Киевская Русь. Волк

– Не по нраву, Мстислав. Гуляния на Купалу – то для молодых и любящих.

– А ты не молода, что ли?

– Молода, да никем не любима.

Мстислав от таких слов вспыхнул, но сдержался.

– Глупости! – ответил только. – У тебя еще все впереди.

Святослава лишь рассмеялась горько.

– К несчастью, у меня уже все позади! Никто не хочет меня приголубить да в жены позвать. Никому не нужна срамница болгарская. Я то и сама понимаю, вот и не ропщу.

– Перестань, – сказал Мстислав и остановил ее, взяв за руку. – Кто полюбит тебя по-настоящему, на это не посмотрит.

И взглянул на нее глазами своими голубыми, будто сказать что-то хотел, да не решился.

Святослава далее двинулась, не заметив смущения сотника, а когда отошли от празднующих прилично, попросила молодца:

– Ты бы шел обратно, Мстислав, да гулял. Ты молод и красив. И болгарки на тебя вон как поглядывают, я все заметила, – она улыбнулась.

– Но я тебя стеречь взялся, вот и отведу до дому.

– Не стоит, – сказала спокойно девица и руку ему на грудь положила. – У меня кинжал с собой. Болгары меня не тронут, а ваши все на гулянии. Да и побыть я одна хочу. Вот и прошу оставить. Тем более что мне грозит, поругание? Так я и не девка давно, поневоле много… – тут Святослава осеклась. Лишнее сказала, но понадеялась, что друг ее не понял. – Лучше иди.

И сама ушла прочь от сотника, ответа не дождавшись.

Мстислав же еще долго ей вслед смотрел. Грудь его от волнения высоко вздымалась. Понял, что за тайну она хранила и за что Волк ее срамницей назвал. Все понял да расслышал. И на друга своего еще пуще разозлился. Разве можно девицу упрекать, что попользовались её красотой да слабостью! Чай, не по ее же воле то было? Да и кто удержится от прелестей таких, как у Святославы? Дурак лишь только! Вот и пропала девица из-за красоты своей. Да ее за то еще больше любить надобно и миловать, раны девичьи лаской залечивать. А его друг нехорошо поступает, срамницей понося, ой как нехорошо. Развернулся молодец да пошел обратно на гуляния, полный решимости с воеводой поговорить серьезно.

***

Волк же хоть и выпил медовой, но был трезв, как стеклышко, ни хмельному, ни бабам его рассудком управлять не позволял. Знал о том Мстислав, вот и позвал в сторонку. Решил сейчас поговорить, как друг с другом, на равных, а не завтра, когда он под начало воеводы снова встанет.

– О Святославе толк хочу вести, – сказал молодец.

Волк замер в ожидании. И почему ему на Купалу опять об этой девке напоминают, когда его болгарки ждут?

– Ты ее тогда срамницей назвал, помнишь?

– Ну, помню.

– Я понял, почему. Только смотри, Ярослав, я с тобой как с другом хочу поговорить, как брат твой названый.

– Так говори, не тяни! Будто лучше времени и места не найти было о ней толковать, – съязвил Волк, но Мстислав намека не заметил, был взволнован слишком.

– Так вот, – начал Мстислав. – Было у Святославы ранее всякое, вот ты и зовешь ее скверным словом. Только нехорошо, Ярослав, поступаешь. Что по неволе было, зато девок жалеют, а не обзывают.

– Да? А если по неволе было много раз? Да еще и в хлеву среди свиней, куда она по своей воле служить пошла да оставалась, позор снося?

– А ты откуда о том ведаешь?

– Сама сказала.

Мстислав замолчал. Не знал того, но еще пуще стал в своей правоте убеждаться.

– Тебе девица душу свою открыла, самое позорное и сокровенное сказала, а ты плюнул туда и потоптался, отвернувшись от нее.

– А что мне ее, к груди своей прижать? Да делить с другими?

