Твой личный враг

Подхожу к балкону и распахиваю дверь, чтобы впустить внутрь предрассветную свежесть, а потом прижимаюсь разгоряченным лбом к холодному стеклу. Поразительно, в какой хаос превратилась моя простая и ясная жизнь всего за десять дней.

Оказавшись вдали от чарующей притягательности Даниила Благова, я начинаю в полной мере осознавать, что натворила. Нет, я все еще ни о чем не жалею, но понимаю, что справиться с последствиями этой ночи будет куда сложнее, чем беспечно поддаться искушению.

В этот момент на телефоне срабатывает будильник, и я вдруг чувствую отчаянное желание послушать его и сбежать. С холодной решимостью открываю чемодан в тот самый момент, когда в номер входит Саша. Не сговариваясь, мы на несколько секунд замираем, настороженно изучая друг друга, а потом он первым отводит взгляд.

Выглядит он… слегка безумно.

В его поведении, в резких движениях, когда он идет к бару и наливает себе стакан воды, есть что-то такое, что заставляет меня поежиться. Замечаю, что под глазами у него залегли тени, веер тонких мимических морщинок стал заметнее, а губы скривились в гримасе. И это только подтверждает мои мысли о том, что прошедшую ночь он тоже провел без сна. По моей вине.

Саша никогда не был мастером скрывать эмоции, а может быть, мы просто знаем другу друга так хорошо, что я не задумываясь читаю его как открытую книгу. Сейчас эмоции сменяются на его лице со скоростью света. Я успеваю заметить боль, отвращение, злость, печаль и еще какой-то едва уловимый проблеск облегчения, словно он и не надеялся увидеть меня здесь вновь. И от осознания этого мое чувство вины разрастается до устрашающих размеров.

Нетерпеливым жестом Саша ерошит волосы, а я вижу свежие ссадины на костяшках его пальцев.

– Что случилось, Саш? – спрашиваю тихо. – Твои руки…

– Неужели тебя волную я? – Его голос слегка дрожит от едва сдерживаемой злости.

– Саш…

– А меня вот больше волнуешь ты, – обрывает он меня. – Ты была с ним, – неприязненно шепчет он. – Всю ночь.

Мы никогда не лгали друг другу. И отрицать это бессмысленно.

– Ты искал меня? – опускаю голову и невидящим взглядом изучаю узор ворсинок на ковре.

Он неискренне смеется грубым, неприятным смехом.

– Если бы искал, я бы нашел. Да и зачем мне это? Чтобы прервать ваше душещипательное высокоинтеллектуальное общение?

– Саша…

– Что, Мира? – Он не позволяет мне вставить и слова, но меня тревожит не это. За злостью в его голосе я различаю муку, и это делает все в миллионы раз сложнее, потому что я не знаю, что сказать, чтобы ее облегчить. – Мне бы хотелось знать, что ты делала после того, как заявила, что никогда не станешь встречаться с ним?

В три шага Саша пересекает разделяющее нас расстояние и нависает надо мной со столь угрожающим видом, что я инстинктивно делаю шаг назад.

– Мы встретились случайно. – Мой голос дрожит, но не от страха. Все это чересчур сложно, и у меня не получается совладать с собой.

– Очень вразумительно.

Саша хватает меня за руки, вынуждая поднять на него глаза. Его челюсти крепко сжаты, взгляд темный, и видно, как перекатываются мускулы под тонким свитером. Пальцы сильнее сжимают мои запястья, причиняя боль, и мне приходит в голову, что он сейчас борется не со мной, а сам с собой.

– И что же? – выдыхает он.

– Что «что же»? – непонимающе повторяю я.

– Что же ты с ним…

Совершенно неожиданно из моего горла вырывается всхлип. Я выдираю руки из крепкого захвата и прижимаю ладони ко рту. Саша воспринимает мой жест по-своему.

– Он обидел тебя? – выдыхает он тихо, так тихо, что мне становится жутко. – Он тебя тронул?

Я отрицательно мотаю головой, но Саша словно не замечает этого.

– Убью его, – рычит он, срываясь с места, словно его подгоняет собственная ярость.

– Нет! – кричу я. – Нет, он не… – Я запинаюсь. – Между нами ничего не было. Только поцелуй. Мы разговаривали. Честное слово.

Саша замирает у двери, готовый в любой момент броситься на поиски Даниила.

– Уедем, – чтобы не допустить их стычки, я готова умолять его. – Прямо сейчас. Все кончено. Пожалуйста, Саш.

