Экранизации не подлежит

Ну, кто ж поверит в эту детскую чушь? Но от нечего делать Григорич написал, что хочет похудеть, хочет избавиться от камня, написал еще много о чем и поставил картонку с желаниями возле монитора. И вскоре, уж не помню как, но нашлись и деньги на операцию по удалению пузыря, и после операции в течение года похудел Григорич до семидесяти семи килограммов, сбылось также и многое другое. Впоследствии, когда трудоголик неделю скучал без заказов, он мог просто прочитать пять раз желание: «Хочу высокооплачиваемую работу» и минут через пять ему уже звонили из бюро переводов и предлагали очередной заказ. Вероятно, считал он, это действие Святого Духа, который каким-то образом через обращение к нему Мунтяна чудодейственным способом помогает людям. Кира с Ирочкой тоже нет-нет и пользовались счастливой дедушкиной картонкой, но к этому имелись весьма важные основания, как то: «Хочу собачку с пультом управления, чтобы ходила и хвостиком виляла или Ой, Господи, пусть меня не вызовут сегодня по математике».

Но один раз с желаниями произошла осечка. Когда Григорич написал «Хочу квартиру» произошло страшное: умер отец. Можно было не заметить никакой связи между этими явлениями, но Григорич был крайне мнителен и суеверен. Он начал размышлять и пришел к выводу, что вероятно, Святой Дух услышал молитву и все думал, как бы исполнить никак не выполнимое желание. Единственный вариант, который, возможно, показался Тому разумным, это – после смерти отца мать Григорича останется одна в трехкомнатной квартире и тогда сын сможет предложить маме разменять трешку на две однушки. Григорич так и поступил, но мать отказалась, уклончиво дав понять, что у нее есть еще и младшая дочь, а у той двое внуков. В общем, Григорич понял, что это не вариант, но и стал осторожнее с этим желанием. Будучи, как мы знаем, человеком упрямым, он решил подойти к решению проблемы с другой стороны, а именно пожелал: «Хочу продать свои сценарии и заработать денег на квартиру». Изо дня в день он по многу раз в перерывах между работой Fine reader по распознаванию текста из формата pdf в Word почитывал это желание, да так рьяно, что написал его в одной справке, за что получил от редакторши из бюро переводов нагоняй. Сработал человеческий фактор из-за огромной загруженности и психологического напряжения, когда одновременно приходилось выполнять по два-три заказа на одну и ту же дату или выдерживать шквал пожеланий, претензий и уточнений.

Монотонный труд утомлял его неуемную натуру, желавшую развернуться, расходиться и расшириться на дальние дали. Требовался выплеск эмоций, разрядка или потрясение – на худой конец. Когда совсем было невмоготу, Григорич вылезал и своей берлоги и бродил по квартире в поисках приключений. Каждый день их было предостаточно, но в последнее время почему-то даже ссоры Вована с Машей резко сократились. С раннего утра оба убегали по делам, стараясь не быть замеченными даже собственными детьми, и появлялись уже поздно вечером, когда уже не оставалось сил на грызню. Разве что расстроенная Кира подойдет к папе и начнет напирать на того с очередной просьбой помочь решить задачку, чем вызовет единственную реакцию: «Сама думай и не подходи ко мне со своим глупостями!» или Ирочка прибежит к маме показать рисунок и спросит, а какого цвета радуга, и наткнется на хмурую физиономию, беседующую с подругой по телефону об очередной мужской сволочи, и отмахнется от дочки, как от прокаженной.

Часто и сами сестры ссорились друг с другом, ведя бои местного значения по поводу чего-нибудь сломанного, измазанного, съеденного или чересчур шумного. Но все это было обыденным и неинтересным. Практически не за что было зацепиться и развить тему образования, культуры поведения или воспитания. Рита была очень рада безуспешной охоте мужа за выбросом порции адреналина и надеялась, что тот выбросит хотя бы свои фрондерские идеи из головы. А тому прямо не терпелось куда-то встрять или кого-то защитить.

Больше всего Григорича возмущало, что Быдловичи почти не замечали своих детей. Они полностью игнорировали просьбы Киры или жалобы Ирочки, да и вообще любое мнение ребенка воспринималось родителями чем-то достойным для обсуждения, поскольку, что там серьезного может быть у малышей? Однако же ценные указания при этом раздавались без устали направо и налево. В частности Вован обожал воспитывать дочерей запретительным тоном. Мелькавший неподалеку Григорич улучал возможность и вставлял: «Ты бы не приказывал, а объяснял, почему нельзя и что будет, если она это сделает? И выслушай Киру хоть раз, может она что-то дельное скажет».

