Вырь. Час пса и волка

– Мне нужно к тебе как-то обращаться, – вздохнул незнакомец. – С этим ничего не поделаешь. Даже если ты не хочешь называть мне своего имени. Не называть же тебя и дальше грачонком, ведь так?

Незнакомец помолчал, и молчал он долго. София успела испугаться, что он начнёт кричать. Возможно, даже ударит её по лицу.

София вдруг поняла, что лицо её и вправду ощущается тяжело, неправильно. Она коснулась своего лица. Запястье её так и застыло, поднятое.

– Не снимай повязку, – в голосе незнакомца София уловила тревогу. – Ещё рано.

София с трудом присела, ощупала на себе незнакомую одежду и плащ, служивший покрывалом. От плаща пахло конским потом и навозом. Она повернулась и уткнулась носом в стенку шалаша, служившего ей укрытием.

– Теперь это твои вещи. Не бойся их запачкать. Они и без того нуждаются в стирке. Я должен сказать. Должен был сразу, но не хотел пугать тебя. Я знахарь. Зна-харь. Прости, я плохо говорю на твоём языке. Понимаешь, что я говорю? Мне стоило сперва… спросить тебя об этом.

«Знахарь!» – София помертвела, представив, как этот незнакомец притрагивался к её телу, пока она была без сознания.

Притрагивался. Притрагивался. Человек со шрамом на лбу. Запах гари и мочи. И ещё – сладко-приторный. Запах разложения. Она была знакома с этим запахом. Ей часто приходилось видеть мёртвых, провожать их в последний путь вместе с отцом.

Но тот человек со шрамом был живым. И он делал ей больно.

– Нет-нет, – словно прочитав её мысли, незнакомец стал говорить быстрее. – Я не стану дотрагиваться до тебя без твоего разрешения. И никто больше не станет. Не веришь? Разумеется, не веришь. Так даже правильней.

София схватилась за повязку у себя на голове и, прежде чем незнакомец успел её остановить, сорвала, оставив болтаться на шее.

Незнакомец вскочил с места, но тут же замер на полусогнутых ногах, не успев приблизиться. Теперь они смотрели друг на друга, глаза в глаза.

София не двигалась. Теперь, когда левый глаз перестала скрывать повязка, она почувствовала себя немного спокойнее.

Но что-то в поведении незнакомца показалось ей в этот момент неправильным.

– Ты… – незнакомец недоуменно воззрился на неё, будто увидев перед собой нечто неожиданное. – Твой глаз. О, нет! Этого не должно было произойти. Нет-нет! То есть, я хотел сказать… Послушай. Послушай меня, грачонок. Ответь. Ты способна видеть левым глазом?

София заморгала. Нечто и правда мешало ей видеть, как прежде. Она повернулась, села прямо. Сощурилась, силясь разглядеть неясный силуэт, мелькающий за костром.

Силуэт не поддавался, не позволял явить себя. Но и не исчезал.

София вспомнила боль в левом глазу и содрогнулась, испугавшись повторения. Но вместо того, чтобы вновь разрыдаться, она заставила себя приглядеться к неясному силуэту, неисчезающего за костром.

Не до конца осознавая, что делает, София накрыла правый здоровый глаз ладонью, продолжая смотреть только левым.

Сердце пропустило удар.

– «Чтоб мне тело нарастить!» – в голову вполз тягучий голос. – «Она меня видит!»

Из черноты на неё смотрело безмолвное существо. Сквозь пакли волос, больше походящую на свалявшуюся шерсть, горели угольки красных глаз. Заместо морды – улыбка, некогда принадлежащая человеку.

София уже видела такие улыбки. У мертвецов в церкви, когда рот их был набит землёй, а губы – зашиты плотной нитью.

5. Благота

Выглянувшее из-за туч полуденное солнце припекало спину сквозь одежду. Благота с опаской покосился вниз с крутого склона, приседая к влажной земле. Натоптанная звериная тропа давно растаяла в высокой траве. Каждый новый шаг приходилось делать вслепую.

Благота сглотнул от страха, отвернулся. Вила ждала его наверху, в тенистых зарослях. Она в тягостном молчании наблюдала за его неуклюжим подъёмом. Благоте пришло в голову, что виле доставляет удовольствие созерцать его страдания. С каждым разом она выбирала всё более хитрые пути. Сама же вила выглядела решительно не уставшей.