Несколько бесконечно долгих секунд он молча смотрит прямо мне в глаза, а потом резко кивает. Мы молча расходимся по комнатам собирать вещи.

* * *

В аэропорту нас встречает отец. Едва заметив его высокую фигуру в толпе, бросаюсь навстречу и утопаю в надежных объятиях. Я на пределе, и поддержка родного человека мне сейчас жизненно необходима.

С Сашей все сложно. Всю дорогу в машине, а потом и в самолете мы молчали. И это молчание, тяжелое и непреодолимое, разделяло нас не хуже глухой каменной стены. Вымотанная этой неестественной тишиной, собственной виной и ожиданием звонка Даниила, я чувствую себя морально раздавленной.

– Соскучился по тебе, малышка, – бормочет папа, целуя меня в макушку. – Как долетели?

– Все в порядке, пап. Как вы? Как мама?

– Мама хорошо, – он вздыхает. – Завтра вместе отвезем ее в клинику. Дома она чересчур активная и меня совершенно не слушает. Хочу, чтобы послушала врачей.

Папа выпускает меня из объятий и здоровается с Сашей, который стоит чуть поодаль. Он хмурый, лицо как восковая маска, и хотя он всегда находил общий язык с моим отцом, сейчас все его жесты подчеркнуто отстраненные.

Я вздрагиваю, будто от физической боли. Глупо ожидать, что папа не заметит напряжения, от которого едва ли не трещит воздух, но он деликатно обходит эту тему стороной.

– Ну, поехали, – прерывает он неловкое молчание, забирая у меня чемодан. – Надеюсь, проскочим до пробок. Саш, тебя до дома подбросить или ты сразу на базу?

– Я остаюсь, – отвечает он, не отрывая взгляда от экрана телефона. – Меня заберут.

Папа кивает, но я вижу на его лице недоумение. И в этот момент во мне поднимается волна раздражения. Несмотря на то что происходит между мной и Сашей, его хамское поведение не должно задевать моего отца, который совершенно ни при чем.

– Пап, подожди меня на выходе, – оборачиваюсь к нему и вымученно улыбаюсь. – Я сейчас. Две минуты, ладно?

Когда он исчезает в толпе, я оборачиваюсь к Саше и произношу:

– Давай поговорим.

– Тут не место, – бурчит он, поджав губы.

– Хорошо. Приедешь вечером?

– Нет, Мира. Вечером я улетаю.

– В смысле? – Моя воинственность разлетается на сотни осколков, и я в замешательстве жду ответа на свой вопрос.

– Я говорил тебе про Штаты, – нехотя отвечает Саша.

– Нет, ты говорил о возможности уехать туда в конце сезона! – возражаю я. – А не о том, что ты улетишь, едва наш самолет приземлится в Москве.

– Тебе не все равно? – огрызается он.

– Нет, мне не все равно, Саш. Мне не все равно, и ты прекрасно это знаешь.

Он упрямо молчит. Мы стоим всего в метре друг от друга, но мне кажется, что между нами разверзлась пропасть, которая с каждой секундой становится все больше.

Мне хочется по-детски топнуть ногой. Закричать. Встряхнуть Сашу. Сделать хоть что-то, чтобы прекратить этот фарс. Но я тоже молчу, чувствуя, как глаза совершенно не к месту наполняются слезами.

Я запуталась. Я растеряна. И я не могу отпустить его вот так, словно все кончено. Поэтому я делаю единственное, что в моих силах, – срываюсь с места и молниеносно сокращаю расстояние между нами, провисая на его шее.

– Прости меня, – мычу глухо, прикрывая глаза.

Сначала Саша не двигается, но потом тяжело вздыхает и обвивает руки вокруг моей талии. Он не говорит ни слова, не обещает, что все будет хорошо, он просто прижимает меня к себе, и по его нервной напряженности я понимаю, что он тоже растерян.

– Иди, Мира, – когда он отстраняется, его голос звучит мягче. – Отец ждет.

Я киваю и только в этот момент замечаю, что по щекам струятся слезы. Саша тоже это видит. Он судорожно выдыхает и вновь прижимает меня к себе. На этот раз я не прячу лицо. Наши губы соприкасаются. Лишь на миг, но этого достаточно, чтобы преграды, которые выросли между нами в последние дни, пошатнулись.

– Мы поговорим, когда я вернусь, – обещает он. – Это недолго. Всего пара дней, Мира. У меня встреча с агентом в Швеции.

– Хорошо, – шепчу я, чувствуя облегчение оттого, что мои опасения о его отъезде не оправдались.