– Да ее ли в том вина? Она вон какая красивая, вот и не избежала участи скверной. Да хоть тысячи раз то было! Какая разница?

– Большая! Она не лучше, чем рабыни обычные, что мою дружину обхаживает. В этом разница! И такую бабу к груди прижать?

Мстислав бросился к новгородцу, ткнул пальцем в грудь другу да сверкнул глазами гневными.

– Она не рабыня обычная! Душа в ней чистая, непорочная. Светлее ее, добрее и честнее я никого не встречал. Она, как Ярило, все собой освещает. То, что с ее телом сделали, душу ее не тронуло, в чистоте оставив. Такую девицу нельзя рабыней называть, коя ни чести, ни храбрости не знает, а лишь пресмыкается. Святослава лучше их и выше. И после того, что ты мне рассказал, я еще больше уважать ее стану да… – Мстислав осекся на полуслове.

– Да любить? – закончил за него друг. – Так вот почему ты за нее так заступаешься. Полюбил, что ли?

– А хоть и полюбил! Что с того? Глаза мне то не застилает, чтоб ясно на нее смотреть и видеть душу чистую.

– Вот и приголубь ее тогда да полюбись, за чем дело встало? – спросил Волк.

– Да за тем, что она меня не любит! Только друга во мне видит. Вот и молчу пред ней. Не мне сердце отдала.

– А кому?

– О том не ведаю.

Наступила тишина. Волк внимательно в друга всматривался, хотел что-то понять. Потом спросил сдержанно:

– Ты был с ней?

Мстислав от вопроса воеводы весь в гневе затрясся:

– Ты так ничего и не понял, что я тебе сейчас говорил! Она не из таких, чтобы по слабости бабьей подол перед каждым поднимать, кто ей воду нести поможет. Она сильная и гордая! Любовь ее дорого стоит! Если б она меня полюбила, как тебя когда-то, я бы все ей простил и все бы отдал за сердце верное. Она никогда не солжет и не скажет, что любит, если нет этого! Ну и что, что понасиловали? Да всякое бывает… И что не по воле сделано, куда лучше и легче, чем когда по воле собственной жена твоя ходит к товарищу ратному, а потом в лицо лжет, что любит.

Волк понял, о чем Мстислав толкует. Когда-то воевода сам поласкал женку чужую, коя к нему пришла да предложилась, втоптав тем в грязь мужа своего верного.

– Есть правда в словах твоих, – ответил Ярослав тихо. – Хуже жены лживой да неверной никого нет. Да только по мне, лучше б Святослава тогда померла, когда с ней срамное сделали.

Мстислав не сразу нашелся, что на такое ответить. Но потом ухмыльнулся снисходительно:

– Ну и дурень ты, брат мой названый! То желать можно девке обычной да нелюбимой. А Святослава особенная. Век ищи, не найдешь такую же. Такие девки жить должны да радовать глаз мужицкий, а ты ей смерти желаешь. Как есть дурак!

Волк нахмурился. Не по нраву ему стало, что друг его оскорбил. Но смолчал. Мстислав же, поняв, что товарищ обиделся, сказал:

– Ты прости меня за слова скверные, брат мой названый, да я спать пойду. Видно, сильно меня медовая разгорячила, что я глупое начал сказывать.

– А как же гуляние? – спросил воевода.

– А что мне от того гуляния, болгарки да хмельное? Не нужны мне девки эти легкомысленные. Не радуют они мне ни душу, ни сердце. Лучше спать пойду.

И ушел Мстислав в темноту, болгарок расстроив, что на его ласки рассчитывали. Волк же на место вернулся, к медовой да к двум девицам, что его тут же приласкивать начали. Но не отвечал он на их ласки более. Тяжело на душе стало. Болгарки послушные и его душу не радовали, так только, нужду мужицкую справлял с ними.