Между тем Благота надеялся, что в случае его падения со скалы господица Скалы Слёз не станет лить горькие слёзы после его смерти, а проявит снисхождение и дарует ему должное исцеление. Благота остановился возле кустов шиповника, выставляя осиновую палку в траву и почёсывая сгоревшую на солнце шею. Что-то привлекло его внимание в зарослях на соседнем хребте.

Три горных серны с тёмными масками шерсти на вытянутых головах пробирались в сторону леса. Последняя из них остановилась, увлеченная побегами шиповника.

В животе у Благоты заурчало. Он тоскливо поморщился, пытаясь вспомнить, когда последний раз ел тёплую пищу.

– То, о чём ты говоришь, – сверху донесся задумчивый голос вилы, – далеко отсюда.

– Верно, – Благота заставил себя продолжить подъём. – Княжество Инверия там, на северо-западе. Два месяца пути. Может, меньше – если будет везти.

– Север, юг. Разницы никакой, если говорить о сделке с божеством. Мизгирь. Ему некуда бежать и прятаться. Явидь станет следовать, станет прятаться в людях. В случайностях.

– Разве я сказал, что он пытался бежать и прятаться? Снова заглядываешь вперёд… господица.

Благота добрался до спасительной тени, встал рядом с вилой. Она не шелохнулась, скрещивая их взгляды. В этот раз её глаза оказались цвета зазеленевшего после дождя хмеля, прорастающего в долине Кантар, откуда он был родом.

– Твои глаза как зеркальца, – вырвалось у него.

– Знаю. Такие же пустые.

– Что? Нет. Я имел в виду вовсе не это. Они сияют, как зеркальце. Причудливо отражают свет. О, солнце! Неужто ты обиделась? Тогда прошу, залезь мне в голову, чтобы убедиться, что я не вру. Только не так сильно, как в прошлый раз.

– Знаю, что не врёшь. Твоё сердце очень громкое.

Вила возобновила молчание, опустив ресницы. Лёгкий ветер качнул её густые спутавшиеся волосы, сплетая золотисто-русые и серебряные пряди. Благота успел заметить обнаженное ухо вилы – маленькое и аккуратное, едва заостренное.

– Как давно ты?.. Кхм. Как давно ты на этой горе?

Вила не отозвалась.

У Благоты возникло ощущение, что она снова отдалилась от их разговора. Он неторопливо отступил и прислонился спиной к дереву. Поморщился с досадой. Его вывихнутая голень болела.

– Тебе известно, зачем Явидь сшивает души? – вдруг спросила вила.

Благота оправил гайтан с серебряной подвеской у себя на шее. Не нашёлся с ответом.

– Зачем?

Он догадывался, что виле будет известно больше о двоедушничестве, нежели ему самому. Не без оснований считалось, что дивьи люди, – вилы, белоглазые, горыни и прочие, – ведали первобытными знаниями.

– Божество никогда не забирает душу полностью, – вила смотрела мимо него. – Что-то всегда остаётся. Поэтому Явидь сшивает души вместе. И ждёт, когда души срастутся в нечто иное. Что легко поглотить. Или…

Вила умолкла на полуслове. Благота проследил за её взглядом, но ничего не увидел. В зарослях было пусто, за исключением вездесущих ящериц.

– Или? – сдался спустя долю тягостного молчания Благота.

– Явидь ждёт, когда рана от её игл… как вы говорите? – вила в глубоком раздумье подбирала слова. – Воспалится. Да. Воспалится. Именно так. Когда происходит расхождение швов – место воспаляется.

Благота изумился той проникнутой радости, что озарилась вила, стоило ей вспомнить подходящее слово.

– Впрочем, – довольная собой вила, будто в усталом танце, развернулась на месте. С волос её слетел яркий цветок. – Не стану заглядывать вперёд.

Вила шагнула вглубь леса, слегка пританцовывая в такт неслышимой музыки.

– Ну же, Благота. Продолжай. Что было потом с той юницей и двоедушником?

Благота вынудил себя отстраниться от ствола дерева и шагнуть следом, оступаясь на больной ноге.

– Потом? Потом миновала зима, прошло лето…

6. Мизгирь

Скоморох выскочил из-за повозки. Пальчиковая кукла на его руке приблизилась к самому носу Грачонка. Юница присела, в испуге закрыла голову руками.

– А-ай! Мальчик! А, мальчик? – пискляво заголосил скоморох. – Не хочешь угостить Петрушку сладостью? Ну же! Не жадничай! Не то Петрушка вцепится тебе в но-ос!

Грачонок дрожала, готовая разреветься.