– И не забывай меня слишком быстро, – уголки его губ слегка приподнимаются, но лицо остается серьезным.

– Удачи, Саш. Знаю, как ты мечтал об этом.

Порывисто обнимаю его еще раз и ухожу. Каждый шаг дается мне с трудом – несмотря на его слова, я никак не могу избавиться от тягостного ощущения, что прощаемся мы не на два дня, а, возможно, навсегда.

Мне приходится зайти в туалет, потому что я не в силах унять поток слез. Не хочу, чтобы отец видел меня в таком состоянии. В конце концов, это оказывается бессмысленно, потому что папа, конечно, сразу замечает все.

Он заводит машину, но не трогается.

– Расскажешь, что у вас случилось? – спрашивает он.

Мотаю головой и закусываю губу, потому что глаза вновь наполняются предательской влагой. В жизни не была плаксой, а тут просто не могу остановиться – перевыполняю свой план на месяцы вперед.

– Потом, – выдавливаю из себя.

Я не знаю, что сказать папе. Что я изменила Саше? Что увлеклась? Заигралась? Да он покрутит пальцем у виска. Мне самой с трудом верится, что хватило всего десяти дней, чтоб вся моя привычная жизнь рухнула, будто карточный домик. Что уж ожидать от папы.

В моем рюкзаке звякает телефон. Наивное сердце замирает в ожидании, но, когда я смотрю на экран, на нем отображается сообщение от Лены.

Открываю его и отвечаю, что добралась. Мне стоит немалых усилий задушить малодушный порыв спросить у нее, видела ли она сегодня Благова. Они с Костей уезжают только в два, так что, если он вернулся в свой номер, Лена вполне могла пересечься с ним за завтраком или на горе.

– Мира, не буду лезть к тебе в душу, но что бы ни случилось, просто знай, что мы с мамой всегда на твоей стороне, – отвлекает меня папа, технично выруливая с парковки.

– Я это знаю, пап.

Больше он не задает вопросов, и по трассе мы едем под громкую болтовню радиоведущих. Папа делает звук тише, только когда мы сворачиваем на нашу улицу – теперь уже телефон звонит у него.

Он внимательно смотрит на экран, хмурится и берет трубку. По мере того как кто-то невидимый на другом конце провода говорит, папа все больше мрачнеет. В конце концов он даже ругается сквозь стиснутые зубы, и я понимаю, что происходит что-то серьезное – отец крайне редко выходит из себя и уж тем более ругается матом.

– Делай все, что нужно, – отрывисто говорит он собеседнику. – И под «все» я именно это и имею в виду. Приеду часа через полтора.

Он сосредоточенно слушает ответ, а потом неистово шипит:

– Если мы потеряем Петербург, я собственноручно придушу Благова. И плевать на все.

Он в сердцах бросает телефон под приборную панель, а я не могу вздохнуть. Меня будто сжали в тиски, не давая освободиться. Злость, столь несвойственная отцу, направленная на одного конкретного человека, помноженная на звучание фамилии, от которой у меня скручивает спазмом живот, шокирует настолько, что я еще долго не могу пошевелиться.

Глава 21

– Можно? – в приоткрытую дверь моей комнаты заглядывает мама.

Прежде чем развернуться к ней, пытаюсь налепить на лицо улыбку, чтобы окончательно не напугать своим мрачным видом.

Я дома третий день. И третий день я сама на себя не похожа. Родители пока еще спускают мне с рук угрюмость и апатию, но я чувствую, что с каждым часом их тревога возрастает.

– Да, мам, – изо всех сил стараюсь звучать беззаботно, но мой голос предательски дрожит. – Извини, что пропустила ужин.

Она проходит в комнату, обхватив одной рукой свой огромный живот, из которого со дня на день должен появится настоящий человек, а другой поддерживая поясницу, и осторожно садится на край кровати.

– Я тоже пропустила ужин, – отмахивается она. – Я такая круглая, что в животе не осталось места, куда бы могла поместиться еда.

Я слабо улыбаюсь ее шутке, но не нахожусь, что сказать в ответ. Молчание затягивается. И в нем нам тяжело. Некомфортно.

– Что-то интересное? – Мама первой нарушает тишину, кивком головы указывая на открытую книгу, которая лежит рядом со мной на одеяле.

– Еще не поняла.

Не могу же я сказать ей, что таращусь на одну и ту же страницу уже полчаса, но пока до меня не дошел смысл даже первой строчки. Я вся в своих мыслях, в которых нет места для литературных героев. Там Благов и Саша. И дикая цепочка событий, которая выбивает почву у меня из-под ног.