И тут ему все опротивело: и парочки целующиеся, и болгарки смазливые, и улыбки их надоедливые. Встал из-за стола и в ночке темной растворился. Шел куда глаза глядят. Только звезды попутчиками его стали. Шел и думал. А может, и вправду дурак, как друг его сказывал? Может, за гордыней своей истины увидеть не может? Но даже если и сможет, не полюбит уже впредь никогда. Слишком холодным да жестким его сердце стало. Даже если и простит единственную девицу, что сердце его когда-то радовала, полюбить, как раньше, уже не получится. Только будет ее подозрениями мучать да прошлым позором попрекать. Слишком много его со Святославой разделяло, чай, целую вечность порознь прожили. Только сынишка общий и остался от чувств их прежних.

***

Шел так Волк в своих думках, да и не заметил, как на берегу реки оказался. Опомнился только, когда прохладой с воды подуло. Думал развернуться да в терем на покой пойти, как заметил в темноте кого-то. Сидит на земле сырой, руками ноги обхватив, и плачет, голову уткнув в колени. Волк не хотел было мешать, да только плач то девичий был. А девице одной сидеть тут ночью негоже. Могло дурное случиться, а может, уже случилось?

– Эй, девица, плачешь чего? – крикнул он ей.

Девица встрепенулась, посмотрела на гостя незваного и замерла.

– Али обидел кто? Так я разберусь с подлецом, ты, главное, меня не бойся, я помочь хочу, – крикнул ей снова и стал ближе подходить.

Девица не шевелилась, хотя Волку показалась, что она убежать решила, дернувшись резко, да, видно, передумала. В темноте не мог он лица ее разглядеть, поэтому решил вплотную приблизиться. А когда подошел, сразу понял, с кем разговаривал. Сидела пред ним Святослава с глазами изумрудными заплаканными. Только звезды в очах ее отражались, еще больше грусти всему облику придавая.

Смутился Волк, что такой ее застал. Но уже поздно, чай, и она его разглядела.

– Можешь не уходить, не обижу, сам уйду, – сказал ей и уже было развернулся, как девица ему тихо ответила:

– Ты тоже можешь остаться.

Воевода к ней повернулся, посмотрел внимательно. Святослава тоже глаз не отводила. Он и сел подле да стал на воду смотреть и на звезды, что на глади темной отражались.

– Правда, красиво? – спросила Святослава.

– На ночь Купалы всегда так, – ответил Волк и умолк.

Воцарилась тишина. Только звуки воды слышались, о лодки торговые плещущей. Так и сидели вдвоем да молчали, ночь слушая.

– А чего с праздника ушел? – прервал тишину тихий голос девицы.

– Да как-то скучно мне стало, вот и ушел.

– Это с теми-то болгарками? – спокойно спросила Святослава. – Стареешь, что ли?

– Да не злорадствуй ты, – улыбнулся Волк на острое замечание. – Тех болгарок у меня каждый день новые, вот и надоели. А ты, смотрю, за мной внимательно следила на гулянии?

Святослава фыркнула пренебрежительно.

– Еще чего! Просто смех их бесстыдный по всем столам разносился.

– Из-за того и решила уйти? – спросил Волк.

Девица сразу не ответила. Снова с грустью посмотрела на воду темную.

– Мне не с кем Купалову ночь гулять. Вот и ушла.

– А с Мстиславом, что подле был? – спросил Волк. Хотел убедиться, что девица к другу его ничего не чувствует.

Святослава повернулась к нему и улыбнулась.

– А ты бы хотел, чтоб с Мстиславом?

Волк понял, что сам себя загнал в ловушку.

– Тебе решать, не мне, – лишь ответил.

Святослава снова улыбнулась, да как-то снисходительно. И снова на воду глядеть стала.

– Да это я уже поняла, что мне все самой решать приходится. Все меня в трудную минуту оставляют.

Волк смолчал на слова горькие. А что он мог сказать?

