скачать книгу бесплатно
Я упал, взяв в правую руку автомат за ремень.
-По пластунски вперёд, ма-арш!
Я пополз, почти полностью погружаясь в лужу, меся вязкий жидкий ил.
-Встать! – скомандовал лейтенант.
На лице его уже не было злобы, оно светилось каким-то мальчишеским озорством. Думаю, ему очень нравилась быть офицером, командиром. Он любил свою работу.
-Запомните, курсанты. Солдат, услышав команду командира, должен немедленно её выполнить, не взирая на то, где он находится: в луже или в дерьме. Чтобы не оказаться в дерьме по уши. А точнее, будет убит или подведёт товарищей. Ясно?
-Ясно, – ответил я, даже не пытаясь очистить мокрое обмундирование с налипшим толстым слоем грязи.
-Вот так вот. Рота! Разойдись. Пять минут перекур, затем идем в часть. Обедать пора.
Курсанты из моего взвода вроде без злобы начали подшучивать:
-Ну как, Вовка, почувствовал себя крейсером?
-Ему легче, он искупался, а мы потом истекаем.
Меня же мучила мысль, где и когда постираться, ведь каждая минута регламентирована. К счастью для меня, через час одежда высохла, и грязь я просто оттёр. ХБ стало вновь чистым, но и этот урок я запомнил, пожалуй, на всегда.
Больше всего мы любили те дни, когда старшина привозил посылки. Для того, чтобы получить посылку, нужно было зайти в каптёрку, взять её после проверки прапорщиком содержимого. После этого необходимо было пройти трудный путь и желательно с как можно меньшими потерями. Сначала ожидал сержантский кордон, где уходила сразу четверть. Затем обступали курсанты из разных взводов. Со всех сторон доносились просьбы угостить. Иногда обладатель всеобщего соблазна просто, схватив посылку, уносился к себе в кубрик, но толпа, как правило, неслась за ним, если не вмешивались сержанты, конечно. Кто по умнее, получал посылку с друзьями, которые, образовав плотный заслон, уводили его от непрошеных нахлебников.
Я написал домой, чтобы мне ничего не высылали, потому что знал, что старания родителей не будут оправданы, мне мало что достанется. Но, меня не послушали. Несколько раз старшина называл и мою фамилию. Странные ощущения я испытывал в тот момент, когда получал маленький, но состоящий из частичек сердца родных людей, фанерный ящичек, в котором рукой мамы были уложены любимые мною вкусности и сладости.
Настал день, когда нас вновь посадили в ЗИЛы , чтобы по уже знакомой дороге доставить на не менее знакомый для меня учебный пункт в тайге. Комбат любил красивую езду. Сколько я служил в сержантской школе, мы всегда ездили так:
На каждом крупном перекрёстке выставлялся курсант из роты командиров автоотделений в синем комбинезоне и белой каске, в белых крагах, с белым ремнём, с автоматом на груди и белой с чёрными полосами палкой в руках. Они выполняли функции регулировщиков. Перед тем, как приближалась колонна, они делали нам коридор, то есть останавливали движение на перпендикулярных улицах. Впереди колонны, как на лихом коне, мчался комбат на своём УАЗике с включённой сиреной и мигалкой. За ним проносилась на скорости колонна ЗИЛов -131 с тентованными кузовами.
Такая езда нам нравилась. Во всяком случае это вносило хоть какое –то разнообразие в монотонную зазаборную, одноликую жизнь.
В этот раз дорога до летнего лагеря не показалась долгой. Не было слякоти, грязи, машины без труда доставили своих пассажиров до места.
-На полтора месяца,– грустным голосом проговорил Николаев, белобрысый парень в очках, который в строю стоял впереди меня, и которому я часто наступал на пятки во время движения, на что он всегда говорил:
-Блин, Белый, достал, что на полусогнутых ходишь, все пятки отдавил.
Но, он долго не обижался, мы были хорошими товарищами.