– А грустишь почему?

В этом вся мама. Заходит издали, чтобы ты расслабилась, а потом бьет прямо в лоб.

– Я не грущу, – произношу внезапно севшим голосом.

– Третий день грустишь, – безапелляционно говорит она. – Я с уважением отнеслась к твоему нежеланию говорить о причинах в первые два из них. Больше не могу. Твой брат вот-вот появится на свет, а я не готова ехать в больницу не зная, что происходит с тобой.

Мой желудок спазматически сжимается.

– За меня не волнуйся, мам, – от улыбки, которую я вымучиваю, сводит скулы. – Все в порядке.

– Мира, не нужно, – она тяжело вздыхает и качает головой. – Я твоя мама и знаю, когда тебе плохо. Ты, конечно, можешь молчать и дальше, упиваясь своей бедой в одиночестве, – это твое право. Но мне бы хотелось, чтобы ты доверилась мне. Или папе.

Я смотрю на маму и вижу в ее глазах безусловную поддержку и любовь. И хотя я не собираюсь говорить ей правду, она слетает с моих губ раньше, чем я успеваю надежно удержать ее за зубами.

– Мам, я Саше изменила.

Вот так. Никакой подготовки, коротко и ясно. Понимаю, что мама будет потрясена, но как смягчить то, что случилось, я тоже не знаю. Оправданий не жду – безуспешно искала их сутки напролет, но так и не нашла.

– Изменила, и все? В смысле? – ошеломленно переспрашивает она после короткой заминки.

– В том самом. В Сочи я целовалась с другим человеком. И провела с ним ночь.

То, что мы не занимались сексом, в этом контексте для меня не важно. Если бы Даниил проявил хоть немного настойчивости, я бы не устояла. Я не была пьяна. Я сознательно пошла с ним. Поэтому для меня вся та ночь – безусловная измена.

– Почему? – внезапная бледность мамы сменяется румянцем. Это значит, что она приходит в себя от потрясения и ее мозг начинает работать.

– Что «почему»?

– Почему ты целовалась с другим? Почему провела с ним ночь? – Мама пытливо всматривается в мое лицо, пытаясь отыскать там ответы. – Я хорошо знаю тебя, дочка, ты не такая.

– А может, я именно такая? – с печальной иронией спрашиваю я.

Мама наклоняется вперед и накрывает мою коленку своей рукой.

– Расскажи мне о нем, – мягко просит она.

Я застываю, потому что не знаю, что сказать. Хочу, но не могу позволить себе быть честной.

– Просто парень. Знакомый Кости, – коротко отвечаю я, чувствуя, как под пристальным взглядом мамы щеки заливает густой румянец.

– Наверное, все же не просто парень. Он нравится тебе? – проницательно спрашивает она, успокаивающе поглаживая колено.

Нравится? Мне хочется истерически рассмеяться. Нравится. Какое пресное слово, чтобы описать то, что я испытываю к Благову. Кипящая смесь злости, отчаяния, желания, какой-то нездоровой одержимости – в этом нет ничего от «нравится», и все же это больше, чем я испытывала к любому другому человеку в жизни. Даже к Саше.

С момента возвращения из Сочи прошло почти трое суток. Он мне так и не позвонил. В первый день я не находила себе места, мастерски выдумывая причины, которые могли не позволить ему дать о себе знать. В моих фантазиях он потерял телефон, проспал весь день, попал в снегопад, сломал руку, ногу, в Сочи внезапно пропала связь. Чего только не придумывают наивные дурочки, чтобы оправдать равнодушие парня. Но поздно вечером Лена обновила ленту в соцсети, и в галерее к новому посту я увидела его – здорового, с привычной насмешливой улыбкой, в той самой куртке, которую я оставила для него на ресепшене. Что бы ни происходило с ним с момента, когда я ушла из его заснеженного коттеджа, он не тосковал, и телефон был на месте.

Я помню это пугающее ощущение разверзшейся в моей груди дыры. Даже на расстоянии в тысячи километров он произвел на меня ошеломляющее впечатление, и с минуту я как мазохист таращилась на экран, не в силах отвести взгляд от его лица. Хищного, циничного, одуряюще привлекательного. Бьющая наотмашь сексуальность пробирала меня даже через экран телефона, и что-то странное творилось в этот момент с моим телом, потому что я испытывала одновременно жгучее тепло и леденящий холод.