– Не хотел бы, чтоб с Мстиславом, – наконец из себя выдавил.

Красавица снова к нему повернулась, взглянула внимательно.

– Одного не пойму, зачем люди друг друга обманывают да правду не сказывают?

– И в чем ложь моя? – уточнил Волк.

– Да в том, что не хотел, чтоб я с Мстиславом пошла, и сам же для того ничего не сделал. И была бы на моем месте девка попроще да похитрее, уже давно с Мстиславом валялась бы на соломе да любилась до зорьки утренней.

– А ты того хочешь? – напряженно спросил Волк.

– А ты? – вопросом на вопрос ответила Святослава.

– Я уже сказал, что нет.

– Да ничего для этого не сделал.

– Ты не увиливай, на мой вопрос ответь, – грозно молвил Волк девице.

Святослава снова улыбнулась. Хитрила, помучить хотела своего обидчика, что ее срамницой сначала поносил, а теперь вон как о друге выспрашивает.

– Ну, Мстислав – молодец видный да сотник княжеский. Девицам трудно устоять.

– Ты про себя говори, а не про девиц…

– И ты хочешь, чтоб я вот так вот правду и сказала? Это после того, как ты ко мне у храма Бога Единого приставал, а потом с болгарками прямо перед моим носом лобызался? Нет уж, сам и мучайся, как меня мучал! – и Святослава осеклась. Поняла, что невольно в чувствах своих призналась. Но она понадеялась, что воевода ничего не понял.

Но Волк как раз таки все понял.

– Так, значит, мучаешься по мне? – спросил шепотом, чуть к ней наклонившись. – Так чего молчишь? Мы с тобой это мигом исправим.

И потянулся рукой к златым ее волосам. Святослава отодвинулась.

– Погоди, воевода славный. Я же срамница низкая, недостойная твоего внимания и ласк. Вот и убери руку свою. Негоже ей волосы девки позорной ласкать.

– А рука о позоре твоем не ведает, вот и тянется сама по себе, – пошутил Волк и снова стал волосы гладить. – Хоть и срамница ты, да сладкая.

Святослава его руку всё же отстранила, посмотрела в глаза грозно и сказала:

– Мне Мстислав мил, я ему обещалась. Вот и не лезь!

Воевода сначала оторопел от признания неожиданного, но опомнился.

– Ох и лгунья ты, Святослава! Ничего молодцу не обещала, о том ведаю. Мне Мстислав сам сказал, что не люб тебе.

– Это он солгал. Мы о том с ним договорились, чтоб не проведал о нас никто.

Волка речь такая не порадовала. Стала злость в нем просыпаться, что девка и друга его ко лжи своей приплела. Знал, что врет Святослава. Мстислав бы ему сразу всю правду сказал, не таков был, чтобы лгать да изворачиваться.

– Ох и накажу я тебя за ложь твою! – и бросился к ней, стал к земле сырой прижимать.

– Я не лгу! Была с ним уже! Ты чего думаешь, он меня каждый день до терема провожает? Просто так, что ли? – врала Святослава бессовестно, из железных объятий вырваться пытаясь.

Да в точку попала. Волк сам видел, как Мстислав вокруг нее вьется и по хозяйству помогает. Еще пуще разозлился воевода от слов девичьих. Ревность в нем нешуточная взыграла.

– Даже если и так! Ты пред всеми подол поднимаешь, вот и я мимо не пройду. Мстислав меня простит, чай, не первый он уже у тебя полюбовничек! – и опрокинул на землю девицу, юбки задирать начал.

Святослава вырывалась. Да только от сильного воеводы не убежишь. Она о том давно уже знала, чай, еще в хижине лесной два года назад всю силушку его на себе испытала.

– Да, да, солгала я, солгала! Каюсь в том! Не трогал меня Мстислав и не спрашивал ни разу! Солгала! Только отпусти меня, молю, не принуждай, меня и так боги тем прокляли. Только не ты, прошу!

