Каменная роза Эвервина

Он шагал уверенно, как будто знал каждую улицу, и в его походке было что-то издевательское – ни усталости, ни дрожи, только лёгкость, которая бесила до зубного скрежета, потому что я тащила ноги по снегу, а он будто скользил; я не выдержала и сказала: «Знаешь, ты отвратительный спутник, ни разу не предложил руку, когда я падала, ни слова поддержки, только твой сарказм», – он приподнял бровь и ответил: «Ты хочешь, чтобы я стал твоим заботливым наставником, читающим лекции о силе духа? Нет уж, красавица, у меня другой метод – если ты встанешь сама, значит, стоишь чего-то, а если нет, ну, значит, так тому и быть», – и его голос был спокоен, но в нём слышалась уверенность человека, который слишком много раз проверял это на себе.

Я закатила глаза и пробормотала, что если он собирается обучать меня так, то я, возможно, скорее убью его, чем научусь чему-то полезному, и он усмехнулся, сказал: «Вот это правильный настрой, злость держит на ногах не хуже тепла», – и я почувствовала, как эта простая фраза задела глубже, чем хотелось, потому что я действительно держалась злостью, и эта злость спасала, хотя я всегда считала её слабостью; я вспомнила, как в Москве спорила с коллегами из-за ерунды только для того, чтобы не чувствовать себя пустой, и сейчас поняла, что даже этот спор с Мастером – это способ доказать себе, что я ещё жива, что у меня есть голос, и я могу его использовать.

Мы подошли к новому зданию, низкому и широкому, стены которого были покрыты инеем, а изнутри доносился странный гул, похожий на дыхание огромного животного; я замялась, но Мастер толкнул дверь и сказал: «Ну что, урок номер два – заходи первой», и его насмешка прозвучала как вызов, от которого невозможно отказаться; я вошла внутрь и ощутила, как холод сменился густым воздухом, пахнущим сыростью и металлом, и в темноте зажглись ряды крошечных огоньков, которые оказались глазами каменных зверей, сидевших вдоль стен, и моё сердце ухнуло вниз, потому что их было слишком много, и каждый взгляд был настороженным, словно они ждали приказа.

– Отлично, ты привела меня в террариум с каменными монстрами, спасибо за заботу, – прошипела я, и он рассмеялся: «Ничего, красавица, они не тронут тебя, если ты будешь держать себя в руках», – я повернулась к нему и прошипела: «А если не буду?», – он пожал плечами: «Ну, тогда у меня появится новая статуя для коллекции», – и эта его лёгкость бесила так сильно, что мне захотелось ударить его, но я знала, что в его жестоких шутках всегда прячется правда; я стиснула зубы и выпрямилась, стараясь не показать страха, и заметила, что звери действительно сидят неподвижно, словно статуи, но их каменные груди едва заметно поднимаются и опускаются, и это делало их ещё страшнее.

Я сделала шаг вперёд, и глаза ближайшего существа вспыхнули ярче, и сердце ухнуло, но я не остановилась, и в этот момент услышала, как он сказал за спиной: «Видишь, не всё так страшно, если не дрожишь от каждого шороха», – и его слова звучали издевательски, но я поймала себя на том, что они вселяют какую-то странную уверенность, как будто он проверял меня, толкал вперёд именно тем, что бесил, и это сработало; я прошла вдоль ряда каменных зверей и почувствовала, как внутри меня рождается слабое, но упорное чувство – я могу идти дальше, даже если всё вокруг пытается убедить меня в обратном.

Когда мы вышли обратно на улицу, воздух показался чище, а снег мягче, и я глубоко вдохнула, словно впервые ощутила вкус этого мира; я повернулась к нему и сказала: «Ты чудовище, но, кажется, твои методы работают», – он усмехнулся: «Ну вот, ты начинаешь понимать, зачем я тебе», – и я вздрогнула от этой фразы, потому что в ней было больше, чем хотелось признавать, и я почувствовала, как кольцо на пальце отозвалось теплом, напоминая, что каждый шаг в этом мире связан не только со мной, но и с ним, и эта мысль была одновременно пугающей и обнадёживающей, потому что впервые я не чувствовала себя полностью одинокой.