– Я его ненавижу! – выплевываю я, чувствуя, как кровь бросается мне в лицо, а в груди становится тесно.

– Ох, – из маминого рта вылетает всего одно слово, даже не слово, а звук. Не знаю почему, но сейчас я действительно ее потрясла. – И что же случилось дальше?

– Я ушла, пока он спал. И вернулась с Сашей в Москву, – тихо говорю я, разглядывая свои ногти.

– А он? – мягко спрашивает мама.

– А он мне не позвонил, – не знаю почему, но произнести эту фразу мне дается тяжелее всего.

Это нелогично, глупо, жалко, но, несмотря на все, что я знала и читала о Благове, я слепо верила, что между нами все иначе. Для меня было иначе. Наверное, поэтому так больно осознавать, что я оказалась для него лишь развлечением, чтобы скоротать каникулы.

– Мира… – Мама протягивает руки и притягивает мою голову к своей груди. И от ее тепла, знакомого с детства запаха, безусловного принятия я ломаюсь.

Я держалась все три дня, не позволяя себе проронить даже слезинки, но сейчас оказываюсь не в силах преодолеть истерику. Где-то в глубине груди рождается рыдание, которое упорно прорывается наружу. Я стискиваю зубы, чтобы сдержать его, но все бесполезно. Первый всхлип вырывается с мучительным звуком, за ним – еще один и еще один, пока все мое тело не сотрясается под их бурным натиском, а эмоции входят в крутой штопор, грозящий разбить меня вдребезги.

Благову хватило десяти дней и щепотки обаяния, чтобы играючи сломать возведенные мною барьеры и заставить предать все мои принципы. Но еще меньше ему потребовалось, чтобы превратить меня в депрессивную неврастеничку. И для этого он не пошевелил даже пальцем.

Все долгие три дня мысли о нем преследовали меня как раздражающий зуд, как жар, лихорадка, от которой нет спасения. Он въелся мне под кожу. Забился в поры. Затуманил мозг. Я стараюсь избавиться от него, но не могу. Он повсюду, и я задыхаюсь.

Не знаю, сколько слез я выплакала у мамы на груди, прежде чем соленый поток начал иссякать, а на смену искрящей напряженности внутри пришла пустота.

Помню лишь, как рука мамы застыла в моих волосах, и я услышала ее испуганный шепот:

– Мира, кажется, у меня отошли воды.

Глава 22

– Правда, он красивый? – Мама разворачивает ко мне сверток с спящим младенцем и выжидательно заглядывает в глаза.

– Правда, мам, – отвечаю тихо, рассматривая крохотное сморщенное личико брата в обрамлении голубой пеленки. – Ты такая молодец.

– Громов Андрей Владиславович, – с распирающей гордостью декламирует она.

– Звучит отлично, – впервые с тех пор, как вернулась из Сочи, я совершенно искренне улыбаюсь.

От нежности к маме, которая с искрящимися глазами сидит на больничной койке и укачивает малыша, в груди разливается тепло. Она в этот момент такая искренняя, счастливая и выглядит такой юной – и не скажешь, что между ее детьми почти девятнадцать лет разницы.

Мы с ней находимся в современной палате частного родильного дома. Папа недавно уехал домой переодеваться – он пробыл здесь всю ночь и присутствовал при родах. И хотя я видела его лишь мельком – меня привез, а его забрал водитель, он, как и мама, выглядел совершенно ошалевшим от свалившегося на него счастья.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает мама, осторожно укладывая маленького Андрюшу в прозрачную кроватку.

– Лучше, мам, честно. Спасибо, что выслушала меня.

Сейчас я не лукавлю. После сумбурной истерики накануне мне словно легче дышится, и тьма стала не такой непроглядной. И пусть я все еще растеряна, сбита с толку и обижена, но желание провести остаток жизни, забившись в угол своей спальни, уже не кажется мне таким привлекательным.

– Что собираешься со всем этим делать? – интересуется мама.

– Утром Саша написал. Он вернулся из Швеции. Хочет встретиться и поговорить.

– Решила, что ему скажешь?

– Пока нет.

– Можно я дам тебе один совет, Мира? – Мама дожидается моего кивка, прежде чем продолжить: – Не позволяй людям и обстоятельствам влиять на твои решения. Никто лучше тебя не знает, какой путь правильный. Слушай только себя и свое сердце – поверь, я знаю, о чем говорю. Мы с твоим отцом в свое время столько дров наломали по глупости. А все потому, что слушали других, а сами разучились разговаривать. В жизни нет ничего лучше правды, какой бы горькой она ни казалась.

На последних словах мама подавляет зевок, и я понимаю, что ей надо дать отдохнуть – ночка у нее была не из легких.

– Спасибо, мам, – говорю я. – Спасибо за все. Я поеду. Отдыхай.

Мама кивает, а потом ласково сжимает мою ладонь:

– Все будет хорошо, Мирослава. Обязательно.

Почему-то от ее слов к горлу подступает горький ком, а глаза наполняются влагой. В водовороте чувств, которые захлестывают меня в этот миг, мне отчаянно хочется верить маме.

* * *

Из роддома я еду в универ, чтобы проставить первый экзамен автоматом. Когда зачетка пополняется еще одной пятеркой, Саша присылает эсэмэску, что ждет меня в кафе неподалеку. Мы часто обедали там в перерывах между моими занятиями и его тренировками, но отчего-то сейчас я чувствую, что место выбрано неудачно. Слишком много хорошего связано с этим кафе, а мне бы хотелось провести этот разговор на нейтральной территории.

Я захожу в кафе и сразу замечаю Сашу. При виде склоненной над телефоном головы мое сердце болезненно сжимается, а внутреннее смятение усиливается.

Пока иду к столику, с тоской вспоминаю свою простую и ясную жизнь до каникул. Как-то так случилось, что за последние две недели я полностью потеряла свой путь. Заблудилась. Мама сказала, что в глубине души я знаю, как поступить, но я не знаю. На негнущихся ногах я двигаюсь навстречу Саше и понятия не имею, что ему скажу.

Заметив меня, он сдержанно улыбается и встает.

– Привет, – говорит он, неуклюже обнимая меня. Он подается вперед с явным намерением поцеловать, но я даже не успеваю подумать и действую на инстинктах – отворачиваю голову, так что его губы задевают только мою щеку.

Черт.

Я вспыхиваю и отвожу глаза.

После неловкой паузы Саша разжимает объятия, а я, внезапно ощущая себя последней дрянью, притягиваю его хмурое лицо к себе и легонько целую в губы.

– Как все прошло в Швеции? – спрашиваю я, когда мы усаживаемся за стол.

– Поживем – увидим. Пока никаких гарантий мне не давали, – он пожимает плечами.

– Уверена, тебя возьмут, – говорю я бодро, стараясь сгладить впечатление от скомканной встречи. – Ты же лучший бомбардир лиги.

– Мира, по всему миру таких бомбардиров сотни. Но не все заканчивают в НХЛ, – говорит Сашка непринужденно, но я хорошо его знаю и вижу по глазам, как отчаянно он желает пройти отбор.

К столику подходит официант и ставит перед нами чайник травяного чая и две чашки.

– Я заказал тебе салат с авокадо и креветками, как обычно. Но если ты хочешь еще чего-то… – Саша замолкает и как-то странно смотрит на меня.

– Спасибо. Салат с авокадо и креветками – то, что нужно.

Пока он разливает чай в чашки, я вновь думаю о том, насколько хорошо мы знаем друг друга. Повадки, вкусы, мечты – вот оно, все как на ладони. И поэтому еще больнее ощущать стену, которая неумолимо растет между нами. Я хотела бы ее сломать, но чувствую, что не могу. Это уже не зависит от меня.

– Мама ночью родила, – говорю я, стараясь заполнить возникшую паузу. – Представляешь, у меня теперь младший брат есть.

– Это здорово, – Саша искренне улыбается. – Не против, если я пошлю ей цветы?

– Почему я должна быть против? – я хмурюсь. – Маме будет приятно. Она в клинике в Лапине.

Он вновь пожимает плечами:

– Я, Мира, просто не понимаю, что за херня между нами происходит. Поэтому и спрашиваю.

Вновь повисает неловкое молчание. Тягучее, вязкое, плотное, как болото, в котором мы тонем.

– Помнишь, до поездки мы обсуждали идею съехаться?

У меня в венах стынет кровь, но я киваю. Мы действительно обсуждали это. Две недели назад от мысли, что мы с Сашей будем жить вместе, у меня за спиной вырастали крылья. А сейчас мне хочется спрятаться от его пронизывающего насквозь взгляда.

– Может, попробуем? – предлагает он, по-своему трактуя мое замешательство. – Эти дни я много думал обо всем и понял, что не хочу по глупости потерять тебя. Если ты готова оставить все в прошлом, то и я пообещаю, что забуду все, что произошло в Сочи.