И взывала она, как будто перед смертью. Волк сразу же от нее отпрянул. Услышал призыв девичий, сердечной болью наполненный. Да слова Мстислава вспомнил, что нет вины девицы в позоре невольном и не ему ее наказывать.

Отпустил Святославу, тяжело дыша. Понял, что чуть не сделал непоправимое. Понасиловал бы девку сейчас, и стал бы как те, другие, что истерзали тело ее да срамом покрыли. И она бы никогда ему души своей вновь не открыла. Не хотел того Волк. Сел рядом да стал мягко волосы девичьи рукой своей гладить.

– Все, все, не плачь. Не буду принуждать. Глупость сделал. Не плачь только.

Святослава пришла в себя, поняв, что воевода не станет ее силой брать. От благодарности бросилась ему на грудь и заплакала. Да тихо плакала, слегка подвывая, как зверек истерзанный, в коем душа болела и не поправить того уже никогда.

Волк всю боль ее прочувствовал да как свою принял. Каждое ее рыдание в душе гулом отзывалось. Хотел помочь девице, успокоить, да не знал, как. Просто гладил по голове утешающе.

Просидели они так вдвоем до ночи глубокой, пока замерзать не стали от воздуха прохладного, что с реки шел.

– Пойдем, Святослава, до терема провожу.

– Не хочу я в терем идти, – тихо сказала девица. – Что мне там делать одной, да еще в Купалову ночь?

Волк посмотрел на нее внимательно, в очи заглянув.

– Тогда куда хочешь?

Святослава не ответила, лишь продолжала на него в ответ смотреть. Волк решился спросить, что у самого на душе было.

– А если бы, Святослава, я тебя к себе отвел да любить стал? Пошла бы по воле своей собственной?

– Пошла бы… – эхом отозвалась девица.

У Волка сердце заныло от ответа столь кроткого, да столь значимого. Святославу с земли поднял, посмотрел в глаза изумрудные, в коих огоньки яркие плясали, да и взял девицу на руки. Так и понес в терем свой, что стоял неподалеку.

Глава 25

Святослава проснулась рано, когда только заря зардела. И, тихо встав с тюфяка, на коем Волк еще спал, стала одежды свои натягивать.

Надевала девица одежды да о ночке прошедшей думала. О том, как отдавалась вся до конца Ярославу, как ласкал он красавицу сначала нежно и ласково, затем жадно и настойчиво, словно ничего меж ними срамного не было. Словно снова они в лесной хижине, а она совсем ещё невинная.

Волк ее до самой ранней зорьки не отпускал. Будто вся страсть, что в нем годами копилась, вся нежность, что он глубоко в себе схоронил, этой ночью наружу вырвалась. Волк все время имя ее повторял, Славочкой называя. Святослава улыбалась ему в ответ, как солнышко. Ибо так он ее называл, только когда волю давал своим чувствам, снова Ярославом становясь, а не Волком. Девица его тоже в ответ ласкала нежнее нежного да всего покрывала поцелуями девичьими. И все было так, будто вовсе не расставались они никогда, будто и не было между ними огромной пропасти, что разделяла их на разные лагеря и заставляла делить ложе с другими, нелюбимыми. А последние слова Волка, что он ей в самом конце ночки сказал, уже засыпая, Святослава вовсе не забудет.

– Ты моя, только моя! – твердо сказал тогда Ярослав, прямо в глаза ей глядя. – И всегда ею будешь. Только мне принадлежать станешь и никому больше!

Ох как хотелось, чтобы все произошедшее ночью и слова эти не просто мимолетным мгновеньем стали, а настоящим и будущим. Но, увы, это всего лишь грезы.

Полностью облачившись в одеяния, Святослава оглянулась, чтобы бросить последний взгляд на спящего воеводу да запомнить его черты лица, жесткие да мужественные. Но тут же поймала взгляд глаз серых, что внимательно на девицу смотрели. Волк не спал.