– Кто? – кривил губы отец. – Кира?

– А если затыкать рот, – распалялся Григорич, – и обращаться с дочерью приказным тоном – так и вырастит закомплексованной, боящейся выразить собственное мнение. На работе на ней будет ездить начальник-деспот, а дома муж-тиран. Друзья не будут ее воспринимать, потому что ничего разумного или смелого от нее ожидать не придется, так и станет трусливой ведомой овцой – куда скажут, туда и пойдет. И никто даже не догадается, что все это из-за того, что в семье мнение ребенка считали пустяковым и никогда его не слушали.

– Вот будут свои дети, их и слушай, пока не задолбят вопросами, – фыркал Вован.

– Так ответь хотя бы на один, – настаивал Григорич.

Киру, с надутыми щеками слушавшую эту полемику, интересовало только: «Где находится Мировой океан?»

– Папа говорит, что где-то возле Америки.

– Ну! – предвкушая победу, спросил Вован у Григорича. – Ответь, умник.

– Деточка, – мягко сказал дедушка, присаживаясь на кровать возле внучки. – Мировой океан находится совсем в другой стороне.

– Да ну! – расхохотался Вован. – И где же?

Не обращая внимания на комментарии Григорич продолжал:

– Если бы твой папа доучился до третьего класса, он бы знал, что Мировым океаном называют не один океан, а все реки, моря и океаны, которые существуют на нашей планете.

Вован ухмыльнулся, потоптался на месте и услышав, что его зовет Рита, охотно исчез. Когда же Григорич вернулся в свою комнату, вернувшаяся со свернутой в трубочку газетой в руках жена тотчас настоятельно попросила мужа не ставить Вована в идиотское положение да еще при дочери.

– Ты подрываешь его авторитет, – сказала она.

– Было бы что подрывать, – отреагировал возбужденный муж и тут же получил газетой по лбу.

Родители Ирочки и Киры обычно отделывались от надоедливых детей, одаривая тех игрушками, которыми были забиты все шкафы, диваны, полки и подоконники. Если же этого арсенала оказывалось недостаточно, тогда каждой дочери вручался телефон или планшет с каким-нибудь Роблаксом или подобной игрушкой, и те надолго улетали в виртуальное пространство. Григорич сокрушался жене:

– Мда. Прекрасная семья, когда все молчат и заняты только собой. Бедные дети. Быдловичи их угробят. Вот увидишь.

– Тебе то что? – возражала Рита, понимая правоту мужа, но говорила это, чтобы он только не лез ссориться с Быдловичами, а по-другому он и не умел с ними общаться. Любое его слово, уже даже не критическое, а просто для поддержания разговора, воспринималось Вованом и Машей как брошенный вызов и тут же вызывало негативную реакцию.

– Дикий народ, – усмехался Григорич. – А дети все это видят и станут такими же дремучими и равнодушными друг к другу.

– Сдерживайся, прошу тебя, – со сложенными вместе ладошками у груди умоляла мужа Рита. – Ладно, я могу ляпнуть, но я – женщина. Давай хоть я у тебя сценарий куплю, только успокойся.

Но Григорич поступил иначе. Как-то, будучи на книжном рынке, он купил изящный картонный иллюстрированный сундучок зеленого цвета с позолотой по бокам и с вязаной веревочкой, внутри которого помещались книжки со сказками в ярких обложках и с изумительными картинками. Там были и «Спящая красавица», и «Кот в сапогах», и «Золушка», и многие другие. Купил он книжки с единственной целью: раз уж родителям наплевать на детей, то дедушка не позволит внучкам оставаться недоразвитыми. И кое в чем он таки преуспел. По крайней мере, Ирочка повадилась приходить к дедушке, брала с полки сундучок и выбирала книжку. С большим наслаждением слушала она и про забавных гномов, подружившихся с Белоснежкой, и про хитрого кота, победившего людоеда, и про хрустальную туфельку, в которую тоже мечтала всунуть свою миниатюрную ножку. Ирочка особенно полюбила сказку «Красная шапочка» и могла слушать ее бесконечно, – только заканчивалась, начинай сначала, – и так по кругу до тех пор, пока голос Григорича не садился, превращаясь из тоненького дисканта Красной шапочки в хриплый кашель волка. Чтения в кругу дедушки и бабушки нравились обеим внучкам и поначалу Быдловичи потирали руки от счастья и от того, что к ним наконец-то не пристают дети. Но каждое доброе дело имеет и обратную сторону. Пребывая в полном восхищении от актерских способностей Григорича, Кира с Ирочкой начали просить маму и папу почитать им сказки голосом дедушки, когда тот был очень занят работой. Разные американские мультики по мотивам этих сказок детям не нравились, и Маше с Вованом, разозленным на Григорича, приходилось изобретать какие-нибудь новые способы, чем отвлечь несносных детей.