-Да всего-то на полтора. Разве это много?– заметил кто-то.
-Да вы только представьте, за эти полтора месяца мы всему уже научимся, -вот гонять будут, -заметил Шубин, тоже из моего отделения.
-Не боись, отцы служили и нам велели. Это тайга, а не Афган,– успокоил его оптимистичный Николай Стародубцев.
И начался ещё один таёжный этап в жизни моей и моих сослуживцев.
Была вторая половина лета. Небольшие поля возле нашего лагеря поросли густой, зелёной , мягкой травой, обдающей запахом свежести и спокойствия. Особенно сильно он чувствовался по утрам, когда во время зарядки мы, пробегая 4-5 километров, возвращались в лагерь бодрые и взбудораженные, надышавшись чудодейственным воздухом жизни и силы. Смешанный лес, ставший уже чем-то вроде природного дома, давно не настораживал своей величавостью и отчуждённостью. Игривые берёзки, гордые и раскидистые дубы, пышные и высокие сосны обдавали прохладой, обилием лесных запахов и вселяли какую-то умиротворённость. В таких местах бы стихи писать и думать о любви, о смысле жизни. О чём только не думается среди прекрасных русских лесов, вдохновляющих своей уверенной красотой и жизнеутверждающей силой.
Но, на фоне этой красоты и спокойствия одна беда не давала нам покоя – комары. Крупные. Серые и рыжие, они набрасывались на нас стаями, впивались обжигающими иглами. Офицеры и сержанты пользовались мазями, нам же приходилось терпеть. Эту особенность младшие командиры с успехом использовали для воспитания подчинённых. Так обычная вечерняя поверка становилась для нас в своеобразную проверку на терпеливость.
Уже через несколько дней повторного пребывания на нашем маленьком полигоне мы возненавидели это мероприятие.
Постирав, выгладив и пришив белый подвортничок , начистив сапоги и бляшку ремня и, таким образом, подготовив себя к вечернему осмотру, я расположился в курилке, и, достав папиросу из почти полной пачки "Беломорканала» (только вчера Шубин получил посылку), закурив, с удовольствием затянулся и погрузился в себя, отвлекшись от всего, что окружало.
-Кто сегодня поверку будет проводить?– вывел меня из полусонного состояния внутреннего полёта голос Николаева.
-А я откуда знаю, – неохотно ответил я, – сегодня кто дежурным по роте заступил? Ты же не первый день в армии.
-По-моему, Корякин из второго взвода, на тумбочке вроде из его отделения пацан стоит.
-Ну вот, можешь посыпать себя перцем, сегодня у комаров будет пир.
Сержант Корякин был одним из самых одержимых курсантоненавистников. Прослужив год, он не был поборником устава по отношению к себе: любил выпить, бегал в самоволки (здесь до ближайшей деревни было около семи километров). Был очень развит физически, гордился сильными, накаченными руками.
Сегодня он был как всегда спокоен и подчёркнуто опрятен. Построив роту в две шеренги, он начал вечернюю поверку:
-Равняйсь!
Мы подались вперёд, чуть не падая, держась на носочках, повернув голову вправо, высоко подняв подбородки. Пауза секунд десять.
– Смирно!
Мы замерли. Ещё более продолжительная пауза. Нас облепили комары. Наши лица, руки, шеи (даже ХБ их не останавливало). В нас вонзались, опять вонзались, их кровеохотливые хоботки. Кто-то из курсантов не выдержал и быстро смахнул с лица комаров.
-Отставить! Вольно. Движения в строю. Равняйсь! Смирно!
После продолжительной паузы:
-Слушай список вечерней поверки: Абдуллин
-Я!
-Абубакиров
-Я!
-Аврамов.
-Я!
-Агаркин.
-Я!
Баязитов.
-Я!
Белов.
-Я!
-Боков
-Я!
Когда он дошёл до середины списка, кто-то вновь не выдержал и, казалось, незаметно смахнул комара.