– То, что между нами было, лучше забыть, Ярослав, – прошептала Святослава грустно.

– Отчего так? – воевода от столь неожиданного предложения нахмурился и приподнялся с перин.

– Оттого, что поутру мы снова Волк и Тодорка болгарская, и ни к чему нам о том забывать. У нас судьбы разные.

– Я так не думаю. Сам Купала нас вчера у реки ночной соединил. Сам Купала друг к другу направил.

– Вот именно что Купала, а он бог непостоянный.

– Не понимаю, о чем ты. Объясни! – потребовал Волк.

– Да что тут объяснять? – воскликнула Святослава. – Или тебе напомнить, что женка тебя законная ждет в Киеве? Чай, ты думал, что поплетусь туда за тобой, как полюбовница постыдная? Не бывать тому, Ярослав. Я здесь останусь и не стану твоей полюбовницей киевской. Оттого и говорю – позабудем обо всем! Купала нас вчера спутал, да Ярило яркий распутал.

Волк тут же с ложа мягкого поднялся и вплотную к девице подошел, нависнув над ней грозно.

– Не забыть мне уже прошлой ночки, как и запаха твоего сладкого, – и лицо его внезапно гневом озарилось. – Али задумала еще с кем полюбиться, вот и решила обо всем позабыть?

Святослава также гневно на него взглянула и отвернулась обиженно.

– Глупость сказал, – отрезала холодно.

Да воевода то и сам уже понял. Тут же привлёк к себе девицу обиженную и обнял мягко.

– Так неужели только в жене дело? Не станет она между нами. Не люба она мне.

– Но и я тебе, Волк, не люба! И не лги мне в том. Как и я не буду лгать. Нас вчера память о прошлом соединили. Вот и полюбились. Да для любви настоящей больше нужно, чем просто жажда молодецкая.

Воевода задумался. Не мог понять, что же еще ей нужно. Прочитав его немой вопрос, девица ответила:

– Нужны доверие и вера. Вера в то, что человек тебя никогда не предаст и не бросит, на край земли за тобой пойдет. А для меня Киев не край земли. И подле женки твоей живя, не смогу я до конца тебе поверить. А даже если и поверю, то болью сердца расплачусь неминуемой. А там, где боль, любовь умирает быстро. Сам о том ведаешь. Когда-то ты, Ярослав, в себе чувство светлое похоронил к девице зеленоокой, до сих пор простить не можешь. А похоть в расчет не идет. Тут ума многого не надо, чтобы пламенем страсти молодца разжечь. Я толкую о чувствах более сильных и долговечных, коих в тебе уже нет после того, как я пойти за тобой отказалась.

Волк посмотрел на Святославу внимательно, но не сказал ни слова. Вспомнил ту боль, что его одолевала поначалу, когда она руку свою в его не вложила, предав чувство верное молодецкое.

– Вот и моя настала очередь за тот поступок мучиться да ответ держать, –продолжила девица. – И пусть сейчас больно будет, чем потом. Ты между мной и женкой выбирать долго не станешь. Слышала я, что она из боярской семьи, не дадут тебе с ней разойтись. А меня позорить будут и проходу не дадут, что мужа из семьи увожу. Да и не привыкла я любовь пополам делить, слишком гордая для этого. Вот и прошу, отпусти меня… сейчас…

– Не могу, – сказал Волк и побледнел весь, поняв, что ее теряет.

– Тогда я сама уйду, и лучше нам более не видеться, – промолвила Святослава голосом дрожащим. И вышла из терема навстречу утру бодрящему да от грез ночных отрезвляющему.

Волк же не решился ее остановить. Понимал, что права девица.

