его сегодняшний визит – не знак внимания?

Из этих слов Эмма заключила, что сестра приписала визит Тома Мазгроува исключительно своим чарам.

Глава V

Завтрашний званый вечер обещал стать поистине грандиозным событием. Элизабет, редко принимавшая гостей, тревожилась насчет обеда и, покуда Эмма раздевалась, изводила ее вопросами, не имевшими ответа, и страхами, не поддающимися развенчанию.

– А вдруг мистер Робинсон явится в прескверном настроении, Эмма? Ты и представить себе не можешь, каким он бывает гадким… Или вдруг суп окажется невкусным, и что мне тогда делать? Ты и впрямь полагаешь, что мое черное атласное платье вполне сойдет? Надеюсь, при свете свечей никто не заметит пятно от сливок… Какой усталый у тебя вид, Эмма. Что ж, не буду тебе докучать, я только хочу знать, как нашей тетушке удалось… О! Я, пожалуй, спрошу об этом у Джейн.

Эмма так и не узнала, что хотела выведать у нее сестра, ибо слишком устала, чтобы интересоваться этим. Ненадолго установилось молчание.

– Теперь ты видишь, – опять затараторила Элизабет, – видишь, Эмма, что Джейн расположена к Тому Мазгроуву? Ты тоже должна изменить свое отношение к нему.

– Отнюдь. Ее симпатии мне не указ, – спокойно возразила Эмма.

– Ах, Эмма! Оказывается, ты настолько самонадеянна, что готова противопоставить свое мнение взглядам Джейн, замужней женщины, которая к тому же гораздо старше и опытнее тебя! Не ожидала я от тебя такого.

– Я не противопоставляю свое мнение ее взглядам, просто у нас разные вкусы, – кротко ответила младшая сестра, которой очень хотелось спать.

– Ты весьма своенравна и, боюсь, очень упряма, – объявила Элизабет с такой серьезностью, что Эмма, несмотря на усталость, улыбнулась. Затем снова воцарилось молчание, и Эмма уже начала погружаться в приятную дрему, но Элизабет вынудила ее очнуться, подскочив на постели и воскликнув:

– Ой! Совсем запамятовала! Как же быть?

– В чем дело? – с тревогой спросила Эмма.

– Я забыла сказать няне, чтобы она убрала заварной крем в шкаф, потому что в углу кладовой есть дырка, через которую пробирается кошка: до утра она наверняка всё съест.

– Вот как? – пробормотала Эмма и снова закрыла глаза. Вставала ли ее сестра с постели, чтобы спуститься в кухню и исправить свою оплошность, она так и не узнала, потому что в то же мгновение крепко заснула.

Бо́льшую часть следующего дня Эмма провела в отцовской комнате: здесь ей было гораздо уютнее, чем в гостиной. Элизабет же, при всех ее достоинствах, не могла сравниться с младшей сестрой в качестве сиделки: она любила общество, светскую беседу, вернее болтовню, и с готовностью поверила Эмме, объявившей, что ей нравится ухаживать за отцом. Мистер Уотсон, несмотря на леность и себялюбие, был человек ученый и получал удовольствие от книжных занятий, когда они не слишком тяготили его. Эмма обнаружила, что, когда отцу становится лучше, общение с ним способно приносить ей немалую пользу: она читала ему по-английски и по-французски и сожалела лишь о том, что не знает латыни и греческого. Она посвятила батюшке не один час, и душевное расположение, которое он проявлял в ответ, сполна вознаграждало ее за труды.

Теперь же, когда собравшееся внизу общество вынудило Элизабет покинуть свой пост у постели отца, Эмма радовалась, что это сделало ее присутствие вдвойне необходимым. Невестка пришлась ей совсем не по душе. В поведении Маргарет она разглядела изрядную брюзгливость, каковую ожидала и в отношении себя. А Роберт так огорчил и поразил ее во время их первой беседы с глазу на глаз, что всякий раз, приближаясь к брату, Эмма опасалась, как бы он вновь не вернулся к болезненной теме.

Однако мистер Уотсон отверг предложение младшей дочери остаться с ним на весь вечер и не спускаться к обеду, поскольку более не нуждался в ее услугах, а кроме того, рассчитывал, что позднее Эмма развлечет его подробным отчетом о гостях.

Общество собралось не слишком большое: многолюдству препятствовала теснота столовой. Кроме пятерых Уотсонов на званом обеде присутствовали местный аптекарь мистер Робинсон с женой, вдова прежнего викария миссис Стеди, жившая в деревне, и мистер Мартин, который на время болезни мистера Уотсона принял на себя его обязанности. К гостям, как мы уже знаем, прибавился Том Мазгроув, и остальные были бы счастливы, если бы его обошли приглашением, ибо сей светский молодой человек был начисто лишен такого провинциального порока, как пунктуальность. Собравшиеся, нагуляв аппетит к назначенному часу, уже проявляли признаки крайнего нетерпения. Роберт Уотсон издал несколько неразборчивых восклицаний, которые были восприняты остальными как ропот по адресу запаздывающего гостя. Мистер Мартин, отличавшийся рассеянностью, не имея под рукой жены, которая могла бы напомнить ему, где он находится, подпер голову рукой и впал в отрешенное состояние. Мистер Робинсон, добивавшийся расположения миссис Уотсон, в глубине души утешался надеждой, что затянувшееся голодание поспособствует поправлению его здоровья. Миссис Стеди соболезновала Элизабет по поводу предполагаемых последствий неожиданной задержки, ибо предчувствовала, что говядина будет пережарена, а цыплята разварятся в клочья, и сравнивала модную неучтивость этого хлыща с пунктуальностью и благовоспитанностью своего незабвенного покойного супруга. Эмма отчаянно пыталась разговорить миссис Робинсон, которая все это время имела такой вид, словно обед задержался по ее вине, и боялась проронить хоть слово. Маргарет же, нарядившаяся с необычайной тщательностью, пребывала в состоянии лихорадочного нетерпения; сидя рядом с невесткой, она каждые несколько минут шептала той на ухо, что с Томом наверняка произошло какое‑нибудь несчастье, что ему невдомек, какие страдания он ей причиняет, и высказывала иные опасения подобного рода.

