Монастырь мне только снился

Монастырь мне только снился

Глава 1

Вечер был морозным. Она смотрела в окно такси и не могла отвести глаз от приближающихся серых стен Благовещенского монастыря. Когда-то она думала, что монастырь – это где-то далеко, в горах или в глухом лесу. Но оказалось – монастырь находился в городе, в низине, где виднелся огромный луг и речка. Из центра города поворот, и за ним высокий забор, купола, звонница.

Водитель остановился прямо перед воротами.

– Приехали, – сказал он коротко.

Она кивнула, расплатилась и вышла.

В одной руке Катя сжимала чемоданную ручку, в другой поддерживала рюкзак за спиной – это была ее новая жизнь, которая помещалась в эти вещи.

Металлические ворота отражали закат солнца и в лучах его подчеркивалась облупившаяся местами краска. Сердце сильно стучало.

«Ну, вот Катя, запомни этот момент, сегодня 9 января 2004 года, тебе 28 лет и ты входишь в ворота монастыря в новую жизнь»– подумала она.

По заснеженной тропинке она приближалась к колокольному проходу.

Навстречу ей шла серьёзная монахиня в очках, лицо которой было нахмуренно. Катя любезно спросила её:

– Подскажите, пожалуйста, где живет монахиня Лукерия?

Она, всё так же молча, показала ей пальцем на ближайшее здание за колокольней и пошла своей дорогой. Катя довольная постучала в окно справа от двери, в котором был свет. Дверь была закрыта. Из окна, отодвинув шторку, появилась старенькая бабушка и спросила:

– Ты кто?

– Я привезла письмо для монахини Лукерии от сына.

Спешно ей открыли дверь и быстро вместе с ее пожитками затолкали внутрь. Катя никогда не была в монастырях и не знала о правилах, которые там существуют. Уже спустя год она поняла, что это было «преступлением» со стороны монахини, которая без благословения приняла ее и получила письмо от сына. Обычно, все письма от родных сначала читала игумения, а потом, если считала нужным, передавала их по назначению.

Ей налили чай, предложили сладости, а мать Лукерия жадно расспрашивала о сыне. Через некоторое время появилась келейница мать Лукерии Лена и сказала ожидать, когда игумения пригласит на разговор. Ждать Кате пришлось долго.

– Откуда знаешь моего сына?– наконец спросила монахиня.

– Я живу в соседнем подъезде, он знакомый моих родителей. Когда узнал, что я хочу приехать в этот монастырь, сразу передал весточку,– сказала Катя.

Наконец, пришла Лена и повела ее в корпус, где находились игуменские покои, посадила на скамейку возле двери ждать вызова. На улице бушевали рождественские морозы. В помещении было так холодно, что ступни у Кати начали замерзать от холодного пола. В одних носках она переминалась с ноги на ногу, чтобы хоть как-то согреться.

Через несколько минут Лена вернулась.

– Матушка Спиридона ждёт. Пройдём.

В кабинете за большим столом в кожаном кресле сидела матушка и с улыбкой указала Кате рукой присесть напротив нее. Она спросила ее, откуда она приехала, кто благословил ее в монастырь. Катя ответила, что в монастырь пришла сама, без благословения.

– А духовник у тебя есть?

– Нет, у меня никого нет. Но я в монастырь пришла навсегда,– сказала Катя уверенным голосом.

– Поживём – посмотрим. – Она встала, подошла к Кате, девушка тоже встала. Игумения протянула ей руку, она взяла ладонь в свою ладонь, думая, что игумения желает с ней попрощаться за руку.

– Ты что, никогда благословения не брала?– удивилась она.

– Нет,– сказала Катя. Она повернула ее кисти ладонями кверху и положила одну ладонь на другую.

– Вот так просят благословение, а когда тебе кладут руку на ладони, то ты должна поцеловать её.

Катя сделала всё, как ей сказала матушка.

Ее повели в рядом стоящий корпус, она зашла в большую комнату, в которой находилось пять кроватей. Лена предложила выбрать на свой вкус. Кате понравилась та, которая стояла в укромном месте, в нише. В помещении было довольно чисто, но жутко холодно.

Она положила сумку на стол, открыла чемодан. Вещей было немного: несколько платьев, платки, тетрадь, Библия. Всё, что осталось от прежней жизни, казалось ненужным и тяжёлым.