Мы шли дальше, и я ловила себя на том, что его фигура рядом больше не раздражает так остро, и даже сарказм стал звучать привычнее, словно наш диалог превращался в особую игру, в которой мы оба знали правила; я вспомнила, как в университете у меня был друг, с которым мы всегда подкалывали друг друга, и именно в этих подколках рождалось что-то настоящее, что-то тёплое, и сейчас я ощутила ту же нотку – за колкостями прячется неравнодушие, и от этой мысли внутри зашевелилось то, что я давно считала мёртвым, похожее на доверие, хотя я упрямо отказывалась это признавать.

Он остановился и посмотрел на меня пристально, как будто оценивал, выдержу ли я следующий шаг, и сказал: «Ты слишком много думаешь о том, что потеряла, и слишком мало о том, что можешь найти», – я попыталась отшутиться: «Знаешь, это звучит как мотивирующая надпись на кружке, которую я бы точно не купила», – и он рассмеялся, но в его смехе прозвучало тепло, которое я не могла не услышать; я отвела взгляд, потому что сердце забилось быстрее, и кольцо на пальце снова согрелось, словно подтверждая то, чего я боялась – что между нами появляется тонкая, но ощутимая связь, и эта связь может оказаться сильнее, чем я готова признать.

Мы двинулись дальше, и снег хрустел под ногами, и я чувствовала, что каждый шаг даётся легче, чем прежде, и в этом было что-то новое – не привычная тяжесть, а странная лёгкость, как будто внутри действительно появлялись силы; я подумала, что, возможно, именно в этом и заключался его невыносимый метод – заставить меня вставать снова, даже когда я ненавижу его за каждое слово, и именно эта ненависть превращается в топливо для движения вперёд; и в этой мысли было что-то пугающе правильное, потому что впервые за долгое время я не чувствовала себя пленницей обстоятельств, а ощущала, что могу идти и выбирать, даже если всё вокруг кажется враждебным.

И когда небо над нами прорезал первый рассветный свет, я вдруг поняла, что его фигура рядом больше не кажется просто тенью, она стала чем-то большим – постоянным, и в этом постоянстве было тепло, которое я боялась впустить, но которое уже начало пробиваться сквозь холод, и это было страшно и прекрасно одновременно, как всегда бывает, когда понимаешь, что впереди не только испытания, но и возможность дышать вместе с кем-то ещё.

Глава 9. Разговор на ножах

Мы остановились на площади, где снег ложился особенно плотным слоем, будто хотел скрыть все следы прежней жизни, и в этой белизне всё выглядело слишком чистым, даже пугающе стерильным, как больничная палата, где любой звук становится громче и острее; я присела на обледеневшую скамью, потому что ноги дрожали, и в нос ударил запах морозного воздуха, перемешанный с железным привкусом крови, и только спустя секунду я заметила, что губы мои потрескались, и кровь действительно выступила на коже, но странным образом это даже обрадовало, потому что стало напоминанием: я живая, и пока кровь течёт, мир ещё не победил.

Мастер Теней стоял напротив, скрестив руки на груди, и его глаза поблёскивали тем насмешливым светом, который я уже научилась ненавидеть, но без которого этот мир казался бы ещё холоднее, и он произнёс: «Ты неплохо держишься для офисной девочки, которую вытащили из пробки», – я дернула уголком губ и ответила: «Спасибо за комплимент, мистер Вечный Гид, но знаешь, в Москве умение выживать в пробке ничуть не легче, чем в твоём ледяном аду», – он рассмеялся, и этот смех отозвался в пустоте улиц эхом, и на секунду стало тепло, хотя я никогда бы не признала это вслух.

Мы пошли вдоль домов, и я заметила, что стены покрыты длинными царапинами, словно кто-то точил здесь ножи, и этот образ оказался слишком удачным, потому что наши перепалки с ним действительно напоминали фехтование – он бросает колкость, я парирую, он делает выпад, я ищу острое слово в ответ, и иногда мне казалось, что он специально провоцирует меня, чтобы я не молчала, потому что молчание здесь равносильно смерти; я вспомнила, как в школе дралась с мальчишками не потому, что умела, а потому что молчать было страшнее, и сейчас это воспоминание всплыло так ярко, что я едва не улыбнулась, а потом тут же скрыла её под маской сарказма.

– Ты слишком много думаешь, – сказал он вдруг, и в его голосе было больше раздражения, чем насмешки, – в этом мире думать опаснее, чем драться, здесь выживают не умные, а те, кто идёт вперёд, даже когда всё против них, – я подняла голову и ответила: «А ты, значит, гений выживания?», – он усмехнулся: «Нет, я просто слишком упрям, чтобы сдаться», – и в этой простой фразе было что-то настолько честное, что я неожиданно ощутила уважение, хотя попыталась скрыть его за острой репликой: «Ну что ж, поздравляю, твоя скромность поистине легендарна».

Он хмыкнул и сказал: «Скромность – это роскошь тех, кто ещё не видел, как умирают города», – и его голос на секунду стал тяжёлым, будто каждое слово он вытаскивал из глубины, куда давно не заглядывал; я замолчала, потому что не знала, что ответить, и в груди сжалось неприятное чувство – словно за его насмешками скрывалась бездна, в которую я ещё не заглядывала, и, возможно, не хотела; я вспомнила, как однажды видела пожар в соседнем доме и как ужаснулась не огню, а пустоте в глазах людей, потерявших всё, и эта память откликнулась в его словах так точно, что я поняла: он говорит о том же, только в тысячу раз хуже.

Мы вышли к переулку, где снег был красноватым, будто впитал в себя кровь, и сердце забилось быстрее, хотя я знала – это, наверное, всего лишь отблеск заката; но он сказал: «Здесь однажды случилась резня, и снег до сих пор помнит её», – и мне стало холодно так, что я обняла себя руками, и он усмехнулся: «Боишься?», – я ответила: «Если я скажу “нет”, ты всё равно не поверишь», – и он рассмеялся, но не зло, а как-то устало, и в этом смехе я уловила нотку признания, что боится он тоже, просто научился прятать это за словами, и эта общая правда странно сблизила нас, даже если я не хотела в этом признаться.

Мы остановились у стены, на которой красовался символ – роза из камня, но лепестки её были изломаны, и я провела пальцами по холодному рисунку, и кольцо на пальце обожгло сильнее, чем раньше, словно отзывалось; я вздрогнула и спросила, что это значит, и он ответил: «Это знак того, что твоя история связана с этим миром сильнее, чем ты думаешь», – я нахмурилась и сказала: «Отлично, а можно конкретнее?», – он пожал плечами: «Конкретика неинтересна, пусть у тебя будет повод злиться и искать», – и я почувствовала, как вновь вскипает раздражение, но вместе с ним – и странная благодарность, потому что злость и правда держала меня на ногах.

Я вспомнила, как в Москве спорила с начальником о ненужных отчётах, хотя знала, что правды за мной нет, и всё равно отстаивала своё, потому что боялась потерять саму возможность спорить, и сейчас я поняла, что здесь всё то же самое – я держусь за перепалки с Мастером, потому что они спасают меня от превращения в статую; я сказала ему: «Ты самый невыносимый человек, которого я встречала, но без тебя я бы уже стала камнем», – он усмехнулся: «Ну вот, наконец-то честность, а то всё язвишь», – и я почувствовала, как в груди вспыхнуло странное тепло, которое я поспешила спрятать за улыбкой.

Мы шли дальше, и он бросил через плечо: «Ты начинаешь привыкать», – и я ответила: «К чему именно? К холоду, к твоему сарказму или к тому, что мир хочет меня убить?», – он сказал: «Ко мне», – и это прозвучало так неожиданно, что я споткнулась и едва не упала; я попыталась отшутиться: «Не льсти себе», – но голос дрогнул, и я знала, что он услышал это, и его усмешка стала мягче, чем обычно, и в этом было больше опасности, чем в любой угрозе, потому что именно это тепло могло сломать меня сильнее, чем холод, и я ещё не знала, готова ли я впустить его.

Ночь опустилась тихо, и звёзды на этом небе казались острее и ближе, чем в Москве, и я остановилась, чтобы посмотреть на них, и сердце сжалось от странного чувства – будто я стою в мире, где всё потеряно, и всё же здесь есть красота, которую нельзя отрицать; он подошёл ближе и сказал: «Смотришь, будто впервые видишь небо», – я ответила: «Просто в пробке обычно не до этого», – и мы оба рассмеялись, и этот смех впервые не был оружием, он был похож на дыхание, на маленькое чудо, которое согрело нас обоих в ледяной пустоте.

И когда мы пошли дальше, я вдруг поняла, что разговор на ножах закончился ничьей, но именно эта ничья была для меня победой, потому что я всё ещё могла говорить, спорить, смеяться, и в этом была жизнь, пусть даже среди камня и тьмы, и я впервые за долгое время почувствовала, что хочу узнать, куда приведёт эта дорога, и не только ради себя, но и ради того, кто идёт рядом, пряча свою боль за насмешками, и это осознание стало теплее любого костра.

Глава 10. Снег, который помнит

Мы шли по улице, которая с каждой минутой становилась всё уже, и стены домов словно сжимались, вынуждая держаться ближе друг к другу, и в этом было что-то невыносимо давящее, потому что я привыкла к свободе даже в пробках, где между машинами всегда оставался просвет, а здесь снег ложился сплошным слоем, и воздух был таким плотным, будто его можно было резать ножом; я вдыхала этот мороз, и лёгкие болели, как после долгого бега, и вспомнила, как когда-то пыталась заниматься спортом и бросила через неделю, потому что каждое утро казалось пыткой, и вот теперь моё прошлое безволье поднималось из памяти, словно мир сам хотел ткнуть меня в то, что я привыкла сдаваться слишком рано.

Мастер шёл спокойно, и его шаги были уверенными, и я поймала себя на том, что стараюсь подстроиться под его ритм, хотя сама злилась на себя за это, потому что ненавидела зависимость, даже такую мелкую; он бросил через плечо: «У тебя слишком шумно в голове, слышно за версту», и я не удержалась от ответа: «А у тебя там, наверное, концерт тишины, как в мавзолее», – он усмехнулся, и в этой усмешке не было привычного яда, и я почувствовала, что этот обмен колкостями стал похож на привычку, как дыхание, без которого шаги давались бы тяжелее; я вспомнила, как в Москве спорила с другом о глупостях только ради того, чтобы не чувствовать одиночества, и сейчас это ощущение вернулось, только сильнее.

Мы вышли на площадь, где снег казался странно тёмным, будто в нём хранилась память о старых пожарах или битвах, и я остановилась, потому что почувствовала тяжесть, давящую на грудь; он заметил и сказал: «Этот снег помнит всё, что здесь происходило, каждую смерть, каждое падение», – и его слова прозвучали не как угроза, а как констатация, и я присела, провела пальцами по насту и ощутила холод, в котором действительно было что-то живое; я вспомнила, как однажды на кладбище задержалась у могилы неизвестного, и мне показалось, что камень под пальцами дышит, и сейчас было то же чувство – память, которая прячется в вещах, если уметь слушать.

– Тебе нравится копаться в этих призраках, да? – сказала я, чтобы прогнать нарастающий страх, и он усмехнулся: «Лучше копаться, чем стать одним из них», – и эта простая фраза задела, потому что я знала: именно так я жила раньше – цеплялась за чужие истории, за фильмы, за книги, только бы не смотреть в глаза собственному отражению; я резко встала и сказала: «Я не стану частью твоего музея теней», – и он посмотрел на меня внимательно, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на уважение, хотя он тут же скрыл его под насмешкой: «Посмотрим, красавица, посмотрим».

Мы прошли дальше, и впереди показалась арка, украшенная резными узорами, на которых снег лежал, как пепел, и ветер свистел сквозь пролёты, и в этом свисте было что-то похожее на голоса; я остановилась и прислушалась, и мне показалось, что слышу слова, но они таяли, как будто язык был мне знаком, а память отказывалась вспомнить; Мастер заметил и сказал: «Не задерживайся, иначе эти голоса заберут твоё внимание и не отпустят», – и я отдёрнула руку от камня, хотя часть меня хотела остаться, потому что впервые за долгое время кто-то или что-то звало меня, и это было опасно именно потому, что в этом звоне было обещание тепла.

Я спросила его: «А у тебя что помнит снег?», и он замер, а потом тихо сказал: «Слишком много, чтобы рассказывать», – и эта редкая искренность удивила меня больше, чем все его насмешки; я попыталась разрядить: «Что, целый том твоей автобиографии?», и он хмыкнул, но уже не так остро, и я поняла, что за его словами скрывается боль, которая всё ещё жива; я вспомнила, как однажды мой дед сел со мной на кухне и сказал, что каждое молчание хранит больше, чем слова, и в тот момент я не поняла, но сейчас, глядя на Мастера, я почувствовала то же – его молчание было тяжелее любых фраз.