Так прошло полчаса. Наконец Роберт подошел к сестре и в пылу возмущения, подстегиваемого нестерпимым голодом, заявил:

– Право, Элизабет, по-моему, это просто безобразие: мы не должны голодать только потому, что некий молодой человек не желает есть. Ставлю десять к одному, что он попросту забыл о приглашении. Мы можем дожидаться его до самого ужина, а ему и дела нет. Прошу тебя, прикажи подавать обед, и пусть этот неотесанный тип пеняет на себя.

– Фи, дорогой! – воскликнула миссис Роберт, потрясенная мыслью о том, что ее супруга можно обвинить в таком вульгарном пороке, как наличие аппетита. – Как можно! Сесть за стол без нашего гостя – ты же не думаешь об этом всерьез? Какая разница, пообедаем мы теперь или через час? Ведь мы и сами не едим так рано. Я слишком хорошо знаю свет, чтобы удивляться опозданию мистера Мазгроува. Не стоит ждать пунктуальности от столь приятного и обходительного джентльмена!

– Вздор, Джейн, ничего ты не знаешь. Как можно называть приятным такого невежу? Вот как его следует назвать. Ведет он себя весьма грубо и неучтиво; с такими людьми нельзя иметь дело.

– Дело? Том Мазгроув и дело? – возмутилась Маргарет. – Кто станет приплетать имя Тома Мазгроува к жалким рассуждениям о делах?

– Немногие, надо полагать, – с презрением парировал Роберт, – но если он не занят никаким делом, тем меньше оправданий его безобразному поведению.

– Мой дорогой, – решительно возразила миссис Уотсон, – Том Мазгроув весьма благороден, а благородные люди, если они обладают независимым состоянием, не обязаны быть столь же пунктуальными, как прочие. Мистер Мазгроув – настоящий джентльмен!

– Ты ничего в этом не понимаешь, – отрезал Роберт, ибо когда человек голоден, он не только не выносит противоречий, но и сам неизменно склонен спорить с окружающими. – Если мужчина манерничает и нашептывает вам любезности, вы, женщины, сразу записываете его в настоящие джентльмены, пусть даже он при всякой удобной возможности избегает платить по счетам, презирает равных и заставляет достойное общество томиться в ожидании обеда. Пропади они пропадом, такие джентльмены! Элизабет, я позвоню, чтобы подавали обед.

И Роберт исполнил свое намерение, пока его жена сидела насупившись, донельзя возмущенная этой отповедью. Дабы не выслушивать ее возражений, мистер Уотсон отошел и встал у окна, из которого открывался вид на дорогу. Джейн, лишившись возможности ответить супругу, однако решив непременно донести до него собственное мнение, громко заявила, обращаясь к своей соседке, что уж ей‑то известно, что такое настоящий джентльмен, ибо она повидала немало оных у сэра Томаса, и что молодым людям, которые частенько бывают сумасбродны и эксцентричны, следует делать большие поблажки.

Младшая из сестер Уотсон, слышавшая слова невестки, невольно задумалась о том, где же предел подобным поблажкам, поскольку миссис Уотсон явно не собиралась делать их собственному мужу, хотя самой Эмме казалось, что он в первую очередь имеет на них право.

Возможно, Роберт утратил это право с возрастом, лишился его после вступления в брак или же исчерпал отведенную ему долю, а может, именно жена была единственной, кому дозволялось ему не потворствовать. Поскольку Эмма и сама ужасно проголодалась, в данном случае она была рада, что брат настоял на своем, и отсутствие мистера Мазгроува ничуть не помешало ей насладиться угощением.

Званые обеды, подобные этому, едва ли способствуют тому, что можно назвать светской беседой. Мистер Робинсон начал спорить с мистером Мартином по поводу законов о налоге в пользу бедных, а после того, как достойный пастырь покорно сдался, настал черед самого мистера Робинсона, которого его добрый друг Роберт Уотсон объявил совершенно несведущим и пребывающим в заблуждении. Он нарочно позволил аптекарю разглагольствовать о предмете, в котором тот ничего не смыслил, дабы получить возможность разгромить его в пух и прах.

Как раз в ту минуту, когда мистер Робинсон начал багроветь и поглядывать на жену, чтобы выяснить, видит ли она его оплошность, а миссис Робинсон – все такая же жалкая, смиренная и кроткая – торопливо заговорила с Эммой о зеленом горошке, желая показать, что не заметила поражения своего повелителя, дверь распахнулась и в столовую ворвался Том Мазгроув.

– Десять тысяч извинений, мисс Уотсон! – воскликнул он, жеманно подскочив к Элизабет, – но, клянусь честью, я не мог приехать раньше.

(«И кто же в этом виноват?» – пробормотал Роберт.)

– Не могу понять, как так получилось.

(«Вы поздновато вышли из дому».)