Она глубоко вдохнула, села на кровать, посмотрела вокруг. Всё было простое, без украшений. Но от этого ей становилось легче.

Ночью Катя очень замерзла. Поочередно с каждой кровати она сняла одеяла и укуталась. В голове суматошно пробегали мысли: «Неужели так будет всю жизнь?».

Утром Катя решила отдать шоколадку и печенье, которые привезла с собой. Она узнала от мать Лукерии, что держать у себя еду считалось грехом в монастыре. Катя спросила первую попавшуюся сестру, которая проходила мимо ее, куда сдать сладости и та направила ее к келарю Анне. Кто такой келарь Катя, конечно, не знала, но судорожно пыталась запомнить такое сложное для нее слово. (Келарь – это должность заведующего монастырской трапезной, кладовой со съестными припасами и их отпуском на монастырскую кухню).

На следующий день состоялась архиерейская служба. Владыка, игумения и сестры после службы строем пошли в трапезную. Катя успела взять у владыки известное ей теперь уже благословение и пошла вслед за строем.

Несколько дней Катя ходила с мокрыми глазами. Монахиня Агапия, которая шла по пути с ней на послушание, сказала:

– Ну, что ты всё плачешь. Всё будет хорошо!

А она и сама не могла понять причину слез. Может быть, это происходило от непривычной обстановки. Казалось, что ее никто не замечает.

—Можешь мне рассказать о монастыре что-нибудь?– сказала Катя, вытирая слезы.

—В стародавние времена, когда город только начинал расти и крепнуть, на его окраине лежала глубокая низина. Место то было сырое и неприглядное: весной его затапливали воды, летом стояли туманы, а зимой скоплялись сугробы, так что люди обходили низину стороной. Считалось, что там живут «тёмные силы» – болото будто бы стонало в ночи, и никто не хотел строиться рядом.

Но однажды, в праздник Благовещения, в низине произошло чудо. Над туманами разлился необычный звон – будто невидимый колокол ударил в чистое небо. Жители города, испугавшись, сбежались посмотреть и увидели, что прямо посреди болотистой земли сияет яркий свет, и в нём – образ Архангела Гавриила, несущего весть Пресвятой Деве. Свет стоял долго, и даже самые неверующие пали ниц.

На том самом месте вскоре поставили деревянный крест, а вокруг него – часовню. И вот чудо второе: вода отступила, земля стала суше, и низина превратилась в удобное место для строительства. Тогда-то и родилась мысль построить здесь монастырь в честь Благовещения Пресвятой Богородицы.

Первым настоятелем обители стала монахиня с редкой судьбой – матушка Евпраксия. Она некогда была из богатого купеческого рода, но после тяжёлой болезни дала обет посвятить жизнь Богу. Именно она собрала первых сестёр и положила начало строгому уставу монастыря: жить в смирении, служить бедным и никогда не отказывать в приюте странникам.

С годами монастырь укрепился: построили каменный храм с высокой колокольней, ограду, кельи и трапезную. Но горожане всегда помнили: основание монастыря – чудо, совершившееся в мрачной низине. И до сих пор среди паломников говорят:

“Кто войдёт в Благовещенский монастырь с тяжёлым сердцем, у того душа поднимется из собственной низины – так же, как земля поднялась здесь когда-то по молитве Богородицы.”

– Удивительная история,– сказала Катя, выслушав рассказ и поблагодарила монахиню.

На третий день Кате дали послушание убирать храм и ее счастью не было конца.

Глава 2

Колокол прозвенел так резко, что она подскочила, не сразу понимая, где находится. Сердце билось быстро, словно в доме пожар. Ночь ещё не успела уйти, за окном появлялись первые лучи солнца.

В коридоре уже слышались шаги: ровные, спокойные, будто каждая сестра знала своё место и свой час. Она торопливо накинула платок и вышла из кельи, боясь опоздать.

В храме было холодно. Каменные стены впитали ночную стужу и отдавали её телу. Сёстры стояли прямо, неподвижно, будто застыли в молитве ещё до её прихода. Она чувствовала себя неловкой, чужой: не знала, когда кланяться, когда креститься, когда петь. Она повторяла за другими, но сбивалась, и ей казалось, что это заметно всем.

К ней подошла монахиня со строгим лицом и отвела её на кухню. Там было шумно: скрипели вёдра, гремела посуда, шкварчала пища в печи. Воздух густо пах едой и хлебом.