Мы остановились у костра, который горел прямо на снегу, и пламя было голубым, холодным на вид, но тепло исходило от него настоящее; я протянула руки, и на коже стало легче, и вдруг подумала, что так же я сидела в детстве у батареи, грела ладони и мечтала, чтобы тепло держалось дольше, чем пять минут, и этот простой момент был важнее любого подарка; я улыбнулась и сказала: «Хоть что-то здесь настоящее», – и он ответил: «В этом мире ничего не настоящее, кроме твоего выбора», – и его слова прозвучали слишком пафосно, но странным образом попали в цель, и я не смогла отмахнуться.

Я посмотрела на него и сказала: «Ты раздражаешь меня так сильно, что я забываю про страх», – и он усмехнулся: «Значит, я полезнее, чем думал», – и этот обмен словами вдруг показался теплее, чем сам костёр; я поймала себя на мысли, что жду его колкостей, потому что именно они не дают мне замёрзнуть внутри, и это открытие было пугающим и важным; я вспомнила, как однажды в университете спорила с преподавателем о какой-то мелочи и именно в споре почувствовала, что живу, и сейчас это чувство вернулось с новой силой.

Мы шли дальше, и снег всё так же хрустел под ногами, но теперь этот звук казался не пустым, а наполненным – будто он говорил со мной, подтверждал, что каждый шаг имеет вес; я сказала: «Ты всё время ведёшь себя так, будто знаешь обо мне больше, чем я сама», и он ответил: «Я просто вижу, как ты учишься вставать», – и в его голосе впервые не было насмешки, и это сбило дыхание; я отвела взгляд, потому что сердце билось слишком быстро, и кольцо на пальце согрелось, словно отвечая вместо него.

Мы подошли к обрыву, и под ногами открылась бездна, заваленная льдом, и ветер рвал волосы, и я почувствовала, как страх накрывает, но он положил руку мне на плечо и сказал: «Смотри вперёд, а не вниз», – и это прикосновение было коротким, но в нём было больше тепла, чем во всём костре, и я замерла, потому что не знала, что страшнее – бездна или это мимолётное чувство; я отступила, но уже не чувствовала себя такой одинокой, и в этом было спасение.

И когда мы отошли от края и продолжили путь, я поняла, что снег, который помнит, хранит и мои шаги тоже, и, может быть, именно в этом и заключается жизнь – в том, чтобы оставить след, даже если ветер его скоро заметёт, потому что важно не то, сколько он продержится, а то, что ты его сделал; и в этой простой мысли было столько тепла, что я впервые за долгое время почувствовала: идти дальше стоит.

Глава 11. Упрямое сердце

Дорога вывела нас к длинному мосту, перекинутому через пропасть, внизу которой клубился туман, тяжёлый и густой, будто он состоял из миллионов несбывшихся слов, выдохов и сожалений, и от этого зрелища сердце сжалось, потому что я знала: если оступлюсь, то упаду не просто в пустоту, а в собственные страхи, и именно они сомкнутся надо мной ледяным куполом; я подошла к краю и посмотрела вниз, и ветер ударил в лицо так резко, что на секунду показалось – он нарочно толкает, проверяя, смогу ли я удержаться, и я вцепилась пальцами в холодный перила, вспомнив, как в детстве на мосту через Яузу отец сказал: «Не смотри вниз, смотри только вперёд», и эти слова вдруг стали пророческими.

Мастер стоял чуть поодаль, прислонившись к перилам так легко, словно падение не имело для него значения, и в его позе было столько пренебрежительной уверенности, что мне захотелось бросить ему: «Ну и прыгай тогда, раз тебе всё равно», но я сдержалась, потому что знала – именно этого он и ждал, и вместо этого я сказала: «Ты раздражаешь меня своей бесстрашностью», – он ухмыльнулся: «Это не бесстрашие, это привычка падать и вставать снова», – и эта его фраза резанула глубже, чем хотелось, потому что я поняла: он говорит не ради красивого эффекта, а потому что это его жизнь, и за его насмешками скрывается слишком много боли.

Я пошла по мосту первой, и каждый шаг отдавался в теле дрожью, будто доски под ногами были живыми и проверяли меня на прочность, и в голове всплыло, как я когда-то боялась переходить дорогу на оживлённом перекрёстке и стояла, пока не зажгётся зелёный, даже если машины не ехали, потому что страх ошибки был сильнее здравого смысла; сейчас этот страх вернулся, только здесь не было зелёного сигнала, и никто не обещал безопасности, и я понимала: единственный способ пройти – это идти, и в этом простом шаге было всё, что я когда-то пыталась спрятать от самой себя.

– Ты держишься, как будто на плечах у тебя рюкзак с камнями, – сказал он за спиной, и я резко обернулась: «А что, твои крылья уже вынесли тебя вперёд?», – он усмехнулся: «Нет, я просто знаю, что этот мост рухнет только для тех, кто сам захочет упасть», – и я фыркнула: «Отличная мотивация, прямо как цитата из тренинга по личностному росту», – он рассмеялся и сказал: «Зато работает», – и в этот миг доски под ногами заскрипели, и я поняла, что, возможно, он прав: мост проверяет не вес тела, а вес страха, и если я не отпущу его, то сама стану камнем в этом бездонном тумане.

Я шла дальше и чувствовала, как кольцо на пальце теплеет, будто поддерживает меня, и внутри поднималось упрямство, то самое, которое спасало меня, когда я ночами сидела над отчётами, потому что знала – никто не сделает их за меня, и пусть это было мелко, но именно это упрямство держало меня в живых; я вспомнила, как однажды мама сказала: «Ты всегда всё тянешь на себе, даже то, что можно было бросить», и тогда я обиделась, а сейчас поняла, что это мой способ идти – не отпускать, пока не дойду до конца, и, может быть, именно в этом и есть моя сила, даже если она выглядит глупо.

Мы добрались до середины, и ветер стал сильнее, и волосы выбивались из-под капюшона, били по лицу, а руки дрожали, но я продолжала идти, потому что знала: если остановлюсь, страх сожрёт меня; он шёл позади и сказал: «Ты удивляешь меня, я думал, ты сдашься раньше», – я бросила: «Извини, разочаровала», – он усмехнулся: «Нет, наоборот, наконец-то ты показываешь, зачем здесь», – и в его голосе впервые прозвучало уважение, не прикрытое сарказмом, и я почувствовала, как сердце сжалось, потому что это было признание, которого я не ждала, но которое оказалось важнее, чем я готова признать.

Мы дошли до конца, и я упала на колени, вцепившись в снег, и он оказался тёплым, словно сам мир благодарил меня за этот шаг, и в глазах защипало, потому что я поняла: это не просто мост, это экзамен, который я сдала, пусть с дрожью и страхом; он подошёл, протянул руку, и я посмотрела на неё с подозрением: «Ты же обычно любишь наблюдать, как я мучаюсь», – он усмехнулся: «Сегодня я щедрый», – и в его глазах было тепло, которое я боялась принять, но взяла его руку, и в этот миг почувствовала, что он действительно удерживает, а не проверяет, и это было самым страшным, потому что в этом тепле было больше опасности, чем в любой пропасти.

Мы сели у края, и он молчал дольше обычного, а я прислушивалась к себе и понимала, что во мне стало чуть меньше холода; я сказала: «Ты невыносим, но иногда рядом с тобой становится легче», – он хмыкнул: «Только не говори, что начинаешь меня ценить», – я улыбнулась: «Не льсти себе», – и он рассмеялся, но в его смехе не было злости, и этот смех стал для меня новым дыханием, почти музыкой, которую я давно не слышала; я подумала, что, возможно, именно в этой странной игре колкостей рождается то тепло, которое помогает выжить там, где не спасает ни сила, ни храбрость.

Мы поднялись и пошли дальше, и снег снова хрустел под ногами, но теперь этот звук казался другим, как будто он подстраивался под наш шаг, подтверждал, что мы идём вместе, и в этом было что-то новое – не просто привычка, а тонкая ниточка, связывающая нас; я посмотрела на него и сказала: «Ты ведь тоже боишься, просто скрываешь это», – он ответил: «Я боюсь только одного – потерять упрямство», – и эта фраза стала неожиданно близкой, потому что я вдруг поняла: мы похожи больше, чем я готова была признать, и в этом признании было тепло, которое согревало сильнее любого огня.

Мы остановились у небольшого костра, и пламя снова было голубым, и я протянула руки, и он сделал то же самое, и наши пальцы почти коснулись, и я почувствовала, как сердце забилось быстрее, а кольцо отозвалось теплом, будто мир сам подталкивал нас ближе; я отвела взгляд, но внутри остался огонь, который не угасал, и я знала: это было начало чего-то нового, чего я боялась, но от чего уже не могла отступить, потому что именно в этом тепле заключалась сила идти вперёд.