Каменная роза Эвервина

Оливия Кросс

Каменная роза Эвервина

ПЕРВАЯ КНИГА

Глава 1. Пробка без конца

Я сидела в машине, окружённая километрами красных огоньков, будто город решил сегодня разыграть меня в шахматы и поставить в вечный мат, где каждая клетка – это новый водитель, нервно постукивающий пальцами по рулю, каждая пешка – это автобус, застрявший поперёк двух полос, и каждый мой вздох превращался в пар на стекле, как немой комментарий к мысли, что всё это похоже на бесконечную репетицию жизни, в которой я играю роль статиста, не способного выбраться из московской пробки даже ценой собственной иронии, и я подумала, что, наверное, если ад существует, то он выглядит именно так – запах бензина, резкий визг тормозов, чей-то крик из открытого окна, и моё сердце, равнодушно стучащее в груди, как усталый метроном.

Я поправила зеркало заднего вида, словно в нём могла найти ответ на вопрос, который давно боялась задать себе: когда именно я перестала хотеть просыпаться утром, когда моя жизнь превратилась в бесконечную череду кофе из пластиковых стаканов, невкусных обедов в офисной столовой и переписок в мессенджере, где даже смайлики казались уставшими; лицо, глядевшее на меня из зеркала, казалось мне чужим – женщина тридцати лет с тёмными кругами под глазами, с неуместной помадой, которую я зачем-то нанесла утром, словно надеялась, что красный цвет сможет оживить то, что давно погасло, и я усмехнулась, потому что знала: этот трюк работает только в рекламе.

Радио бубнило о курсах валют и пробках на Ленинградке, водитель рядом лупил по клаксону так, будто хотел устроить битву звуков, а я представляла, что если вдруг прямо сейчас открыть дверь и выйти, то, наверное, никто даже не заметит, как я растворюсь в толпе, превращусь в очередную прохожую, несущую пакет из супермаркета; и в этой мысли было что-то одновременно пугающее и утешительное – мир слишком большой, чтобы замечать чужие маленькие побеги, и слишком равнодушный, чтобы кто-то рискнул остановить тебя, если ты вдруг решишь исчезнуть; я хмыкнула и глотнула остывший кофе, вкус которого был похож на жидкий картон, и подумала, что если моя жизнь и похожа на магию, то это магия одноразовых стаканчиков.

Сзади кто-то яростно мигнул фарами, я нервно тронулась вперёд на полметра, словно это могло спасти положение, и поймала себя на мысли, что вся моя жизнь – это движение вперёд на полметра: диплом ради галочки, работа ради зарплаты, свидания ради того, чтобы не чувствовать себя последней дурой, и каждый раз я убеждала себя, что завтра станет легче, завтра я вдохну глубже, завтра я наконец почувствую вкус воздуха, но завтра всегда приходило одинаковым – с хмурым небом, спешкой и ощущением, что я застряла в бесконечной петле; я закусила губу, почувствовав привкус крови, и решила, что, возможно, самое честное в моей жизни – это случайная капля на языке.

Когда поток машин снова замер, я включила аварийку и вышла из машины, в лицо ударил холодный воздух, пахнущий дымом и мокрым асфальтом, и я вдруг поняла, что никогда не замечала, как красив может быть даже этот уродливый город, если смотреть на него не через стекло лобового, а просто стоя посреди дороги, слушая, как кто-то ругается матом, как подростки в автобусе хохочут так громко, будто мир принадлежит им, и как капли дождя скатываются по моей щеке, сливаясь с тушью, превращая меня в пародию на плачущую статую; и я вспомнила, как в детстве любила мокнуть под дождём, как смеялась, когда волосы липли ко лбу, и подумала: наверное, я давно не жила по-настоящему, а только изображала.

В тот вечер я иду по узкой улочке к торговому центру, в котором скука продаётся вместе с китайскими безделушками, и там, среди сувениров, которые пылятся на полках, мои глаза вдруг цепляются за кольцо – ничего особенного, дешёвое, с потемневшим камнем, словно его сто лет назад забыли отполировать, но в нём было что-то странное, как будто оно знало обо мне больше, чем продавец, сонно жующий жвачку; я берусь за кольцо, и оно холодное, будто только что вынули из сугроба, и внутри меня щёлкает маленький выключатель – я не знаю почему, но я понимаю: оно должно быть моим, и я смеюсь над собой, потому что звучит это глупо, почти подростково.