– Очищай картошку, – коротко сказала сестра. – Работай быстрее, у нас времени нет.

Нож был тупым, руки дрожали. Сначала у неё ничего не получалось, картошка соскальзывала, кожура рвалась неровными кусками. Но рядом никто не смеялся, не укорял. Сёстры работали молча, каждый делал свое дело. И от этой молчаливой строгости она торопилась сильнее.

Картошка оказалась испытанием.

Катя сидела за длинным деревянным столом в монастырской кухне, перед ней – ведро с водой, большая миска и нож. Её руки уже ныли, кожа на пальцах стала мягкой от постоянного соприкосновения с холодной водой. Казалось, что клубни не кончаются: стоило вычистить один, как из мешка появлялись еще два.

Я думала, что умею чистить картошку, – с горькой усмешкой подумала Катя. Но здесь это похоже на экзамен. Только никто не поставит оценку, а результат будет виден сразу: на трапезе.

Она пыталась двигаться быстрее, но нож все время застревал в глазках. Очередной клубень выскользнул из руки и громко плюхнулся в ведро с водой. Брызги попали на её юбку. Катя вздохнула.

Дверь распахнулась. Вошли две сестры.

Одна – невысокая, в очках, с прямой спиной и строгим лицом. Другая – высокая, с доброй улыбкой и легким шагом.

– Новенькая? – спросила сестра в очках.

Катя подняла голову.

– Да. Катя.

– Я – сестра Агриппина, – сказала та. – А это Варвара.

– Привет, – улыбнулась Варвара. – Как дела?

Катя чуть смутилась.

– Чищу картошку. Медленно…

Варвара засмеялась тихо, но не зло.

– Ничего, все мы через это проходили. Давай помогу.

Она села рядом, взяла нож – и клубни начали исчезать один за другим. Лезвие скользило так легко, будто у неё был особый секрет.

– Видишь? – сказала Варвара. – Тут главное опыт – рука набьется. Через неделю сама будешь так же.

– Ага, – кивнула Катя. Через неделю… если доживу.

Агриппина стояла рядом, наблюдала строго, но молча. Иногда поправляла:

– Не оставляй кожуру на боках. Старайся аккуратнее. Мы ведь не для свиней чистим.

Катя кивала и старалась.

Через полчаса миска наполнилась горой жёлтых клубней. Варвара быстро нарезала их и сложила в кастрюлю.

– Неси на плиту, – сказала она Кате.

Катя взяла кастрюлю. Она оказалась тяжёлой, руки дрожали, но уронить она не смела. Донесла, поставила. Сердце билось так, будто она сделала что-то великое.

На кухне было жарко. В огромных кастрюлях кипел суп, кто-то резал капусту, кто-то нарезал хлеб. Воздух был густым от пара и запаха масла. Сёстры двигались быстро, но без лишних слов. Каждый знал свое дело.

Катя чувствовала себя лишней. Она стояла и не знала, куда деваться. Варвара заметила и тихо сказала:

– Не волнуйся. Здесь всё по кругу. Скоро найдёшь своё место.

Всё было готово. В трапезную стали заходить сестры. Они шли стройно, но спокойно. Кто-то перекрестился у двери, кто-то молча занял место за столом. Гул голосов стихал, уступая место ожиданию.

Катя помогала ставить тарелки и кружки. У неё всё дрожало внутри. А если я поставлю не туда? А если кто-то заметит? Но всё получалось: тарелка к тарелке, ложка к ложке.

Дверь открылась. Вошла настоятельница. Все встали.

Катя почувствовала, как в груди сжалось. Вчера она видела матушку в кабинете, но здесь, в трапезной, её присутствие казалось другим – словно воздух стал плотнее.

Прочли молитву. Сестры сели. На столах – суп из капусты, картофель с маслом, хлеб, компот. Еда простая, но горячая.

Катя попробовала суп – он был на удивление вкусный. Она поймала себя на мысли: «Это ведь та самая картошка, которую я чистила». И почему-то стало немного радостно.

В это время матушка открыла книгу. Голос ее прозвучал четко, ровно, без спешки:

– «Истинное смирение не в том, чтобы считать себя хуже всех, а в том, чтобы принимать всё, что случается, без ропота и без оправдания».

Катя замерла. Слова попали прямо в сердце.