– Ой-ой! – скоморох оценивающе склонил ухо к плечу. – Что это у тебя на лице? Ты что, настолько непутёвый, что глаз ложкой выбил?

Мизгирь с размаху приложил скомороха тростью по затылку. Скоморох жалобно ойкнул, присел на корточки. В точности как Грачонок.

– Пошёл вон, – Мизгирь едва удавил в себе желание раскровенить скомороху нос. – Иначе я твою пальчиковую куклу тебе в задницу засуну.

– Да ты что, урод? Очумел, что ли?! – голос скомороха перестал быть писклявым.

– «Я бы на это посмотрел», – с деланой весёлостью отозвался Каргаш. – «Эй, коза одноглазая. А ты?»

– Пошёл, – Мизгирь схватил скомороха за грудки одной рукой. – Вон, – оттолкнул прочь.

Проводив удаляющегося скомороха пылающим взглядом, Мизгирь повернулся к сиротке. Грачонок стыдливо отворачивалась, вытирая запястьем нос.

В одежде, которую Мизгирь раздобыл для Грачонка, она действительно походила на мальчика. Мужская рубаха и порты из серого сукна сидели на ней чересчур мешковато. Из-под войлочной шапочки торчал неровный срез белёсых волос. За спиною – плетёный кузовок с купленной на торге утварью.

На правом глазу Грачонка блестели слёзы. Левый глаз был скрыт за чёрной повязкой.

Мизгирь открыл было рот, но сказать ничего так и не успел. В узком проулке между торговыми лавками возник юнак в одежде послушника. Монашеская цепь на его груди мерцала в свете солнца, вышедшего из-за туч.

– Твой вклад в строительство храма, добрый господин! – послушник сунул Мизгирю под нос коробок для пожертвований. – И вот здесь – обязательно поставь подпись. Каждый день мы молимся за благотворителей и украсителей, дабы Податель простил им все грехи!

Поверх коробка лёг запачканный пергамент, испещренный знаками – подобиями подписей, оставленных безграмотными людьми.

Каргаш приблизился и указующе ткнул в пергамент расплывчатым пальцем.

– «Поставь-ка за меня».

***

– «Вставай, сраный ты идиот».

Мизгирь резко просыпается, испытывая необъяснимую тревогу. Садится на лавке. Дрожащими пальцами нащупывает под собой старые кожаные рукавицы.

Вокруг густеет тьма. Мизгирь не в состояние вспомнить, что с ним произошло. Другие органы чувств пытаются заменить зрение: он слышит как за стенкой раздаются всхлипывания.

«Где я, чёрт побери? Почему так холодно?»

Глаза его привыкают к темноте. Мизгирь различает слабый свет в глубине горенки, проникающий из-под дверцы.

Память возвращается, захлёстывает волной. На дворе ночь, он проспал весь день. 

– Мать вашу раз так! – Мизгирь находит в темноте свою трость – мёртвую ветку, обструганную ножом.

В полдень они набрели на заброшенную избу в затопленной деревне. Натопили печь, натаскали воды из пруда… а затем он случайно уснул, присев в сенях, чтобы переодеться с дороги. Теперь подобное происходило с ним чересчур часто – он засыпал на ходу, стоило ему лишь немного позволить себе расслабиться.

Мизгирь выпрямляется, но тут же бьётся головой о полку. Шипит от боли. Затем на ощупь движется к свету, припадая на трость.

В тот день за исцеление воеводы и инверийки он заплатил слишком многим: шов Явиди, скрепляющий его душу с телом, теперь доходил ему под кожей до кончиков пальцев на руках и ногах. Левая же нога и вовсе утратила чувствительность, став при этой чёрной, как от настоящей гангрены. Картину добавляли судороги лица, появляющиеся каждый раз, стоило ему хоть немного начать испытывать волненье.

Но иначе поступить в тот день Мизгирь не мог. Слеза Явиди – всё равно что сильный яд. Без помощи кудес тело Грачонка не способно было бы выдержать изменений.

Как тело Мизгиря оказалось неспособным выдержать сего подвига.

Мизгирь сгибается пополам и начинает кашлять. Чувствует на языке медный вкус крови.

– «Теперь ты один в один злодей из сказок», – вытирая подбородок, Мизгирь вспоминает измывательства над ним Каргаша. – «Дети, завидев тебя, писаются со страху. Иди-ка, подыши на ладан, а то скоро помирать уж пора. И это в твоём-то возрасте, ай-яй-яй».