Продавец смотрит на меня с таким видом, будто уверен, что я идиотка, раз покупаю эту безделушку, и я не спорю – возможно, так оно и есть, возможно, только идиотка может поверить, что кольцо изменит её жизнь, хотя в глубине души я чувствую – иногда самые идиотские решения оказываются единственными правильными, и, сунув кольцо в карман, я вдруг ощущаю лёгкость, как будто что-то внутри меня дрогнуло, словно первый вдох после долгого пребывания под водой; я усмехаюсь и думаю: вот оно, моё маленькое чудо за триста рублей.

Вернувшись домой, я бросаю сумку в угол, разуваюсь и смотрю на кольцо на ладони, оно странно блестит в тусклом свете кухни, и у меня появляется ощущение, что я держу в руках не кусок металла, а что-то живое, что-то, что дышит вместе со мной, и это пугает, потому что я привыкла, что вещи мертвы, а люди чаще всего мертвы изнутри; я надеваю кольцо и в тот же миг чувствую холод, который пробегает от пальца по всей руке, поднимается к сердцу, и я не успеваю испугаться, потому что всё вокруг начинает растворяться, словно город был всего лишь декорацией, а меня выбросили за кулисы.

Мир, в который я попадаю, встречает меня ударом холода в лицо – не тот холод московского ветра, а настоящий, обжигающий, как будто сам воздух соткан из льда, и первое, что я вижу, это неподвижные фигуры людей, замёрзших в странных позах, будто кто-то щёлкнул выключатель времени, и они так и остались навсегда стоять с полуоткрытыми ртами, протянутыми руками, и сердце моё колотится так сильно, что кажется, ещё миг – и я тоже превратлюсь в каменную статую, но я всё ещё дышу, и это единственное доказательство, что я живая.

Я делаю шаг вперёд, снег скрипит под ногами, и это настолько громкий звук в этой мёртвой тишине, что мне хочется извиниться перед замерзшими людьми за то, что нарушаю их вечный покой; воздух пахнет ледяной водой и какой-то древней пылью, и я думаю, что, наверное, так пахнет смерть, если у неё вообще есть запах; пальцы немеют, и я обхватываю себя руками, чтобы согреться, но согреться не получается, и я вдруг понимаю, что моё одиночество, которое в Москве казалось невыносимым, здесь обретает новый масштаб – я одна в мире, где даже время сдалось.

И именно тогда, когда я уже почти готова расплакаться, когда холод пробирается под кожу и страх стучит в виски, я слышу голос – хрипловатый, с насмешкой, будто кто-то наблюдает за мной давно и только ждал момента, чтобы высказаться, и слова звучат так: «Ну что, красавица, не так уж весело, когда твоя жизнь перестала быть серой?», и я оборачиваюсь, а навстречу мне выходит силуэт в тёмном плаще, и глаза его светятся так, что никакие московские фары никогда не смогут сравниться, и я понимаю – если это сон, то он слишком реальный, чтобы быть сном, и слишком страшный, чтобы быть правдой.

Глава 2. Кофе из автомата

Он вышел из тьмы так, будто принадлежал ей по праву рождения, и его силуэт сливался с мраком, словно сам воздух вокруг радовался его присутствию, а глаза светились насмешливым огнём, в котором читалось больше раздражения, чем любопытства, и в тот миг я подумала, что, наверное, если бы Москва умела говорить человеческим голосом, то звучала бы именно так – устало, ехидно, чуть хрипло, как будто каждый прожитый день был очередным доказательством бессмысленности; он остановился напротив меня, и я вдруг ощутила, как кольцо на пальце стало ещё тяжелее, будто само решало, стоит ли мне оставаться живой, и в этом странном ощущении было нечто угрожающее и одновременно спасительное, словно судьба предложила мне кофе из автомата, заведомо горький и отвратительный, но всё же согревающий.

– Ну и что ты стоишь с открытым ртом? – сказал он, и в его голосе было то знакомое раздражение, которое я слышала от коллег, когда пыталась объяснить, почему отчёт не готов к сроку, – закрой рот, пока снег не набился, – добавил он, и я почувствовала, как обида и сарказм одновременно поднимаются во мне, словно два старых знакомых, решивших напомнить о себе в самый неподходящий момент; я выдохнула и ответила, что, простите, у нас тут экскурсия по замёрзшим музеям без предупреждения, и он хмыкнул так, будто услышал самое глупое, но всё же честное признание в своей жизни.

Мы стояли посреди белого безмолвия, и только его смех резал эту тишину, словно нож, и я не знала, что бесило меня больше – его самодовольный вид или то, что он оказался первым живым существом в этом мире, и вместо того чтобы обнять или хотя бы сказать «не бойся», он язвил так, будто мы знакомы сто лет, и у него накопилось слишком много причин смеяться надо мной; я вспомнила все свои неудачные свидания, где мужчины пытались казаться остроумными, и подумала, что этот, возможно, побил все рекорды, потому что его сарказм был не маской, а сутью, и это пугало и завораживало одновременно, как тот самый кофе, который пьёшь, морщась, но возвращаешься снова.

Я шагнула ближе и заметила, что его плащ был тяжёлым и пах сыростью, будто он только что вылез из подземелья, где хранились воспоминания чужих жизней, и на мгновение мне показалось, что я чувствую запах старого камня и горелого дерева, как будто всё, к чему он прикасался, превращалось в тень; он заметил мой взгляд и усмехнулся: «Нравится гардероб? Здесь, знаешь ли, не бутики, приходится носить то, что выдерживает холод», – и я чуть не рассмеялась в голос, потому что сама стояла в московском пальто, которое уже промокло и походило на мокрую тряпку, и подумала, что если бы кто-то снимал это кино, оно наверняка называлось бы «Идиотка и её мрачный гид».

– Где я? – спросила я, пытаясь сохранить остатки достоинства, и он вскинул бровь, как учитель, уставший от глупых вопросов, – ты в Эвервине, красавица, и если название тебе ни о чём не говорит, то считай, что это твой новый дом, – сказал он, и я почувствовала, как сердце сжалось, потому что в его словах не было ни капли шутки; я вспомнила свой офис, серые стены, линолеум, запах принтера и усталые лица коллег, и впервые в жизни мне стало страшно, что я могу больше никогда этого не увидеть, и что этот мир, каким бы холодным и мёртвым он ни был, теперь – единственная реальность, и меня никто не спросил, хочу ли я здесь быть.

Он посмотрел на меня, как будто видел насквозь, и сказал: «Не волнуйся, долго ты тут не протянешь, если будешь стоять и дрожать, как перепуганный воробей», – и я ощутила, как внутри меня вскипает злость, потому что никто не имел права так говорить со мной, даже если был прав, и я процедила сквозь зубы: «Спасибо за поддержку, мистер Доброе Слово», – на что он усмехнулся: «Зови меня Мастером Теней, и если это звучит пафосно, то так и задумано, лучше пафосный, чем мёртвый», – и я подумала, что если этот человек ещё раз произнесёт подобную фразу, я брошу в него снежком, даже если он превратит меня в одну из этих статуй.

Я шла за ним, проваливаясь в снег, который хрустел под ногами так громко, что казалось, я нарушаю вечный покой этого мира, и внутри всё сжималось от ужаса, но наружу вырывался лишь сарказм, потому что это единственное, что у меня осталось в качестве оружия; я вспомнила, как в детстве спорила с учителями, лишь бы не показать, что ничего не понимаю, и подумала, что здесь я веду себя так же – спорю, язвлю, хотя сердце стучит так, что каждое эхо отдаётся в висках, и я боюсь, что ещё миг – и рухну в снег, превратившись в безмолвный камень, как те люди, что стояли вдоль дороги.

Он шёл легко, словно снег расступался под его шагами, и его силуэт был похож на ожившую тень, которая привыкла властвовать над этим миром, и я чувствовала, что за каждой его усмешкой скрывается усталость, за каждым словом – опыт, который я не могла даже представить, и это раздражало меня, потому что я не любила, когда кто-то ведёт себя так, будто знает всё, а я – никто; я попыталась спросить, что случилось с этими людьми, почему они превратились в каменные статуи, но он только пожал плечами и сказал: «Потому что они перестали бороться, а ты ведь не из таких, правда?», – и я закусила губу, потому что не знала, как ответить.

Мы остановились у костра, который горел в центре пустой площади, и я не понимала, откуда в этом мире взялось пламя, но оно было реальным, и его тепло впервые согрело мои руки, и я поймала себя на том, что смотрю на огонь, как на чудо, и это чувство было настолько простым, что я почти расплакалась; он заметил моё состояние и хмыкнул: «Ну что, огонь тебе нравится больше, чем я?», – и я закатила глаза, потому что этот человек явно не мог упустить ни единого шанса уколоть меня, и всё же внутри я почувствовала странное тепло, которое исходило не только от костра, но и от него, и это было опаснее холода.

Я вспомнила утренний кофе из автомата в офисе, горький, отвратительный, но такой необходимый, и поняла, что этот мир похож на тот самый напиток – снаружи противный, внутри согревающий, и что, возможно, именно в этой мерзкой горечи и есть вкус жизни; я сидела у костра рядом с человеком, который называл себя Мастером Теней, и впервые за долгое время почувствовала, что мне не всё равно, что я жива, что я дышу, и что впереди что-то есть, даже если это лишь очередная перепалка с ним, и я усмехнулась, потому что, кажется, именно этого мне и не хватало.

И в ту минуту, когда огонь трещал, а снег кружил в воздухе, я поняла, что, возможно, это не наказание, а странный подарок, и что даже самые уродливые начала могут привести к чему-то, ради чего стоит дышать, и, посмотрев на него, я впервые не захотела ответить сарказмом, потому что во мне родилось опасное чувство – слабая, но упрямая надежда, похожая на первое тепло внутри чашки дешёвого кофе из автомата, который вдруг показался самым вкусным напитком на свете.

Глава 3. Колечко с рынка

Я проснулась от того, что холод вцепился в меня так, словно хотел вытолкнуть обратно туда, откуда я пришла, и первые несколько секунд мне показалось, что всё это был странный сон, что я просто уснула в пробке, уронив голову на руль, и вот сейчас проснусь в машине, где радио продолжает бубнить про курс доллара, но снег под пальцами был слишком настоящим, ледяные искры больно впивались в кожу, и сердце колотилось так быстро, что никакая офисная паника перед совещанием не могла с этим сравниться, и я поняла, что сон закончился, а началась реальность, в которой каждый вдох резал лёгкие, а воздух пах древней тишиной, будто его никто не тревожил сотни лет, и от этого запаха становилось ещё холоднее.

Мастер Теней сидел напротив, подпирая подбородок рукой, и выглядел так, словно ждал меня целую вечность, и в его взгляде было что-то неприятно самодовольное, будто он заранее знал, что я очнусь и начну метаться, и ему оставалось лишь дождаться этого момента, чтобы кинуть очередную колкость; он ухмыльнулся и сказал: «Ну как, выспалась, красавица?», и я закатила глаза так, что если бы это был спорт, я бы взяла золото, потому что в его тоне было всё, что я ненавидела – снисходительность, насмешка и капля удовольствия от моего страха; я ответила, что если это курорт, то сервис здесь хуже некуда, и он хмыкнул, явно довольный тем, что словесный поединок состоялся, как будто только это и удерживало нас от окончательного молчания.

Я посмотрела на свои руки и заметила, что кольцо всё ещё блестит на пальце, холодное и тяжёлое, будто оно не просто лежало там, а вплело в себя каждую клетку моей кожи, и я поняла, что именно оно стало дверью в этот мир, хотя никто не спрашивал, готова ли я войти, и теперь оно выглядело почти живым, как будто внутри горело крошечное пламя; воспоминание нахлынуло неожиданно – как в детстве я тоже верила в силу безделушек, как носила на шее пластиковый кулон в форме сердечка и была уверена, что он защищает меня от плохих снов, и сейчас мне вдруг показалось, что ничего не изменилось: я снова держусь за бесполезную игрушку, надеясь, что она сделает меня сильнее.

Он заметил мой взгляд и усмехнулся: «Ах да, твоё чудо с рынка, смешно думать, что трёхсотрублёвое кольцо способно перевернуть судьбу, но раз уж ты здесь, значит, в нём было что-то большее, чем пыль и дешёвая медь», – и его слова задели меня, потому что это напомнило все те моменты, когда люди насмехались над моими мелочами, будь то новая кружка, купленная ради капли радости, или билет в кино, куда я ходила одна, чтобы хоть на два часа притвориться, что у меня есть жизнь; я сжала кулаки и ответила, что, может, именно такие мелочи и держат нас на плаву, и в его взгляде мелькнуло что-то, что можно было принять за уважение, хотя, скорее всего, это был лишь отблеск огня.

Площадь вокруг нас оставалась пуста, статуи людей выглядели особенно жутко в рассветном свете, и я не могла отвести глаз от женщины с ребёнком на руках, их лица застыли в момент, когда они пытались бежать, и это зрелище било по сердцу сильнее любых слов; я обняла себя за плечи и почувствовала, как дрожь проходит по всему телу, и спросила, почему они такие, что с ними произошло, и он пожал плечами, будто речь шла о погоде: «Они забыли, что значит жить, вот и стали камнем, здесь так всё устроено – перестаёшь бороться, и мир тебя поглощает», – и эти слова резанули больнее, чем холод, потому что я вспомнила дни, когда сама переставала бороться, сидела на диване и смотрела в одну точку, пока время утекало сквозь пальцы.

Мы пошли дальше, и снег скрипел под ногами, оставляя следы, которые тут же заметал ветер, и в этом было что-то символичное – мои шаги казались бесполезными, как и всё, что я делала последние годы, и я думала, что, возможно, именно за это кольцо и выдернуло меня сюда, чтобы доказать: даже самый незначительный след может что-то значить; он шёл впереди, не оборачиваясь, и я вдруг ощутила, что меня злит не только его насмешка, но и то спокойствие, с которым он ступал, словно знал каждую трещину в этом мире, каждую тайну, и мне захотелось закричать, что я не обязана быть пешкой в его игре, но голос застрял в горле, потому что часть меня понимала – без него я пропаду.

Мы миновали улицу, где дома выглядели так, будто их вырезали из льда, окна были пусты, и внутри царила мёртвая тишина, и я подумала, что этот мир словно копия моего собственного, только в гипертрофированном виде: там, где я жила, люди тоже стояли, застывшие в своих телефонах, в своих кредитах, в своих несбыточных мечтах, только называли это жизнью; воспоминание о метро, о толпе, которая движется вперёд и никогда не смотрит в глаза, обрушилось на меня, и я вдруг поняла, что, возможно, этот Эвервин не так уж далёк от Москвы, просто здесь маска равнодушия слетела и превратилась в камень.

Я попыталась пошутить, чтобы скрыть нарастающий страх, сказала: «Ну и чудный у вас город, просто рай для туристов: тишина, холод и статуи – экскурсия мечты», – и он усмехнулся, не оборачиваясь: «Тебе повезло, что пока ты можешь шутить, значит, ты ещё жива, но не обольщайся, этот мир умеет ломать даже самых весёлых», – и его слова повисли в воздухе, как предупреждение, и мне захотелось ответить ещё острее, но я только стиснула зубы, потому что понимала: в его голосе было не только высокомерие, но и опыт того, что ломало его самого, и от этой мысли стало холоднее, чем от зимнего ветра.

Мы остановились у моста, покрытого инеем, и я заметила, что его перила усеяны крошечными розами изо льда, каждая выглядела так, словно её вырезала рука ювелира, и это зрелище заворожило меня, потому что в нём было что-то противоречивое: красота, рождённая из холода, хрупкость, созданная смертью, и я не удержалась от шёпота: «Как красиво», – он посмотрел на меня и сказал: «Не привыкай, здесь всё красивое ломается быстрее, чем ты успеешь заметить», – и я поймала себя на том, что хочу спорить, хочу доказать обратное, но только молча сжала перила, чувствуя холод в ладонях, и в груди шевельнулась странная решимость, похожая на первое пламя.

Он вдруг задержал взгляд на моём лице, и в его глазах промелькнуло нечто, что я не могла сразу распознать, словно на миг он забыл свою роль циничного гида и позволил себе быть человеком, и это напугало меня больше, чем все его саркастические реплики, потому что если в нём есть что-то живое, значит, он может быть ближе, чем я готова допустить; я отвернулась, чтобы скрыть румянец на щеках, и сказала: «Ну что, идём дальше, Мастер Теней, или ты решил устроить романтическую прогулку?», – и он рассмеялся так громко, что эхо прокатилось по мосту, и в этом смехе было больше тепла, чем он сам хотел показать.

Я шла рядом с ним, и холод казался уже не таким безжалостным, и я поняла, что впервые за долгое время мне стало интересно, что будет дальше, не потому что я хотела домой, а потому что здесь, среди каменных роз, у костров и под насмешками этого человека, я почувствовала, что дышу иначе, глубже, и это пугало и радовало одновременно, как всегда пугает всё настоящее, но именно это настоящее я готова была принимать шаг за шагом, даже если каждый шаг отдавался эхом в ледяной пустоте.