Матушка подняла глаза от книги:

– Видите, сестры? У нас часто бывает так: кто-то перепутал кастрюли, пересолил суп, пролил воду. И что мы делаем? Начинаем искать виноватого. Но истинное смирение – это не оправдываться, а принять. Пусть даже ты не виноват. Принять – значит сохранить мир в душе.

В зале было тихо. Только звяканье ложек.

Катя опустила глаза. Это же про меня. Сегодня я перепутала кастрюлю и так хотела сказать: «Я не знала». Но сдержалась. Значит, это и было смирение?

Матушка снова посмотрела в книгу:

– «Человек смиренный не ищет себе оправданий. Он видит в замечаниях повод к исправлению, а не повод к спору».

– Вот и мы – продолжила она. – Если сестра сделала замечание, не нужно обижаться. Нужно сказать «прости» и исправиться. Так проверяется послушание. Не на словах, а на кухне, в прачечной, в огороде. Там рождается настоящая вера.

Сестра Евдокия, которая ворчала на Катю за медлительство, тихо кивнула. Варвара улыбнулась Кате и шепнула:

– У всех так бывает. Не переживай.

Катя кивнула. Внутри было горячо и тяжело, но одновременно светло.

Матушка продолжала чтение, делая паузы и поясняя:

– Святой Исаак Сирин говорит: «Лучше быть обиженным, чем обидеть». Подумайте, сестры. Разве не у нас так бывает: слово резкое сказали – и в сердце рана. А если бы мы промолчали? Душа осталась бы в мире.

Она закрыла книгу.

– Вспомните сегодняшний день. Сколько раз мы могли промолчать – и не промолчали. Вот тогда и начинается борьба.

После трапезы прочли благодарственную молитву. Сёстры встали и начали убирать посуду. Всё было организовано: одни собирали тарелки, другие несли их на кухню, третьи мыли.

Катя помогала, стараясь делать быстро. Теперь каждое её движение было осмысленным. Не для того, чтобы показаться, а чтобы служить.

Агриппина подошла и строго сказала:

– Смотри, не складывай ножи с ложками. Потом искать трудно.

– Простите, – ответила Катя. И удивилась: слова прозвучали легко.

Поздно вечером, вернувшись в келью, Катя села за стол. Руки пахли картошкой и моющим средством. Но писать хотелось.

Она открыла тетрадь и написала:

«Сегодня впервые чистила картошку. Устала до слёз. Но матушка читала святых отцов: «Смирение – это когда не оправдываться». Я поняла, что это прямо про меня. Я всё время хочу объяснить, что я не виновата. А нужно – просто молчать. Варя сказала, что у всех так. Значит, я не одна. Может быть, смирение и правда начинается здесь – на кухне и за чисткой картошки?».

Она отложила ручку, посмотрела в окно. Двор был тихий, фонари светили ровно, кошки бродили по заснеженным дорожкам.

Внутри было странное чувство: усталость и свет.

Если смирение начинается с картошки – значит, это для чего-то нужно мне, – подумала она и легла спать.

Глава 3

Утро началось привычно: колокол, короткая молитва, Литургия. Для Кати уже сам факт, что она смогла встать по колоколу и выстоять службу, казался маленькой победой. Тело ныло, но сердце было спокойнее, чем вчера.

После трапезы Катю направили в сестринскую трапезную на заготовки. До определённого времени с ней было много сестер, а потом все неожиданно пропали. С большим усердием она старалась перечистить всё, что было необходимо. Но за ней пришла сестра Марфа и сказала идти с ней в рухолку. Катя не понимала тогда что такое рухолка, но послушно пошла за ней.

По пути сестра объяснила, что матушка благословила одеть ее в чёрненькое, то есть стать похожей на послушницу. Марфа выдала ей чёрную юбку, кофту и платок, который Катя на ходу завязала. Она привела ее в игуменскую, где было много сестер. Катя отличалась от всех тем, что у нее была чёлка.

Шла святочная неделя после Рождества, когда разрешалось кушать всё, что тебе дарят. Одна из стареньких монахинь посмотрела на Катю и восторженно сказала: «Какая красивая». Ей было непонятно, какую красоту она в ней нашла тогда, потому что одета она была нелепо: старая юбка в складочку, свитер на два размера больше и старенький платок. С самого приезда в монастырь у Кати совсем не было аппетита, такое бывало у нее от переживаний и нового места. Сестры уминали булочки, а одна из сестер сказала Кате:

-Булочки – это же такая вкуснятина, мать Даниила готовила, ешь давай.