***

Да только ныло у него все внутри, когда каждое последующее утро он один в тереме просыпался. Даже болгарок перестал по ночам звать. Не могли они более жажду его утолить, никого не хотел, кроме Святославы. Только о ней и думал.

Когда же в граде встречались, то лишь взгляд мимолетный Тодорка славная на него бросала и вела себя так, будто между ними ничего и не было. Провожал ее Волк глазами серыми, когда удалялась она по улице. А на душе кошки скребли. И еще больше скребли, когда Мстислава подле нее видел, как тот ей помогает да краснеет от улыбок девичьих.

На Мстислава за то не обижался, ведь неведомо сотнику, что между Святославой и Волком на ночь Купалы случилось. Вот и надеется Мстислав на чувство взаимное. Но все равно воевода не мог спокойно смотреть на его ухаживания. Содрогался гневно, когда видел, какой молодец счастливый среди дружинников бродит после встреч со Святославой. Но молчал Волк, ничего другу не говорил, лишь решил с девицей толк вести об ухаживаниях сотника.

Сам в терем к ней пришел. Святослава удивилась неожиданному гостю, но в дом впустила. Усадила за стол да наливки с пирогами поставила. Но Волк есть не стал, к ней приблизился.

– Не могу смотреть, как Мстислав за тобой увивается. Чай, надежду ему дала?

– Ничего ему не давала. Ты за этим только пришел, чтоб про Мстислава узнать?

Волк обнял ее за талию и к себе притянул.

– Не могу без тебя, Славочка, только о тебе и думаю. Если узнаю, что приласкала кого другого, и тебя убью, и его.

– А ты не пугай меня так, Ярослав, чай, прав никаких не имеешь! С кем хочу, с тем и буду, – и Святослава вырвалась из его объятий да взглянула строго.

– Ты мне речи такие не говори, – сердито молвил Волк и снова притянул ее к себе. – Ты только моя, слышишь?

– Нет, не твоя, – тихо ответила девица, – и никогда ею не стану, как и женкой.

– А если назову тебя женкой своей?

– Не обещай того, чего не сделаешь, Ярослав. По закону назвать меня женкой своей ты не сможешь. Вот и не требуй того, что не твоё.

– Славочка, – сказал нежно Волк, прижимаясь к волосам златым девичьим да аромат вдыхая. – Разве не понимаешь, что не смогу я без тебя? И не отпущу уже, как и не отдам никому.

Девица промолчала. Сердце ныло от слов его, но она держалась до последнего.

– Не могу больше, Ярослав, не могу! Уходи лучше, – взмолилась красавица. – Разве ты не видишь, что мучаешь меня, разве того не понимаешь?

Волк отпустил ее и посмотрел внимательно в очи изумрудные.

– Ты только скажи, что дорог я тебе, и я уйду. Только затем и пришел. Скажи, что не смотришь на других молодцев, что только обо мне одном думаешь.

Святослава вздохнула тяжело, а сердце бешено заколотилось. Солгать и сделать так, чтобы он не приходил более и не мучал их обоих, или правду сказать, что на сердце девичьем? Отвернулась она от воеводы, отошла в сторонку и, прижав руку к груди, сказала на одном дыхании:

– Дорог ты мне, Ярослав, дорог. Да только это ничего не решает. Уходи, прошу тебя. И не являйся более, оттого одна боль на сердце.

Волк выслушал ее с волнением, хотел было девицу в объятия заключить и расцеловать всю от слов значимых, но тут же опомнился. Святослава просила его уйти! И на душе еще поганее стало от признания ее честного. От того, что дорог ей, а прижать к груди широкой более не позволит.

***

Дни шли своим чередом. Волк более встреч с Тодоркой славной не искал, но в граде малом все равно пересекались. Смотрел на нее глазами, полными грусти, а она вовсе не решалась взор свой поднять.

Приметил однажды Радомир, сотником уже ставший, как печалится воевода его при встрече со Святославой. И спросил прямо:

– По ней грустишь?