скачать книгу бесплатно
-Я не поел, – твердил я огорчённо, однако шёл ускоряя шаг, зная, что в противном случае получу пинок под зад.
– В обед поешь.
После завтрака мне принесли мой котелок с кружкой и ложкой, чистенький, оттёртый песком и вымытый холодной водой.
«Что ж солдат должен уметь бороться с голодом, слабак, чуть не расплакался»,-думал я, вспоминая почищенные куриные яйца, гречневую кашу и глотая слюну.
Но неприятности, связанные с едой, на этом не кончились, видно такой уж был день. Обычно сержанты, которые ели от пуза, оставляли после себя недоеденные куски хлеба. Курсанты, проходя мимо столов, незаметно хватали эти куски и совали в карманы. Это было рискованно, хлеб носить в карманах не разрешалось категорически. Поэтому старались действовать наверняка, чтобы никто из сержантов не заметил. Но это не относилось ко мне, уже привыкшему к опале.
После ужина, проходя мимо соседнего стола, я увидел отличный кусок хлеба, даже не откушенный. Я не посмотрел по сторонам, а следовало бы, быстро схватил кусок хлеба и сунул в карман.
– А…, услышал я довольный голос Горюнова, тоже сержанта, радостного , что ему удалось уличить вора,– ну– ка покажи карман.
-Вовка, что ты делаешь? На тебя же чуть ли не в упор смотрели, – посетовал Шубин.
-Что такое?– послышался голос Вострикова.
-Да вот, курсант не наедается, хлеб ворует.
-А-а-а. Опять Белов. Ладно. Горюнов, веди роту, я сейчас.
Замок посадил меня за стол и, пододвинув кастрюлю с рисовой кашей, положил в крышку от котелка так, что каша стала вываливаться, пододвинул её ко мне.
-Ешь.
Я стал есть.
-Быстрее ешь.
После того, как крышка вновь стала пустой, зам положил ещё столько же.
-Ешь.
Я стал есть, уже медленнее.
Быстрее ешь!
Я съел и эту кашу.
-Ничего, будем есть до сыта, – заключил Востриков, накладывая в третий раз.
-Ешь.
Я сидел, не двигаясь.
-Ешь… Ешь… Ешь, я сказал.
Я вспомнил первую роту и выключатель, сидел не двигаясь. Востриков подвинул к себе крышку и , зачерпнув оттуда кашу ложкой, стал бросать её мне в лицо:
-Будешь есть? Будешь есть?
Когда ему это надоело, и он понял, что я есть больше не буду, он скомандовал:
-Встать!.. Смирно!.. Шаго-ом марш!.. Стой! Упор сидя принять, в полном присяде… марш.
Когда я гусиным шагом дошёл до своего барака, Востриков оставил меня в покое. Я подошёл к курилке и в состоянии полного равнодушия ко всему, сел возле неё.
– Не переживай, Володь, ты же знаешь, они если накинутся на одного, то задолбают,– сказал Коля Стародубцев.
-Да пошли они, сволочи, мне похрен. Убежать что ли отсюда куда – нибудь?
-Куда убежишь? В лес? Да всё равно же никуда не денешься.
Мою идею, которой я в горячке поделился со Стародубцевым, осуществили двое из милицейской роты. Была у нас и такая. Такие же как мы, только из милицейского батальона, который находился в Красноярске с нашим за одним забором.
Они жили на нашей территории, только в палатках. Носили форму не солдатскую, ХБ у них было милицейское тоже, мышиного цвета. Однажды после отбоя эти двое незаметно юркнули в кусты, потом в лес, предварительно запаслись водой и небольшим количеством продуктов. На следующий день их начали искать. Беглецы решили идти в сторону Красноярска, но не по дороге, а по лесу. Пятьдесят километров вроде бы и немного. Через пять дней их случайно нашли на одной из дорог, они прямо вышли на УАЗик нашего комбата. От счастья они готовы были целовать и комбата, и его шофёра, и даже диски на колёсах машины. Всё очень просто. Они заблудились в лесу и долго плутали там в радиусе десяти километров, изголодавшиеся, искусанные комарами. Их выгнали из учебки и отправили служить рядовыми в конвойный батальон в глухой тайге. С одним из них мне в дальнейшем пришлось служить в шестистах километрах севернее Красноярска. Я тогда уже был сержантом, а парень – рядовым связистом и нисколько не жалел об этом. Служба у него была в тепле, непыльная.