Катя улыбнулась, но кушать не стала.

После праздника она вместе с другими направилась в трапезную. Сегодня ей сказали: будет учиться у сестры Агриппины.

Трапезная пустая. Длинные столы стояли рядами, на них – аккуратно разложенные скатерти. На мойке слышался шум тарелок и другой посуды, которую мыли сестры. Возле раздаточного стола стояла Агриппина: в очках, с прямой спиной и выражением лица, которое сразу отбивало желание оправдываться.

– Здравствуй, Катя, – сказала она. – Сегодня твоя задача – подготовка к трапезе. Столы должны быть готовы. Начнем с посуды.

Она показала рукой на стеллаж. Тарелки были выстроены стопками, ложки и вилки в контейнерах, кружки стояли ровными рядами.

– Каждое место должно быть одинаковым. Тарелка, ложка, кружка. Всё ровно. Никаких «на глаз». Поняла?

– Поняла, – ответила Катя.

Она взяла стопку тарелок и пошла к первому столу. Старалась поставить аккуратно. Но руки дрожали от напряжения.

– Не так, – раздался голос Агриппины. – Смотри: тарелки должны быть на два пальца от края. Не ближе, не дальше. Люди должны садиться удобно.

Катя поправила.

– Хорошо. Теперь кружки. У ручек должно быть одинаковое направление – вправо. Это не каприз. Это порядок.

Катя снова кивнула. Внутри что-то шевельнулось. Неужели так важно – куда смотрит ручка? Но она промолчала.

Через полчаса столы были почти готовы. Катя взяла последнюю стопку кружек. Одна из них выскользнула и упала на пол. Звук был громкий. Кате повезло, что посуда была железная и не могла разбиться.

Все обернулись.

– Осторожнее! – резко сказала Агриппина. – Мы здесь не в студенческой столовой. Каждая вещь – на счету. Посуда не разобьётся, но может помяться.

Катя покраснела. Хотелось сказать: «Я не специально». Слова уже рвались наружу, но она вспомнила вчерашние слова матушки: смирение – это не оправдываться.

Она опустила глаза и тихо сказала:

– Простите.

Агриппина посмотрела на неё внимательно.

– Ладно. Продолжай. Но учти: здесь случайностей не бывает. Всё от невнимательности.

Катя сжала губы и подумала : «От невнимательности? Да я стараюсь изо всех сил!» Но промолчала.

К обеду столы были готовы. Сестры вошли в трапезную, сели. Катя стояла у стены, наблюдая. Внутри было чувство тяжести. Она сделала всё, как могла, но слова Агриппины продолжали звенеть: «Случайностей не бывает».

После трапезы началась уборка. Катя помогала мыть посуду. Вода была горячая, пар бил в лицо. Ложки и вилки гремели в контейнерах.

Вдруг раздался голос Агриппины:

– Кто сложил ножи вместе с ложками?

Катя замерла. Это сделала она, в спешке.

– Я, – сказала она тихо.

– Разве я не говорила? – голос Агриппины стал твёрже. – Здесь не место для невнимательности. Если каждый будет делать «как попало», у нас начнется хаос.

Катя почувствовала, как лицо горит. Внутри поднималось: «Ну почему сразу «хаос»? Я просто перепутала! Я же только учусь!»

Она открыла рот, но вовремя остановилась. Сжала зубы.

– Простите, – сказала она снова.

Агриппина посмотрела строго.

– Исправь.

Катя кивнула и молча переложила приборы.

Вечером, когда они вместе мыли полы, напряжение снова вернулось. Катя двигала швабру и думала: «Почему она такая строгая? Неужели нельзя мягче? Я ведь стараюсь.»

Слёзы подступали к глазам. Но рядом стояла Варвара и шепнула:

– Не бери близко к сердцу. Агриппина всех так учит. Она сама строгая к себе – и к другим тоже.

– Но тяжело, – прошептала Катя.

– Зато научишься быстро. У неё порядок, как в аптеке. Потом спасибо скажешь.

Катя промолчала. Внутри было горько, но слова Варвары немного согрели.

Поздно вечером, в келье, она села за стол и открыла тетрадь.

Руки дрожали от усталости. Но писать нужно было.