Не пройдя и трёх шагов, ладонью Мизгирь натыкается на гвоздик, на котором ранее он оставлял свою шапку и сумку с вещами. Гвоздик пуст.

Мизгирь водит носком сапога по полу. Кто-то рылся в его вещах. Сумка валяется под лавкой, вещи разбросаны.

– Грачонок?

Мизгирь цепенеет, горло его сжимает дурное предчувствие.

– Только не вздумай… – спотыкаясь в сенях, Мизгирь спешит к свету. Трость стучит по полу в такт его заходящегося от волнения сердца.

Толкнув плечом дверь, Мизгирь оказывается в горенке. Взгляд его тут же падает на Грачонка, сидящую на полу перед печью. Света от зажженной лучины слишком мало, он едва различает во что она одета. Но Мизгирь знает наверняка, что на ней льняная рубаха и полушерстяная чёрно-красная юбка, подпоясанная цветным пояском. Ведь это ему пришлось отыскивать для неё каждую вещь.

В руках у Грачонка блестит железо.

– Нет, стой! – Мизгирь роняет трость. – Замри, девочка. Очень тебя прошу – замри.

В руках у неё не что иное, как его рунический нож – остро заточенное изогнутое лезвие.

Волосы Грачонка – светлые и расплетённые, – окрашены тусклыми бликами света. Лицо мокрое от слёз.

Мизгирь чувствует себя стоящим на тонком льду. Один неверный шаг, резкое движение – и лёгкие заполнит ледяная муть.

– Грачонок. Посмотри на меня. Ну же. Посмотри, не бойся. Прошу тебя, опусти нож.

Мизгирь делает шаг – тщится сделать. Его злит беспомощность, злит тело, не поддающееся его воле. Но он вынуждает себя двигаться медленно и осторожно, не сводя взгляда с застывшей на полу юницы.

Грачонок оцепенело смотрит в стену перед собой.

Мизгирь падает рядом с ней на одно колено, хватает за предплечье. Тянет к себе нож. Грачонок испуганно дёргается, стоит ему её коснуться.

Застигнутый врасплох, Мизгирь теряет осторожность. Грачонок, так и не выпустив ножа, начинает отбиваться от него, с невероятной силой высвобождаясь из его хватки.

Боль от пореза Мизгирь чувствует не сразу. Жжение возникает лишь тогда, когда Грачонок застывает, удерживая нож на расстоянии вытянутой руки. Она смотрит на то место, что прорезало лезвие.

Мизгирь кладёт ладонь себе на грудь, пальцами чувствуя теплоту крови.

– Всё в порядке, ты не попала в крупный сосуд. А теперь брось мой инструмент. Будь любезна. Я не разрешал тебе его трогать.

Только теперь Мизгирь замечает, что волосы Грачонка обрезаны над ухом.

Перепуганная юница кладёт на пол нож, хватается за юбку, будто желая укрыться подолом.

На ней нет глазной повязки, и в полутемноте перед ним светится, отражая свет, иззелена-синий глаз с узким вытянутым зрачком.

– Вот так, – согласно кивает Мизгирь, убирая нож в сторону. – А теперь давай-ка вспомним, что нужно делать, чтобы успокоиться. Вдох. Давай. Глубокий вдох.

Грачонок привстаёт на коленях, не сводя обеспокоенного взгляда с крови, стекающей между его пальцев. Губы юницы дрожат, будто она вот-вот вымолвит извинение.

Но Грачонок молчит. Молчит по-прежнему, как молчала все эти дни. И лишь виновато посматривает на его несчастное лицо, искажённое судорогой.

– Ты должна упокоиться. Должна научиться. Повторяй за мной. Вдох. Выдох. Ты пыталась отрезать себе волосы? Не самое подходящее время посреди ночи ты выбрала. Давай поднимемся. Помоги калеке встать.

Над юницей возникает размытая тень – сущность, походящая на склонившегося длиннорукого зверя. Тень внимательно смотрит на них с высоты своего роста, спрятав руки за спину.

– «Она злейший враг самой себе», – Каргаш изображает чувство горести. – «Ну же! Если смерть избавит её от страданий – будь мужчиной. Помоги ей покончить со всем этим. Твоя забота нужна ей меньше всего».

– «Забавно выслушивать советы от ничтожества, который даже не может увидеть своего отражения в зеркале», – мысленно отзывается Мизгирь, прерывая разглагольствования беса. – «Хватит привлекать к себе внимание, Каргаш. Я про тебя и без того забыть не в состоянии».

– «На что мне твоё внимание?» – делано обижается Каргаш. – «Пф! Теперь ты не единственный, кто меня видит».

Бес плавно указывает подобием руки на голову Грачонка, сидящей к нему спиной. Зловеще молвит, растягивая слоги:

– «Повторюсь! Интересный глаз тебе удалось сотворить тогда. Впервые вижу такое уродство. Истинно – впервые».

Грачонок затыкает уши, опускает голову. И тогда Мизгирь с ужасом осознаёт. Она не просто видит Каргаша. Она его ещё и слышит.

– «Вот оно – моё зеркальце», – усмехается бес, воздевая лапы в стороны. – «И всё благодаря тебе, слабоумный ты лекарь! Благодаря тебе!»

***

Грачонок могла видеть обратную сторону Покрова глазом, скрывающимся под повязкой. Глазом, созданным искуснейшим плетением кудесовых нитей. Искуснейшим настолько, что Мизгирь был не способен сплести его самостоятельно.

Слеза Явиди, что он отдал Грачонку в тот день, выполнила своё предназначение сполна.

Однако всё же оставалось нечто, что даже слеза была не в силах исправить.

Со дня пробуждения Грачонок не произнесла ни слова. Сложно было выделить из её тягостного молчания какие бы то ни было достоинства. Хотя одно всё же имелось. В Савении успешно торговали инверийцами, называя их «исчадиями, сношающимися с белоглазыми». Услышь кто-то, как Грачонок говорит с заметным инверийским говором, неприятностей в дороге могло стать в разы больше.

Но «инверийское исчадие» оставалась немой, умалчивая о дикости и звериной лютости самих савенов. Грачонок не просто отказывалась говорить на языке убивцев, но и на родную речь не откликалась вовсе.

– Мне жаль, но из-за войны все пути до Бравена закрыты. Нам остаётся бежать на юг.

Мизгирь не мог вынести отчуждения в её взгляде. То было год назад, когда они были вынуждены искать способ переправиться через реку Ярынь, отделяющую старую границу Инверии и Савении.

– Мы должны отступить на земли Савении, грачонок. Мне жаль.

Первое время их совместной жизни Грачонок избегала прикосновений, редко поднимала взгляд. Подолгу сидела в одиночестве, забиваясь в углы и поджимая ноги. Мизгирь споил ей огромное количество успокаивающих зелий и отваров.

– «Как только ты её пьяницей не сделал», – дивился Каргаш.

Вскоре Мизгирь стал замечать, что Грачонок подкармливает мышей. Она могла сидеть подолгу, не шевелясь, наблюдая, как зверьки заходят к ней на ладонь.

Мизгирь не вмешивался. Первая её улыбка с тех пор, как они стали скитаться вместе – заслуга этих треклятых грызунов, гадящих в его вещи.

7. Благота

Ноги онемели, утратили чувствительность в ледяной воде ручья. Благота встал на скользкий валун, дожидаясь, пока зябкость отступит. Краем уха он услышал шелест, повернулся. Чёрно-жёлтая саламандра скрылась в густой зелени на берегу.

Вила со свойственной ей лёгкостью выбралась из воды чуть выше против течения и теперь ждала его, облюбовав мшистую кочку, сочащуюся водой.

– Твоя история изобилует деталями, – с обвинением высказалась она, когда Благота с трудом выбрался из ручья.

Тяжело дыша, Благота выпрямился. Взгляд его зацепился за жёлто-бурую бабочку, садящуюся на волосы вилы.

Благота тихо кашлянул, прочищая горло.

– Я здесь ни при чём, – он выставил в землю палку и протянул согнутый палец к виску вилы, надеясь переманить бабочку к себе. – Жизнь так устроена.

Благота ожидал, что вила отстранится, но она не двинулась с места, прожигая его сверкающим взглядом. Бабочка вспорхнула, не возжелав прикосновения, и закружилась в тревожном танце вокруг них.

От вилы пахло терпко-горьким разнотравьем.

– У тебя есть имя? – Благоте не хватило духу коснуться её волос, и он опустил руку. Неуклюже оступился на больной ноге. – Не обязательно настоящее.

Благоте показалось, что вила борется с желанием вновь залезть ему в голову. Как маленькая девочка при виде куля со сладостями.

– Смильяна, – дремотно ответила она, и глаза её стали синими, как вода в ручье. – Называй меня так.

– Прекрасное имя. Годится для героини лирических песен.

Благота ещё раз оступился, в этот раз показательно. Леляя надежду, что вила смилуется и явит ему свое целительское умение. Но Смильяна не обратила на его потугу ни малейшего внимания.

– Я желаю слушать о юнице и двоедушнике, – потребовала Смильяна, брови её не дрогнули. Однако по голосу Благота догадался, что она не собирается торговаться. – Впредь не отвлекайся.

– Горы нагоняют сонную усталость. Постоянно тянет прерваться. Но сильней усталости меня терзает любопытство. Поэтому позволь ещё один вопрос. Куда мы идём? Молю, только не заводи меня в пещеру на съедение бескудам.

Смильяна склонила голову к плечу – это её движение каждый раз вызывало у Благоты тягостное чувство.

– Лекарь пожертвовал собой, но спас только тело несчастной, совсем забыв про душу, – взыскала она, перешагивая через его вопрос. – Имеет ли смысл такое спасение за столь большую цену?

Благота слегка склонил голову, будто признавая справедливость замечания.

– Уверен остаюсь я лишь в одном, – он снова выставил в мягкую землю осиновую палку. – Лекарь придерживался убеждения, что мы не несём ответственности за чужие поступки. Но несём за свои.

8. Мизгирь

– Пойдём, Грачонок, – отбрехавшись от послушника и его благотворительности, Мизгирь громко шмыгнул. Нос нещадно саднило из-за пыли. – Пойдём, купим тебе крендель.

Грачонок покачала головой, не смея поднять взгляда на его дергающееся от волнения лицо.

– Не хочешь? Ишь ты! Ещё и уговаривать её надо, гляньте-ка. Последний раз предлагаю. Пойдём. Хочешь тебе крендель, хочешь – петушок на палочке. Так уж и быть. Можешь взять побольше. Угощай своих мышей, сколько в них влезет. Хоть в колобков их преврати. Ты же знаешь, что такое «колобок»?

Грачонок кивнула и попробовала изобразить благодарную улыбку – вышло это у неё печальней некуда.

Яркое теплое солнце отражалось в золоченых куполах церкви, возвышающейся над ярморочными сооружениями. Площадь перед церковью гудела с самого утра. Торговцы ютились в шалашах, крытых рогожами, толпились возле телег и возов с самыми различными товарами. Воздух был наполнен сотней свистов. Праздношатающиеся скоморохи и зазывалы стреляли в прохожих прибаутками, играли на дудках и балалайках.

Шумно и грязно. Всё, как Мизгирь не любил.

Они шли вдоль ряда с украшениями. Грачонок, опасливо озираясь по сторонам, придерживала Мизгиря за край накидки. Первое время Грачонок сильно пугалась, видя проходящих мимо женщин в рогатых киках и нарядных понёвах, украшенных бубенцами. Теперь же она шла уверенней, и во взгляде её взамен страха вспыхивало восхищение. На севере, откуда они пришли, женщины предпочитали носить сарафаны и расшитые венцы. Неудивительно, что юницу притягивала таинственность чужеродной красоты.

«Бродить по дорогам в одежде мальчишки безопасней», – думал Мизгирь, припадая на трость. – «И всё же подрастающей девушке нужен женский наряд. Может быть, наглядевшись на праздничные одежды, она наконец-то захочет и сама примерить…»

Громкое биение сердца. В правую руку Мизгиря вгрызлась свирепая боль. Он остановился как вкопанный, и Грачонок налетела на него со спины. Подняла свой вопрошающий взгляд.

Мизгирь попытался сокрыть своё волненье. Он криво улыбнулся, чувствуя, как сводит скулы.

– Ну вот. Давай-ка глянем, что тут…

Мизгирь, представляя себя полным недотёпой, подковылял к первому подвернувшемуся столу с разложенным товаром. Скользнул взглядом по перстням и браслетам – витым и плетёным.

Грачонок робко подошла к столу вслед за ним и, затаив дыханье, стала разглядывать поясные подвески. Пока Грачонок отвлеклась, Мизгирь зашёл ей за спину, хворо припав на трость. Он позволил себе покривиться от боли, пока выдалась возможность. Вытер плечом стылый пот с шеи.

Тело его держалось на одном лишь честном слове – шов Явиди распадался стежок за стежком.

– «А ведь слеза Явиди пришлась бы очень кстати», – Каргаш вместе с Грачонком разглядывал товары у прилавка. – «Но как быть? Ведь ты истратил все, что имел. Но стоило ли оно того? Даже если она вырежет себе бесовской глаз, после того, как ты исколол её руки иглой, люди продолжат шарахаться от неё в ужасе…»