Упор в занятиях у нас делался на тактику, ЗОМП(защита от оружия массового поражения), огневую, физическую, специальную подготовку. Устраивались марш-броски в полной боевой экипировке: в касках, с вещмешками и т.д. Стреляли часто: из автоматов, пистолетов. Отрабатывались тактические нормативы, рылись окопы. Мы бегали и ползали в ОЗК(общевойсковой защитный комплект) и просто в противогазах. Уставали, конечно. И по-прежнему не хватало еды.
Однажды в лес приехала бригада медиков, чтобы собрать донорскую кровь. Нас построили и объявили, что кровь будем сдавать по желанию. Затем замкомвзвода сообщил, что, кто не будет сдавать кровь, будет во время самоподготовки заниматься на полосе препятствий, а остальным – два часа сна. Правда, среди нас и так не было желающих уклониться от этого. Тем более, что, во – первых, было сказано, что кровь нужда афганцам, а, во – вторых, были обещаны каждому сладкий горячий чай вволю и плитка шоколада.
После всего этого трудно было бы найти придурка, отказавшегося от чая, шоколада и сна, ради сохранения двухсот грамм крови.
Кровь принимали молодые девчонки лет двадцати.
-Год рождения?– спросила у меня симпатичная медсестричка, когда я лежал на кушетке.
-Шестьдесят четвёртый.
-Какие все молодые…
После того, как я напился чаю, вышел на улицу и, присев на скамейку к своим сослуживцам, с удовольствием откусил кусочек от плитки. К нам подбежали дети офицеров, приехавшие на выходной из города. Им было лет по двенадцать.
-Дядь, дай шоколадку, – спросил один из них у одного из наших. Дядя был старше мальчика лет на шесть.
-Ага, жди, я за неё кровью заплатил, – спроси у отца, он тебе три такие купит.
-Солдат, дай шоколадку, – спросил у меня один из пацанов. Мне было по-детски жаль шоколадку. Но, было и стыдно отказать ребёнку. Я отломил половину шоколадки и отдал мальчику.
Насчёт двух часов отдыха нас обманули. Через тридцать минут после того, как весь взвод сдал кровь, были продолжены занятия по расписанию -физподготовка на полосе препятствий. Мы поворчали, повозмущались немного от того, что нас надули (кто просил их обещать) и побежали вслед за своими командирами.
Коля Стародубцев заболел воспалением лёгких и на три недели уехал в госпиталь. Но у меня уже появились товарищи и помимо него, с которыми мне легче было переносить эти первые месяцы службы.
На губах у меня всё чаще стала появляться улыбка. И сержанты стали как-то по-другому относиться ко мне, как-то с полушуткой. Привыкли, наверное. Я часто попадал в различные истории, прослыл залётчиком, чаще других ходил в суточные наряды дневальным, в кухонные-рабочим, часто назначался уборщиком в помещении взвода. Но, я уже привык к этому. И в разговоре между сержантами иногда можно было услышать: пресловутый Белов.
Однажды во время стрельб при выполнении норматива: стрельба в движении с колена по грудной и ростовой бегущей мишени из автомата, уничтожение окопа броском гранаты,– я один из отделения выполнил его на отлично.
-Молодчина, Белов! Человеком становишься, а то всё больше на тройки стрелял,– подбодрил меня Востриков, – я из тебя сделаю хорошего сержанта.
Но, буквально через час я отстрелялся на два из пистолета.
-Ах, Белов, Белов,– расстроился Востриков,-что с тобой делать? Придётся тебе поползать в противогазе, пистолет-это тоже оружие, может, у тебя как раз будет основным. И я вместе с другими горе – стрелками тридцать минут, правда, с перерывами ползал по пластунски в противогазе. Таково было наказание для двоечников.
Я всё чаще стал брать в руки гитару, в результате подружился с молодым сержантом из второго взвода Осеевым, тоже гитаристом (ровно на столько, на сколько возможна дружба в учебном подразделении между сержантом и курсантом). Я выделялся среди других курсантов, но не умением, не старанием, не исполнительностью, а какой-то бесшабашностью, полудетской непосредственностью. Сержанты знали, чтобы заставить меня что-то делать хорошо, надо приложить усилия и смирились с этим.
Однажды меня и Николаева поставили дежурить на стрельбище возле пульта управления. Зачем и почему так и не поняли ни я, ни он. Пошёл проливной дождь. Мы промокли до нитки в своих ХБ и не могли дождаться смены.
-Серёга, сколько мы ещё будем мокнуть, я уже дрожу,– спросил я, зная, что не получу ответа.
-Не знаю, я о своём думаю.
-О чём?
-О доме. Дома на кухне стоит холодильник, битком набитый жратвой всякой, там и колбаса, масло. У нас колбаса никогда не выводилась.
-Кончай ты, нашёл о чём говорить. Тут дождь льёт, холодно, и так жрать охота, а ты колбаса, холодильник битком набитый.
-Нет, я серьёзно, -заулыбался Николаев,– хочешь поджарь колбаску, хочешь, чай с маслом пей, с батоном.
-Да пошёл ты…
После того, как мы простояли четыре часа, за нами пришли.
-Эй, Николаев, Белов,– услышали мы голос приближающегося Горюнова,-бегом сюда.
Радостные, мы побежали к нему.
-Вы чего тут стоите?
-Как чего? Нас же на пост поставили.
-Про вас забыли, потеряли вас. Ладно Осеев видел, как Федорчук вас на стрельбище увёл.
Федорчук был нашим командиром отделения.
-А где же сержант Федорчук?
-Да где-то чифирь пьёт. Дождь ведь идёт.
До казармы мы помчались наперегонки с ветром.
-Да, вот так отдали четыре часа Родине,– заключил Николаев, плюхаясь на табурет, ёжась в насквозь мокрой одежде.
-Эй, Белов,– услышал я,– возьмите купчика горячего, попейте.
В дальнем углу молодые сержанты пили крепкий чай, Осеев выделил для нас кружку горячего чая и пару карамелек.
И вот полтора месяца, которые так настораживали нас в начале, остались позади. Вновь нас посадили на теперь уже родные ЗИЛы и довольных повезли в город, в батальон. Гордые, одетые по полной боевой форме, в касках, радостные, что покидаем учебный пункт, где так ни разу и не наелись до сыта, разве что в кухонных нарядах немного, сидели мы в кузове машины, и те из нас, кто как и я, находились возле заднего борта рядом с сержантами, с нетерпением ждали, когда машины въедут в город, и мы сможем с высока, строгим, мужественным солдатским взглядом посмотреть на гражданских.
Вновь впереди мчался на своём УАЗике с включенной сиреной комбат, на перекрёстках стояли в синих комбинезонах и белых касках наши курсанты-шофера, но совсем другое чувство испытывали мы, теперь мы ехали в город, в батальон с настоящей столовой, настоящими казармами, где хоть и по ту сторону забора, но рядом ходят гражданские люди, гудят троллейбусы, автобусы – кипит, бурлит жизнь. Теперь мы почти всё умеем.
-Ну что, Серёга,– обратился к Николаеву Стародубцев, неделю назад выписавшийся из госпиталя,– теперь всему научился?
-Ну я же не сачковал на больничной койке, вон ты ряху какую наел, за неделю-то не успела опасть,– заключил Николаев.
-Парни,– заговорил вдруг Шубин, – а ведь скоро малый дембель, нам в учебке – то осталось немного служить.
-Какой там немного, – вставил Николаев, – до конца ноября ещё ой – ёй –ёй сколько.
-Но теперь уже так гонять всё равно не будут, – подитожил разговор оптимистичный, всегда невозмутимый Коля Стародубцев.
Я был погружён в свои мысли и лишь краем уха улавливал разговор, непроизвольно соглашаясь или не соглашаясь со своими товарищами.
«До дембеля ещё далеко,– думал я, -хоть одним глазом бы посмотреть , что там дома делается. Кажется, что уже столько прослужил, а ведь это ещё только начало. И куда я рвался? Гулял бы сейчас с девчонками. Где сейчас Светка? Дружит с кем – нибудь, наверное. Писать не захотела. А может, и лучше, что я не переписываюсь с девушками, хоть душу никто не теребит».