«Сегодня первый день с Агриппиной. Она строгая. Сказала: «Случайностей не бывает». Я хотела оправдаться, но вспомнила слова матушки. И сказала только: «Простите». Было тяжело. Внутри хотелось кричать: «Я стараюсь!» Но я промолчала. Может быть, это и есть начало смирения – когда молчишь не потому, что согласен, а потому, что хочешь сохранить мир. Но пока мне больно. Очень».

Катя отложила ручку, посмотрела на потолок.

«Смирение – не молчание ради молчания, а молчание ради мира. Смогу ли я научиться этому?»

Она закрыла тетрадь, легла на кровать. За стеной слышался кашель, скрип дверей. Монастырь жил своей жизнью.

Глава 4

Утро шло привычным чередом. Колокол, молитва, служба, трапеза. Катя уже знала дорогу в трапезную, знала, куда ставить тарелки, как правильно расправлять скатерти. Но напряжение внутри не уходило: каждое движение сопровождалось страхом ошибиться.

Агриппина была рядом. Сегодня она распределяла обязанности громче, чем обычно: паломников ожидалось много, нужно было подготовить и трапезную, и дополнительную комнату.

– Катя, не так! – её голос прозвучал резко. – Смотри, скатерть перекосилась. Разве можно так?

Катя опустила глаза и поправила. Сердце сжалось.

Через несколько минут Агриппина снова окликнула:

– Кружки ставишь неровно. Посмотри, все ручки в разные стороны. Сколько раз говорила?

– Простите, – прошептала Катя, но внутри зашумело. Я стараюсь! Почему всё время не так?

Когда третье замечание прозвучало – «не топчись на месте, быстрее двигайся!» – Катя не выдержала.

– Я делаю, как могу, – вырвалось у неё, громче, чем следовало. – Я ведь только учусь!

Тишина повисла на секунду. Варвара, стоявшая рядом, замерла с подносом в руках. Евдокия прижала губы.

Агриппина посмотрела строго, но не ответила. Просто отвернулась и продолжила раздавать указания.

А у Кати внутри всё горело: «Зачем я так сказала? Но и молчать больше не могу. Это несправедливо».

После трапезы матушка позвала Катю к себе.

В кабинете было спокойно. На подоконнике цвёл фикус, на столе лежала раскрытая книга.

– Екатерина, – сказала матушка мягко. – Мне сообщили, что ты ответила сестре Агриппине с раздражением. Это правда?

Катя опустила глаза.

– Да, матушка. Я устала и… не сдержалась.

– Устала – это понятно, – сказала матушка. – Но помни: усталость никогда не оправдывает резкое слово. Усталость – это испытание. Вот тогда и проверяется наше смирение.

Она взяла в руки книгу и прочла:

«Гордость всегда ищет оправдания. Смирение всегда ищет прощения».

– Видишь, Катя? – продолжила матушка. – Ты хотела сказать: «Я стараюсь, я не виновата». Это и есть голос гордости. А смирение – это сказать только: «Простите». Даже если ты не виновата.

Катя молчала. Слова были простыми, но внутри они отозвались болью.

– Гордость, – продолжала матушка, – это корень всех страстей. Она делает сердце жёстким. А смирение – как вода. Оно мягкое, но именно оно пробивает камень. Без смирения человек в монастыре не сможет прожить и месяца.

Она помолчала и добавила:

– Я хочу, чтобы ты встретилась со старцем Саввой. Он многое пережил и понимает человеческую душу. Попроси у него совета, как бороться с этой горечью в сердце.

Катя пошла по указанию матушки. Старец жил в маленьком домике рядом с храмом. Ему было за восемьдесят, он почти не служил, но принимал сестёр и паломников.

Катя постучала.

– Войдите, – раздался тихий голос.

Комната была маленькая: кровать, иконы на стене, несколько книг, стол с лампой. За столом сидел худой монах с белой бородой, в простой рясе. Его глаза были светлые и ясные, как у ребёнка.

– Здравствуй, дочка, – сказал он. – Садись.

Катя села и вдруг почувствовала, что все слова куда-то исчезли.

– Матушка послала тебя? – спросил старец.

– Да. Я… – голос дрогнул. – Я не могу смиряться. Сёстры делают замечания, а у меня внутри всё кипит. Я стараюсь, но чувствую только горечь.

Старец улыбнулся мягко.

– Ты думаешь, смирение – это когда тебя хвалят за старание? Нет, дочка. Смирение – это когда тебя не хвалят, а ты всё равно благодаришь Бога.

Он помолчал и добавил: