Алые лепестки

Я посмотрела на него и спросила, чего он сам хранит. Он молчал долго, потом сказал, что хранит не имена, а ошибки, потому что они тяжелее и прочнее любого камня. Я усмехнулась сквозь дрожь, заметив, что он похож на кладбище, где все надгробия – его собственные решения. Он улыбнулся так горько, что мне захотелось забрать слова назад, но уже поздно. Иногда слова не камни, а стрелы, и, выпущенные, они всегда находят цель.

Мы снова вышли на улицу, и туман начал спускаться сверху, заполняя город, словно хотел спрятать его от нас. Я почувствовала, что он выдавливает воздух из лёгких, и в этот момент снова услышала шум крыльев. Они прошли над городом, отозвавшись в каждой арке. Мастер сказал, что крыло забвения нашло дорогу и сюда. Я подумала, что, может быть, оно всегда летает рядом, где бы я ни была. Эта мысль оказалась страшнее всех теней. Когда мы поднялись выше, город остался позади, но его тишина шагала рядом. Я знала, что Тишина не отпускает, а ждёт, и что однажды мне придётся вернуться. Но пока я шла вперёд, потому что рядом шёл Мастер, и даже если его слова часто звучали, как удары, в них было тепло, которого хватало, чтобы не превратиться в камень окончательно.

Глава 22. Молчаливый страж

Ветер в тоннеле стих, и на его место пришла такая тишина, что уши звенели, будто где-то внутри черепа поселился собственный колокол. Я остановилась, потому что впереди в проёме показалась фигура – огромная, каменная, с поднятым копьём, застывшая у входа в новый зал. Мастер сказал, что это страж, но не пояснил, живой ли он или давно часть скалы. Я фыркнула, мол, чудесно, именно этого мне не хватало: сначала оживающие статуи, теперь ещё и молчаливые охранники, будто мне мало кошмаров. Но сердце при этом билось так, будто знало больше разума: каждый удар отзывался болью в ладонях, потому что пальцы невольно сжались в кулаки.

Страж стоял, глядя вперёд, и от его неподвижности становилось неуютно, словно он не смотрел, а слушал. Я подошла ближе и заметила, что у него нет лица – только гладкая каменная поверхность. В груди защемило, и я подумала, что иногда молчание страшнее крика: крик можно осмеять, а молчание невозможно победить. Я вспомнила людей, которые молчали рядом, когда мне было нужно хоть одно слово, и поняла, что этот камень похож на них всех сразу. Я почти прошептала, что ненавижу молчание, а Мастер заметил, что именно оно говорит громче всех. Я едва не бросила в него факел, но удержалась.

Я подняла глаза к потолку, где тускло светились кристаллы, словно чужие звёзды, спрятанные под землю. Они отражались в лезвии копья стража, и казалось, что он вот-вот двинется. Я обернулась к Мастеру и язвительно спросила, может ли он поклясться, что этот гигант останется стоять. Он пожал плечами и сказал, что в мире, где даже статуи дышат, клятвы – самая бесполезная валюта. Я закатила глаза, но внутри стало теплее: его сарказм был как щит, пусть кривой, но всё же заслоняющий. Я подумала, что, может быть, именно поэтому он и нужен мне здесь, чтобы хоть что-то звучало живым.

Мы пошли дальше, и каменный страж остался за спиной, но ощущение его взгляда не покидало. Я всё время оборачивалась, ожидая, что копьё поднимется и воткнётся в камень, разбудив гром. В памяти возникла картинка: в детстве я боялась шкафов, потому что думала, что там живут молчаливые великаны. Они будто смотрели, пока я спала. Я тогда придумывала истории, где они были добрыми, но в глубине знала: любой молчаливый страж способен обернуться врагом. Теперь я снова чувствовала себя той девочкой, только шкафы сменились каменными вратами.

В зале, куда мы вошли, стены были покрыты знаками, напоминающими шрамы. Я провела рукой и ощутила неровности, словно кто-то когда-то пытался выцарапать собственное имя, но не успел. Мастер сказал, что каждый, кто проходил здесь, оставлял след, а потом забывал, что сделал это. Я усмехнулась и сказала, что это очень похоже на людей в целом: оставить след – легко, помнить о нём – трудно. Он ответил, что именно поэтому города превращаются в руины. Его слова звучали, как правда, но я не хотела в неё верить, потому что тогда придётся признать, что и я тоже однажды стану трещиной в стене.

Мы сели у каменного выступа, чтобы перевести дух. Воздух был тяжёлым, пах железом и пеплом, словно время само сгорело здесь. Я закрыла глаза и почувствовала, как внутри поднимается странное чувство – смесь страха и спокойствия, будто я наконец оказалась на месте, где тишина честнее слов. Вспомнилась ночь у бабушки в деревне, когда электричество выключилось, и мы сидели при свечах. Она рассказывала сказку о стражах, которые не говорят, потому что каждое их слово может разрушить мир. Я тогда засмеялась, а сейчас подумала, что, возможно, бабушка знала больше, чем казалось.

Мастер смотрел на меня и вдруг спросил, чего я боюсь больше – стража или себя самой. Я усмехнулась, мол, вопрос глупый: себя бояться всегда проще, потому что от себя не убежишь. Но в глубине поняла, что он попал в точку, потому что именно собственные мысли делали каменные фигуры страшнее. Я сказала ему, что ненавижу его вопросы, потому что они всегда бьют больнее, чем удары. Он усмехнулся и заметил, что это его единственный талант – попадать в сердце. Я хотела огрызнуться, но слова застряли: вдруг этот раз он сказал не в шутку.

Мы пошли дальше по коридору, и тишина стала плотнее, будто воздух превратился в ткань. Каждый шаг отдавался в груди, как удар. Я пыталась представить, что за поворотом окажется обычная дверь, ведущая в тёплую кухню с запахом хлеба. Но вместо этого мы вышли к ещё одному залу, и там стояли десятки стражей. Все одинаковые, все без лиц, все с копьями, поднятыми к потолку. Я почувствовала, как дрожь прошла по спине, и едва сдержала крик. Мастер сказал, что это их армия, но я подумала, что это скорее кладбище.

Один из стражей треснул по груди, и звук разнёсся по залу, как гром. Я зажмурилась, ожидая движения, но он остался неподвижен. Мастер сказал, что камень иногда дышит сильнее живого, и что трещины – это способ напомнить, что время тоже оставляет удары. Я заметила, что его голос стал тише, и впервые за долгое время увидела в его глазах страх. Я сказала, что если даже он боится, то у меня есть все основания паниковать. Он усмехнулся, но в его усмешке не было привычного яда, только усталость.

Мы выбрались в коридор, и за спиной остались десятки неподвижных гигантов. Но я знала, что они продолжат стоять там, даже когда мы уйдём. В груди жгло, будто я оставила часть себя среди них. Я подумала, что, может быть, каждый из нас когда-то становится таким стражем – без лица, без слов, только с копьём памяти, которым невозможно ударить. Эта мысль оказалась настолько тягостной, что захотелось рассмеяться. Я сказала Мастеру, что если когда-нибудь стану каменной, то хотя бы выберу позу с насмешкой. Он ответил, что именно так я и буду стоять.

Мы продолжили путь, и тишина уже не казалась врагом. Она стала спутником, молчаливым, но терпеливым. Я шла и думала, что, возможно, молчаливый страж был нужен не для того, чтобы остановить, а чтобы показать: есть моменты, когда лучше не говорить, потому что любое слово разрушит то, что пытаешься сохранить. И это было страшнее любых проклятий, потому что мне вдруг захотелось верить, что молчание может стать защитой, если его принять, а не проклинать.

Глава 23. Каменные крылья

Холод в этом коридоре отличался от того, к которому я успела привыкнуть: здесь не было ледяного ветра или влажной сырости, только сухая, почти металлическая прохлада, будто воздух хранил в себе осколки ржавого железа. Я шагала осторожно, чувствуя, как под ногами хрустит крошка камня, и с каждой трещиной под сапогами сердце вздрагивало, словно внизу просыпалась спящая пропасть. В свете факела стены блестели белёсым налётом, напоминавшим изморозь, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это не лёд, а тончайшие кристаллы соли. Они сверкали так, будто кто-то невидимый нарочно рассыпал здесь крошечные искры, чтобы запутать тех, кто осмелился пройти.

Я подняла факел выше и увидела, что потолок коридора обрывается резким сводом, из которого выступали каменные выступы, словно застывшие крылья. Они были огромны, серые, с неровными краями, будто когда-то действительно принадлежали живому существу. На миг я задержала дыхание, потому что захотелось поверить, что это следы древних созданий, способных летать даже в темноте подземелий. Мастер усмехнулся, заметив моё выражение лица, и сказал, что крылья здесь – символ, а не реальность, ведь если бы такие существа существовали, их кости давно бы уже лежали у нас под ногами. Я огрызнулась, что он слишком рационален, а его сухие объяснения звучат скучнее пыли.

Дальше коридор раскрылся в зал, где каменные крылья были не на потолке, а прямо на стенах: огромные рельефы, уходящие ввысь, будто застывший полёт. Я подошла ближе и заметила, что в каждой линии угадывается рука мастера, уставшего, но одержимого, словно он вырезал эти крылья из самой тоски. В голове вспыхнула память: я стояла когда-то у окна, смотрела, как зимние птицы поднимались в небо, и казалось, что их силуэты вырезаны ножом по белой бумаге. Тогда мне тоже хотелось вырасти крылья, но вместо этого выросли страхи. Я провела рукой по каменной поверхности и ощутила ту же дрожь, что в детстве, когда понимала – улететь всё равно не смогу.

Мастер подошёл ко мне и заметил, что я слишком долго смотрю на камень. Я ответила, что просто думаю, каково это – чувствовать за спиной силу, которая поднимает выше, чем земля. Он усмехнулся и сказал, что сила всегда платит за полёт падением, и что крылья – не привилегия, а наказание. Я парировала, что ирония его звучит так же избито, как древняя пословица, но внутри что-то отозвалось, потому что в его словах была горечь, которую не придумаешь ради шутки. Мне захотелось спросить, какие падения были у него самого, но язык не повернулся. Он выглядел слишком усталым, чтобы вытаскивать правду.

В центре зала находилась статуя, огромная фигура с распростёртыми крыльями, обращёнными не вверх, а вниз. Камень был тёмным, гладким, и при свете факела казался почти живым. Я всмотрелась и заметила, что на лице статуи нет ни глаз, ни рта, только пустая маска. Словно в этом существе соединялись и стремление к полёту, и проклятие вечного падения. Я тихо сказала, что такие крылья вряд ли когда-то подняли кого-то, и Мастер неожиданно ответил, что именно в этом их смысл – напоминать о невозможности. Я рассмеялась, но смех прозвучал глухо, словно даже он боялся подниматься в этот зал.

Мы присели у подножия статуи, и Мастер начал рассматривать её так внимательно, будто искал тайный знак. Я язвительно заметила, что если он так увлечён, может, стоит взять камень в ученики, и тогда хотя бы кто-то будет слушать его лекции без возражений. Он ответил, что камень слушает лучше меня, потому что не перебивает. Я не удержалась и ткнула его локтем в бок, сказав, что молчание – это не послушание, а скука. Он ответил, что скука куда надёжнее моей язвительности. И мы оба засмеялись, хотя этот смех отдавался эхом слишком долго, словно зал запоминал каждое наше слово.

Воздух в зале был тяжёлым, пах каменной пылью и чем-то ещё – будто горелым воском. Я вдохнула глубже и ощутила, как запах ударил в голову, оставив во рту горечь. Я вдруг вспомнила свечи у церкви в детстве, когда мама водила меня туда по праздникам. Я тогда смеялась над тем, как люди зажигали свечи и ставили их в песок, будто от этого мир мог измениться. А теперь поняла, что сама готова была бы зажечь хоть сотню, лишь бы эти крылья на стенах ожили и увели меня отсюда. И это открытие показалось особенно обидным – ведь я всегда считала себя слишком циничной для таких мыслей.

Мы поднялись и двинулись к дальнему выходу из зала. По дороге я заметила трещину на крыле статуи, будто оно пыталось оторваться от камня. Я остановилась и провела пальцами по этой линии. Она была холодной, но внутри словно что-то шевелилось, как дыхание. Я резко отдёрнула руку и встретила насмешливый взгляд Мастера. Он сказал, что я выгляжу так, будто услышала пульс камня. Я огрызнулась, что, может, у него уши глухие, а не у меня лишние фантазии. Он ответил, что в моих фантазиях больше правды, чем в его цинизме, и вдруг замолчал. Я тоже замолчала, потому что не знала, как на это реагировать.

Коридор за залом оказался уже и темнее. Крылья здесь были не вырезаны, а словно прилипли к стенам, как тени, которые пытались вырваться, но застыли. Я шла, чувствуя, как сердце стучит быстрее, будто боялось, что одна из этих теней сорвётся и обрушится на меня. Мастер шёл рядом молча, но его шаги были тяжелее обычного, и я поняла, что и он ощущает давление этих стен. В голове возникла мысль, что крылья – это всегда выбор: либо они поднимают, либо давят. И вот здесь они явно давили. Я прикусила губу, чтобы не сказать этого вслух.

Впереди замаячил свет – тусклый, сине-белый, словно отблеск луны под землёй. Мы вышли в маленький зал, где на полу лежали обломки каменных крыльев. Они были разбросаны хаотично, будто кто-то пытался разрушить символы полёта, а затем бросил остатки как ненужный хлам. Я наклонилась и подняла один кусок. Он был неожиданно лёгким, почти как сухой лист. Я сжала его, и камень рассыпался в пыль. Я подняла взгляд на Мастера и сказала, что, может быть, вся эта символика – не про полёт, а про хрупкость. Он кивнул и добавил, что именно хрупкость делает любое крыло настоящим.

Мы оставили зал позади, но образ каменных крыльев продолжал преследовать. Мне казалось, что они растут за спиной, тяжёлые, но не дающие силы. Я пыталась идти быстрее, чтобы сбросить это чувство, но оно становилось только сильнее. И вдруг я поняла: в этой пещере всё устроено так, чтобы ты сталкивался с собственными страхами и желаниями. Я хотела крылья – и вот они здесь, но они чужие, холодные, безжизненные. Мастер заметил моё напряжение и сказал, что иногда лучше идти без крыльев, чем лететь с каменными. Его слова прозвучали слишком близко к моим мыслям, и я не решилась ответить.

Когда мы вышли в новый проход, тишина вновь обрушилась, но теперь я не чувствовала её врагом. Каменные крылья остались позади, но я знала, что память о них будет жечь, как ожог. Я шла, и в голове звучала странная мысль: может, настоящие крылья растут не из камня, а из боли, и только она поднимает выше. Мне хотелось рассмеяться от абсурдности этой идеи, но смех застрял в горле. Я обернулась к Мастеру и сказала, что когда-нибудь я всё равно научусь летать, пусть даже в подземелье. Он ответил, что тогда ему придётся идти за мной, потому что падать вдвоём веселее. И я впервые улыбнулась искренне.

Глава 24. Искра доверия

Факелы в этом коридоре горели неровным пламенем, словно огонь сам не верил, что ему по силам справиться с густой тьмой, давящей отовсюду. Камень был влажным, на стенах проступали пятна мха, и запах сырости напоминал о заброшенных погребах, где время стоит на месте, а воздух хранит старые тайны. Я шагала осторожно, чувствуя под ногами скользкие плиты, и думала, что именно так выглядят дороги, ведущие к доверию: они всегда опасны, всегда предательски скользкие, и если оступишься хоть раз – падение будет долгое и тяжёлое. Мастер шёл рядом, молчаливый, но в его взгляде было что-то напряжённое, словно даже он не был уверен, правильно ли мы идём.

Он остановился у узкого пролома, похожего на трещину, и сказал, что дальше дорога будет только сложнее. Я ответила, что слышала это уже раз десять, и каждый раз всё оказывалось хуже, чем ожидалось, так что его предупреждения звучат как жалкая пародия на заботу. Он усмехнулся, а в его улыбке было больше усталости, чем иронии, и мне показалось, что он хотел сказать что-то важное, но передумал. Внутри всё кололо от этой недосказанности, и я поняла, что раздражение иногда проще вынести, чем тишину, потому что хотя бы знаешь, что тебя слышат. Тишина же оборачивается каменной стеной, в которую бьёшься лбом.

Мы прошли сквозь пролом и оказались в зале, где с потолка свисали длинные сталактиты, похожие на острия копий. Свет факела отражался в их каплях, и казалось, что кто-то незримый подвесил сюда сотни мечей, готовых рухнуть в любую секунду. Я пошутила, что отличное место для доверительных бесед – один шаг не туда, и разговор закончится быстро. Мастер ответил, что для него это звучит как идеальный способ избавиться от моей болтовни. Я огрызнулась, что если он мечтал о тишине, то зря вообще взял меня с собой. Мы обменялись колкостями, но в них было что-то тёплое, почти домашнее, будто сама перепалка давала больше безопасности, чем каменные своды.

На полу зала лежали обломки старых факелов и какие-то тряпки, превратившиеся в пыль. Я наклонилась, подняла кусок ткани и заметила, что на нём сохранился рисунок: полустёртый узор в форме спирали. Сердце дрогнуло – я видела такие символы раньше, в детских снах, где стены были исписаны закрученными линиями, и от них веяло чем-то бесконечным. Мастер посмотрел на меня с подозрением, и я сказала, что узор кажется знакомым. Он промолчал, но я уловила, как его пальцы сжались на рукояти кинжала, и поняла: он тоже что-то вспомнил, только признаться себе не решается.

Мы двинулись дальше, и коридор вдруг зазвучал шагами, слишком громкими для двоих. Я остановилась и сказала, что кто-то идёт следом. Мастер лишь скосил глаза, и в его взгляде было раздражение: мол, не вздумай снова строить иллюзии. Но в следующее мгновение звук эхом ударил по сводам, и он сам напрягся. Я сжала зубы, чтобы не усмехнуться победно, и прошептала, что доверие иногда начинается именно с таких мелочей – когда твои страхи вдруг перестают казаться смешными. Мы ускорили шаг, хотя внутри я знала: убежать от эха всё равно невозможно, оно всегда настигает.

Зал, в который мы вышли, был залит странным светом. Камень отражал голубое сияние, будто стены были покрыты тонким слоем льда, хотя я чувствовала тепло. В центре стоял постамент, на котором покоилась чаша, вырезанная из прозрачного кварца. Я подошла ближе и заметила, что внутри лежит крошечный камень, светящийся мягким золотым огнём. Он не пульсировал, не шевелился, просто светился ровно, как сердце, бьющееся слишком устало, чтобы ускоряться. Мастер остановил меня, сказал, что такие вещи трогать опасно. Я ответила, что вся моя жизнь – сплошная опасность, и если уж падать, то красиво.

Я протянула руку и почувствовала, как тепло коснулось ладони. Камень внутри чаши дрогнул, словно услышал меня. На мгновение показалось, что он узнаёт прикосновение. Внутри всё сжалось от странного ощущения – будто кусочек памяти, давно потерянный, снова ожил. Я вспомнила, как в детстве держала в руках кусочек янтаря, и бабушка говорила, что в нём заключено солнце. Я тогда смеялась, но тайком верила. Теперь же я почти поверила снова. Мастер тихо сказал моё имя, и в его голосе впервые не было ни сарказма, ни холодной насмешки. Только тревога и что-то ещё, от чего по спине пробежал жар.

Камень засветился ярче, и зал наполнился мягким сиянием, как будто стены вздохнули. Я отдёрнула руку, и свет сразу потускнел. Мастер вздохнул, сказал, что доверие – штука такая же хрупкая, как этот огонёк, стоит чуть перегнуть – и он угаснет. Я ответила, что иногда оно вспыхивает, даже если его никто не ждал. Он усмехнулся, но улыбка вышла горькой. Я поняла, что он хотел бы сказать больше, но сдержался. И от этого молчания внутри стало тесно, будто слова сами требовали выхода.

Мы ушли из зала, но сияние ещё долго мерцало за спиной, как маяк, который освещает путь, даже когда отворачиваешься. Я думала о том, что доверие похоже на эти каменные крылья и на хрупкий огонь в чаше: оно не приходит сразу, оно вырезается из боли, вырастает из страха и вспыхивает там, где, казалось бы, место только для тьмы. Мастер шёл рядом, и наши шаги звучали одинаково, будто наконец-то мы двигались в такт. Я не сказала этого вслух, но впервые мне показалось, что падать вдвоём действительно не так страшно.

Когда коридор вывел нас к новому залу, я заметила, что в его тишине нет враждебности, только ожидание. Каменные стены словно ждали, что мы сделаем следующий шаг. Я обернулась на Мастера и встретила его взгляд – усталый, но чуть мягче обычного. И внутри вспыхнула крошечная искра: может быть, доверие и правда начинается с одного взгляда, который вдруг перестаёт быть холодным.

Глава 25. Улыбка Мастера

Фонари в узком проходе горели неровно, и их тусклый свет превращал каменные стены в нечто живое: казалось, что камень дышит вместе с нами, вздыхает и смеётся над тем, как нелепо мы идём, спотыкаясь об каждую плиту. Воздух был густым и тяжёлым, в нём чувствовалась смесь сырости и старого пепла, запахи, которые словно впитались в стены за века. Я подумала, что если кто-то однажды решит описать наш путь, то непременно скажет: герои шли сквозь мрак и падали чаще, чем держались прямо, но упрямство делало их шаги громче. Мастер остановился и с кривой усмешкой заметил, что мой хриплый вздох заглушает даже эхо.

Я огрызнулась, что лучше уж дышать громко, чем изображать статую из камня, которая только и умеет – мрачно молчать. Он прищурился, и на его губах мелькнула улыбка, та самая редкая, когда уголки рта едва заметно дрожат, а глаза начинают светиться странным теплом. Я едва не сказала ему, что это единственное, что делает его человеком, но сдержалась, потому что знала: стоит мне обронить хоть слово – и он тут же спрячется за привычный сарказм. Иногда улыбка опаснее любого оружия: она разрушает стены быстрее, чем самые острые слова.

Мы продолжили идти, и коридор вывел нас к небольшому залу, где в углу горела чаша с углями. Жар от неё был почти домашним, но стены напоминали, что вокруг не кухня и не очаг, а мрачное сердце замка, которому всё равно, кто здесь согреется. Я присела ближе, протянула ладони к огню и почувствовала, как холод уходит неохотно, словно цепляется за кости. Мастер остался в тени, наблюдая, и я спросила, не собирается ли он тоже подойти. Он ответил, что тепло – это слабость, а я хмыкнула и сказала, что в таком случае он самый сильный человек в мире, потому что холод держит его за горло.

Он усмехнулся снова, чуть шире, и на миг мне показалось, что его улыбка ломает сам зал, делает его менее страшным. Я подумала, что, может, именно в этом его сила: не в тенях, не в заклинаниях, а в умении одним движением губ показать, что мрак не всесилен. Внутри стало теплее, и я вспомнила, как в детстве отец редко улыбался, но когда это случалось, казалось, что дом становился светлее. Улыбка Мастера напоминала ту же самую редкость: она не обещала счастья, но говорила – пока ты рядом, мрак не сможет победить.

Мы молчали несколько минут, и в этой тишине не было вражды. Я заметила, что огонь в чаше дрогнул и отразился в его глазах золотым отблеском. Словно сам камень позволил нам на миг поверить, что доверие возможно. Я не удержалась и спросила, неужели он правда думает, что улыбка не меняет ничего. Он пожал плечами, но уголок губ снова дрогнул, и я поняла – его молчание говорит громче слов. Внутри всё сжалось, потому что именно этого я боялась: что однажды поверю ему больше, чем себе.

Он подошёл ближе, и шаги его были тише, чем дыхание. Я почувствовала запах его одежды – смесь дыма и камня, и этот запах показался странно родным, будто я знала его всю жизнь. Он сел рядом, и огонь высветил резкие черты его лица. Я поймала себя на том, что разглядываю его слишком долго, и резко отвела взгляд, чтобы не дать ему повода для очередной язвительной шутки. Но вместо этого он тихо сказал, что я слишком упряма, и улыбнулся так, будто именно в этом и заключалась моя сила.

Я рассмеялась и сказала, что если бы упрямство было оружием, то я давно победила бы весь его мрачный замок. Он ответил, что именно это меня и губит: я пытаюсь драться даже тогда, когда нужно просто стоять. Мы обменялись репликами, и в них не было злобы, лишь какая-то странная лёгкость, которая внезапно показалась опаснее любой ссоры. Я вдруг поняла, что улыбка Мастера – это ловушка: она заставляет забыть обо всём, даже о том, что он может обернуться врагом в любую секунду.

Мы сидели рядом, и пламя отражалось в стенах, будто сотни глаз наблюдали за нами. Я чувствовала, как сердце стучит быстрее, и ненавидела это ощущение: оно делало меня уязвимой. Я хотела сказать ему, что доверять нельзя, но слова застряли. Вместо этого я спросила, зачем он улыбается так редко. Он ответил, что улыбается только тогда, когда уверен, что не совершает ошибки. И это признание показалось страшнее любой угрозы: значит, он уверен во мне хотя бы на миг.

Огонь потрескивал, и мне вспомнилась одна ночь в детстве, когда бабушка рассказывала сказку о каменной розе, распускающейся только от улыбки. Я тогда смеялась, потому что казалось глупым: какая роза может ожить от одного выражения лица? Теперь же я сидела рядом с человеком, чья улыбка и правда оживляла камень вокруг. И я подумала: может, бабушка знала больше, чем казалось.