Рите надоели все эти распри, и она повела мужа церковь, авось что-нибудь чудотворное снизойдет на голову мужа и заставит оставить его попытки всех перессорить. По дороге они снова много говорили о квартире, фантазировали, в каком районе лучше всего ее покупать и как потом обустраиваться. Шли они с каким-то странным чувством восхищения собственным районом со старинными зданиями, с живописными скверами, с памятником влюбленным, с мостом Желаний, с великолепным домом, где жил знаменитый во всей Европе кондитер Жорж Борман. Как все вокруг было зелено и уютно. Они смотрели на все, как смотрят те, которые давно здесь не были или те, которые никогда больше этого не увидят. Странное смешанное ощущение тревоги появлялось и начинало так захватывать их, что хотелось прижаться к каждому домику, обнять каждый кустик, упасть на траву и закричать:

«– Это мое! Не трогайте наш дом, орки!»

Церковь сегодня закрыли на ремонт, и это сильно огорчило Риту с Григоричем. Они постояли возле здания, помолились и отправились обратно, как вдруг по дороге Григорич заметил знакомое лицо человека. Мужчина в балахоне медленно шел навстречу им и широко улыбался. А приблизившись, сразу же назвал Григорича на «ты». Было что-то такое простое, незлобивое в глазах этого человека, что это «ты» ничуть не покоробило самолюбие Григорича, а напротив, он будто бы ощутил духовную связь с человеком, с которым давно хотел сблизиться. Перед ними стоял Владимир Мунтян. Он спросил у Григорича, будто находился все время рядом с парочкой и слышал каждое их слово:

– Вот скажи, а что изменится, когда ты получишь квартиру?

От волнения из-за неожиданной встречи Григорич не мог вымолвить ни слова. Крепко державшая его под руку Рита, тоже молчала. Они оба пытались что-то проблеять, но ничего не выходило. Тогда Мунтян, понимая их чувства, приобнял супругов за плечи и обвел их теплым лучистым взглядом, приглашая к дружеской беседе. Словно разрушился и пал каменный мешок, в котором сжимались грудные клетки Риты и Григорича, а из онемевших ртов словно вытащили брус. В тот же миг супруги со слезами на глазах стали рассказывать всю свою жизнь с детьми. А в конце добавили, что если бы у них была своя квартира, то, по крайней мере, они получили бы душевный комфорт, исчезли бы ссоры, никто бы никому не мешал, потому что в одной квартире каждый хочет быть хозяином. Друг к другу можно было бы ходить в гости, внучки с радостью бы бежали к ним погостить, иногда приезжали бы и дети. Рита занималась бы собой и мужем, а Григорич посвятил бы себя творчеству, писал бы сценарии, романы и, конечно же, работал бы, ибо он – неисправимый трудоголик.

Но все это невозможно в условиях гнетущей злобы и нервных истерик домочадцев. Они так много и так долго говорили и плакали, что даже не заметили, как Мунтян исчез. Он исчез, а Рите с Григоричем на удивление стало очень легко. Почти не касаясь земли, счастливые Григорич и Рита летели домой, боясь вдруг узнать, что уже умерли, и это возносятся их души. Поэтому попеременно щипали друг друга, щекотали и пинали, проверяя на живучесть, а убедившись, что все в порядке, весело хохотали. Еще с отголосками веселья прибыли они домой, и застали Машу в состоянии уныния.

– Что случилось? – бросилась к Маше мать.

– Баба Зоя умерла, – сдавленным голоском произнесла дочь. – Надо ехать на похороны.

Баба Зоя была матерью первого мужа Риты – ее первой свекровью, с которой после смерти сына они редко встречались. Но внучку Машу баба Зоя очень любила.

– Далеко это? – спросил Григорич.

– В Саратовской области, – сказала Рита. – Езжайте, конечно.

Маша поколебалась, но все же добавила:

– Мам, но Киру с Ирочкой мы дома оставляем. Ты не против?

Вздохнув, Рита развела руками и сказала:

– Куда ж деваться.

Вечером Рита, ходившая все время в задумчивости, сказала мужу:

– Знаешь, а ведь Маша – единственная наследница.

– То есть ты хочешь сказать… – начал было Григорич, и улыбнувшись, осекся.

Глава 18

Слов не хватит рассказать, а фантазии описать, как облегченно вздохнули Григорич с Ритой, когда Быдловичи, оставив детей, умчали, наконец, на машине в Россию. Григорич включил «Вечную любовь» и обнявшись с Ритой, стал кружить жену по комнате, выпархивать в танце в двери, дефилировать по коридору и посбивав везде угля, преимущественно телом самой партнерши, угомонился только тогда, когда запахи подгорающих оладушек как магнитом поманили обоих на кухню. Все утро муж с женой словно летали, у Риты на удивление совсем не болела голова, а Григоричу даже захотелось сделать зарядку. В общем, оба пребывали в возбуждении, и только легкая тень касалась лица супругов, когда они представляли, какой гвалт и вакханалия начнутся, как только проснутся внучки и почувствуют свободу.

Долго им пришлось ждать, пока Кира с Ирочкой соизволят встать – почти до двух часов дня. А проснувшись и умывшись, они первым делом спросили, что они будут кушать. Хлопотливая Рита тотчас стала запаривать кашку, варить сосиски и наливать на оладьи сметану. Еще вялые после сна девочки кое-как поковырялись в еде, оставив Риту в полном расстройстве, и молча отправились в свою комнату.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Григорич, внимательно наблюдавший всю картину. – У них родители уехали. Впрочем, может быть это шок.

– Ой, не говори ерунды, – отмахнулась полотенцем Рита и с недовольным видом стала убирать в холодильник недоедки со стола. – Просто соскучились и все.

– По кому? Быдловичи умотали всего-то два часа тому назад, когда дети спали.

Но странный феномен объяснялся легко: На фоне вечно ссорящихся родителей Кира с Ирочкой давно научились абстрагироваться и развлекать себя сами. Кира переписывалась с подругами в телефоне, а Ирочка что-нибудь рисовала или играла с куклами. Вот и теперь они молча ушли в комнату и не общаясь друг с дружкой, предались своим любимым занятиям. Для них в сущности ничего не поменялось, разве что стало вокруг тише, на них никто не кричал и не раздавал указаний. Григорич с Ритой только сейчас поняли, как проводят время внучки и очень этому огорчились. И если Рита как-то спокойно отнеслась к этому, для нее важно было, чтобы никто не ссорился и не оставался голодным, то Григоричу казалось важным не молчаливое отчуждение, а коллективное общение. Поэтому когда он с благородными помыслами зашел в комнату к внучкам, те сразу съежились и напряглись. Кира бросила косой взгляд на дедушку. В ее глазах дикого волчонка легко читался испуг, мол, стряслось что-то неординарное, а Ирочка прикрыла локтем подставку, на которой были разбросаны кусочки пластилина, из которых она что-то с большим усердием лепила, судя по тому, что в пластилине было все: стол, пол, подоконник, рот и даже волосы самой Ирочки.

– Создаешь какой-то секрет? – поинтересовался Григорич у младшенькой, поглаживая ту по плечу.

– Неа, – пробурчала Ирочка и нахмурилась. – Я просто никогда никому не показываю.

– Почему же?

Ирочка потупила глаза в стол и молчала.

– А кому это интересно? – равнодушным тоном сказала Кира, и Григорич уловил в интонации старшей внучки смесь скрытой горечи и обиды.

Все замолчали. Наконец, чтобы не усугублять удрученное настроение, Григорич решил снять напряженную паузу.

– Когда я был маленьким, я обожал лепить мушкетеров в плащах со шпагами из иголок и в шляпах с перьями, – сказал он.

– А где ты брал перья? – вяло поинтересовалась Ирочка.

– Выдергивал из уголков подушек, – улыбнулся дедушка. – У нас были тогда такие подушки. Мои мушкетеры дрались на шпагах, гуляли со своими подружками и пели песенки. А еще они жили в домике, я сам его делал.

Григорич так увлеченно говорил, что не заметил, как в голосе стали проявляться детские интонации мальчика-задаваки. Хотя может быть, просто ожило его детство, когда он еще не был Григоричем, а в игрушечные миры верил как в реальную жизнь.

– А из чего домик? – дернула Григорича за рукав Ирочка, видя, что дедушка задумался и замолчал.

– Из картонной коробки из-под маминой обуви. Я вырезал двери, окна, все разукрашивал снаружи и изнутри. Вылепливал столы, стулья, чашечки, бутылочки и много чего еще. Даже кошку с собаками лепил.

Известная собачница Ирочка не сводила глаз со рта дедушки – так интересно он рассказывал. Сняла наушники и Кира, которая тотчас вспомнила, что у них есть такая коробка. Сестры договорились вместе создать домик, а Григорич пообещал достать где-нибудь перьев. Потихоньку Ирочка убрала локоть и показала дедушке свою поделку. Она лепила снеговика, правда, из черного куска и с шарами квадратной формы, а рядом себя на санках с колесиками. Григорич одобрительно сказал:

– У тебя очень оригинальный и правильный взгляд на мир, Ирчик. Многие позавидовали бы. Молодец. Сделаешь – принеси и покажи, ладно?

Внучка живо кивнула, а Григорич вышел из комнаты, провожаемый теплыми глазами внучек.

Григорич с Ритой наслаждались реальной тишиной, которая так благотворно действовала на всех, что совершенно не хотелось накапливать отрицательной энергетики: о чем-то спорить, ругаться по пустякам или просто повышать голос. Хотелось успеть насытиться положительными эмоциями, пока не вернулись Быдловичи, а те обещали явиться уже через неделю. Однако долго побыть в тишине Григоричу не удалось – раздался телефонный звонок. Номер был неизвестен, и первой мыслью было сбросить незнакомца. Но странное чутье подсказывало обратное: «Ответь». К тому же код был российским: +7.

– Добрый вечер, – произнес молодой женский голос, но без заигрывания и лести.

– Добрый, – настороженно ответил Григорич, лихорадочно пытаясь сообразить, кто из России может ему звонить. Не Быдловичи же, в самом деле.

Но звонившая по имени Евгения представилась питерским продюсером только что созданной студии бывших выпускников Института кино и деловым тоном рассказала о сути звонка. В данный момент она с командой занимаются поисками подходящего сценария для дипломной режиссерской работы ее мужа Александра.

– Из всего потока материала, – призналась продюсер, – режиссер не смог выбрать ничего для реализации под диплом, но я выделила именно ваш сценарий. У него отличная структура и персонажи, диалоги, поэтому дала время команде подумать над ним.

У Григорича перехватило дыхание и во рту стало сухо от волнения. Вот это: «я дала время команде» заставило его даже встать и отряхнуться, будто он стоял перед директором Голливуда и внимал.

– Скажите, – с легкой хрипотцой спросил он. – А о каком сценарии вы говорите?

– «Правда жизни». О Полине.

– Спасибо за оценку.

– А пока у меня к вам вопрос такого содержания, – продолжала Евгения, не меняя тона. – Как вы смотрите на предложения написания сценариев по сюжету или идее, которые даёт продюсер?

Нет, это была не пустышка Ева. У Евгении каждое слово был взвешено, отчеканено и сразу же вовлекало в деловую струю. Григорич пытался ради придания себе веса, выдержать паузу и не сразу соглашаться, но тяжеленный груз всего пережитого с такой силой обрушился на него, что сценарист не выдержал и тут же выразил согласие. Слушавшая весь разговор по громкой связи Рита одобрительно кивнула и перекрестила мужа, тихим голоском шепча молитву. Без лишних слов и абсолютно честно Евгения сообщила, что заплатить не может, но зато может предложить: имя в титрах в первой тройке, договор авторского заказа и участие в номинации «Сценарий» на кинофестивалях.

Далее, она пояснила, что у нее есть хорошая история, фильм по ней ждут в Казани на международном фестивале и перспектив у подобного материала масса. Но тот сценарий, что уже написан, ее не устраивает.

– Почему?– спросил Григорич.

– Он слишком иллюстративен и в нем много моралите, словно затянутый социальный ролик.

– Понимаю. Короткий метр?

– Да, максимум минут на тридцать.

Григоричу импонировала спокойная и одновременно решительная манера разговора продюсера. Он был убежден, что это не развод и легко сам перешел на деловой тон.

– Если не трудно, – попросил он, – опишите, пожалуйста, саму идею, персонажей, локации и все, что может понадобиться мне для поэпизодника. Я за ночь обдумаю и уже завтра смогу что-нибудь вам предложить.

На том конце провода охотно продолжили.

– Идея касается предстоящего развода, поэтому у нас есть мама, папа, девочка и ее воображаемый говорящий медведь, который в реальном мире простая игрушка, но для девочки он – друг, с которым она разговаривает. Зовут его Зефирка. Или как хотите, можете назвать. Локаций мало: детская комната, коридор, кухня (замкнутое пространство, как ассоциация к отдельной ячейке общества, семьи). Бюджет у нас маленький, извините.

Существует два мира: детский и взрослый. Ребенок с игрушками живет словно отдельно, а родители, их крики/ругань на кухне, как взрослый и тяжелый мир – отдельно. Лишь иногда в мир девочки доносятся крики, и они побуждают ее взрослеть и принимать решения.

– Это трагикомедия? – задумчиво спросил сам себя Григорич, но Евгения моментально отреагировала:

– Что вы! Я не буду загонять вас в рамки по жанру. Делайте, как будет вам удобно. Можно примешать немного сюра/абсурда, чтоб например, не было понятно, что за медведь. Может, родители будут подыгрывать ее общению с игрушкой. Варьируйте, как хотите, чтобы запутать зрителя.

– А финал? – поинтересовался Григорич. – Непременно хэппи-энд или открытый?

Евгения задумалась, собираясь с мыслями, и сказала:

– На самом деле – не важно, хороший финал или плохой, нам главное показать проблему развода и дать решение зрителю. Т.е. мы не можем заявить о проблеме и оставить зрителя думать самостоятельно. Родители должны развестись и это обязательное условие.

– И нет надежды на примирение?

– Понимаете, семья уже развалилась, мама и папа больше не хотят быть вместе, но у них есть ребенок. Но ведь дитя не клей для брака, он не должен насильно держать людей вместе, если они противны друг другу. Ребенок будет расти, чувствовать эту пустоту в семье, слышать ругань – это плохо для него. Согласны?

– В общем, да.

– Значит, мы обличаем это и показываем нашему обществу, что развод это нормально. Лучше если у мамы и папы будут дружеские отношения, они будут счастливы порознь, и не будут ломать детство для ребенка. Это наша мысль.

– То есть тут развод – действительно единственный выход, чтобы сохранить отношения.

– Да, развод в их случае единственный выход, и их задача это объяснить ребенку.

Григорич пожелал Евгении хорошего дня, а затем крепко обнял жену. Так крепко, что та чуть не потеряла сознание.

– Господи! – вскрикнул он и закружил Риту по комнате. – Неужели! Неужели у нас все получится! Господи!

Риту тоже переполняли эмоции, и она больше всего радовалась за мужа, который давно заслужил награды за свой каторжный труд и великое терпение. Целый день Григорич ходил как ошарашенный счастьем и никак не мог приступить к работе. Он все пытался отодвинуть этот волнительный и очень ответственный процесс на самое удобное время – ночь. Для этого прилег на часик, чтобы поднабраться сил перед делом его жизни. В первый раз он чувствовал, что будет работать не в пустоту – ему дали заказ и теперь Григорич должен проявить себя вовсю, применяя все-все знания, которые дала ему киношкола Кухарука, лично директор и, конечно же, учитывая свой нелегкий, но полезный опыт создания сценариев и фильмов. Лежа в кровати, Григорич все размышлял об идее нового фильма, представлял, через какие мытарства придется еще пройти и вместе с тем фантазировал себя и Риту в лучах славы и благополучия. Он уже видел, как снимаются его фильмы, поздравляют друзья, родные, звонят режиссеры театров с просьбами написать для них пьесу, терзают книжные издательства, наперебой предлагая гонорары и лучшие условия. В общем, так он мечтал-мечтал, пока не уснул до утра.