На мосту мы увидели солдата, который шёл в парадной форме с чемоданчиком в руках. Он помахал нам рукой. Ему ответили тем же.
-Приехали, – сказал зачем-то Федорчук.
Часовой КПП закрыл за нами наши зелёные ворота.
В нашем взводе служили солдаты разных национальностей: башкиры, русские, украинцы, татары, несколько осетинов, несколько чеченцев, узбек, казахи, еврей, немец. Вообще, забегая наперёд, скажу, в армии я увидел представителей стольких национальностей, сколько ни ранее, ни потом никогда уже не довелось повстречать. Вот уж где действительно ощущался интернационал нашей страны, так это в Советской армии.
Один малый плохо разговаривал по-русски. До призыва проживал в горном ауле, выезжать никуда не приходилось, с детства разговаривал только на родном языке. Когда он был дневальным, мы не раз слышали такие команды, что становилось просто весело:
«Рота,.. строиться на казарма!», «Рота,.. подъём, катастрофа (тревога)!».
Очевидно, его словарный запас был намного богаче, чем казалось на первый взгляд. Иногда возникало сомнение: он серьёзно вообще или шутит? За время обучения в сержантской школе он довольно сносно научился изъясняться на сложном для него языке, и когда кто-либо начинал подшучивать над ним, напоминал ему его своеобразные речевые обороты, он часто отвечал:
-А идти бы тебе на фиг,– и вопросительно глядя на воина, наклонив голову, добавлял,– А?..
При этом иногда вставлял словечки, не очень цензурные по употреблению. Он отличался тем, что не проявлял ни малейшего интереса к службе и при любом удобном случае старался где-нибудь спрятаться и поспать. Он был добрый пацан, отчасти даже доверчивый, у нас все уважали его, любили с ним поговорить, зная, что он что-то выкинет новенькое, без злобы смеялись над его выражениями.
Я за время службы во второй роте сдружился со многими, особенно с курсантами из нашего взвода, но никак не мог наладить отношения с одним парнем из своего же отделения, Санаевым. Этот солдат, обладая прекрасными физическими данными (он был выше меня ростом, весил около девяноста килограммов и с лёгкостью выполнял самые сложные упражнения на турнике, например, «крутил солнце»). Так получилось, что у него было много земляков и знакомых среди курсантов нашей и других рот, среди старослужащих из хозвзвода. Сам по себе он был нормальный парень, но хотел, чтобы мы подчинялись ему, приблизительно так же, как сержантам.
Я же, верный своим принципам, не мог с эти смириться и между нами стали возникать небольшие конфликты, постепенно переросшие в ссору. Сам по себе он побаивался в общем-то только того, что в случае серьёзного конфликта его исключат из учебки, оправят служить рядовым. А это было для нас как бы унизительным, такие представлялись всем вроде неудачников, да и в линейных частях труднее было потом самоутверждаться. Мне он сказал однажды:
-Подожди, вот сдадим экзамены, я с тобой поговорю по-другому. Это звучало угрозой и вовсе не пустыми словами.
Я знал, что мне надеяться не на кого, кроме себя. Коля Стародубцев в таких случаях не помощник, он вообще не любитель всяких эксцессов.
Но развязка наступила гораздо раньше, чем я ожидал, и произошло всё довольно просто. Однажды во время чистки картофеля в столовой Санаев откровенно стал придираться к одному из бойцов, Неёлову, невысокому, щуплому, явно уступающему в физической силе.
-Ты что так медленно чистишь,– сказал Санаев Неёлову,– вот видишь куча? Чтобы через десять минут она была почищена.
Солдат продолжал молча чистить картошку. Причём сам Санаев почти не работал. Он то выходил, то заходил, то разговаривал с кем-либо, изредка подсаживаясь к ванне с картошкой. Через некоторое время он снова подошёл к Неёлову:
-Ты меня не понял? Я же тебе сказал, чтобы куча была почищена, а ты не сделал. Вот тебе ещё столько же,– он подгрёб часть картофеля в ванной поближе к воину.