Глава 4. Бросок через зеркало

Когда мы свернули с моста, мне показалось, что сам воздух вокруг стал гуще, словно туман, впитавший в себя не только холод, но и чьи-то воспоминания, оставленные здесь века назад, и каждый шаг отдавался странным звоном, будто подо льдом скрывались хрупкие колокольчики, которые кто-то специально повесил, чтобы напомнить: ты идёшь по чужому миру, и он не обязан радоваться твоему присутствию; я прижала руки к груди, потому что холод проникал глубже, чем хотелось признавать, и вместе с этим холодом поднималась досада, что я снова оказалась в ситуации, когда не управляю ничем, даже собственным телом, и это чувство было слишком знакомым, оно жило со мной ещё с тех времён, когда я сидела в офисе и ждала, пока начальник соизволит решить, можно ли мне уйти домой на пятнадцать минут раньше.

Мастер Теней остановился у разрушенной арки, в стенах которой зеркальными осколками поблёскивал лёд, и, развернувшись ко мне, сказал с той ленивой насмешкой, что в равной степени раздражала и привлекала: «Ну вот и твой выход, красавица, если тебе вдруг надоело, можешь попытаться нырнуть обратно, хотя предупреждаю сразу – обратной дороги нет, зеркала здесь обманчивы, и чаще всего они показывают не путь домой, а то, чего ты боишься сильнее всего», – я вскинула подбородок, изображая уверенность, и ответила, что, пожалуй, я и в своей Москве видела достаточно страшного, чтобы не испугаться ещё пары отражений, хотя внутри всё дрожало, и я знала: он прав, зеркала редко отражают то, что мы хотим, чаще они показывают то, от чего всю жизнь бегаем.

Я сделала шаг ближе и увидела себя в треснувшей поверхности, но отражение оказалось странным – лицо выглядело старше, глаза были пустыми, а губы сжаты в тонкую линию, как у тех женщин, которых я встречала в метро по утрам, уставших, серых, смирившихся, и это зрелище ударило по мне сильнее, чем любой сарказм Мастера; я вспомнила, как однажды в студенчестве моя подруга сказала, что самое страшное – это не старость и не болезни, а момент, когда перестаёшь хотеть чего-то большего, и в этом отражении я увидела именно это: себя, утратившую даже желание хотеть, и в груди стало так тесно, что я отвела взгляд, лишь бы не признать, что это правда.

Он наблюдал за мной с тем выражением лица, которое обычно бывает у человека, видящего чужую боль, но не желающего её облегчить, потому что верит: в этой боли есть смысл, и я ощутила нарастающее раздражение, потому что мне не нужна была философия в тот момент, когда сердце колотилось так, будто хотело вырваться наружу; я бросила ему: «Ты что, наслаждаешься, наблюдая, как я мучаюсь?», – а он спокойно пожал плечами и ответил: «Я просто жду, когда ты решишь, кто ты на самом деле: та, что дрожит перед собственным отражением, или та, кто способен шагнуть сквозь него», – и эти слова были как пощёчина, обидные, но честные, и я поняла, что спорить бесполезно, потому что внутри я действительно не знала, кем хочу быть.

Я закрыла глаза, вцепилась пальцами в холодное кольцо и вспомнила, как когда-то в детстве мы с мамой проходили мимо витрины магазина, и я просила у неё маленькое зеркальце с блёстками, а она сказала: «Ты и так красивая, зачем тебе смотреть на отражение?», и тогда я впервые почувствовала, что красота – это что-то, что всегда нужно подтверждать, даже самой себе, и сейчас это воспоминание стало колючим, будто зеркало внутри меня тоже дало трещину; я вдохнула глубоко, сделала шаг вперёд, и лёд под ногами треснул, отражение дрогнуло, и я словно провалилась внутрь, в пустоту, где не было ни холода, ни тепла, только ощущение падения, похожего на то, когда засыпаешь в метро и внезапно просыпаешься, потому что вагон резко тормозит.

Мир снова собрался вокруг меня – снег, серое небо, та же площадь, только арка исчезла, и теперь вместо неё стоял высокий дом с узкими окнами, из которых не лился свет, но само его присутствие казалось угрожающим, как чужой взгляд, следящий из-за занавески; я ощутила, как сердце отзывается на это здание, будто внутри него хранилось что-то, что имело ко мне отношение, и Мастер сказал: «Поздравляю, ты прошла первое испытание, теперь у тебя будет шанс доказать, что ты не зря здесь», – и я фыркнула, потому что это звучало, как будто меня приняли на работу без собеседования, но часть меня понимала, что в его словах не просто издёвка, а признание того, что я справилась.