Отставить. Вольно. Пауза.
-Равняйсь! Смирно! Слушай список вечерней поверки…
В этот раз поверка была проведена с четвёртого раза, когда строй замер подобно монолитной железобетонной стене. После поверки Корякин потребовал исполнение гимна Советского Союза.
Перед отбоем я, почёсываясь, подошёл к Николаеву:
-Ну как? Много крови сдал?
-Блин, Вовка, руку до крови расчесал, не помогает.
-Смотри, а то потом будешь на перевязку бегать.
Климат в этих краях летом влажный, поэтому даже небольшие ранки быстро увеличивались, нарывали, долго заживали.
Не менее интересна, чем комары, была и мошкара. Цапнет в губу – губа опухнет, цапнет под глаз – опухнет под глазом. У меня накусали ногу внутри сапога, я расчесал, потом долгое время ранка оставалась открытой, не заживала. Хоть я и находился всё время в строю, хлопот она мне доставила немало.
После того, как давалась команда отбой, у нас минут десять-пятнадцать были разного рода физкультурные упражнения.
-Отбой!
Отбились.
-Подъём! Форма четыре.
Поднялись, оделись. Снова отбой. И так в зависимости от настроения командира отделения или замкомвзвода. Потом ложились на живот, ставили ступни ног на душки кроватей и отжимались по счёту: « Раз,.. два,.. раз,.. два..». Одеваться и раздеваться давалось как везде в армии-45 секунд. Иногда зажигали спичку. Говорили, что она горит ровно 45 секунд. Часто "писали письма домой", выводя прямыми ногами буквы: "Здравствуй, Маша… Пишу тебе письмо из армии. Служба у меня хорошая, мне нравится…" Ну, и так несколько предложений в зависимости от фантазии и чувства юмора отцов -командиров, у наших и того, и другого было мало.
Понемногу мы вовсе освоились с жизнью в лесу, особенно те, кто был здесь, как я, на КМБ. Тем более, что погода была хорошая, тёплая. Правда, довольно часто шли дожди, но это не помеха. Иногда, благодаря непогоде тактические, например, занятия заменялись теоретическими. Тяжело было в непогоду только дневальным, которым приходилось с утра до глубокой ночи возить мокрой тряпкой грязь по длинному коридору, много, много раз меняя воду. Полы всегда должны были блестеть чистотой.
Ночи стояли тоже тёплые, безветренные, настолько светлые, что глубокой ночью казалось, что это обычный вечер, вот только солнце зашло.
Но вот от чего мы действительно страдали, так это от постоянного чувства голода: днём ли, ночью ли, перед приёмом пищи, после приёма пищи – постоянно хотелось есть. В батальоне в Красноярске кормили сравнительно неплохо, хотя и давалось очень мало времени для приёма пищи. Здесь же еды вообще не хватало, а нагрузки были большими, да ещё и свежий лесной воздух разжигал аппетит. Интересно было наблюдать за теми, кто уезжал по разным причинам в батальон на неделю-полторы. Оттуда они приезжали сытые, лоснящиеся, с округлившимися лицами. Через неделю они становились такими же, как остальные– с впалыми животами, скуластыми осунувшимися лицами, ребристыми боками.
В один из воскресных дней меня в очередной раз назначили уборщиком в помещении взвода, но до завтрака я не успел вымыть пол. Пол был деревянный, крашеный, мыть приходилось с мылом, много раз меняя воду.
-Ладно, – сказал замкомвзвода, старший сержант Востриков, – быстро позавтракать и , пока остальные будут есть, чтобы всё домыл. Понял?
Так точно, -ответил я, выжимая мыльную грязную тряпку.
Пристегнув котелки к ремням, строевым шагом, гремя ложками и кружками, находившимися внутри котелков, рота отправилась в пресловутую, так называемую, нашу столовую под навесом. Процесс приёма пищи был непростым. Каждый взвод выстраивался в колонну по одному и солдаты по очереди подходили к поварам возле полевых кухонь. В котелок наливалось немного первого блюда, часто туда не попадало ни одной картошенки, в крышку от котелка – второе, каша с кусочками сала или тушеный картофель. Это занимало пол крышки. Наливалось пол кружки чая и давалось три кусочка быстрорастворимого сахара. Продукты привозились на машине не каждый день, едоков было много, приходилось экономить.
Когда весь взвод получал всё необходимое и размещался за столами возле скамеек, за каждым столом по двадцать человек, давалась команда :
-Садись! Приступить к раздаче пищи.
Вставали раздатчики пищи, что сидели с краю возле сержантов. На столах лежали две буханки белого хлеба, неравномерно порезанные, каждая на 10 кусков, и стояли по две железные чашки со сливочным маслом. По нормам положенности масло должно выдаваться двадцатиграммовыми шайбами , но про это здесь никто и не вспоминал.
С каждого стола дежурный по роте во время заготовки пищи отхватывал по небольшому кусочку для себя, немного брали солдаты из хозвзвода. Когда усаживался взвод, два сержанта возглавлявшие стол с двух сторон, брали масло в необходимом для них количестве. Поэтому перед раздатчиком стояла трудная задача: разделить масло так, чтобы хватило всем. Сначала он спокойно брал ложкой масло и клал на подставляемые кусочки хлеба. Но затем самопроизвольно курсанты начинали вставать , протягивать свои куски хлеба, и сначала тихо, затем сильнее говорить : «Дай мне», «Положи мне», «Мне», «Серёга, дай мне»,– боясь, что им не достанется. Шум всё усиливался и в считанные секунды превращался в гвалт; « Дай мне! дай мне!».
-Встать!– кричал сержант.
Все вставали, резко замолкали.
-Приступить к раздаче пищи!
Приступали. Через некоторое время опять шум.
-Встать!.. Приступить к раздаче пищи.
Такое было постоянно, каждое утро. Я в строю располагался в таком месте, что за столом оказывался в самом конце от раздатчика, мне всегда доставался кусочек масла размером с горошину, и на всех приёмах пищи – самый тонкий кусок хлеба. Вообще, солдатам положено было давать кусок белого и кусок чёрного хлеба, почему в лесу нам давали лишь по одному куску белого, осталось загадкой.
От такого питания я еле ноги носил. Давно забыл, как выглядит мой пупок, живота своего тоже не видел, а из зеркала на меня смотрел какой то уродец с широким лицом вверху и резко, резко уходящим к низу, напоминающим треугольник острием вниз.
В этот раз я, как всегда, получил свою сливочную горошинку и кусочек хлеба толщиной в сантиметр. Ох уж эти хлеборезы, не для себя резали. Был, как я уже сказал, воскресный день. Поэтому каждому выдали по два варёных куриных яйца. Только ради этого уже стоило ждать воскресенье. Я очистил яйца, зачерпнул ложкой из котелка.
-Белов! Ты ещё здесь?– услышал я резкий голос. Возле стола стоял Востриков. Он уже позавтракал.
-Товарищ старший сержант, мы только начали есть, -жалобно ответил я.
-Ты ещё здесь, спрашиваю? Встать!
-Но я ещё не поел…
-Марш в расположение роты, я сказал!
Я был очень голоден, к тому же целую неделю ждал воскресенье. Я не двигался с места в растерянности.
-Ты меня не понял что ли пингвин? Во взвод я сказал!
Он пролез ко мне между солдатами на скамьях, вытащил меня из-за стола и, ударив кулаком по голове, стал надвигаться, чтобы ещё ударить. Я стал пятиться. Попытался ударить меня ногой, я отбежал.
-Вперёд! Сгною в нарядах!
Я развернулся и пошёл в расположение роты.
Быстрее, бегом!– Востриков двигался за мной, подгоняя.
